Будущее. Которого не будет. Сборник рассказов

Евгения Болдырева

В этой книге описаны те варианты будущего, которые не сбудутся. Силой слова, силой духа, силой человеческого достоинства они отменены.С нами не случится несвободы, экологической катастрофы и глобального уничтожения. Искусственный разум никогда не одержит верх. Люди останутся людьми, но каждый будет Человеком. И все эти невероятные сюжеты навсегда останутся лишь фантазиями многоликого Писателя.

Жили они вечно и…

Екатерина Самсонова

@kateich_kateich

Пик-пик-пик. Код набран — дверь открывается.

— С днём рождения, бабушка! Ты готова сбежать от дровосеков?

Я волоку тщедушное тело прочь. Прочь от добрых людей, к чёрту на рога. Тащу её сонную туда, где никто не найдёт, прочь от этого чудного вечного мира.

***

Привет, Дневник.

Психолог говорил, что мы просто обязаны стать друзьями. Я, наконец, готова.

О тебе известно почти всё. Даже срок твоей смерти. Ты родился из пятнадцатикратно переработанной бумаги. Если верить твоей обложке, «Viva Vita!», ты поборник ЗОЖ. Ну-ну. И всё равно ты умрёшь на девяносто восьмой странице. А я пойду дальше. Вопрос только в том — легко и с удовольствием или же бесконечно и мучительно.

Меня зовут Маша. Я ненавижу бессмертие.

Отец рассказывал про времена, когда совершеннолетие наступало в четырнадцать. Сейчас — не раньше тридцати. Так что по нынешним меркам я — малолетка. Уникальная малолетка. Последний рождённый ребёнок на планете. Моя мама — последняя женщина, умершая в родах. Отец совершил преступление против Человечества. Так что семейка у нас весёленькая во всех смыслах.

Есть ещё Ба. Но о ней в другой раз. А сейчас я хочу рассказать о бессмертии. Деваться тебе всё равно некуда, так что слушай.

Учёные в Сколково создали лекарство от СПИДа. Как ворчала Ба, пока ещё могла ворчать, лучше бы с онкологией боролись, глядишь, и не было бы светопреставления. Но это действительно был прорыв — полное исцеление происходило стремительно. Больницы пустели, счастливцы возвращались домой… И несли с собой новый, ещё никому не известный вирус вечной жизни.

Сначала была эйфория. Потом исследования — всё новые и новые… Выяснилось, что лекарство изменило ДНК-структуру вируса иммунодефицита, и он превратился в вирус бессмертия. Затем вычислили, что он передаётся воздушно-капельным путём, оседает на слизистых, прекрасно чувствует себя в любых жидкостях… Спасения от него не было. Да и зачем? Ведь люди достигли предела мечтаний — победили смерть!

Побочные эффекты обнаружились не сразу, к этому моменту прекрасная пандемия накрыла весь мир. Первыми тревогу протрубили женские врачи. Эта дрянь вызывала сложные гормональные изменения, из-за которых зачатие стало невозможным. А беременных вирус бессмертия убивал сразу, вместе с плодом. В школе нам объясняли, как и почему это происходило, но я, если честно, пропустила тему. Мне это ни к чему.

Хотя что я тебе рассказываю? Вдруг в прошлый раз ты был учебником по истории?

***

— Эй, пацан, стой! — слышу я окрик. Напрягаюсь, не без этого. Хорошо, что мелочёвка осталась. Нащупываю в карманах монеты, зажимаю между указательным и безымянным пальцами. Неплохая замена кастету. Мне не страшно. Боль я умею терпеть. Смерти нет. Оборачиваюсь и снимаю капюшон.

— Ну? Что надо?

«Три красавца под окном получили в бошку лом» — всплывает в голове. Три бритоголовых отморозка из «Детей Вечности». Нашивки в виде смерча, у самого старшего на морде татуировка — птица. Дебил, что с него взять. Явно не ожидали увидеть девчонку. Опешили.

— Да мы это… — тянет тот, который с птицей на морде.

Я смотрю ему в глаза.

— В чём сила, брат? — задаю любимый отцовский вопрос. Уж не знаю, в чём сила вопроса, но гопоту в тупик ставит только так.

— В бессмертии? — будто пытается разгадать пароль.

— Да нет же, в эволюции! — отвечаю я. — Пока развитие есть, есть жизнь и бессмертие. А у вас всё остановилось: ни смерти, ни жизни. Одна дурь осталась.

