Ребус

Евгения Дербоглав, 2021

В прогрессивном, упорядоченном мире, где талантливые люди черпают свою силу в посмертии предков, а всякая тьма из прошлого бьет по судьбам ныне живущих, следователь полиции Дитр Парцес сталкивается с безумным террористом Рофоммом Ребусом. Ребус преследует врага даже после своей кончины, и полицейскому приходится повернуть время вспять, чтобы изменить судьбу человека, рожденного для зла и мрака.

© Дербоглав Е., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

1. Как пахнет зло

Молоток трижды стукнул, призывая всех к тишине. Большинство затихли, но кто-то продолжил переглядываться, что было громче любого гомона. Андра наклонилась к уху друга, не желая прерываться на острой точке, но Дитр лишь покачал головой.

— Благодарю за внимание, коллеги и уважаемые слушатели, — заговорил Председатель, поправляя церемониальный полушлем. Председателем избрали столичного мэра за неимением иной идеально и в равной степени не подходящей всем кандидатуры. — Продолжайте, госпожа Круста.

Равила Круста сделала вид, что отпила из кривого стаканчика, хотя губы у нее не пересохли, а голос не шёл трещинами, как бывает при сильном волнении.

— Мы общались сорок шесть лет после окончания института — по переписке. Это все, что я могу сказать.

— То есть вы можете сказать, что вы и Рофомм Ребус были дружны? — продолжил Обвинитель.

— Я не могу сказать, что мы были друзьями.

— Вы были в приятельственных отношениях?

— Между нами не было неприязни.

— Так вы можете описать отношения с самым всемирно опасным массовым и серийным убийцей как позитивные? Или вас принудили к таким отношениям?

— Я поддерживала их сама и по всемирной воле, — она нахмурилась, словно вспоминая, и морщины всколыхнулись на её узком длинном лбу. — Я не могу описать их как дружеские, приятельские или романтические в любом смысле. Мы поддерживали интеллектуальную связь. Как вы видите из писем…

— Прошу простить, — Председатель прервал её движением руки. — Не могли бы вы вывести на стену светографии некоторых писем?

— Каких, господин Председатель? — спросил Секретарь, открывая светоскоп.

— По два на выбор господина Обвинителя и госпожи Защитника.

— Год тысяча десять, день двухсотый, письмо госпожи Крусты Ребусу, а также ответное письмо Ребуса, — проговорил Обвинитель.

— Год тысяча двадцать один, день шестой, письмо Ребуса, — сказала Защитник.

— И это всё? — уточнил Секретарь.

— Да, это всё. Всего одно с моей стороны.

Секретарь дал знак осветительному персоналу, чтобы они приглушили газ, и люстра на потолке превратилась в полчище едва заметных огоньков, остались лишь пошептывающие настольные лампы на столах у слушателей. На стене за спиной у Председателя появились увеличенные светом буквы на желтоватой бумаге. Секретарь взял три папки со стола и стал раздавать их по рядам слушателей — каждому по три листа перепечатанных писем. Андра недовольно пробормотала, что изучила материалы дела еще до суда, а эти формальности лишь задерживают процесс, который и так длится уже пять дней. Дитр же принялся настолько быстро, насколько он мог в полумраке, читать письма, пока Секретарь обходил верхние ряды.

«Равила, коллега моя», — начиналось первое письмо Ребуса, а второе было без обращения. Дитр скосил глаза на Андру, которая быстро подчеркивала фразы в письме Крусты.

С уважением не соглашусь с тобой.

Ты концептуально не прав, но я понимаю.

Недостаточно исключительно для такого, как ты.

— У вас будет позже время изучить письма подробнее. Кроме того, вам будет предоставлена вся переписка в хронологическом порядке — перепечатанная и заверенная, — сказал Председатель и снова стукнул молотком, чтобы все перестали шуршать перепечатками.

Круста посмотрела на Защитника, та кивнула. Круста продолжила свой рассказ:

— В нашей переписке, можно сказать, шёл многолетний спор, начавшийся ещё в студенческом возрасте. Я не могу сказать, что и в институте мы общались намного чаще, чем по переписке. Я общалась с ним гораздо меньше, чем с большинством сокурсников мужского пола, но чаще, чем с его друзьями по студенческой группировке, о которой, кстати, я не имела понятия. Как и все, я думала, что у них обычная, хоть и неприятная… компашка, так сказать, макабрического настроя.

«Очень правильно думала», — мысленно кивнул ей Дитр. Он хотел состроумничать это на ухо подруге, но Андра оперлась на локти и, застыв на крае кресла, взирала на обвиняемую. Круста говорила задумчиво и медленно, слишком неторопливо для политика и чиновницы. Из-за работы светоскопа её старое лицо казалось темным, потемнели даже седые кудри, с тщательным аскетизмом уложенные ради слушания.

— Я поддерживала с ним общение из исключительного интереса к его личности. Можно сказать, Ребус был эмоциональный инвалид. Ему не были известны такие интеллектуально наполненные чувства, как дружба, например. То есть ребята, которые околачивались возле него в университете, тоже не были его друзьями. Но его отношение к ним отличалось от того, как он общался со мной.

Защитник подняла кулак и после короткого кивка Председателя встала.

— Доподлинно известно, что вы и Ребус были Головными студентами со стороны девушек и юношей соответственно. Как вы распределяли обязанности?

— Обычно каждый из Головных студентов занимается всеми соучениками, — ответила Круста. — Но мы сразу договорились о границах ответственности. Вернее сказать, Ребус обозначил эти границы, а я согласилась. Так, я занималась девушками, а он — юношами. О том, как он ими занимался, я старалась не знать.

— Почему? — протянула Защитник.

— Он меня пугал. Некоторые из мальчиков выглядели травмированными. Другие, наоборот, вели себя слишком нагло. Я же следила только за тем, чтобы это никак не отражалось на девочках.

— Но оно отражалось, — Защитник наклонила голову и прищурилась.

— Да, были инциденты, — тут у Крусты действительно пересохло во рту. Она взяла кривой стаканчик и отпила пару глотков. — Первый раз я попыталась разобраться с ними сама и чуть не поплатилась за это.

— Какого рода был этот инцидент?

— Два парня из его компании, довольно жестоких, сильно навредили девочке из прединститутской группы. Они экспериментировали на ней с болью. По их словам, для причинения боли они не пользовались никакими инструментами, а лишь учились совладать со всемирными силами и сконцентрировать их в чужой боли. Следов и повреждений у девочки не было, но я ей поверила и решила с ними поговорить. После того, как они по своей глупости меня чуть не избили, я обратилась к Ребусу за помощью.

— Это был первый раз, когда вы попросили его о помощи?

— Да. До того нам не удавалось поговорить дольше десяти минут.

— Что произошло, когда вы сообщили ему о нарушении со стороны его подответственных?

— Он собрал нас в гостиной общежития, — ее голос снова стал глухим, и она приложилась к стаканчику. — Устроил импровизированный процесс, где выступал и председателем, и судьей, и обвинителем. Он почти не спрашивал эту девочку, да она и не могла особо говорить. В основном спрашивал меня. Те двое — они, кстати, были крупнее его, — держались немногим лучше девочки. Как бы жестоки они ни были, они его боялись. Он сказал: «Значит, вы хотели сконцентрировать всемирную боль? Вас двое — двое экспериментаторов и двое подопытных. Третий, как мне кажется, вам не нужен». И он попросил… — Круста не выдержала и скривилась.

— Продолжайте, пожалуйста, — приободрила её Защитник.

— Да. Он приказал — он не просил никогда. Приказал им продемонстрировать результаты эксперимента друг на друге.

— У них получилось это сделать?

— Нет. Они не могли сконцентрироваться, ни один, ни другой. Тогда Ребус спросил девочку, сколько длилась пытка. Девочка не смогла ничего ответить — по правде говоря, она не разговаривала после этого дней десять и до конца года держалась так, будто уже растворилась во всемире, а ее тело двигается механически, как голем. Но из того, что она мне успела рассказать, прежде чем замкнулась в себе, я узнала, что пытали её около двадцати секунд — оба, в целом. Сообщила это Ребусу при всех.

— Вы знали, что он собирается сделать? — подал голос Обвинитель. В его голубых глазах зажглось победное предвкушение.

— Напрямую он не сказал, но… — Круста прервалась, потому что Защитник качнула головой. — Он этого не сказал, я не знала.

— Но догадывались?

— Я не знала, — отчетливо и почти по слогам проговорила обвиняемая.

— Что Ребус сделал потом? — продолжила расспрос Защитник.

— Он сделал с ними то же, что они сделали с девочкой. По двадцать секунд на каждого.

— Он сделал это при всех?

— Да, это видели все, кто на тот момент собрался в общежитии. Не только я.

— Скажите, об этом идет речь в письме Ребуса, датированном шестым днем года тысяча двадцать один?

— Да.

— Вопросов больше нет, — сказала Защитник и села. Обвинитель поднялся во весь свой высокий рост:

— То есть вы, зная о случае пыток и самовольной расправе Ребуса над подответственными, не уведомили институт?

— Как и все остальные. Кроме того, следов пытки не оставили, и доказать что-либо не представлялось возможным.

— Что случилось с девочкой после того инцидента?

— Как я уже сказала, долгое время она не разговаривала. Она проучилась до конца года, была в очень сложном и отрешенном душевном состоянии. После она решила оставить обучение и уехать к себе домой. Я не узнавала, что с ней стало.

У Дитра дрогнули пальцы. Он увидел вдруг зал институтского общежития, наполненный молодыми людьми в униформенных гражданских мундирах полувековой давности. Видел он отчетливо, словно вспоминал все сам. Он видел, как девочка из прединститутской группы, бледная, угловатая, боящаяся даже дрожать как сигнальная собачка, смотрит все сорок секунд пытки на своих обидчиков и снова чувствует все то же, что они сделали с ней и что делают с ними сейчас. Он видел Равилу и других студентов, не вполне понимающих, что происходит, и забывших даже думать о девочке, одеревеневшей от свалившегося на нее проклятия. Он видел Рофомма, тогда еще не обгоревшего до уродства, молодого, чернокудрого, улыбчивого и уверенного в своем праве на жестокость, — спокойно взирающего на преданные страдания опрометчивых подпевал. Дитр посмотрел на свои пальцы, сжал и разжал их на одной руке, потом на другой — просто чтобы вернуться сюда, где слушали Равилу Крусту.

— Обвинительная бригада, — Обвинитель вытащил папку с бумагами и с шорохом ею потряс в своей большой цеховской ладони, — добыла сведения о ее дальнейшей судьбе. Эта девочка, Марела Анива, после того, что случилось с ней в пятнадцать лет, прожила еще три года. Первого дня год тысяча три она покончила с телесным посредством яда. Из-за того, что никто из родственников или преподавателей не знал, что с ней случилось, и не смог ей вовремя помочь…

— Это не относится к процессу! — Защитник вскочила с кресла. Председатель согласно постучал молотком. Обвинитель умолк. И тут снова заговорил:

— Обвинительная бригада решила обнародовать эти сведения с целью установления отношений Равилы Крусты и Рофомма Ребуса. У меня все, спасибо, — закончил он и с каменным лицом сел, оправляя на себе церемониальную мантию с вышитыми на ней золотыми арбалетом и мечом.

Дитр выдавил неодобрительную гримасу, увидев, что Обвинитель, некогда его подчиненный Ралд Найцес, оглядывает слушателей, наблюдая за реакциями. Конечно же, Ралд знал все подробности той институтской истории, Круста сама поведала ему их, желая помочь следствию по делу Ребуса. А теперь Найцес выворачивал всё наизнанку, нацелив ядовитую пустоту давних событий на саму Крусту. Обвинитель увидел, с каким лицом на него смотрит Дитр, и поспешно отвернулся.

Председатель объявил вопросы слушателей. Первой кулак вскинула Андра.

— Андра Реа, Министр внутреннего порядка агломерации Акк, — провозгласил Председатель.

— Спасибо. Госпожа Круста, я изучила всю вашу переписку. Я заметила, что письма, как правило, приходили редко. Это, надо полагать, связано с тем, что вы находились на Песчаной Периферии в спорные годы, а Ребус тоже постоянно менял свое место пребывания. Но институт вы закончили в год тысяча два, а первое письмо датировано годом тысяча восемь. То есть семь лет Рофомм Ребус не вспоминал о вашем существовании. Что сподвигло его начать переписку? Ведь первое письмо принадлежит ему.

— Вы хотите, чтобы вас выбрали Судьей, госпожа Реа? — не удержалась Круста. Круста выбилась в министры в сорок восемь, а Андра — в тридцать пять, Крусте это явно не давало покоя. Председатель уже схватился за молоток, чтобы призвать обвиняемую к соблюдению порядка, но Круста быстро ответила на вопрос: — Ребуса интересовали события на Периферии. Ведь именно в год семь-восемь был пик бунтов местных кочевников…

— Пик геноцида местных народов, вы хотите сказать, — громко проговорила Андра — голос у неё стал нервным и высоким.

— Госпожа Реа! — Председатель стукнул молотком.

— Прошу меня извинить, — даже не взглянув на него, сказала Андра. Она вперилась в Крусту своими желтыми глазками, всё её худое лицо с мелкими чертами стало еще острее. Круста тоже перестала владеть собой и поджала губы. Дитр подумал, что Обвинителем выбрали не того человека. — Госпожа Круста, как я уже сказала, Ребус постоянно менял свое место пребывания, которое разыскивали предшественники господина Дитра Парцеса и, собственно, он сам… — Андра кивнула на сидящего рядом Дитра. — Координаты штаб-квартиры, убежища или иного местонахождения террориста, совершившего массу преступлений против законов всемира и теломира, следовало сообщить силовым министерствам, сокрытие такой информации являлось бы преступлением. Что удерживало вас, тогда еще полевого врача спорной Периферии, от того, чтобы тайно сообщить…

— Я не знала о его адресах, — жестко и холодно перебила её Круста. — Он отправлял мне почту специальными почтовыми животными по эстафетной системе. Как правило, это были змеи и фенеки, один раз письмо доставил шёлковый паук. Животное дожидалось ответного письма, принимало его и без кода — я не давала почтовым животным никаких адресных кодов для эстафеты — уходило с письмом. По всей видимости, Ребус каждый раз формировал новые эстафетные цепочки из почтовых животных и давал им улучшенный код, чтобы они не разбегались сразу после доставки письма, а сохраняли систему и даже доставляли письмо обратно. И я уже сказала, что я его боялась, — Крусту вполне искренне передернуло. — В наш полк прибыли двое моих младших братьев, я только что вышла замуж и готовилась стать матерью. Я не считала нужным злить Ребуса.

