Депортация

Олег Айрашин (2023)

На дворе 2046 год. В Европе один за другим взрываются ядерные реакторы российского дизайна. Планета застыла на пороге большой войны. Сотруднику секретной Академии метанаук Александру Константинову поручают разобраться с ядерными диверсиями. Никогда такого не было, чтобы мир спасал не супергерой, а обычный человек — и вот опять… В захватывающей антиутопии с элементами детектива читатели шутя, между делом узнают всю подноготную атомной энергетики. «Депортация» — четвёртая книга серии «Поперёк программы», но это самостоятельное произведение. Роман может понравиться поклонникам братьев Стругацких, Дмитрия Глуховского и Яны Вагнер.

Все события и герои вымышлены, любые совпадения с реально живущими или жившими людьми случайны.

Пролог

Москва, Академия метанаук, первый сектор

29 мая 2046 года, вторник

Первой распяли Швецию, но лишь один человек заподозрил неладное.

— Не нравится мне эта скандинавская история, — вздохнул Ратников, осторожно раскручивая коньяк в пузатом бокале. — Ох, не нравится…

Я понял его с полуслова.

— Чего уж хорошего… Радиационная авария седьмого уровня, выше некуда.

— Дело не в этом, Костя. — Сделав глоток, он поставил бокал на стол и пригладил пятернёй белоснежную шевелюру. — Атомная станция в Рингхальсе — не просто авария. И она не нравится мне.

Ударение он сделал на последнем слове.

«Костя» — не имя, а производное от моей фамилии — Константинов. Моё настоящее имя — Александр.

Анатолия Ратникова я знаю давно, с ещё советских времён. Когда девушки любили поэтов, учёных и космонавтов; когда все анекдоты были смешными, а ёлочные игрушки радовали не только глаз, но и сердце; когда спиртного имелось два главных вида: белое, то есть водка, и красное — так называли вино, любое вино, даже белое, причём стакан вина вызывал неукротимую радость… Неужели всё это ушло? Неужели насовсем?

И тогда, в шестидесятые, Анатолия мы по имени тоже не величали; «Белый» — иногда зову его так и сегодня. Наедине, конечно. А полвека спустя, в 2006‑м, выяснилось, что Ратников, как и сам я — сотрудник секретной Академии метанаук. Теперь мой земляк и однокашник вырос в Академии до начальника первого сектора. Который отвечает за глобальную безопасность.

Как он сказал? Не нравится мне. Серьёзное заявление: ведь речь идёт об аварии на атомной станции, не более того.

— То есть ты сомневаешься…

— Да, — ответил Ратников.

Поднявшись, он не спеша прошёлся по кабинету. Обстановка тут почти спартанская: середину комнаты занимает большой овальный стол с тремя креслами; компьютер у дальней стены, в углу — сейф, а по соседству — внушительные, с человеческий рост, напольные часы. Скудную меблировку смягчает небольшой столик. На нём початая бутылка коньяка, тарелка с нарезанными помидорами, кофейник, сахарница и портсигар с пепельницей.

За стеклом под ясным бирюзовым небом раскачиваются верхушки стройных сосен, хмельной их аромат дразнит ноздри. Обман, иллюзия… Откуда взяться лесу на глубине сорок метров? Да и окна в архирежимном помещении быть никак не может.

Интересно, зачем на сей раз понадобился я, скромный литератор из пятого сектора?

— А в чём вопрос‑то, Анатолий Борисович? В Чернобыле тоже неслабо бабахнуло, но ведь справились.

— И снова ты не понял. — Ратников опустился в кресло, которое просело под тяжестью мощного тела. — В Чернобыле разобрались быстро, по‑военному. И впредь подобного не допускали.

Вытащив из кармана сверкнувшую хромом зажигалку Zippo, он поставил её на стол.

— А в Рингхальсе… м‑м‑м…всё идёт как‑то неправильно. Месяц прошёл, а ничего не ясно. Ни черта! Вывод? Такое может повториться.

— Да ладно! — отмахнулся я. — В атомной энергетике риск тяжёлых аварий — десять в минус восьмой. Снаряд в одну воронку дважды не падает.

— Не скажи, всё зависит от плотности огня. — Приподняв бокал, он рассматривал коньяк на просвет. — Риск — это теория. А я нутром… как бы это… словно торф под землёй горит. Снаружи лишь дымком пованивает; огонь ушёл вглубь, но рано или поздно рванёт наружу. Взгляни-ка на эти часы, — он кивнул. — Узнаешь время до конца света.

Напольное изделие мрачными контурами вызывало в памяти Вавилонскую башню; ломаный гребень недостроя из чёрного дерева венчал круглый белый циферблат. На Часах было двадцать три — двадцать.