Ох, язык — мой враг. Психолог говорил, что это из-за моей детской изоляции. Не умею вовремя остановиться. Двое напряглись, а птицемордый задумался. Даже видно, как шестерёнки в голове скрипят. Даром, что бугай под два метра ростом, а мозгов-то как у динозавра.

— Слышь, не хами, а, — говорит, — мы тебя с пацаном одним спутали.

— Да ладно?!

— Ты вот этого не видела? — птицемордый пихает мне под нос фотку.

Я понятия не имею, кто это, но даже если бы знала — не сказала. Ненавижу всех этих фанатиков: «Адептов Судного Дня», «Армию Ликвидаторов», «Детей Вечности» и прочих, так похожих на моего отца. Но мой-то батя из настоящих был, из идейных. А эти дебилы расплодились не так давно. Психолог объяснял, что людям стало скучно. Раньше к чему-то стремились, боролись, права свои отстаивали, науку двигали, а сейчас в этом нет нужды. Наступило время вечного ожидания, и молодняк с жиру бесится.

— Не с нашего двора. А что он натворил?

«Дети» не удостаивают меня ответом. Разворачиваются и уходят. Козлы.

***

Мой отец — религиозный фанатик. До пандемии он основал секту «Столетнего дождя». Сам её придумал, сам возглавил. Считал, что цивилизация — зло, миру скоро придёт конец и спастись смогут лишь избранные, которые заранее отринут блага и научатся жить отдельно от других. Избранные — это, конечно, мы. Сколько помню, отец всегда был не в себе. Однажды ему приснился сон, в котором Бог приказал забирать жену и уходить в лес. Мама во всём следовала за отцом, она верила ему безоглядно.

Они исчезли из города, растворились в лесу, оставив бабушке записку: «Не ищи, спасайся покаянием». Отец ловил рыбу, охотился. Поначалу наведывался в город, потом перестал. Очень нескоро родилась я. Роды были трудными, но мы выжили. А через тринадцать лет мама снова забеременела. Она постоянно чувствовала себя плохо, и как-то утром, когда у неё уже вырос огромный живот, отец объявил, что мы возвращаемся к людям.

«Грядёт Конец Света, и живые уподобятся мёртвым» — гласили скрижали над входом в нашу землянку. Но оказалось, что конец света уже наступил.

Вскоре после того, как родители стали отшельниками, на мир обрушилась пандемия. «Вита-вирус», V+, просто «Вирус»… как его только не называли. Люди уподобились Богу. Люди стали бессмертными. И были счастливы — к хорошему привыкают быстро.

Наше знакомство с миром состоялось восемь лет назад, и мне он не понравился. Он топкий и медленный, как зыбучий песок. И люди здесь такие же — неспешные и вязкие. У них на всё есть неотвратимая вечность. Я самая младшая здесь. Я — последний ребёнок, видевший настоящую смерть. Я помню, что это такое.

***

Вот интересно. В мире до пандемии мои ровесники уже вступали во взрослую жизнь. Кто-то успевал обзавестись семьёй, родить детей. А сейчас в школе учатся до двадцати пяти. Но я заканчиваю экстерном. В лесной землянке папины розги вколотили в меня очень много знаний. Он лично гонял меня и по математике, и по письму. Предусмотрительный, гад. Хвастался, что книжки в первый же год накупил на случай рождения детей. Короче, когда мы вышли из леса, я уже и делила, и умножала, и читала, и по-английски «шпрехала». Только в новейшей истории у меня, ясен пень, провал. Надо будет подтянуть за лето.

С такими мыслями захожу в подъезд и нос к носу сталкиваюсь с пацаном с фотографии! Мы реально похожи, у нас даже толстовки одинаковые. В последний момент хватаю его за такой же, как у меня, капюшон.

— Тебя там ждут.

Не то что бы я отличалась человеколюбием, просто насолить этим «дровосекам» для меня в радость.

Парень отпрыгивает в темноту, но поздно, кажется, птицемордый успел нас заметить. Или нет?

— Бежим!

Хватаю его за руку и буквально волоку за собой. Щелчок моего замка совпадает с грохотом открывающейся подъездной двери. Мы успели.

И вдруг до меня доходит, что придётся им открыть. Ведь вычислить, в какой квартире я живу, не составит труда. Надо что-то делать.