— В письмах нет ни слова о вашей беременности или других подробностей вашей личной жизни, — едко проговорила Андра.

Дитр перевел взгляд на Защитника и увидел, как она едва заметно напряглась. Круста всеми силами изображала неприязнь к Андре и нервозности не проявляла. Она лишь ответила:

— Ребус вообще славился умением узнавать то, о чем другие даже не успевали догадаться, — даже на расстоянии в многие тысячи сотнешагов.

— Сомневаюсь, — скривилась Андра.

— Не сомневайтесь.

— Некорректность! — воскликнула Защитник, вскочив с кресла. — Господин Председатель! Подаю ходатайство о недопуске госпожи Андры Реи до выборов Судей. Она проявляет предвзятое отношение, что может повлиять на…

— Я и не хочу быть Судьей, спасибо, — ухмыльнулась Андра и села обратно в кресло. — Просто хотела задать несколько вопросов в надежде, что поменяю своё мнение.

Мнения она не поменяла, а Круста даже не пыталась ей в этом помочь. Другие слушатели спрашивали её о содержании писем и о том, были ли попытки перехватить эстафету животных, чтобы выяснить местонахождение Ребуса. Все письма были о том, что Ребус уже сделал, он не делился планами с Равилой Крустой. Скорее всего, ему нужен был благодарный слушатель, Ребус был склонен к драматизму: все помнили, как он появился на краю разрушенной им плотины, отвешивая поклоны во все стороны, куда ринулась вода, сметая на своем пути город. Все согласились, что такой мотив был вполне логичен для Рофомма Ребуса. Эстафету один раз попытался нарушить солдат Песчаного Освобождения («Он заявлен как Свидетель, — сказала Защитник. — Позже его можно будет вызвать и расспросить») — по одному ему ведомым причинам. Знал солдат или нет, кто доставляет письма полевому врачу Равиле Крусте — не вполне ясно. Свидетеля Председатель постановил расспросить на следующем слушании. После часа расспросов слушателей он объявил окончание третьей части процесса.

Андра с удовольствием поднялась и расправила худые плечи, потрескивая затекшими суставами. Пока включали люстру и разбирали светоскоп, Дитр сжимал и расслаблял пальцы, пытаясь сохранить ощущение реальности происходящего. Андра потянула его за локоть.

— Пошли! Ну вставай же!

Дитр нехотя поднялся и сомнамбулически направился к выходу следом за Андрой и другими слушателями. Они не стали задерживаться на перекус, который предлагали всем участникам заседания, и сразу вышли на площадь.

По небу в сторону заката неслись облака, солнце уже погрустнело, но пока что не торопилось спрятаться за крышами многоэтажных домов городской администрации. На Центральной площади Административного Циркуляра толпились зеваки и журналисты. Дитр заметил, что пришли даже писатели-хронисты — судя по тому, что несколько человек притащили с собой складные письменные столики с печатными машинками и принялись основательно строчить прямо на месте, едва из здания суда показались первые слушатели дела против Равилы Крусты.

Андру и Дитра окликнул женский голос. К ним, разгоняя других журналистов, приближалась знакомая корреспондентка «Точности», а за ней вприпрыжку бежал растрепанный иллюстратор.

— Госпожа Реа, господин Парцес, — официозно затараторила журналистка, — я бы хотела…

— Мне здесь неудобно, — закатила глаза Андра. — Я устала, я хочу куда-нибудь прогуляться.

— Вы позволите зарисовать вас обоих на фоне здания суда? — попросил художник. — Я быстро выполню эскиз, а потом, где бы вы ни дали интервью, я буду идти и дорисовывать на ходу, — пообещал он, а его карандаш уже вовсю порхал по бумаге.

— Три минуты, — вздохнул Дитр. — Я тоже устал.

Ему было ясно, что Андра не хочет давать дружественной прессе развернутое интервью у всех на виду. «Точность» он и сам читал, хоть и был со многим не согласен, но «Точность» любила и его, и Андру, и вообще всех, от кого шло больше решений, чем проблем. От Равилы Крусты шли жесткие решения, влекущие за собой споры и проблемы, «Точность» и Андра её осуждали.

Подождав, когда проедет легкий открытый поезд со студентами, которых везли в Технический Циркуляр из Кампусного, Андра, Дитр и журналисты пересекли дорогу и вышли в сквер. Корреспондентка («Одора, — вспомнил Дитр, — её зовут Одора, она была на биографическом интервью после финала с Ребусом. Не помню, как фамилия».) продемонстрировала Андре свой список вопросов и спросила, на какие она найдёт удобным ответить.

— Слушай, не подстраивайся под меня, задавай любые, — дружелюбно сказала Андра, возвращая ей блокнот. — После расспросов Защиты и Обвинения я первая из слушателей спросила Крусту, взбесила её саму и её Защитника. Защитник даже попросила отстранить меня от возможности стать Судьёй.

— Ого! — цокнула языком журналистка, а иллюстратор смешливо зафыркал, не отрываясь от зарисовки.

Андра поведала о процессе, а корреспондентка быстро строчила в блокноте тезисы. Мимо них пробежала почтовая лиса с капсулой на ошейнике.

— Быстрее! — пискнула Одора художнику.

— Мы же хотели развернутую…

— Развернутую с утра, сейчас быстро в номер! «Пергамент» уже пустили лису!

— «Пергамент» делает всё без иллюстраций, — пробурчал художник, заканчивая с рисунком.

Он засунул карандаш за ухо и начал аккуратно сворачивать рисунок в трубочку, пока Одора доставала из переноски голубя и нащёлкивала ему адресный код, запихивая исписанный листок блокнота в капсулу на шее птицы. Андра снисходительно улыбалась, наблюдая за приятелями из прессы. Когда в капсуле голубя оказался и рисунок, ученая птица мигом снялась с пальца Одоры и устремилась в редакцию «Точности».

— Фух, — прокомментировал иллюстратор. — Остается надеяться, что наши опередят «Пергамент».

— Новый редактор очень быстрый, — неуверенно улыбнулась Одора.

— Не такой, как голубь, — качнул головой Дитр. — Смотрю, вы потратились на новых почтовых животных? Раньше у вас была сигнальная собачка.

— Крайне нестабильная тварь. Чудо вообще, что мы изловчились научить её различать коды. Всё тявкает и тявкает, — сказала Одора.

— Сигнальная собачка должна охранять особняки от воров, а не носить почту, — мягко проговорила Андра. — Хотя дорогая Равила утверждает, что Ребус выучил даже шёлкового паука какому-то особо сложному почтовому коду. Завтрашний свидетель, как я уже сказала, все поведает в красках. Ну что же вы стоите оба? — она всплеснула руками, увидев, что журналисты мечтательно косятся на лавочку. — Мы целый день сидели, а вы целый день были на ногах на площади.

— Вы садитесь, а мы постоим и всё расскажем, — поддержал её Дитр.

Одора и художник благодарно обрушились на лавочку. Одора с улыбкой пролистала блокнот и нашла вопросы для развёрнутого интервью. Андра поведала о своём отношении к деятельности Песчаного Освобождения. Она была известной противницей войны с кочевниками и расширения Конфедерации за счёт пустынных территорий, издревле принадлежащих другим народам.

— И знаете что? В те годы Конфедерация особо яростно истребляла коренное население под предлогом борьбы с демонологами и другими опасными жителями пустыни, а также соревнованием с Гралеей за полные ископаемых земли. Я склоняюсь к мысли, что Круста и ей подобные вполне могли использовать Ребуса — и против кочевников, и против его соплеменников с севера.

— Как они могли с ним договориться, ваша теория?

— Это… Пусть лучше Дитр ответит, он у нас эксперт по маньякам, — Андра дёрнула друга за рукав, чтобы он не сопротивлялся. Но он сопротивлялся:

— Слушай, это твоё интервью…

— А давайте! — Одора радостно сложила ладошки — ни дать ни взять муха, потирающая лапки. — Парцес, я вас очень прошу, это же будет просто прекрасный разворот! Расскажите, почему Ребус мог сотрудничать с Песчаным Освобождением? Какая ему была от этого выгода?

— Ребус… — Дитр прищурился и посмотрел вдаль, где фокусник развлекал прогуливающихся по скверу после работы чиновников с Центральной площади. — Сомневаюсь, что там была какая-то сделка или что-то вроде того. Знаете, заключать сделки с Ребусом было всегда чревато — как в древних сказках про демонов. Это всегда выходило боком. Ребус был не совсем человек, логика у него была противообщественная. Как я понял из рассказа и писем Крусты, она была для него… ну… он имитировал с ней дружбу, играл в людей.

Вдруг в глазах у Дитра потемнело, как при обмороке. Пропали из виду сквер с фокусником, Андра, журналисты, даже небо над деревьями — и то кануло во мглу. Гадкая, липкая вонь наполнила его разум, и если бы мысли могли вонять, он бы подумал, что это не игра воображения. Всем своим существом он сопротивлялся тому, что рвалось из него наружу через все поры его кожи — что-то чужеродное, враждебное, паразитическое. Неимоверным усилием воли Дитр вернул себе контроль над разумом. Он снова был в сквере перед журналистами и Андрой, в окружении сладких запахов клонящегося к закату дня.

— У вас не будет выпить? — вдруг спросил он. — Каждый раз, когда я вспоминаю Ребуса, мне хочется выпить.

— Всегда! — услужливо чирикнул иллюстратор, открывая заплечный чемоданчик. Помимо чистой бумаги и карандашей с резиновыми корректорами там обнаружилась солидных размеров фляга и несколько бумажных конусов-стаканчиков, пропитанных воском. — Столовое, молодое, белое. Мы, пресса, люди утонченные, но бедные…

— Васк, заткнись, — беззлобно прервала его Одора, наблюдая, как Дитр залпом осушает стаканчик. — Если вино паршивое, господин Парцес вежливо промолчит и откажется от добавки.

Вино оказалось настолько кислым, что Дитр даже не понял, насколько оно крепкое. Но он снова протянул стаканчик, чтобы иллюстратор налил ему ещё. Дитру было плевать, что он пьёт, он словно надеялся, что та малая доля спирта, что есть в дешёвом вине, промоет душевную рану, откуда сочится что-то гнилостное, липкое и мерзко пахнущее всемирным злом.

— Спасибо, — выдохнул Дитр, осушив вторую порцию. Андра удивленно поглядела на друга — раньше он не запивал волнение алкоголем. — Ребус, значит… Знаете, моё мнение: Равила Круста не виновата. Да, я считаю, что она виновна в том, что пользовалась его услугами в спорные годы — не записывайте, это ещё не доказано в суде!

— Но будет? — с надеждой спросила Одора, оторвавшись от блокнота.

— Не знаю. Пока что нет никаких доказательств и беспристрастных свидетельств. Что у нас есть? Рассказ кочевника, который видел обгоревшего человека среди Песчаного Освобождения, пока он находился в плену? Кочевник мог рассказать что угодно — что Освобождение питается младенцами или сношается со змеями, а уж про Ребуса так это был бы и вовсе правдоподобнейший навет.

— Про младенцев — почти что тоже, — ввернула Андра.

— Напишите так: если даже обвинения против Крусты справедливы, на неё не стоит возлагать ответственность за злодеяния Рофомма Ребуса. Навряд ли они могли использовать его умения в военных целях — Ребус никогда и никому не позволял себя использовать. Он манипулировал, подавлял, обманывал и всегда получал то, что нужно ему. Если он и решил поиграть с огнём на Песчаной Периферии, то им наверняка двигали его собственные мотивы, а уж никак не желание помочь институтской подруге — если вообще можно говорить о Равиле Крусте как о его подруге.

Андра повернула к нему тонкое строгое лицо, кожа на острой маленькой челюсти натянулась от возмущения. Дитр не обратил на неё внимания и продолжил:

— Как бы я ни относился к жёсткой политике Крусты или к ней самой, я понимаю, что она могла чувствовать. Ощущение, будто ходишь по канату над пропастью, постоянный страх разозлить Ребуса и сорваться. Одному ему ведомо, почему он выказывал особое отношение к Крусте. Вероятно, он считал, что она так же умна, как и он. Почему он не уничтожил ее как конкурентку? Они действовали в разных сферах. Они даже учились на разных отделениях — Круста была врачом, а Рофомм изучал теорию всемирных сил. Почему он не попытался завербовать её в свою группировку? Круста — как бы я ни относился к её политике и так далее — не склонна к насилию. В конце концов, она врач, всемирная тьма меня побери, она чинила людей, а не разрывала их на части. Так я считаю.

Дитр понял, что вспотел от волнения. Он не привык к длинным речам, а тем более, будучи шеф-следователем внутреннего порядка, не привык выдерживать баланс между искренностью и корректностью. Дитр знал, что если он скажет что-то лишнее, лояльная Одора это опустит в печати. Но он боялся, что отношение «Точности» к Крусте пересилит его оценку и они напечатают материал с их мнением, а не его, Дитра.

— Если вам нужны емкие выводы, то вот они. Считаю ли я, что Ребус действовал на стороне Песчаного Освобождения в спорные годы, когда Равила Круста была полевым врачом? Да. Считаю ли я, что силовики привлекли его намеренно и заключили с ним сделку? Нет, Ребус действовал исключительно по собственным мотивам. Вероятно ли, что он был там ради Равилы Крусты? Да. Хотела ли Равила Круста такого помощника в Освобождении? Нет. Так я считаю, — повторил он и снова протянул стакан Васку.

Журналистка поблагодарила его и снова принялась расспрашивать Андру. Голос у той изменился от злости, но она сдерживалась до окончания интервью. Когда Одора поставила точку, а Васк сделал последний штрих, Андра демонстративно отвернулась, будто вдруг страшно заинтересовалась ленивыми вечерними шмелями, которые охаживали клумбу с цветами губ наперсницы. Работники прессы засобирались и поспешили к дороге. Одора махала голубым флажком журналиста, чтобы вызвать экипаж, который довезёт их до редакции и выпишет чек за проезд, который оплатит «Точность». Когда они уехали, Андра соизволила повернуться к другу. От возмущения на ней, казалось, трещал чиновничий мундир, украшенный золотым лацканом высшего ранга.

— Горечь всемирная, как ты мог?! — выдохнула она.