— Однако… — заметил я. — Лишь сорок минут в запасе. Но почему так? Ведь ядерное оружие ликвидировано; ну да, залежалось в странах Большой дюжины, арсеналы гарантированного ответа…

— Почему, спрашиваешь… — Ратников покачал головой. — Верного ответа мы не знаем. А насчёт Большой дюжины… А ну как опять сколотят внутри неё агрессивный блок, хотя бы из пяти государств? Дружить сворой против кого‑то — древняя традиция человечества. А?

— Согласен. Но для чего тебе эта штука? — кивнул я на циферблат. — На Материке^1* ведь Часы Судного дня тоже тикают… Подожди‑ка! А там время другое; твои спешат, на целый час.

— Присмотрись, тут ещё есть отличие.

— А, понял. — Я заметил третью стрелку, тонкую; она замерла на цифре «11». — Секундная стрелка?

— Ну разумеется.

Мы дружно опорожнили бокалы.

— И что это значит? — осведомился я.

— У нас, в Академии, искусственный интеллект даёт сверхточный прогноз глобальной опасности. Это Часы Войны, работают в режиме реального времени. Сейчас они замерли, но чую, что ненадолго.

Поднявшись из‑за стола, он подошёл к часам и легко их коснулся.

— А Часы Судного дня, на Материке? — спросил я.

— Всего лишь символ. Стрелки там переводят один, реже два раза в год. Решение принимают эксперты, американские учёные‑атомщики. А людям свойственно ошибаться. Такая вот ситуёвина.

Ратников снова опустился в кресло. Взяв с тарелки ярко‑красный помидор, положил его на блюдце и, нарезав тонкими ломтиками, посыпал сахаром. Эта китайская традиция давно стала для нас привычной.

— И знаешь, — сказал Ратников, — что ещё мне кажется?

— А, ну?

— Тут имеется связь. Рингхальс как‑то связан с эликсиром бессмертия.

Да, на дворе 2046 год. Уже двенадцать лет, как эликсир бессмертия вошёл в повседневную жизнь. Но используют это чудо медицинских технологий далеко не все: это право нужно заслужить.

— Думаешь, теракт? — спросил я. — Но почему тогда никто не взял ответственность?

— То‑то и оно! — Ратников подцепил вилкой красный ломтик. — Боюсь, это лишь начало. Грядёт что‑то недоброе, и как раз по нашей части.

— Типун тебе на язык! Глобальная угроза? Да, это по твоей части.

— И по твоей тоже, по атомной. — Он заглотил сочный кусочек. — Вернулся бы ты ко мне, в первый. Хотя бы на время.

— Зачем?

— По аварии расследование зависло, и кто‑то должен сдвинуть его с мёртвой точки. Ты — тот, кто нам нужен. Соглашайся!

— Я согласен.

— Да? — Он потёр ладонь об ладонь. — Вот и отлично!

— Согласен, что в аварии надо скорее разобраться. Ну скажи, что ещё может случиться? Не двадцатый же век, всё под контролем. Да и некогда мне, пойми.

Вытащив из кармана миниатюрную шестигранную призму, я пристроил её рядышком с Zippo и продолжил:

— Я вообще-то над книгой работаю, уже заканчиваю.

— Это что? — Ратников кивнул на призмочку.

— Флешка. С моей рукописью.

— Зачем?

— Что — зачем? Рукопись? — не понял я.

— Флешка — зачем? Когда есть облако?

— Облако? А вдруг оттуда скоммуниздят? — Я зажал призмочку в ладонь. — К тому же как это приятно — держать в руке десять тысяч витабаксов².

— Подходец у тебя какой‑то архаичный. И что там на сей раз?

— Близкая тема, кстати, «Занимательной радиацией» назвал. Месяца три — и готова будет конфетка.

— Это так важно? — спросил Ратников.

— Для меня — да. Слушай, не нравится мне наш разговор.

— Произнеся эти слова, граф с достоинством удалился, — подколол Ратников словами классиков³.

— И правда, пойду‑ка я, пожалуй.

И опять не оплошал он — снова цитатой припечатал.

— Иди-иди. Хорошая жена, хороший дом. Что ещё надо человеку, чтобы встретить старость? Тем более что её можно и отодвинуть.

— Не нуди, Анатолий Борисович. Ты‑то у нас счастливчик. Четвёртый уровень в Академии, вечная жизнь по статусу положена. Я ведь не о себе, любимом, думаю, у Марианны моей запас витабаксов тоже не безмерный. Лишь на это и расчёт. — Я постучал флешкой по столу. — Радиация‑то: ключом тема бьёт, после Рингхальса. Грех не ухватиться.

— Кнедлики, говоришь? — Ратников знал о моём влечении ко всему чешскому. — Налицо тлетворное влияние Запада.

— Я, может, только жить начинаю — на пенсию выхожу.

Он молчал — и мне стало совсем неуютно.

— Что ж, — вздохнул наконец Ратников. — Но если мои опасения подтвердятся… И станет ясно, что…

— Угроза человечеству? Тогда — пожалуйста.