— Ма-ма-ма-ма, — раздаётся из бабушкиной комнаты. Услышала, что я пришла, волнуется теперь. Ох, как не вовремя. Не хотелось бы, чтобы «Детки» встречались с Ба. Они ненавидят всех больных и недостаточно красивых.

Бабушка выплывает в своей кружевной сорочке, с боевым макияжем: ярко-синие тени на пол-лица и оранжевая помада. Значит, снова стало хуже. Я слышу, как молодчики тарабанят в квартиры на первом этаже. И тут меня осеняет.

— Раздевайся! — командую я парню и кидаю ему бабушкину запасную ночнушку.

Пока он судорожно выпутывается из штанов, заматываю его голову в платок, отбираю у бабушки помаду, окрашиваю его губы в морковный цвет и заталкиваю под одеяло. Ба, как тень, стоит рядом. Внимательно наблюдает, затем жестом фокусника выуживает откуда-то палетку с тенями и принимается размалёвывать его лицо.

А в нашу дверь уже стучат кулаки. Я беру со стола кусок хлеба, откусываю и открываю.

— Где он?

— Кто?

— Этот!

— Не знаю.

— Ты с ним столкнулась в подъезде!

— А, так это он был? Не разглядела. Споткнулась об него, получается, и побежала дальше. У меня бабушки тут. Пирожков ждут с утра, а вы задерживаете. Мне ещё тесто ставить, между прочим.

— Так это бабка там твоя мычит?

— Но-но! Бабушка. Разговаривает. У одной проблемы с дикцией, вторая глухонемая. С рождения.

Тут выходит бабушка. Бессмысленно улыбается напомаженными губами.

— И с психикой тоже проблемы? — уточняет один из гавкалок.

— Есть немножко. Она на посторонних агрессивно реагирует, особенно когда голодная.

— Мы всё же проверим, — птицемордый властно отодвигает меня и по-хозяйски направляется в комнату.

— Стратегическая ошибка, — комментирую я с набитым ртом.

Он не реагирует. Зато реагирует бабушка.

— Шалава! — кричит она. — Подстилка губернаторская!

Ой, сейчас тяжёлая артиллерия в ход пойдёт.

Ба кроет таким грязным матом, что щёки у «Деток» пылают, а уши сворачиваются в трубочки. Моя бабушка — филолог. Она столько интересного знает! Но это не всё. Она ещё и буйная. В незваных гостей летят ботинки, склянки и какой-то мусор. «Дети Вечности» явно не ожидали такого напора. Птицемордый напрягся, и я даже испугалась, что он может ударить Ба. Но тут из комнаты, как привидение, выползла ещё одна старушка. Плотненькая, расфуфыренная, губки бантиком сложила. Её влюблённый взгляд добил врагов, и они ретировались.

Я высунулась за дверь и печально пожаловалась:

— Вот видите, как живу — Ба по маминой линии, Ба по папиной линии. Потому и сама дёрганая. А пацан, может, на крышу побежал? Здесь выход есть. Говорю же, не местный.

И кованые ботинки загрохотали вверх по лестнице. А я пошла успокаивать Ба.

***

Мы с Серёгой лепим пирожки. Бабушка, накормленная и обколотая успокоительными, безмятежно спит. Маскарад на всякий случай не смываем и каждый раз, когда поднимаем глаза, начинаем нервно хихикать.

— Так зачем ты им нужен?

— Ну… Похоже, они вычислили, что я… — он мнётся.

— Ой, да говори уже!

— Я работал в санатории и сбежал, — выпаливает, поджимая оранжевые губы, а у меня по коже бегут мурашки величиной с кубинского таракана.

***

Дорогой Дневник. Ты же ещё совсем несмышлёный, поэтому я тебе поясняю, как дурачку, ты уж не обижайся.

Санаторий — это место, куда отправляют «изношенных».

Вирус накрыл всех без разбору — молодых, старых, здоровых и больных. Встраиваясь в ДНК, он какие-то болезни излечил, а какие-то оставил. Например, онкологию «законсервировал» — не исчезает до конца, но и не убивает. Ушибы и ссадины заживают очень медленно. Кости могут срастаться годами, раны болят и долго-долго восстанавливаются. Да, перед нами вечность, можно и подождать. Но эта вечность полна муки. Истечь кровью невозможно — сворачивается почти моментально. Можно умереть от голода и жажды, мумифицироваться, но достаточно ввести питание, как функции восстанавливаются, во всяком случае физиологические. Привет, воскрешение! Всё это крайне неприятные процессы. А обезболивающие помогают очень слабо.