— Я уже сказал, — Дитр медленно закрыл и так же медленно открыл глаза, — я уже говорил тебе, как я вообще отношусь к этому процессу. Это какая-то охота на демонов. Ребуса нет. Он мёртв. Зачем это…

— Не он один в ответе за всю эту дрянь! — взвизгнула Андра. — Знал бы ты, сколько в одном Акке переловили купленных чинуш! А тот метеопредсказатель, который ради Ребуса давал ложные прогнозы, и голод, который потом начался из-за неурожая? А убийство наследника Принципата в Гралее? А…

— Да, Ребус бы не достиг таких успехов в своем деле, если бы его не поддерживали. Но Круста…

— Круста — жестокая, бесчеловечная политиканка! — отрезала Андра.

— Круста — Префект неспокойной местности, какой ей ещё быть?

— Такой, как я! — сорвалась Андра. Её перекосило, маленькие худые кисти судорожно сжали складки длинной юбки.

Дитр ошеломленно уставился на подругу. Андра была педантичным, до зубного скрежета порядочным человеком, привыкла во всем оказываться правой — ведь большинство считали, что она права, а значит, так и было. Она была благополучной успешной женщиной из благополучной зажиточной семьи, отличницей отделения общественных наук, Головной студенткой, которую взяли работать в министерство её родного Акка минуя стажировку. Акк, богатая агломерация, окруженная плодородными сельскохозяйственными территориями на юге и курортными поселками и заповедниками на севере, никогда не испытывала того, с чем приходилось сталкиваться другим регионам, а в особенности — Песчаной Периферии. Главной проблемой Акка была коррупция в области градостроения — некоторые нелегально надстраивали себе верхние этажи, не получив на то действительного разрешения мэрии. Главной проблемой Периферии — постоянная война с пустыней и её жителями, силами, бушующими посреди сухих бурь, и древними, неистребимыми тварями, гнездящимися в песке. Периферии был просто необходим такой Префект, как Круста — лидер маленькой свирепой нации, которому будут рукоплескать за любую жестокость. Конфедерация не любила лидеров, Конфедерация была просвещенной бюрократией, допускавшей только механическое и безликое администрирование, где людей отличали друг от друга лишь по цвету лацкана на гражданском мундире. И Равила Круста — золотой лацкан с именем и ярким лицом, которое запомнится хронистам, не вписывалась в саму суть просвещенной бюрократии, Равила Круста так или иначе будет уничтожена — если не своим сотрудничеством с Ребусом, так чем-нибудь еще. Они найдут, чем ее уничтожить.

— Равила Круста не может быть такой, как ты, — тихо проговорил Дитр.

— Но ты-то хотя бы можешь быть моим другом, — со злостью выпалила чиновница.

— Я и так твой друг.

— Сомневаюсь, — сказала она таким же тоном, каким обратилась пару часов назад к Равиле Крусте на слушании.

И, круто развернувшись на каблуках, да так, что юбка вокруг неё подняла вихрь из пыли от гравия, которым посыпали дорожки в сквере, Андра припустила к дороге, вытаскивая на ходу красно-золотой флажок чиновника высшего ранга, чтобы найти себе транспорт. Дитр проводил её взглядом и устало пошёл в сторону одной из радиальных улиц Административного Циркуляра, которая соединялась с Зеленым Циркуляром, где они с женой снимали квартиру на время процесса.

Доходный особняк, где остановились Парцесы, был неподалеку от радиуса с дипломатскими казармами и домами богатых иностранцев. Кивнув группе гралейцев, пробежавших мимо него с хронометрами в руках, он обернулся им вслед, наблюдая, как под узкими спортивными штанами мужчин и женщин ходят ходуном мышцы. Знатным и уважаемым подданным Принципат рекомендовал заботиться о своем здоровье, и поэтому по вечерам дипломаты всегда отбрасывали свои заботы и досуг и бегали по радиусу Тридцатилетия Союза, иногда забегая и на соседние. Проводив взглядом крепкую селекционную группу спортсменов, Дитр пошел в направлении доходного особняка, окруженного цветущей живой изгородью. Ночные растения пока что не распустили свои бутоны, а дневные уже попрятались, и привычного гомона насекомых не было слышно — шмели улетели, а бражники ещё не проснулись.

На втором этаже свет не горел, но Виалла Парцеса уже была дома, сообщил привратник Дитру. Она выбежала встречать мужа, бережно придерживая живот располневшей ладонью.

— Ну и что ты там хранишь? — ласково проговорил Дитр, целуя Виаллу в шею. — Оно же не выпрыгнет, пока не захочет.

Жена отступила на шаг, и её глаза восторженно блестели даже в полумраке прихожей.

— Я же говорила, что зайду за парадным платьем…

— Купила? Красивое? — Дитр снял защитную куртку из кожи, которую так и не отвык носить даже после смерти Ребуса. Надевать на судебный процесс плотную одежду, которая могла защитить от пуль и некоторых видов всемирного воздействия, смысла не было, но он уже не помнил, когда в последний раз выходил из дома в костюме или плаще.

— Я сначала зашла в Циркуляр Артистов, но авторские платья такие дорогие — Руки Виаллы оглаживали живот. — А нам скоро понадобится куда больше платьев, чем у меня.

— Да? — охнул Дитр.

— Я была у предсказателя, — быстро заговорила жена. — Это девочка, девочка, представляешь! Как ты думаешь, если она будет похожа на тебя, она будет красивой?

Дитр радостно рассмеялся, на миг забыв о самокончании девочки Марелы Анивы, о приступе тьмы в сквере, о ссоре с Андрой, о завтрашнем слушании. Его переполняло нежное волнение от того, что у него скоро будет дочь, которой Виалла купит много платьев с юбками, похожими на гигантские ночные колокольчики, к которым по вечерам слетаются бражники.

Виалла заказала у привратника ужин, и он принёс его из гастрономического цеха, обслуживающего все радиальные особняки готовой едой на вынос. От вина Дитр отказался, а Виалла строго придерживалась рациона, который не предусматривал алкоголь. Дитр хотел рассказать о процессе, но, как выяснилось, редакция «Точности» уже прислала в знак благодарности бесплатный вечерний номер с запиской о том, что завтрашнее утреннее интервью должно выйти аккурат до начала четвертого слушания, да так, чтобы все успели прочитать.

— Я надеюсь, они напишут то, что я им сказал, а не то, что они думают сами, — Дитр нервно провёл рукой по преждевременно поседевшей шевелюре.

— «Точность» любит Андру, — пожала плечами Виалла. — Она их рупор или они — её.

— Кстати, я поцапался с Андрой, — признался Дитр и принялся рассказывать о том, что произошло в сквере, опустив, однако, странный приступ помутнения, который, похоже, никто кроме него не заметил.

— Ну, она никогда не принимала чужого мнения, — рассмеялась Виалла. — Она мне нравится как человек, но работать я бы с ней не смогла.

Дитр согласно закивал. Виалла ладила с Андрой настолько, насколько жизнелюбивая молодая дама может ладить с чиновницей, не имеющей подруг. У Виаллы подруг было предостаточно — были там и коллеги из зоологической службы полиции, и домохозяйки, и даже наперсница, которая подалась в тёплый дом лишь потому, что музыкантом она мало получала.

Виалла и Дитр познакомились благодаря делу Ребуса.

Однажды и в самой столице в самых разных точках одновременно случилась резня. Были убиты и получили серьёзные ранения: трое наперсников в тёплом доме для дам в Циркуляре Артистов, двое приставов в Административном Циркуляре, десять сотрудников различных цехов Технического Циркуляра и целая семья здесь, в Зеленом Циркуляре, в частном особняке на соседней радиальной улице от их нынешнего временного жилья. Все эти происшествия объединяло одно: их устроили дрессированные охранные коты, которых полиция предоставляла по официальным контрактам различным заведениям, а также по проформе — патрулям и отрядам приставов.

Дело пахло хорошо организованным злом всемирного порядка, и следственную группу сформировали из сотрудников отдела Особой бдительности, который занимался террористами и шпионами. Похоже, говорили в полиции, здесь не простая халатность кодировщика котов. За котов отвечала Виалла Эрлиса, наполовину гралейка, а, стало быть, человек, попадающий под подозрения, едва для них возникал повод.

— Внутреннее разбирательство откроет много глаз, шеф, — говорил Дитру подчинённый, разглядывая сквозь одностороннее стекло кодировщицу, которая сложила руки на столе, глубоко вдыхая редкий воздух комнаты для допросов.

— Внутреннее разбирательство — лишь логическая необходимость, — ответил Дитр, которого назначили шеф-следователем по делу о кошачьей резне. — И нужно оно лишь для того, чтобы понять, что дело тут вовсе не в кодах, которыми запротоколировала животные мозги наша коллега.

Одной лишь силой рассудка он смог сначала проверить кодировщицу, а лишь затем заключить, что не было в её действиях ни халатности, ни злого умысла, да и вообще она не совершала никаких действий, кроме тех, что были положены ей по должности. Шеф отдела Особой бдительности не хотел ставить мужчину вести дело, где подследственной была хорошенькая женщина, но Дитру Парцесу было всё равно, какого пола его подследственные и насколько они хороши собой — они представлялись ему лишь совокупностями бумажно шелестящих сведений и запахами виновного пота, пока не было доказано обратное.

Строго закодированные коты вдруг взбесились, чего ранее никогда не бывало. Их код был в порядке. Это было доказано, когда часть животных, которых не успели ликвидировать, силой и чудом вывезли из очагов резни. В здании зоологического отделения коты снова начали вести себя как бесперебойные охранные инструменты.

— А будут ли они так себя вести при ликвидации кода? — спросил Виаллу Дитр, который уже позволил себе заметить, что женщина она хорошенькая.

— После ликвидации кода у котов наступает посттравматический ужас, — ответила она. — Так как их кодируют ещё котятами, они не знают, как ведут себя дикие взрослые коты. Они мгновенно впадают в детский страх, забиваются в темные углы и пищат. Многие даже не знают, как есть твердую пищу, их приходится приучать к мясу заново. Они не набрасываются на людей — уж, по крайней мере, не начинают этого сразу после ликвидации кода.

В доказательство она продемонстрировала это на служебной твари, а независимые кодировщики-эксперты показали это на других котах. Всё было так, как она и сказала — коты становились жалкими и безобидными, они не превращались в шерстяные механизмы для убийств.

И тогда Дитр инициировал проверку мест, где случилась резня. Тёплый дом, служба приставов, цеха и особняк в тот день получили новые баллоны с осветительным газом из одного и того же места — новой фабрики, в рекламных целях поставлявшей тестовые образцы по заниженной цене. По маркировке на баллонах и по реестрам определив адрес фабрики, Дитр с коллегами обнаружили заброшенный склад за пределами столичной агломерации на пустыре. Пустырь долгое время стоял без дела, владелец ничего там не строил и ничего не делал с развалюхами, не озаботившись даже охраной. Владелец — представитель уважаемой фабричной семьи — стал подследственным по делу кошачьей резни, когда с Виаллы сняли обвинения в халатности.

В заброшенном здании обнаружилась часть лаборатории, которую не успели ликвидировать. Осветительный газ, который использовали в лампе приставы и провели к себе тёплый дом, цеха и особняк, представлял собой ядовитую смесь, влияющую на служебных животных. И если сигнальные собачки от неё просто хрипло скулили, забиваясь под мебель, вместо того чтобы курсировать по зданиям, то с котами всё обстояло намного хуже. Коты попросту зверели, забывая коды и предписанные протоколы дрессировки.

Владелец пустыря, прежде чем ему успели вынести приговор, умудрился одному всемиру известно каким образом перекрыть себе кислород и умер от удушения в следственном изоляторе. Всё, что успели узнать Дитр и его команда — он был сторонником Ребуса и действовал по его указке. Газовая смесь, судя по всему, тоже была изобретением Ребуса.

Виаллу оправдали, а Дитру поступило предложение от шеф-следователя по делу Ребуса перейти в группу в качестве старшего помощника, ответственного за агломерацию Гог.

— Не самый приятный повод вернуться на малую родину, Парцес, — сказал ему шеф. — Но зато довольно доходный. Я дам вам свободу в выборе команды, с которой вы хотите работать.

Прошлого ответственного за агломерацию Гог сожгли живьём в День Света Телесного за попытку предотвратить умерщвление оркестра.

Заявившись на празднование, которое проходило на Общественном помосте, маньяк первым делом убил дирижера одним лишь ударом ладони по шее, а затем вся площадь-помост вспыхнула по периметру. Началась паника. Люди давили друг друга, тщась отбежать подальше от огненной стены, а иные бросались прямо в пламя, не выдержав собственного ужаса.

— Весьма глупо, — заметил Ребус, наблюдая за самоубийцами. — Я всего лишь хотел, чтобы никто не расходился, чтобы все послушали «Всемирный шаг» без дирижера. Поднимите, пожалуйста, смычки, поправьте партитуры и приступайте, — приказал он музыкантам, которые попадали со стульев, отползая от трупа своего шефа. — «Всемирный шаг»: четыре четверти, соль мажор, круговая композиция, что может быть проще?

За огненной стеной уже трудились полиция и пожарная команда, и Ребус, который это прекрасно знал, оставался спокоен. Ему показалась лишней партия второй скрипки, и музыканту было велено пойти в пламя. Скрипка с грохотом упала на помост, а тело неживой поступью направилось навстречу своей погибели. Музыка затихла.

— Я разве разрешил прерываться? — осведомился он. — Это круговая мелодия, вы будете играть её репризу за репризой, игнорируя финальный пассаж, пока я не решу, что она звучит как мне надо.

В тот праздничный день, когда по всем городам Гога мерцали зеркала из окон жилых домов и административных зданий, погибли триста человек, сгорев живьем, потому что Ребус заключил, что без дирижера музыканты не справляются, что его весьма расстроило. А дабы бездарность услышанного не отравляла уши собравшихся все их оставшиеся жизни, эти жизни он решил незамедлительно прервать посредством своего любимого огня. Сам он ушел с помоста сквозь пламенную стену, провожаемый воплями сгорающих людей. На нём самом углилась и осыпалась пеплом одежда, но его кожа, когда-то давно изуродованная ожогами, в этот раз осталась нетронутой, словно стихия и маньяк пришли к некому согласию. Полицейских, что попытались его остановить, он тоже сжег почти всех, и старшего помощника шеф-следователя спасти не успели.

После этого он исчез, чтобы появиться в Акке через пару терцев, а за время его отсутствия в экстренных заголовках шеф-следователь предложил Дитру Парцесу занять место сожженного живьем старшего помощника, ответственного за агломерацию Гог. Дитр согласился. Он бы и на меньшее место согласился, лишь бы попасть в группу по делу Ребуса.