— То есть числиться в резерве первого сектора ты согласен?

— Это можно. Думаю, ничего такого не случится, не те времена.

Он вновь наполнил бокалы.

— Давай тогда, на посошок.

На том наш разговор и завершился. И не было у меня в ту пору мрачных предчувствий. Разве что одно странное предвестие…

В тот раз машину до аэропорта я заказал старинную, с водителем. Не знаю, моя ли это особенность или у многих бывает. Когда что-то для меня делает незнакомый человек — не так уж и важно, что именно: ремонтирует мои часы, колдует над причёской — иногда возникает ощущение лёгкого озноба; по спине бегут мурашки, и дрожь эта доставляет удовольствие.

Полный усатый мужчина покосился, когда я усаживался на заднее сиденье. Мы выехали на относительно пустынный участок, и тут меня охватила беспричинная, казалось бы, тревога. Скорее всего, проявилось обострённое чувство опасности: всё же в первом секторе я был не новичком.

Бросил взгляд в зеркало — и сразу уловил угрозу, исходившую от водителя. Вроде бы всё шло по правилам: он кивнул мне с профессионально‑равнодушной улыбкой, однако при этом… Но лучше на примере.

Давным‑давно, лет пятьдесят назад, встретился мне на «Дискавери» интересный ролик. Там немолодой профессор нырял в воду с одиннадцатиметровой вышки. Причём нырял не в бассейн, а в ванну — всего‑то втрое крупней стандартной. Для прыжка учёный использовал особый способ. С вышки он летел по наклонной, вниз и вперёд — чтобы растянуть момент торможения. А в воду вносился, выпятив грудь и с отведённой назад головой.

Здесь скрывалась какой‑то секрет. По законам физики, падая с такой высоты, человек должен врезаться в дно ванны, при этом покалечившись либо даже погибнув. Но профессор всякий раз выходил из воды живым и невредимым. Чтобы раскрыть тайну, учёные использовали скоростную съёмку. И при просмотре открылось удивительное зрелище. В момент удара о поверхность тело ныряльщика на какие‑то миллисекунды расширялось, и профессор выглядел этаким Шварценеггером. Словно горбуша на миг обернулась плоской камбалой.

Человеческий глаз уловить столь мимолётную метаморфозу не способен. Но в ходе специальной подготовки в Академии нас учили считывать подобные кратчайшие события, в том числе микромимические изменения. Вот и с таксистом тоже. Приобретённые навыки помогли мне поймать момент истины, ухватить подколодный взгляд. Через зеркало заднего вида ко мне присматривался киллер.

Я даже испугаться не успел, как мой палец уже касался тревожной кнопки, упрятанной в подлокотник. Водитель удивлённо вскинул брови, но я упредил вопрос.

— Остановите машину, пожалуйста.

— Не понял. Мы ещё не…

— А вам понимать и не нужно, — я старался говорить уверенно. — Тормозните, заказ я оплачу полностью.

— Хозяин — барин. — Он выждал секунду‑другую. Но и столько медлить простой водила права не имел.

Вот что это было? До сих пор гадаю. Ведь если что, убийцу нашли бы непременно. А это карается жестоко, пожизненной депортацией в Большую зону.

Нельзя сказать, что этот случай сильно меня напугал: эпизодически работая в первом секторе нашей Академии, я невольно попадал в опасные переделки.

Выйдя из машины, проводил взглядом удаляющиеся огоньки и вызвал беспилот. Не успел убрать смартфон — чарующе запела скрипка. «Берлинский концерт» Владимира Косма. Марианна звонит, моя Маречка!

— Саша, здравствуй.

— Да, милая, рад тебя видеть, — кивнул экрану. — Ты сейчас где?

— Дома, на Урале. Дети снова умчались в экспедицию, в этот свой Эквадор.

— А…

— Машеньку оставили у меня. Как жаль, что дедушки с нами нет.

— И мне тоже.

В последнее время с женой мы виделись нечасто: то книжные мои дела, то хлопоты с нашим заграничным домом. Встретимся, поживём недельку, потом снова разбежимся. Но это временно; вот закончу рукопись…

— Саша, ты ничего не забыл?

— В смысле?

— Какой сегодня день?

— Я помню, вторник.

— Не только. Сегодня годовщина нашей свадьбы.

— О, как же это я… Ну конечно, двадцать девятое мая… Прости, моя хорошая, поздравляю тебя, Маречка! Скоро увидимся — и отметим по‑настоящему. Извини, я такси заказал, машина уже ждёт. Целую тебя и Машеньку… Всё, до связи.

Скажи тогда кто‑нибудь, что смертельная угроза поджидает меня в собственном доме — в лицо бы рассмеялся.

Примечания

1

Материк — так в Академии метанаук называют внешний мир за её пределами.

2

Витабаксы — мировая валюта высшей категории; эликсир бессмертия можно приобрести исключительно за витабаксы.

3

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Гадкие лебеди.