Остались инвалиды и старики, психи и всякие отбросы общества. Людей, «поизносившихся» в процессе жизни, отправляют на содержание государства, в санатории. Ходят слухи, что на них проводят опыты.

О сбежавшем сотруднике санатория зомбоящик трубил весь месяц. Его искали, как военного преступника, прочёсывали окрестности. А он скрывался здесь, в моём дворе. Прятался на чердаках, воровал еду. Интуиция у него просто нечеловеческая, только сегодня что-то пошло не так.

***

— Я заметал следы. Даже отпечатки пальцев свёл, — Серый гордо трясёт пальцами с ожогами на подушечках. Точно, псих. — Документы сменил.

Явно ждёт моей реакции. А я не знаю, как реагировать.

— Машенька, — раздаётся из спальни родной голос.

Просветления у бабушки бывают редко, и я стараюсь поймать каждую такую секунду. Поэтому срываюсь с места и несусь к ней. Она гладит меня по голове. Так же, как тогда, восемь лет назад. И каждый раз я возвращаюсь в те дни.

***

Идти к людям было не самым умным решением. Не знаю, Бог ли вёл, Дьявол или отцовская шизофрения, но после долгих блужданий по лесу мы набрели на купол. Он испугал нас, только идти дальше было невозможно — мама с трудом держалась на ногах. Отец постучал в дверь.

Нас встретил человек, упакованный в белый скафандр. Скафандры я видела в книгах и приняла его за космонавта. А человек, увидев маму, вдруг оживился. Отца позвали подписать какие-то бумаги. Он стоял среди этих скафандров будто голый — такой беззащитный и смешной в своём домотканом свитере, кожаных штанах и босиком. Тогда меня в первый и последний раз кольнула жалость к нему.

Что он увидел в бумагах, я не знаю, но неожиданно взбесился и совершил свою вторую ошибку. В порыве ярости он сорвал с головы «космонавта» шлем. Наверное, думал, что так убьёт учёного. Но спецкостюмы защищали не их. Вирус жизни сорвался с губ бессмертного и мгновенно убил маму и брата. А отец убил надежду человечества на изучение последних незаражённых.

Если бы он сделал это чуть-чуть позже, моя история могла быть совсем другой. Мальчик (а это был именно мальчик) уже родился бы, и тогда, скорее всего, вирус лишь немного замедлил его развитие. Мама могла остаться в живых.

Отца, понятное дело, сразу же изолировали, а меня принялись исследовать. Кололи, просвечивали, прощупывали и осматривали. Изучали вдоль и поперёк. Штатный психолог вёл со мной бесконечные беседы и расспрашивал, расспрашивал, расспрашивал…

Однажды на пороге появилась Ба и забрала из этого кошмара. Много месяцев она вставала по ночам, чтобы утешить меня, гладила по волосам и шептала о том, как любит. Бесконечно долго, столько, сколько мне было нужно, чтобы выплакать, изжить из себя горе. Она отвечала на все мои вопросы. Рассказывала, как безуспешно искала свою дочь, и мы плакали вместе, снова переживая те события.

Бабушка подарила мне весь этот мир. Мы вместе пошли в школу, вместе радовались моим успехам и строили планы на будущее. Ведь теперь у нас была вечность друг для друга. Когда меня «выписывали», на руки выдали бумажку о том, что я — социальная сирота и что отца у меня больше нет. Бабушку вызвали в отдельный кабинет и что-то долго объясняли. Она вернулась бледная, какая-то съёжившаяся, сказала, что он умер. Больше я не стала расспрашивать.

А потом Ба начала заговариваться. То сутками напролёт сидела задумчиво, то впадала в ярость и крушила всё подряд. Врачи не нашли у неё в мозгу отклонений. Просто такая необычная отсроченная реакция на стресс. «Ждите. Впереди — вечная жизнь, спасибо Вирусу. Ваша бабушка когда-нибудь придёт в себя».

И она приходила. Но всё реже и реже. И вот уже я просыпалась по ночам, чтобы гладить её вздрагивающие от рыданий плечи, рассказывала о том, кто она такая, кто такая я.

Соцслужбы регулярно наведывались. Всё пытались признать её недееспособной, а меня несовершеннолетней.