Он спросил Виаллу, согласится ли она уехать с ними в Гог экспертом по котам. Виалла меняла коды, попеременно применяя найденный газ, она стремилась сделать код таким, чтобы на сознание тварей не действовали никакие посторонние вещества.

— Да, я согласна, — ответила она, наблюдая, как в стеклянной комнатке, где был лишь кот, бродячая шавка да воздух с газом, совершается кровавое действо — кот терзал собачью шкуру, вырывая из жертвы клочья шерсти и мяса. — Ты меня выручил, Парцес.

— Я бы не стал тебя выручать, будь ты виновна, — сказал Дитр, тут же подумав, что он олух, раз так быстро отмел благодарность женщины, которая ему нравилась.

Виалла доселе не работала в отделе Особой бдительности, как и большинство тех, кого Дитр решил взять с собой в Гог. Взял он и Ралда Найцеса, но первым делом велел ему до отъезда разобраться с одним делом.

— Думаешь, это возможно, шеф? — с сомнением протянул Ралд, поправляя шейный платок раздражающе голубого цвета. Ралд считал, что платок подчеркивает блистательную васильковость его глаз.

— Я проверил действия шеф-следователей и их помощников за последние тридцать лет, — ответил Дитр. — Никто даже и не пытался, и поэтому мы не узнаем, возможно это или нет, пока не начнем делать.

— Да не это, — отмахнулся Ралд. — Переспать с незамужней гралейкой — это, по-твоему, возможно?

— Иди-ка поработай, Найцес, — холодно ответил Дитр, — это единственное, на что ты годишься.

Виаллы он не домогался, хотя многие мужчины в полиции лезли к младшим по званию женщинам, не боялись даже гралеек, которые могли пырнуть в ответ кинжалом или пожаловаться мужьям, а они обычно не церемонились с теми, кто лез к их дамам без разрешения глав семейств. Дитр вообще не имел склонности быть навязчивым, а дамы это ценили. Но с Виаллой его охватила какая-то вежливая робость, и он мог лишь пялиться на неё, когда она не видела, а разговаривал с ней лишь по работе. И едва он ловил на себе ее улыбку, в ушах начинал выстукивать неразумный гул слов, которые он пока что не готов был сказать даже самому себе.

Интрижки с коллегами в полиции не осуждались, зато браки воспринимались с иронией. Дитр был уже шеф-следователем по делу Ребуса, когда они с Виаллой решили проколоть уши. Смеяться над ним не станут, это он точно знал. Зато его осудят, что он подвергает женщину опасности одной своей близостью. Она и без того работала в самой тревожной группе во всем отделе Особой бдительности, а став женой ненавистного Ребусу шеф-следователя так и вовсе подписывала себе смертный приговор.

И посему никаких церемоний при заключении брака не было, даже гостей они не пригласили.

— Он не слепой, увидит у меня в ухе серьгу, — говорил Дитр жене, когда они ехали экипажем из мэрии, — и решит обязательно поздравить со свадьбой на свой извращенный манер.

— Я не боюсь, — сказала Виалла, задрав юбку выше чулка. К кожаной подвязке крепились ножны с кинжалом, какой всегда носили с собой гралейки. — С тобой ничего не боюсь, смотри! — и с этими словами она вышвырнула кинжал за окно экипажа.

Дитр нервно рассмеялся ей в ответ и схватил Виаллу за руки, не отпуская её ладони до самого дома. И дома он понял, что был прав.

На застеленной серым брачным одеялом кровати лежали рукоять клинка и короткая записка.

— Растворили в принциповой гоночной, — сказал Дитр, изучив останки кинжала. — Почерк его, но я не понимаю, что тут написано, — он протянул Виалле бумагу с несколькими каллиграфически выведенными словами на гралейском.

Виалла спокойно и мрачно взяла бумагу. Она не боялась и не паниковала, она уже привыкла жить на краю огненной пропасти, и теперь огонь лизал её ладони короткими вежливыми словами послания, написанного рукой маньяка.

— «Уважаемая омма, сожалею, что не был приглашен на свадьбу, надеюсь, что ваша совместная жизнь будет одушевлена Особой бдительностью», — перевела она. — Не волнуйся, гниль, будет, — прошипела она, скомкав бумажку.

И Виалла была осторожна. Она даже из полиции уволилась сразу после замужества.

Но когда всё кончилось, к практике она не вернулась. Сейчас она писала пособия по кодированию охранных котов и методам предотвращения происшествий, иногда выступая с лекциями для курсантов. Себе домой охранных котов или иных служебных животных Виалла заводить не спешила.

Отужинав, Дитр взял у жены газету и стал изучать срочную заметку по третьему слушанию.

«…Министр внутреннего порядка агломерации Акк Андра Реа выступила с расспросом в качестве слушателя…

…по словам госпожи Реи, Защита обвинила её в предвзятости…

…отказалась баллотироваться в Судьи по делу Равилы Крусты.

Напомним, что Равила Круста, Префект Песчаной Периферии, в прошлом награжденная рядом медалей за отвагу в спорные годы, а также Орденом Конфедерации за деятельность в рядах Песчаного Освобождения, обвиняется по делу покойного Рофомма Ребуса, международного террориста, серийного и массового убийцы, нарушившего законы всемира и теломира, за сотрудничество с последним в спорные годы. По свидетельству пленника из кочевых племен, против которых сражалось Песчаное Освобождение, он видел человека, похожего на Рофомма Ребуса, в боевом подразделении, где Равила Круста работала полевым врачом. Ребус предположительно оказывал боевые услуги Песчаному Освобождению по просьбе Равилы Крусты. Доказательством того, что госпожа Круста и Ребус поддерживали общение на протяжении долгих лет, стали письма Равилы Крусты, обнаруженные полицией в личных вещах Ребуса после его смерти, а также письма Рофомма Ребуса, обнаруженные в доме Префекта Песчаной Периферии».

После заметки с комментарием Андры стояла выделенная жирным шрифтом приписка: «По нашей просьбе Дитр Парцес, также присутствовавший в качестве слушателя на процессе, согласился дать интервью и поделился своим мнением с корреспондентом «Точности» о том, как могли складываться отношения Равилы Крусты и Рофомма Ребуса в спорные годы. Дитр Парцес занимался делом Рофомма Ребуса в течение семи лет и стал тем героем, что избавил мир телесный от серийного и массового убийцы, бросив ему вызов и победив.

Читайте развёрнутую заметку в завтрашнем утреннем номере «Точности».

— Если бы они пореже выделяли меня как героя, быть может, я бы чаще давал им интервью, — недовольно пробормотал Дитр.

— Мне тоже тебя героем не считать? — смешливо спросила жена, складывая посуду в тележку для привратника. В подступившем сумраке она чуть было не промахнулась и почти уронила тарелку мимо тележки.

— Нет, тебе можно. Давай включим тебе свет.

— Спички там, — Виалла кивнула в левый угол у окна — то ли на угловой шкафчик, то ли на передвижной кофейный столик.

Виалла не заводила охранных котов или иных служебных животных, а, забеременев, так и вовсе перестала пользоваться газовым освещением, предпочитая свечи. Дитр без труда нашёл лампу со свечой, но спичек найти не мог. В голове пронеслась глупая мысль, что ему нужен свет, чтобы найти спички, и едва он успел назвать себя идиотом, свеча в лампе зажглась сама по себе.

— Нашёл? — спросила Виалла, которая стояла к нему спиной и занималась тележкой. — Спасибо.

Дитр помедлил с ответом долгую удивленную секунду.

— Нашёл, да.

* * *

Он сам не знал, зачем притащил с собой столько материалов по делу Ребуса, ведь они никак не относились к Равиле Крусте. Из открытой полицейской папки на него глядело с разных ракурсов то, что когда-то было человеческим лицом, а потом превратилось в сплошной шрам от ожога цвета сырого мяса. Шевелюры, бровей и ресниц у Ребуса не было, но глаза остались целыми и невредимыми — он до последнего момента сохранял острое зрение. По большей части в папке были работы полицейских иллюстраторов, имелись и две распечатанные светографии из морга — впрочем, на них было мало что понятно, гораздо точнее были рисунки. К светографиям из морга прилагался листок с отчётом патологоанатома о том, что тело Ребуса полностью обгоревшее, волосяной покров отсутствует. Вскрытие подтверждает, что Ребус умер от разрыва сердца, вызванного, по свидетельствам, всплеском всемирной силы шеф-следователя Дитра Парцеса. В остальном же внутренних повреждений нет, кроме состояния лёгких — Ребус явно курил, но давно бросил.

Дитр привык лицезреть обгоревшее чудовище, и светографии уже давно не вызывали в нём ужаса. Другое дело было, когда он встречался с Ребусом лицом к лицу. Ребус силой заставлял на него смотреть. Он мог это сделать без применения средств всемира, он не любил пытку с помощью железа или иных осязаемых и очевидных вещей.

«Не любил пытку, нет, — тряхнул головой Дитр. — Любил власть». Что странно, Ребус не наслаждался чужими страданиями. Он считал, что страдания необходимы, если человеческая сущность не желает ему подчиниться. Всё, что любил Ребус — это власть и, как выяснилось, внимание. Без Ралда Найцеса этого бы они не узнали.

Тогда, до отъезда в Гог, Дитр поручил Ралду разузнать — и тот разузнал. Ралд занимался несовершеннолетними преступниками, и шеф-следователь удивился, что в группу Дитр решил взять именно Найцеса.

В поезде Ралд чувствовал себя жутко важным, потому что посадили их в первый класс как группу, занимающуюся делом особой опасности. Шеф-следователь Легр Беркеэ и старший глашатай ехали в привилегированном вагоне. Ралд же расхаживал по купе коллег с интригующими речами о проделанной работе.

— А знаете, кто красавчик? Знаете, по кому двинутся душой все наши дамы?

— Дай угадаю, наверное, ты, — хмыкнула Эстра Вица, младший глашатай, которая Ралда терпеть не могла.

— Я, без сомнения, останусь самой недостижимой твоей мечтой, — сказал Ралд, — но сейчас речь не обо мне.

— В кои-то веки, — фыркнула Вица, и Дитр согласно ухмыльнулся.

— Наш шеф, — Ралд кивнул на Дитра, — попросил меня как эксперта в области преступности малолетних разобраться кое с чем, прежде чем нас отправят в Гог.

Тут Ралд даже не хвалился. Он и впрямь был на редкость успешным следователем по подростковым преступлениям — видимо, потому что сам был как ребенок в некотором роде.

— Удивительно, но доселе никто этим никогда не занимался, ограничились лишь парой запросов в диаспору…

— Ралд, — прервал его Дитр, — я очень рад, что ты отработал запрос, но давай оставим это до того момента, как прибудем в Гог.

— Да, давайте хоть сейчас не говорить о Ребусе, — поддержал его Локдор. — Поговорим о чем-нибудь другом.

— О кулинарии, например, — ухмыльнулась Эстра. — Как кто жарит мясо?

Полицейские загоготали. Глашатаи придерживались позиции, что над страхом надо смеяться, Дитр был с ними согласен. На следующий день после прибытия в Гог обещали инструктаж по реагированию, если террорист вдруг захочет к ним заявиться — а он захочет.

Тревожная поездка на поезде, который мог в любой момент столкнуть с рельс террорист, была бесконечной — не потому, что до Гога было ехать долго, и даже не потому, что терпеть Ралда в закрытом пространстве было тяжко. С ними ехала Виалла, и общалась она в основном с Коггелом на их языке Дитр старался не бросать на них мрачных взглядов, он вообще надеялся, что коллеги ничего не заметят. Но они заметили.

— Не беспокойся, шеф, — ухмыльнулась связистка, подергав его за рукав. — Гралейцы всегда сбиваются в стаи без всякого романтического подтекста.

— Я не беспокоюсь, — отрубил Дитр. — Я не понимаю, о чём они говорят.

— О том же, о чём все они говорят у нас в полиции — их ли родич горелый выродок или лишь прикидывается.

Какой национальности Ребус, никто в точности не знал. Имя и фамилия были гралейскими, на этом языке он говорил свободно — как, впрочем, и на шести других. Гралейская диаспора не признавала его за соплеменника, «Серебряный вестник» писал, что террорист наверняка действует под псевдонимом, который звучал как имя гралейца знатного происхождения.

На следующий день состав остановился на границе между Окружними землями столицы и Гога, а потом еще раз — в некогда богатом промышленном центре, где производили оружие. Теперь город выглядел гораздо более мрачным, и перрон был неухоженным. Несколько полицейских сошли с поезда; им предстояло присоединиться к местной рабочей группе по делу Ребуса.

— Почему ублюдок так не любит оружие? В восьми случаях из десяти он то сжигает очередного инженера, то взрывает пороховой цех, — говорил Ралд. — Если он так всемирно силен, то почему он боится какого-то огнестрела?

— Быть может, — задумчиво ответил Дитр, наблюдая за коллегами-мужчинами, которые помогали дамам с дорожными сундуками на перроне, — он хочет быть единственным источником боевого огня?

— А тухлый его знает, чего он хочет, — пожал плечами Найцес, помешивая ложкой в стакане свой горький отвар.

— Пока что так, Ралд. Но ты же хорошо поработал, ты же поможешь и мне узнать это, да?

Следователь бесцветно кивнул. Ралд вообще теперь ходил насупленный, потому что вчера ему не дали поразить товарищей, а теперь он не знал, чем привлечь их внимание.

— Не огорчайся ты так, — улыбнулся ему Дитр. — В Гоге сейчас Реа, она завтра уедет в Акк. Она приехала по делу о взорванной плотине, сейчас делает закупку каких-то материалов. Обещала заглянуть к нам в отделение.

Ралд заметно ожил.

— Андра там? Это хорошо, это очень даже хорошо. А можно, я и ей покажу?

— Можно, — чуть подумав, ответил Дитр.

В Гоге их встретили носильщики и справились о бирках на дорожных сундуках. Сундуки полагалось доставить по служебным квартирам на Линию Стали, при Виалле была переноска с охранным котом.

— Этого в ваше полицейское отделение, — говорил носильщик, — тварь не пустят в квартиру.

— Это экспериментально закодированный кот, — протестовала Виалла, — ему пока опасно находиться без присмотра…

— А если он сожрет всех в вашей казарме? — возмутился носильщик. — А я его туда притащил, это я буду виноват!

Кот с наслаждением распахнул в зевке клыкастую пасть, и его бакенбарды встопорщились.

— Он никого не тронет, если не выпускать его из переноски. А когда я вернусь из отделения, то сама за ним прослежу.

Когда Виалла отспорила у носильщика право кота на пребывание в ее квартире, полицейские пошли в отделение, которое располагалось на той же улице, в трех сотнешагов от жилого здания. Шеф-следователь Легр Беркеэ в сопровождении глашатая сбежали куда-то «по делам», коллеги зашушукались, что эти двое абсолютно точно крутят роман. Ралд заявил, что надо раздобыть выпить, и Дитр нехотя разрешил по два бокала вина на горло. Ухмыльнувшись, Ралд тут же улетучился в направлении Гоночного Проспекта. Гоночным он назывался не из-за того, что там проводились состязания в беге или на лошадях, а потому, что там были лучшие спиртогонные и винные цеха. Бытовало мнение, что на севере хоть и растет весь виноград, но делать с ним там ничего не умеют, а некоторые винодельни в Акке так и вообще добавляют в вино газ, чтобы жидкости было меньше. Сырье переправляли в Гог, где из винограда делали особо крепкие напитки — терпкое или сладкое вино и даже густые ягодные сиропы на спирту. Там же из ягод гнали собственно питьевой легкий спирт, который не годился для медицинских или технических целей, зато прекрасно подходил тем, кому нужно было срочно напиться.

Линия Стали, как ей и полагалось, кишмя кишела людьми в униформе. Военные и полицейские в ожидании сумерек вышли на перекур, наблюдая, как загораются один за другим фонари. Гог бы невеселым местом, но это всегда старались исправить. Фонарные стекла были разноцветными, а между ними повесили гирлянды, будто в преддверии карнавала.

— Будет праздник? — спросила связистка.

— Не должен бы, — пожал плечами Дитр, переглядываясь с Локдором Кенцесом.

— Нет, вроде бы никаких праздников, — тоже сказал Кенцес. — Праздник Винтовки не настолько скоро, чтобы тут все украшать. Смотрите, даже музыка играет!

На пешеходной части между двух проездных — экипажной слева и легкой железнодорожной справа, по которой возили солдат на учения и на задания, — столпились люди, некоторые из них пели. Оказалось, там поставили механический манекен, который играл на рояле. Манекенами ведал старый господин, он был тут же и протирал коллекцию цилиндров.

— Умеет играть разные мелодии, — восторженно заговорили женщины.

— А можно мы следующие? — спросила старика Виалла. — Мы только что прибыли из столицы, идем в наше отделение. Никто не против, если мы влезем без очереди?

— Ну раз вы только с поезда, то давайте! — отозвался какой-то военный в форме стрелка Серебряной Черты. — Правда, если б кто-то из ваших мужчин попросил, мы бы отказали.

— Рожа гралейская, — прошептал Локдор.

— Какую мелодию поставить?

— На ваш выбор, — ответил Дитр.

Старик посмотрел на него странными стеклянными глазами, каких не бывает у здоровых людей. Он оглядел всю их группу, и губы его беззвучно шевелились. Не глядя, он потянулся за цилиндром и вытащил один. Он деревянно подошел к манекену и принялся вытаскивать прежний цилиндр и прилаживать новый. Покрутив ручку, он отошел и уставился в землю.

— А он не станет фиксировать по-новому руки у манекена? — прошептала связистка.

— Манекен и без него разберется, — ответила ей Виалла, — гляди!

Руки манекена поменяли положение и замахнулись в точности над нужными ему клавишами. Механизм заиграл бодрую и веселую мелодию. Коггел с Виаллой и еще несколько человек захлопали в ладоши и принялись подпевать. Кто-то пел на варкском, кто-то на гралейском, его тут знали многие, потому как гралейцев среди военных было много. А Дитра светлая песня о боевом товариществе и любви к родине ввела в болезненный ступор. Ему вдруг сперло дыхание, а южный промышленный воздух, и без того наполненный копотью и пылью, и вовсе перестал проходить в ноздри. Дитр попятился, еле шевеля губами. Люди пели:

Родная высота, любовью растворюсь,

За небо, братьев и мечту.

С крюком за кушаком, с винтовкой за плечом

Я сохраню свою страну!

Дитр оглянулся в поисках хоть одного понимающего лица и нашел лишь морщину на переносице Эстры Вицы, которой тоже стало не по себе.

— Ты… ты видела? — он кивнул на старика.

— Да. Он странный, да еще и песня, ох, не нравится мне это.

— Он же в Акке! Его только что там видели!

— Ты еще не привык, что он умеет очень быстро перемещаться, а то и вообще находиться в двух местах одновременно? — свистящим от возбуждения шепотом ответила глашатай. — Ждем мразину в гости, Парцес!

Песня закончилась, и люди зааплодировали. Старик поднял голову и уставился сразу на всех и ни на кого. Дитр прокашлялся, готовясь высказаться, но глашатай снова задергала его за рукав.

— Я очень признателен вам за мелодию, — сказал он, — и прошу передать… Да чего?! — прервался он, потому что глашатай уже начала откровенно тыкать его под ребра.

— Никаких высказываний в адрес террористов без согласования с глашатаем, Парцес, — прошептала она ему на ухо. — Говори так.

Проинструктировав старшего помощника шеф-следователя, ответственного за группу по делу Рофомма Ребуса по агломерации Гог, Вица отпустила его рукав и отодвинулась. Дитр снова заговорил:

— Прошу передать господину, который одарил нас этой бесподобной в своей узнаваемости мелодией, что мы всегда готовы принять его за стаканчиком горького отвара и одарить горячим стальным поцелуем в лоб.

— Передам, — тихо ответил старик.

— Пошли в отделение, — резко бросил Дитр подчиненным, и они пошли в направлении строения номер двадцать восемь, где им предстояло работать.

Ралд уже обнаружился там, он потирал руки над целыми двумя ящиками винных бутылок.

— По два бокала, Найцес, — предупредил Дитр. — Надеюсь, ты взял про запас.

— Никак нет, шеф, — Ралд продемонстрировал оба ряда белых зубов, которые он регулярно оттирал маслом и мелким песком. — Вот и бокалы.

— Ну ты и… — чуть не задохнулся от возмущения Дитр, не найдя, что сказать, а коллеги захохотали, увидев, какие бокалы раздобыл Ралд. Бокалы были огромные, в один помещалась целая бутылка.

На звон стекла пришли местные полицейские, которые уже занимались делом Ребуса.

— Смотрите-ка, мозги подъехали из самой столицы, — кисло поприветствовал их душевник-криминалист.

— Очень приятно, — Дитр попытался изобразить вежливую улыбку. — Я старший помощник шеф-следователя Дитр Парцес.

— Ясно, — буркнул эксперт по душевным уродам и стал подкрадываться к бутылкам.

— Ничего, — прошептала ему на ухо Виалла, отчего у Дитра встали дыбом волосы на затылке, что, впрочем, было весьма приятно. — Выпьют и добрее станут.

Ралду хватило совести не выливать в гигантские бокалы по целой бутылке, но первый ящик опустел с первого же круга. В дверь огромного кабинета постучались, и вошла Андра Реа. Дитр улыбнулся и пошел здороваться с подругой, а Ралд чуть не выронил свой бокал.

— Ты позволяешь им напиваться в первый же день? — прищурившись, спросила Андра. — Не больно похоже на тебя.

— Я согласовал два бокала публичным заявлением. Ралд, — Дитр досадливо поморщился, — принес бокалы. Он уже бежит к тебе с одним, посмотри на него.

Ралд протянул Андре бокал и схватил ее за свободную руку, которую она живо выдернула, шикнув на него, что он нарушает ее пространство.

— Ничего, однажды ты меня туда пустишь, в это свое пространство, — с напускной бодростью сказал Найцес и удалился.

Андра закатила желтые глаза, Дитр лишь смешливо пожал плечами. Он отвел подругу к окну и усадил на подоконник, а сам принялся шепотом расспрашивать ее о плотине.

— Да, был, видела, — кивала Андра. — Когда мы приехали, он уже устал с демонстрацией и больше не раскланивался, а просто сидел как стервятник на краю. С нами он говорил, мы не отвечали.

— Молодцы, — одобрил Дитр. — Без глашатая нельзя. Законники вечно считают, что тоже умеют пользоваться словом всемирным, но…

— Умеем, но не так, как глашатаи. Поэтому мы и молчали.

— Но он, как понимаю, в Акке? Был, по крайней мере, вчера.

— Был. Он вроде бы появлялся то на границе, то на крыше магистрата в Окружних землях, жертв не было, поэтому не могу быть уверена, что это не байки и не ложные доносы. — Реа нахмурилась, почесывая острый локоть руки, в которой был бокал.

— Это я к тому, что он здесь. Он уже здесь, Андра.

— Что?! — охнула она, чуть не расплескав вино.

— Он… Ох, да ладно, это надо сказать всем.

Дитр слез с подоконника и поставил свой бокал на один из столов.

— Коллеги! — он хлопнул в ладоши. — Коллеги, минута вашего времени!

Люди замолчали, повернувшись к нему.

— У меня для вас две новости — хорошая и очень плохая. Хорошая — что Ралд Найцес кое-что нашел, чего не видел даже я, и уже очень скоро вам покажет, пока вы не успели напиться. — Ралд благодарно замахал руками, кинув лучезарный взгляд на встревоженную Андру, которая от беспокойства стала казаться еще более острой и угловатой. — А плохая — скоро, очень скоро нас навестит наш любимый клиент.

— С чего ты взял? — крикнул кто-то.

— Не нагнетай, он в Акке!

— Тихо, проблудь, тихо! — рявкнула Вица.

— Спасибо, Эстра. Я не нагнетаю. Сегодня человек с остекленевшим взглядом, словно его подневолили или закодировали, настроил нам музыкального манекена, чтобы он сыграл «Родную высоту».

— Парцес, да у тебя проклятие преследования, — протянул Коггел. — Это же «Родная высота», ее все знают…

— Доктор, — сказал Дитр душевнику, — у меня преследование?

Душевник пожевал губу и покачал головой.

— Меня там не было, я не видел и не слышал, но, если сложить один плюс один, то вероятно, ваши подозрения в худшем случае — профессиональная деформация…

— А в самом худшем, — прорычала Эстра Вица, — к нам очень скоро заглянет Рофомм, драть его ядовитой ивой, Ребус. И я очень советую вам не надираться как шахтеры в день Замершего Солнца, а отнестись к информации со всей ответственностью. Вы тут все, даже Найцес, взрослые люди, и я думаю, что вы понимаете, на что способен горелый выродок, и если он заявится завтра, а то и сегодня…

— Ставлю на послезавтра, — сказал Дитр. — Спасибо, Вица. Слушайте глашатая, коллеги, и будьте ответственны.

Ралд с грустным вздохом затолкал второй ящик вина куда-то под стол и занялся чемоданом с папками, который привез из столицы. Он принялся раздавать папки, приговаривая, что все выпили достаточно, чтобы это видеть, но не так много, чтобы ничего не соображать.

— Прежде чем вы откроете папки, попрошу минуточку внимания, — заговорил Найцес.

— Любишь ты внимание, — пробормотала Андра. — Прямо как Ребус.

— Чтобы повязать хмыря, надо мыслить как хмырь! — Ралд воинственно хлопнул себя по широкой груди. — Так, о чем я хотел сказать, — он потер ямочку на подбородке. — Вы знаете, что теперь нами будет руководить уроженец этого чудесного южного края Дитр Парцес. Кто не знает Парцеса — я вам скажу, что это особенный тип. Вы наверняка читали о деле кошачьей резни в столице…

Виалла опустила глаза и дернула плечом, и Дитру вдруг захотелось подойти к ней и сказать, что больше не будет никаких взбесившихся котов, она будет менять коды совместно с химиком, чтобы избежать действия странных газов, которые влияют на поведение служебных тварей. А еще ему хотелось потрогать ее волосы, и чтобы все коллеги разом исчезли.

— Да не переворачивайте вы страницы, так будет не интересно! — воскликнул Ралд, увидев, что кто-то потянулся развязывать свои папки. — Переворачивать строго по инструкции, вам же веселее будет. Я говорю о Парцесе, коллеги, потому что только этот человек может видеть во все стороны разом. Кто бы догадался проверить баллоны с газом…

— Да я просто работал, Ралд, — не удержался Дитр. — Я решил найти, что, кроме котов, связывает все эти инциденты, и так добрался до газа. Тоже мне…

— Парцес просто работал, коллеги. Чтоб все работали так просто!

Дитр вдруг почувствовал на себе чью-то всемирную нежность и, поискав чутьем ее источник, увидел, что ему улыбается Виалла Эрлиса. Он расправил плечи и впервые улыбнулся в ответ.

— Что я вам еще скажу, коллеги, — продолжал Ралд. — Он впервые за сорок лет, пока идет это дело, на котором сменилось… сколько там шеф-следователей?

— Пятнадцать, — напомнила ему Вица.

–…на котором сменилось пятнадцать шеф-следователей. И никто из них или их помощников даже не догадался задаться вопросом — а кто же ты такой, к демонам дерьма и грязи, Рофомм Ребус? Нет, конечно же, выясняли, откуда он взялся. Много не нашли. Подозревали — моя мать еще тогда замуж выходила — что Ребус — это группа людей, что не может один человек так, хм, работать. Спрашивали диаспору и Принципат — и те сказали, что такого гражданина или подданного у них нет, несмотря на звучное имя.

— Да ерунда с этими именами, — высказался Коггел. — У местных гралейцев вечно подгорает назвать ребенка то на «онн», то на «омм». А если назвали — чего б с потолка не взять еще и фамилию?

— Подтверждаю, — звонко добавила Виалла. — Полно людей недворянского происхождения с дворянскими именами. Многие из них даже не члены диаспоры.

— А вот Принципат сказал, что семья с такой фамилией действительно была, — говорил Ралд. — Но принадлежал ли к ней взявшийся непонятно откуда наш горелый друг — это было под вопросом. Мы знали, где он рос, а также где он учился. Записей о нем было мало. Здоровье в норме, учился на отлично. То, что Рофомм — большая умничка, мы это и так знаем. Знаем его рост и… и все. Рост, правда, не знаем, точно до ногтя, но…

— Патологоанатом нам однажды скажет, какого он роста, — пообещал один из полицейских.

— Надеюсь, мы все это услышим, — кивнул Ралд. Он развязал свою папку и открыл первую страницу. — Начнём, как во всех лучших историях, с начала. Ничего такого, чего бы не знали наши предшественники.

Первой страницей было архивное дело благотворительного дома сирот; светографий тогда не делали, а приглашать иллюстратора ради детей не стали. Ограничились описанием внешности и заключением детского врача. Родился в год девятьсот семьдесят восемь-девятьсот семьдесят девять, день не известен. Ярко выраженный гралейский фенотип, волосы чёрные кудрявой структуры, кожа белого оттенка без веснушек, глаза карие, астеническое телосложение.

— Ерунда, — заявила Виалла. — У детей невозможно определить фенотип. Кудрявыми бывают и ирмиты.

— Зато не бывают белокожими, — хмыкнула Вица. — К тому же вы кудрявы иначе, чем мы. И глаза у вас другие. Тут написано про глаза миндалевидной формы? Нет? Так вот и не надо!

Откуда взялся Ребус в доме сирот, никто не знал, следов матери найти не удалось. Она оставила его на пороге, приложив к свертку записку с его именем. Ребус отличался крепким здоровьем, поэтому маловероятно, что его мать была одержима дурманом или страдала алкоголизмом. Блудные заболевания у матери тоже навряд ли наличествовали. Наследственные заболевания — кроме душевных уродств, которые могут быть вовсе не наследственными, — если и были, то Рофомму не передались.

— Ругать его по матушке, полагаю, бесполезно, — заявил Ралд.

— Посмотрим, — краем рта улыбнулся Дитр. — Мы можем перевернуть страницу?

— Валяйте.

На следующей странице был один лишь рисунок — герб с какими-то символами вместо геральдической твари.

— Вот вам герб, все чин-чином, старогралейские буквы-слоги — «руо», «эобе», «усе», там есть расшифровка — написано «Ребус», — затараторил Ралд. — Эта семейка была очень знатной, они сбежали в Акк из Гралеи во время сектантских войн, а глава семьи был не кто иной, как родной брат тогдашнего Принципа. Согласно дурманной системе фамилий и наследования брат, будучи младшим сыном, носил материнскую фамилию. Но то дело трехсотлетней давности, а вот сорок с лишним лет назад семья буквально за несколько лет перестала существовать. Переверните страницу.

Дальше шла явно копия какой-то выжимки из полицейского дела.

— Первый — Обионн Ребус, — говорил Ралд. — Умер в возрасте шестидесяти одного года, что рановато для гралейца. Умер от воспаления дыхания, потому что в холодное время года пошел купаться в Красавицу Вод и просидел там целый час. Целый час в холодной воде, коллеги! Гралейцы — рекордсмены по дурацким смертям, но это как-то слишком. Следующая.

Следующая страница содержала два дела за следующий год. Первая смерть — Эронн Ребус, мальчик четырех лет, внук Обионна Ребуса. Убит чайками.

— Чайками, — глухо повторила Андра, хмуря тонкие желтоватые брови.

— Да, летучими крикливыми псинами, которых по ошибке классифицируют как птиц. Чайки клевали ребенку лицо и гнали к обрыву, он упал и разбился. Следующая — его бабка Цоломма Ребуса, в девичестве Вегруса, в этот же год. Тут скучно — заварила себе не те цветы, отравилась и умерла. Переворачиваем — и тут у нас кончина Тейлы Ребусы, в девичестве Пелеи, матери Эронна, убитого чайками. Поскользнулась, упав лицом сковороду с кипящим маслом, в котором варились устрицы. Доподлинно известно, что она в жизни ничего никогда не готовила, она была из богатой семьи и вышла замуж за человека из диаспоры. Последний представитель фамилии — последний год — очередная страница.

Страницы зашуршали, и Дитр обнаружил, что сюда Ралд с какой-то целью приложил репродукцию портрета покойного ныне Урномма Ребуса — белокожего чернокудрого человека с точеным лицом.

— Неплох, — прокомментировала одна из женщин.

— Серебряный стандарт, — ответил Ралд. — Тест на гралейца — кто знает, что такое серебряный стандарт?

Антрополог изобразил молчаливую иронию, за него ответил Коггел:

— Идеальная совокупность телесных факторов знатного человека. От кончиков волос до всех прочих кончиков и концов.

— А почему серебряный, а не золотой? — поинтересовался Дитр.

— Потому что серебро, — сказала Виалла, — идеальный металл. Он всегда белый, в отличие от золота, которое может быть красным или желтым, и серебро надо постоянно чистить — то есть совершенствовать. Мать очень любит твердить про серебро, — молодая женщина недовольно скривилась.

— Ну так вот. Этот безупречный по гралейским меркам дворянин, хоть и живущий за пределами сословных привилегий, однажды решил войти в анналы идиотских смертей.

Урномм Ребус совершил весьма странное самокончание, бросившись на одну из декоративных пик с гербом, которыми был увенчан забор поместья. Из полицейского доклада года тысяча был подробно описан порядок действий Урномма Ребуса — как он соорудил трамплин из деревяшек (хотя обычно он работал руками лишь когда принимал корреспонденцию или зажигал папиросу) и прыгнул грудью на забор. Он кончался долго, но тихо: не кричал, и никто из прислуги, соседей или прохожих не слышал, как умирает на заборной пике с гербом Урномм Ребус.

— Проблудь всемирная, — пробормотал Дитр.

— Я ж говорил, вам понравится, — довольно произнес Ралд, отпивая из своего бокала. — Да, полиция обращалась в диаспору, да, те сказали, что действительно на границе жила семья Ребус, но все они мертвы. А никто не узнавал, как именно они кончили свой телесный путь, а между тем история занимательная. Ничего не напоминает?

— А сколько тогда было?..

— Он учился в институте — на теории всемирных сил. Запоминаем серебряный стандарт, отпиваем вина и готовимся перевернуть страницу. Не переворачиваем! Доктор, — обратился он к душевнику, — составьте примерный телесный портрет маньяка.

— Какого? Ребуса?

— Любого. Даже не портрет, а самые часто встречающиеся телесные черты.

Душевник-криминалист почесал лысину, припоминая.

— Железный Живодер, которого поймали в год восемьсот восемьдесят два, имел вздернутую губу. Охотник на Голос — тот тип, что серийно насиловал глашатаев их же рупорами, имел деформированные гениталии. Жабий Глаз, убийца шахтеров, — никаких уродств, но довольно невзрачный, низкого роста, в детстве его шпыняли, и он полюбил здоровых мужиков, точнее, истреблять здоровых мужиков. Почти то же самое с Гарлом-Кровопийцей, скошенный подбородок, но в меру…

— Спасибо, доктор, — прервал его Ралд. — Как вы думаете, что было с Ребусом до ожогов?

— Может, он был уродлив, и поэтому его вышвырнула в сиротский дом та семья из диаспоры, — предположил Локдор.

— Навряд ли они бы его отправили в таком случае в столичный дом сирот из самого Акка, — сказал Ралд. — А что касается бракованных младенцев, гралейские дворяне вообще рубят им головы…

— А незнатные гралейцы жрут их еще в утробе, — проворчал Коггел. — Хватит этих стереотипов, это почти неприятно.

— Понятия не имею, как он выглядел раньше, — пожал плечами эксперт. — Могли быть все уродства разом, а мог выглядеть вполне обычно — как обычный неприметный маньяк. Не знаю.

— А я знаю. Порыскал по личным вещам его бывших однокурсников по отделению теории всемирных сил. Они боялись что-либо показывать и рассказывать, но я бываю очень убедительным.

Андра хмыкнула. Дитр же понимал, о чем говорит Ралд. Он вместо полицейского всемирного поиска заимствовал у глашатаев часть их методов при расспросах свидетелей. Считалось, что мужчины не умеют этого делать, но Ралду было плевать, кто там что считает.

— Переверните страницу и найдите мне нашего горелого друга. Даю на поиск полминуты, потом снова переворачиваем страницу.

Они открыли новую часть, и кто-то начал перешептываться, водя пальцем по копии группового портрета студентов. Дитр обратил внимание на брюнета в центре, которого никто не смел загораживать даже плечом. Он сидел, закинув ногу на ногу, а униформенный мундир плотно облегал его тонкую талию.

— Тут особо ничего не разглядишь, да, — признал Ралд. — Но я вам скажу, что одного из этих ребят часто выхватывали попозировать студенты с отделения изящных искусств. Переворачивайте, ну же.

На следующей странице было несколько карандашных этюдов с изображением в разных ракурсах головы одного и того же юноши — того самого, на которого Дитр обратил внимание на групповом снимке. Профиль у него был тонкий и горбоносый, в фас художник изобразил правильный овал мужественного лица.

— Прямо статуя эпохи докалендарного базиса, — нехотя признал кто-то из мужчин.

— Это он? — нахмурился Дитр, переглянувшись с Андрой.

— Он, он самый, да, — мечтательно улыбнулся Ралд.

Дитр перевернул страницу обратно, чтобы сверится с групповым портретом. Это и впрямь был молодой человек в центре. Андра перевернула две страницы назад и стала сверяться с портретом Урномма Ребуса. «Похож», — прошептали ее губы.

Он действительно был похож, разве только стрижен как варк, а не как гралеец. У него были те же высокие скулы и пышные чёрные локоны, точеный нос и глаза с поволокой. То была не простая человечья тварь, о чём не замедлила высказаться Виалла.

— Таким случайно не рождаются, — сказала она. — Это формировалось тысячами поколений.

— Тогда что он делал в доме сирот? — скривился антрополог. — Наверняка где-то брак. Где-то ниже головы.

— Только в самой голове, — пробормотал Дитр, переворачивая страницу без указания Ралда. — Ниже головы никакого брака нет.

— Вот это самый настоящий «вулце да виале», — сказал Коггел и присвистнул. — Серебряный стандарт как он есть. К таким на стороннее продолжение в очередь выстраиваются.

Женщины улыбались, разглядывая изображение обнаженного гибкого тела. Молодой человек был строен и широкоплеч, люди такого телосложения обычно имеют высокий рост. Руки у него были мускулистые, но с тонкими запястьями и узкими ладонями с длинными пальцами. Дитр увидел, что мужчины тайком поглядывали на собственные мышцы, сверяясь с изображением молодого Ребуса.

— Да, выводили долго, породистая тварь, — только и смог что признать эксперт по человечьему телу.

— Выводили? — хихикнула связистка.

— О том, как размножаются гралейцы, я вам сейчас рассказывать не стану…

— Мы продолжаемся, а не размножаемся, — буркнул Коггел, а Виалла негодующе вздернула бровь.

–…история долгая и весьма дикая, — невозмутимо продолжал антрополог. — У их дворян есть несколько стандартов — соленый, высотный, хрустальный — еще какие-то, куча их — и серебряный. Их выводят в зависимости от функционала, периодически скрещивая с представителями других наций. Если вам не повезет поболтать с младшим Кернусом, который частенько бывает тут, на Линии Стали, он вам все уши прожужжит, что он — новый тип соленого стандарта, то есть идеального морского офицера, хоть и служит в пехоте под папашей. В Принципате-де их скрещивают с ирмитами для солнцеустойчивой кожи, а здесь, с этим ветром, хорошо себя проявляет капля эцесской крови, дающая широкие плечи. Кернус и впрямь широченная тварь, никаким штормом не снесет, — антрополог ухмыльнулся, а Виалла закатила глаза: терпение ее, очевидно, подходило к концу. — Так они разных и выводят. Высотный, например, это офицер стрелковой пехоты, хрустальный — чиновник или врач, и так далее.

— А серебряный? — спросила Андра. — Для чего выводят серебряный стандарт?

— Для правления, — ответил антрополог. — Высокие, видно издалека. С белыми лицами, чтобы было заметно в темноте, потому что у них церемонии высшего уровня проводятся ночью. Сильные и живучие — потому что правитель всегда должен быть готов к войне. Ну и благовидные, чтобы хорошо выходили на портретах.

— Вот гнусь, а я-то думал, что серебряный стандарт — это про всех «породистых», как они говорят. То есть нашего урода столетиями выводили для правления, я правильно понял? — уточнил Ралд.

— Его папашу — или кто он ему там — выводили, а этого, раз он родился в доме сирот — не думаю, — антрополог наклонил голову, разглядывая рисунки, и почесал скулу. — Скорее всего, просто повезло таким родиться. Ему повезло, нам — нет.

Дитр снова поглядел на Андру, но та на него не смотрела, она пристально изучала рисунки, лицо у нее даже будто смягчилось от удивления, как и у всех остальных.

— Ну что, всё-таки ваш? — ухмыльнулся Ралд.

— Да, — тихо ответила Виалла. — Наш.

— Парцес! — позвали вдруг его. Звала Эстра Вица. Он посмотрел на нее и понял, что думает специалистка по репутации то же, что и он. Он кивнул, поджав губы, и Вица ответила ему нервной гримасой.

— Если у кого-то возникли сомнения, переверните страницу. Тут мое письмо на имя Министра общественного благополучия Песчаной Периферии, и ее ответ…

— Этой старой дряни?! — взвизгнула Андра. — Крусты?

— Да, я ей писал, чтобы удостовериться, что на рисунках Ребус. Из того малого, что я смог узнать — Круста и Ребус, можно сказать, общались в годы учебы, хоть и были на разных отделениях.

— Неудивительно, у них много общего, — процедила Андра.

— Андра, я знаю, что ты не любишь Равилу Крусту, — заговорил Дитр, — но давай держать себя в руках.

— Да ее прочат на Префекта, да она же жестокая и бесчеловечная, запретила оказывать помощь раненым кочевникам, почти что запретила разводы, притащила мужу любовницу…

— Не любовницу, — резко возразила Вица, — а вторую жену. У ирмитов так принято, потому что мужчины принадлежат женщинам только в том случае, если женщин в семье больше. Если когда-нибудь найдется идиот, что обратит на тебя внимание, и ты ответишь ему взаимностью, то однажды, в очередной ссоре с мордобоем по твоей мелкой желтой роже, ты вспомнишь о том, что где-то радостно троятся ирмитские семьи.

Дитр вдруг почувствовал всемирную горечь, что шла от близкого ему человека. Андра, не слишком хорошо себя сдерживая, дергала губами, а Вица, удовлетворенно прищурившись, вперилась в нее своими недобрыми глазами коренной жительницы пустыни.

— Все сказала? — холодно осведомился Ралд, а глашатай ухмыльнулась ему в ответ. — Я продолжаю. Я отправил, как видите из первого письма, часть рисунков Крусте, спросил, действительно ли на них изображен Рофомм Ребус. Она ответила, что да, это он, и случалось, что он позировал художникам. Он не любил этого делать, пишет она, но иногда соглашался — и даже позировал обнаженным. «Ребус никогда не понимал и не признавал искусства, что отличает его от стереотипных гралейцев, — пишет Круста, — он считал это все чересчур телесным. Однако антропологию он признавал, потому как эта наука затрагивает всемирное. Вероятно, позировать его уговорили для антропологического портрета».

— Телесным, значит, — протянул Коггел. — Ненормальный он урод. Душевный, разумеется. А теперь и не только душевный.

— Как вы думаете, коллеги — и доктор в особенности, — обратился Ралд к собравшимся, — Ребус всегда был таким или двинулся душой после ожогов?

Они загомонили, обсуждая. Дитр почесывал лоб, думая, что никакие ожоги не могут заставить тебя делать это все. И тут он понял.

— Ралд, он же свою семью убил еще в студенческие годы. Не доказано, что он, но почерк его.

— Ага. Еще страницу.

«…Ванг Роэ, отделение связи, пошутил в студенческом общежитии о том, чем гралеец отличается от человека. Закончить шутку не удалось, потому что он вдруг вскочил со стула и с разбегу ударился головой об полку над камином, вышибив себе все зубы, причастность кого-то из соучеников или наличие чужой всемирной воли доказать не удалось. Головной студент Рофомм Ребус утверждает, что Ванг Роэ в последнее время вел себя странно, и поэтому неудивительно, что…»

— Что это такое? — нахмурился Дитр.

— Я порылся в институтских архивах, — объяснил Ралд. — Вернее сказать, прошерстил все от корки до корки — все за те годы, что Ребус учился на отделении теории всемирных сил. Должен сказать, что никаких нарушений за ним не было обнаружено. Не было — обнаружено.

— Я понял, — кивнул Дитр. — Ты молодец.

Ралд принял похвалу как должное.

«…Зерт Кнерлцес и Накцел Горлис, отделение теории всемирных сил, попали в госпиталь Кампусного Циркуляра с подозрением на всемирный нервный срыв после некоего неофициального студенческого собрания. Лечащий душевник утверждает, что не может пробиться через их боль. Также опасения вызывает состояние Марелы Анивы, ученицы прединститутской группы отделения градостроительства. Студенты утверждают, что ничего на собрании не произошло, подтверждено Головными студентами: Алмисом, Гоэ, Дирлисом, Илцесой, Лорцей, Ребусом…»

— Лорца — это фамилия Крусты до замужества, — отрывисто сообщила Андра.

— Да ты все о ней знаешь, — ухмыльнулся Ралд.

— К сожалению, не все, — Реа почесала сквозь пышную ткань юбки свое острое колено. — Иначе бы она уже полетела из своей пустыни через море — прямо в направлении Всемирного Шквала.

— Я написал всем этим людям, кто из них до сих пор жив и в здравом уме, ответила мне лишь Круста, — поведал Найцес. — И зная, что Дирлис до сих пор возглавляет Больничную дугу, я наведался к нему лично. Старик послал меня во тьму.

— Дирлис — уважаемый член врачебного сообщества, — ощетинился душевник-криминалист. — Зачем трясти человека лишь из-за того, что он учился с маньяком в одно время?

— Он был очень взволнованным, — с улыбкой продолжал Найцес. — Преступно взволнованным.

Душевник опасно сжал бокал, сверля полицейского глазами. Врачебное сообщество в Конфедерации было почти таким же сплоченным, как профессиональное объединение глашатаев, и они терпеть не могли, когда кто-то начинал трогать их коллег.

— Как ты считаешь, Ралд, — задумчиво промолвил Дитр, потирая подбородок, — стоит ли трясти этого Дирлиса? Больничную дугу Ребус ни разу не трогал. Столько беззащитных людей, а он туда и близко не подходил.

— Ты сам все только что сказал, шеф, — Ралд еще шире ощерился, закатив глаза.

«Дорц Герцес, исключен с отделения теории всемирных сил после того, как на одном из занятий публично разделся, дал пощечину профессору и принялся отплясывать на столе. Головной студент Рофомм Ребус утверждает, что Герцес и до того проявлял признаки извращенной натуры, в частности, позволял себе высказываться о младших юношах в телесном контексте. Доселе Герцес в подобном не был замечен, он имел лучшие оценки наравне с Головным…»

— Гной всемирный, — высказался Дитр и захлопнул папку.

— Там еще много, — пообещал Ралд. — Почитай.

Дитр читал. В каждом из случаев фигурировало имя Ребуса, но не только эти их объединяло. Студенты сходили с ума, портили себе имя, их вышвыривали из института или лишали Стипендии, а то и вообще увечили, но доказать постороннее вмешательство так ни разу и не удалось. Не всегда было понятно, чем они разозлили Ребуса, однако в большинстве случаев, как понял Дитр, они либо оскорбили его, либо ослушались, либо стали препятствием, как, например, Герцес с его оценками.

Особо выделялся случай с преподавателем антропологии. Тут, добавил Ралд, его бы даже не сцапали, по сути, он не был виноват. Но случай прекрасно демонстрирует его характер. Равила Круста же в письме предположила, что часть рисунков, возможно, была сделана на паре по антропологии, где сидели студенты с отделения всемирных сил, медики, художники-портретисты и полицейские курсанты.

«Толлон да Лайнфеи, преподаватель антропологии, на совместной лекции медицинского отделения, а также отделений изящных искусств и теории всемирных сил, заявил, что есть порода — с зарегистрированными особями, а есть лишь фенотипические представители, на деле имеющие лишь внешние свойства отборных, но крепкой породы не имеющих. Рофомм Ребус, студент первого года отделения теории всемирных сил, вступил с ним в спор. Преподаватель, у которого это было явно не впервые, рассвирепел и велел юноше выйти в центр зала, чтобы он его замерил. Толлон да Лайнфеи заявил, что мерки снять с одетого человека невозможно, на что студент лишь пожал плечами и стал раздеваться. Преподаватель спрашивал его, носит ли Рофомм Ребус эти имя и фамилию по праву, есть ли у него герб и печать в личнике от диаспоры — или же он просто «фенотипически удачная беспородная особь».

Другие студенты сперва были смущены, но прервать преподавателя не пытались. Все заявляли, что да Лайнфеи явно пытался унизить их соученика, но тот держался спокойно и беспечно. По просьбе кого-то из художников он повернулся боком и напряг мышцы на руке и на бедрах, а потом Ребус попросил у приятеля папиросу и раскурил ее. Да Лайнфеи, увидев, что в лектории курят, в резкой форме высказал возмущение по поводу поведения Ребуса, тот же ответил, что «попытка над ним возвыситься в своей жалкой институтской власти» оказалась неудачной. Ребус добавил, что «дискриминация по сословному признаку недопустима», и если у да Лайнфеи были на родине проблемы с дворянами, он здесь ни при чем. Преподаватель ответил, что они в Конфедерации, где нет сословий, а значит и дворян тоже, есть лишь «дворняжки» вроде Ребуса.

Студент через трудовой период после этого случая подал кляузу в администрацию Кампуса, в жалобе подтверждающие свидетельства следующих соучеников… Возражения предоставил только студент медицинского отделения Лоннел да Кенфери, утверждая, что Ребус часто вел себя высокомерно и вызывающе по отношению к преподавателю. Решением комиссии по всемирно-нравственному соответствию преподавательского состава Толлон да Лайнфеи более не может занимать пост преподавателя ни в одном из государств, живущих по законам Всемирного Прогресса».

— Парню, который вздумал высказать свое мнение, тоже не повезло, — сообщил Ралд. — Я, конечно же, дело нашел, и хоть Ребуса там не упоминалось, не мог не вложить в папку.

Лоннел да Кенфери, обучавшийся на врача по здоровью кожи и волос, сам попал в лазарет после того, как умылся спиртом. Зрение полностью ему восстановить не удастся, говорили врачи. «Головные медицинского отделения Дирлис и Лорца утверждают, что да Кенфери любил протирать все спиртом, однако был достаточно сознателен и вменяем, чтобы им не умываться. Сам студент не помнит, что сподвигло его умыться спиртом, он был словно в тумане и перепутал кипяченую воду в графине и бутыль спирта».

— Найцес, — наконец проговорил Дитр, — ты молодец. Это очень хорошая работа.

Ралд снова молча кивнул. Единственная похвала, которую он мог воспринимать по-человечески, была похвалой за работу.

— Ну и что это все тебе дало, Парцес? — спросила Вица. — Это, конечно, захватывает, но мы все и так догадывались, что Ребус и до ожогов был душевнобольным ублюдком…

— Завтра, — отрезал Дитр. — На планерке. А ты кое-что хотела сказать всем. Так скажи же!

— Я?! — Эстра поднесла сложенные пальцы к груди, звякнув браслетами. — Ты скажи!

— Разве я тут глашатай? Ну ладно. Коллеги! — он хлопнул в ладоши. — Коллеги, послушайте, пожалуйста!

Люди оторвались от бумаг и бокалов и воззрились на старшего помощника шеф-следователя.

— То, что вы здесь увидели и прочитали, — продолжил Дитр, — не должно выйти за пределы этой комнаты.

— Но почему? — удивился Коггел.

— Ты сам сказал, что он серебряный стандарт, дурила, — начала закипать глашатай, — и нам еще не хватало…

— Нам не нужно положительного мнения о душевном уроде. Он чудовище, всегда таким был. Как он выглядел до ожогов — это не общественного ума дело, — спокойно объяснял Дитр.

Он говорил, а Эстра периодически прерывала его резкими и согласными замечаниями. Им не надо поклонников и подражателей. Им не надо культа. Он хочет вызывать страх — так пусть же лишь его и вызывает, со страхом полиция и репутационисты умеют бороться. С извращенным восхищением — никогда.

— Но им не будут восхищаться, он же столько всего… — возразил кто-то из полицейских.

— Будут, — отрезал Дитр. — Им только дай повод. А мы им его не дадим. И допивайте свое вино, планерка завтра в половине шестого.

— Издеваешься! — охнули коллеги.

— Вовсе нет. Чем раньше, тем лучше. Сейчас, — он посмотрел на хронометр, — десять сорок. — Если ляжем пораньше, выспимся и успеем больше — до прихода ублюдка.

— Он не придет завтра, — начали возражать ему.

— Придет.

— Он притащится ночью, — сказал местный полицейский. — Сколько его тут ни возникало — всегда ночью. Ребус — ночная тварь.

— Значит, до его нашествия точно успеем подготовиться, — тщательно проговорил Дитр, чувствуя, как его слова откуда-то из-за спины одушевляет своей убедительностью глашатай.

Он велел им собираться в служебные квартиры, а Эстра прицепилась к связистке и велела ей отправить хорька шеф-следователю и старшему глашатаю с уведомлением о ранней планерке.

— Тогда нужно два хорька…

— Нет, один, — тихо ответила Эстра. — Одно письмо на двоих.

Связистка понимающе осклабилась.

Служебная квартира в Гоге оказалась удобней, чем столичная, здесь даже была гостевая комната. В Гоге Дитру было где жить, но ехать в Енц к родственникам он не хотел, потому что свою семью он не любил и даже стеснялся, как всякий поднявшийся человек стесняется пьяниц. Он регулярно присылал им деньги, зная, куда они все уйдут, но сам никогда к ним не приезжал. Одиноким он себя не чувствовал, он любил свою работу и ладил с коллегами, и их Дитр считал своей семьей.

Сундук оставили в прихожей, он перетащил его в гостевую. На журнальном столике стоял графин, наполненный водой, а из него торчала на крепком зеленом стебле россыпь крупных голубых цветов с прямыми заостренными лепестками. Дитр не имел ничего против цветов, но именно эти ему отчего-то не нравились, и не оттого, что они заняли графин, предназначенный для питьевой воды. Сами бутоны не пахли, а вот стебли и зелень цветов источали горьковатый и холодный аромат, подходящий для щеголей и стареющих наперсниц, но было еще кое-что. Он закрыл глаза и задержал дыхание, чтобы в нос не проникало телесных запахов, и тут следователь наконец понял, почему цветы так его обеспокоили. Не успел он прийти в себя, как в дверь постучались.

— Как тебе квартира? — осведомился Ралд, оглядывая жилище через его плечо. — О, у тебя есть гостевая и… тебе тоже принесли цветок? Почему бы не поставить в вазу? Мне вот тоже поставили в высокий стакан, но ведь он же не для цветов…

— Цветы? — воскликнул женский голос. — И у меня стоит! Очень приятно, не ожидала от эцесов такого гостеприимства, думала, они не рады видеть здесь столичных…

Дитр, отстранив Ралда, вышел в длинный коридор казарм. Коллеги общались, обсуждая квартиры, кто-то жаловался, что мало места, а Эстра Вица стояла с цветком в руке, нервно хмурясь. Коггел и Виалла болтали по-гралейски.

— Дуно рети стаблени рал роферо?

— Турро армас рофе, Виалла? — рассмеялся Коггел.

— Что вы сказали? — глухо проговорила Вица.

— Ты решила выучить гралейский? — спросил Ралд.

— Нет, кретин, я глашатай, и поэтому у меня обостренное чувство языка. Что вы сказали?

— Нам поставили астры в комнаты, — сказала Виалла. — Огромные голубые гралейские астры…

— Как вы назвали астры? — продолжила выспрашивать Эстра, и Дитр, еще не понимая умом, но всемирно почуяв, что что-то неладно, нахмурился, и где-то внутри нездешним ором билась тревога.

— Рофе — астра по-гралейски.

— Вообще-то это звезда, — принялся объяснять Коггел, — но также астра, потому что астра — это цветок-звезда…

— Гниль! — высказалась глашатай.

— Что? Что опять не так? — начал заводиться Найцес. — Тебе уже цветы не…

— Проблудь, гниль и погань! — вторил ей Дитр, круто разворачиваясь в сторону своего жилища.

Он выдернул цветок из графина и выскочил в коридор, тыча бутонами в нос Ралду.

— Нюхай, Найцес, нюхай!

Следователь окунул свой резко выточенный прямой нос в венок мягких острых лепестков.

— Парцес, это всего лишь цветы, и они даже не пахнут, а вот их стебли…

— Это очень дорогие цветы, — сказал Коггел, — у меня папа одно время работал на Ломгуса на плантации на берегу Эллерны-да-Обиа, их только там выращи…

— И ты нюхай! — рявкнул на него Дитр. — Вытаскивайте это дерьмо из графинов, стаканов или куда их вам там засунули — и нюхайте! И не носами! Вы полицейские или нет?!

Коллеги выходили в коридор с астрами в руках и пытались обнаружить, почему так встревожился Парцес. Виалла вдруг вскрикнула, выругавшись на своем языке.

— Это порченые, порочные цветы, — воспаленным, свистящим голосом произнесла она. — Они воняют тьмой!

— Гнилью, — буркнула Вица.

— Ну их к демонам! — рыкнул Локдор и отбросил от себя цветы, словно те были гнездом пустынных пауков.

Дитр принялся мерить шагами коридор, сжав руки в замок и прижав их к груди, словно готовился то ли напасть, то ли защищаться.

— Любишь свое имя, ублюдок, ты любишь свое имя… — приговаривал он, похрустывая костяшками пальцев. — Жалкий ты и пустой…

— О чем он? — нахмурился Ралд. — Дитр, ты душой поехал? У тебя преследование?

— Преследование?! — взревел Дитр, затормозив напротив коллеги. Он затряс цветами перед крепкой рожей Найцеса, всякий раз рискуя ткнуть ему веткой в глаз или в нос. — Как Ребуса зовут, а?! Как зовут нашего горелого выродка?

— Да успокойся ты! — воскликнул Ралд, отшатываясь от него. — Ты на себя не похож! Сначала тебе не понравилась мелодия, теперь цветы…

Дитр выскочил в центр коридора, размахивая руками. Пару раз хлопнув в ладоши, он заговорил:

— Кто считает, что у меня преследование? А кто унюхал? Не своим носом, а всемирным нюхом полицейского? Кто…

— Парцес, мы согласны, шеф, — кивнул Коггел. — Я беру свои слова обратно, у тебя не преследование. Астр понатыкал в графины Ребус. Или кто-то по его указке.

— Господин звезд, — прошипела Виалла. — Считает астру своим цветком? Гнилая мразь — голубую гралейскую астру? Да как он смеет?!

Все умолкли, многие смотрели на цветы с нескрываемым отвращением, даже Ралд скривился, когда до него дошло. Другие во все глаза глядели на Дитра. Он же обернулся к глашатаю.

— Даю вольную, — мрачно проговорила та. — Реагируй как хочешь.

— Отдайте мне цветы, все вы, — приказал Дитр, и коллеги стали подходить к нему, протягивая ветки с чистыми, но всемирно оскверненными злым прикосновением цветами.

Он собрал астры в охапку и вышел из здания казарм прямо на Линию Стали. Там было много праздных силовиков, но манекена за роялем уже не было слышно. Стемнело, и разноцветные фонари украсили ночную улицу своей причудливой геометрией. Локдор принес горючей жидкости, Дитр поблагодарил его и вылил все на сваленные в кучу астры, которые вынес на тротуар. Он выпрямился и огляделся. Военные, полицейские и силовые чиновники были заняты собой и своим послерабочим отдыхом. Кто-то пел, кто-то ругался, кто-то ворковал с уличными девками, которых далеко не всегда прогоняли с Линии Стали, и никто не знал, что прямо сейчас за ними следят непонятно откуда два темных глаза, наполненных всемирным злом.

Дитр вытащил коробок спичек и зажег одну. Он постоял молча, чувствуя, как позади тревожно дышат его коллеги. Бросив спичку на астры, он отошел. По Линии Стали пополз аромат горящих растений.

— Ничего не скажешь? — на всякий случай уточнила глашатай.

Дитр молча покачал головой. Он стоял и смотрел на пламя, а едкий дым на нездешнем уровне прокрадывался в его ноздри чужим и очень недобрым любопытством. Решив, что с него хватит, Дитр развернулся и пошел обратно в здание. Коллеги пошли за ним.

— Мне теперь спать страшно, — пробормотал Коггел.

— Это террорист, он и хочет, чтобы тебе было страшно, — высоким от напряжения голосом отвечала связистка, — но бояться нельзя.

— Страх, — громко и сухо проговорил старший помощник шеф-следователя, — это нормальная реакция души на всемирное зло. Я не буду болтать о том, что вы все знали, на что шли, и так далее. Вы в полном праве бояться. Но я прошу вас сохранять трезвый и холодный рассудок. Он явится завтра, он к нам придет. Не бойтесь засыпать, просыпаться куда страшнее.

Они разошлись по комнатам, и Дитр, открыв сундук, понял, что не может начать разбирать вещи. Плюнув на все, он вышел в коридор и направился к двери в квартиру Виаллы Эрлисы.

— Тихо, тихо, — говорила она куда-то в сторону, открывая дверь, — ты же умный кот, вот и веди себя как настоящий охранник. Что ты хотел, шеф? Заходи.

Дитр вошел, и кот принялся обнюхивать его штанину, навострив серые вибриссы. Виалла закрыла дверь.

— Гралейцы очень много уделяют внимания именам, да? — сказал он.

— Только дворяне, душевнобольные вроде Ребуса и снобы вроде моей мамы, — ответила она.

— А твое имя переводится как…

— Серебряная, да, — сказала кодировщица, улыбаясь. — Мама вообще хотела назвать на знатный манер, но отец спас. А твое означает шторм, верно?

— Шторм, буря, мятеж, как тебе угодно, — глухо ответил Дитр.

— Ты хочешь остаться у меня на ночь?

Дитр подошел к ней и протянул руку, впервые за свое знакомство с ней прикасаясь к ее волосам. Он бы очень хотел долго прогуливаться с ней между цветных фонариков, зайти в механический цирк, чтобы посмотреть бои шестеренок, а потом сесть на одну из легких железнодорожных линий и уехать в порт, где можно пострелять по летучим рыбам. Потом он бы долгими и темными южными днями вымалчивал всемирную фразу, чтобы наконец сказать ей. И чтобы она, наконец, ответила, что она тоже. Но времени на все это у него не было, потому что назавтра их ждал Ребус. И Дитр сказал сразу:

— Я люблю тебя, Виалла. Я тебя люблю.

— Я тоже, — ответила она, ловя его руки на своих волосах. — Я тоже тебя люблю.

Дитр проснулся в соответствии со своими внутренними часами. Он не знал, мозг ли у него такой или же это некая его всемирная особенность, но Дитр Парцес всегда вставал без будильника. Он крепко поцеловал Виаллу, отчего проснулась и она. Она была хороша собой даже спросонья — с темно-русыми волосами, ореховыми глазами и тонкими черными бровями. Дитр приподнялся на локте и вместо того, чтобы пожелать ей доброго утра, брякнул:

— Ты можешь сегодня остаться в казармах, я думаю, ты не выспалась. Я дам тебе отпускной день.

Виалла нахмурила одну бровь и посмотрела на него так, будто впервые видела.

— Парцес, я знаю, что ты хочешь сказать. Если ты еще раз что-нибудь подобное отмочишь, этот раз будет последним, когда ты видел меня голой, — с этими словами она встала с кровати и направилась в ванную. Дитру стало стыдно.

Все встали вовремя, никого не пришлось расталкивать, даже Ралда, который, похоже, вообще не спал этой ночью, но и он не выглядел сонным, хоть у него и дергалась одна ноздря.

— Полицейское отделение всемирно защищено от огня, — сообщил Дитр, шагая во главе компании по коридору казармы, — а в дополнение оснащено пожаротушительной техникой, и на каждом этаже дежурит по специалисту. Так что он нас не подожжет.

— Он очень изобретателен по части убийств, и огонь — это далеко не самый его любимый способ прикончить — как это он говорит? — телесную тварь, — возразил Локдор, поравнявшись с ним, чтобы Дитр его услышал.

— Верно, он очень любит подчинять себе чужую волю, — кивнул Парцес, отворяя дверь. — Разум жертвы оставляет свободным, чтобы обреченный знал и чувствовал, что делает. Берегите свою волю.

В отделение они явились за пятнадцать минут до начала планерки. Шеф-следователя с Керлой, старшим глашатаем, еще не было. Эстра принялась варить горький отвар, а Коггел вдруг бросился строчить письмо.

— Кенеа, дай хорька, — нервно попросил он связистку.

— Он не для личных посланий, — отказала она. — В обеденный перерыв сходи в отделение связи и возьми себе почтовую тварь.

— Это важно, — умолял Коггел, — я написал родителям, что я их люблю, о нежности своей написал, чтобы они знали, когда им пришлют мой череп…

— Сентиментальная ты гралейская рожа, — сплюнул Ралд, — все в порядке будет с твоим черепом.

Найцес не любил гралейцев, постоянно распространяясь о том, что они чудные, упрямые и чувствительные, но Дитр попросту думал, что Найцеса задевает, что не только он один хорош собой в мире телесном. И Виалла, и Коггел были обычными славными людьми, не проявляя никаких признаков пресловутого гралейского менталитета, как и остальные представители этой национальности, которых знал Дитр. Единственным ненормальным гралейцем в Конфедерации был Ребус. «Но шутка в том, — подумал следователь, — что он никакой не гралеец по своей извращенной сути. Скорее даже антигралеец».

В отделение прибежал шеф-следователь, а за ним по пятам с рупором и портфелем наперевес трусила глашатай.

— Кенеа, Вица, — зашипела глашатай, — вы не могли еще позже своего хорька выслать?

Легр Беркеэ согласно хмурился, не желая признавать публично, что хорек был один на двоих.

— Мы выслали его где-то в десять тридцать, шеф, — ответила Эстра, косясь на подходящий к краю напиточного сотейника горький отвар. — Этот хорек всегда был быстрым, не могу знать, что его задержало.

— Мы действительно выслали его в десять тридцать, — закивала связистка. — А во сколько он прибежал?

— В час ночи! К тому же был злой, словно не закодированный, а наполовину дикий…

Связистка охнула, сжимая исцарапанные разными животными кулаки.

— Чего?! — рявкнул Беркеэ. — Чини своего хоря, иначе я его отправлю в утиль…

— Шеф, — сказал Дитр, — дело не в хорьке. Кенеа, — обратился он к связистке, — его могли перехватить?

— Когда животных перехватывают, — тихо ответила она, — они обычно теряют код, они не продолжают свой путь, ведь помните, как было с доминионцами…

— У нас не доминионцы, а Ребус, — покачал головой Дитр, переглядываясь с шеф-следователем.

— Мразотно, довольно мразотно и гнило, — прокомментировал начальник. — Он изобрел какие-то новые коды для почтовых тварей. Парцес, гони всех во внутренний дворик.

— Шеф, сейчас, — ответил Дитр. — Только вы должны посмотреть вот на это, — он отдал ему папку с материалами, которые раздобыл Ралд. — На основе фактов, обнаруженных Найцесом, я хочу предложить тактические шаги.

— Спускайся пока, а я гляну, — кивнул Беркеэ.

Они вышли во внутренний дворик и встали прямо под окнами кабинета своей рабочей группы. На остальных этажах полицейского отделения закрыли окна и железные ставни, чтобы планерка имела вид конфиденциальной. В кабинете остались лишь шеф-следователь и глашатаи, и Беркеэ стоял, листая папку, а старший глашатай оперлась локтями на подоконник открытого окна, оглядывая коллег с возвышения.

— Да, — проговорил начальник, — Парцес, ты правильно сделал, что взял в группу Найцеса — и отправил его именно по этому направлению… Керла, стартуй.

Глашатай подняла локти и распрямилась. Она хлопнула в ладоши и объявила о начале собрания.

— Группа, начинаем оперативную планерку по реагированию в агломерации Гог. Как нам уже известно, после нашего с шеф-следователем отъезда старшим останется Дитр Парцес, Эстра Вица будет отвечать за информационное влияние. Разработкой лояльных террористу преступных групп займется…

— Эр номинно! — звонко и певуче проговорили откуда-то сверху.

Полицейские обернулись на звук, а Беркеэ и глашатай вздернули головы. На крыше соседнего здания, где располагался склад инвентаря, сидел человек в черной тальме. Он свесил ноги через водосточную трубу и скрестил руки на груди, ухмыляясь краем того, что когда-то было ртом.

— Не трогать пистолеты! — прошипел Дитр, увидев, что кто-то потянулся за оружием. — Не трогайте ничего!

— Раннее утро, омм, — ответил шеф-следователь. — Что привело вас до наступления темноты?

— Темнота еще не отступила, — Ребус провел в воздухе дугу уродливой длиннопалой рукой. — А между тем меня пригласили на горький отвар. Мало что может сравниться с горьким отваром поутру.

— Ясно, — холодно ответил шеф-следователь, продолжая листать папку. Дойдя, очевидно, до рисунков, Легр присвистнул. — Это ваша физия, омм? — Он раскрыл папку в сторону Ребуса.

Тот прищурился, издалека разглядывая рисунки своими острозоркими глазами.

— Да, кто-то с изящных искусств тренировался, но не могу вспомнить, кто. Они были бестолочи, схватить суть мог лишь Таттцес, но я не уверен, что он сейчас жив или в полной вменяемости. Но с чего вы вдруг полезли по столь давним временам? И где мой горький отвар?

Глашатай отвернулась от окна и зашипела на Эстру, чтобы та скорей выносила стакан с отваром, пока Ребус не разозлился. Шеф-следователь ответил террористу, что ему с коллегами лишь было интересно.

— Любознательность — полицейская добродетель, — насмешливо кивнул Ребус с крыши.

Во дворик, стараясь держаться ровно, вышла Эстра Вица, неся блюдце с дымящимся отваром. Блюдце предательски ходило ходуном, о чем стакан не замедлил сообщить вибрирующим позвякиванием. Ребус легко поднялся и подбежал к угловому краю крыши, где водосточная труба спускалась во внутренний дворик полиции. Порхая, словно он был почти невесомым, и с потрясающим проворством Ребус, едва хватаясь за трубу и ее крепления, в два счета спрыгнул во дворик и направился к глашатаю. Та вперилась в утрамбованную землю, не решаясь поднять глаза на обгоревшее лицо. Ребус встал близко к ней и наклонился с высоты своего роста.

— Эр коммо, — поблагодарил он, забирая стакан. Отпив глоток, он изобразил жуткое подобие довольства на своем искаженном лице. — Ни сахара, ни молока, да и к тому же ирмитская девица. Вы делаете утро куда менее неприятным для меня, Беркеэ.

— Рад стараться, омм, — холодно ответил шеф-следователь. — К вашему приходу был тотчас готов отвар.

— Вообще-то я его для себя варила, — буркнула глашатай кончикам своих туфель, выглядывающих из-под подола юбки.

Ребус поднял свободную руку и легонько дотронулся пальцем до подбородка глашатая, и голова молодой дамы начала подниматься. Дитр на расстоянии десяти шагов чувствовал, как стонет от насилия воля Эстры Вицы, которая изо всех сил не желала смотреть на Ребуса. Узрев вблизи страшные черты одушевленного зла, она болезненно выдохнула в несколько горловых спазмов, и ее смуглое лицо побледнело до зеленоватого оттенка.

— Она вообще хорошенькая, кто-нибудь мне скажет? Беркеэ прислал мне «одинокую горечь» с хорошеньким глашатаем или тут очередная страшная потаскуха? Я не разбираюсь.

Конец ознакомительного фрагмента.