Но у нас была справка о бабушкином физическом здоровье. И моя справка о совершеннолетии. Да-да, когда мы только вышли из леса, да ещё при таких трагических обстоятельствах, бюрократическая машина дала сбой. Вроде бы я и ребёнок, но особенный, сформировавшийся в допандемийные времена, и потому вроде как нужно признать моё право на досрочное взросление. Бабуля тогда была ещё в расцвете сил, подсуетилась и… меня признали совершеннолетней! Каждый год мы отвоёвывали право быть вместе, получая всё новые и новые справки, проходя какие-то комиссии. Но лучше уж так, чем совсем порознь.

***

И вот сижу, уткнувшись лицом в её ладони. А она гладит меня по голове.

— Знаешь, чего бы мне хотелось больше всего на свете? — говорит Ба. — Просто умереть. Тихо, своим ходом. И чтобы похоронили меня под берёзкой. Не поверишь, у меня даже место на кладбище выкуплено. Пустует. А там так хорошо. Понимаешь? Мне кажется, Бог принял бы меня и без отпевания. Не так уж много у него сейчас гостей. Твой отец был в чём-то прав. Да-да, не смотри на меня волком. Он всё-таки был далеко не дурак. Он же и сам в той лаборатории когда-то работал. Как же её? «Вита», кажется, называлась. Что уж они делали, не знаю, но он в начальниках ходил. Знаешь, как его искали? Уж куда прилежнее, чем Иришку. И вот он, когда ещё только-только головой поехал, говорил, что праведники наследуют Царствие Небесное. А остальные — в Чистилище попадут. И мне кажется, что те, кто успел умереть, они там, на небесах. А мы тут. В чистилище прозябаем. Умереть я хочу, Машенька. Ты уже взрослая, сама справишься. А я так с Иришкой встретиться хочу. А ты не даёшь! Тварь! Тварь мерзкая! Подменила мою внучку, куда её дела, признавайся?!

— Бабушка, отпусти… — хриплю я.

Костлявые руки вцепились в моё горло. Когда у Ба приступ, она становится сильной, как медведь. Я отбиваюсь ногами, сейчас не до деликатности — борьба не на жизнь, а на смерть. Прибегает умытый и переодетый Серый, помогает стреножить нашу милую старушку. Что ж, бывает и такое.

— Она ведь и убить может! — Серёга в шоке.

— Не убьёт, мы же бессмертные. Как Кощеи, — утешаю я и врубаю телик.

Ещё когда вышли из леса, повалилось столько информации, будто весь мир только и ждал моего появления. Соцсети предлагали прекрасную жизнь, спасти котиков, уничтожить уродство и многое другое. Интернет меня утомил. Зато я полюбила телевизор. Он не спрашивает, чего я хочу, не лезет в душу, не следит и не подстраивается. Если я неделю его не включаю, он не допытывается о причине моего отсутствия и не врёт о том, что безумно по мне скучал. Он живёт своей жизнью, я — своей. По-моему, идеальные отношения. Вот и сейчас я краем глаза поглядываю в экран, а руки лепят пирожки. У Серого получается не хуже.

— Ух ты! — присвистывает он. — Видала? Америкосы всё-таки запустили в космос человека без скафандра! Я думал, не рискнут.

— А что удивительного, люди же прекрасно выживают и в вакууме. Долбаный Вирус превратил нас всех в подобие роботов!

Я психую. Сжимаю кулаки, забыв о пирожке, который выползает между пальцев укоризненной кляксой. Вирус бессмертия — мой личный враг. И даже то хорошее, что он даёт человечеству, меня раздражает.

Следующий сюжет про успехи в фармакологии.

— Наконец-то создано действующее лекарство от рака! — радостно щебечет ведущая.

— Да сколько можно?! — восклицаем мы в один голос.

В новостях постоянно трубят, что лекарство нашли, но почему-то оно всё не появляется и не появляется у людей. Мне порой кажется, что его и не ищут на самом деле. Фармацевтическим компаниям гораздо выгоднее штамповать плохо действующие обезболивающие. Вот что разлетается, как горячие пирожки! Зачем лечить больную дойную корову, если она бессмертна?

— Следственный комитет сообщил, что в окрестностях N вновь объявился Волк. Напомним, неуловимый маньяк терроризирует население на протяжении последних девяти лет. Его жертвами становились асоциальные элементы, представители политических и неформальных объединений. Волк отрубает своим жертвам головы и уносит их в неизвестном направлении. Как правило, к моменту обнаружения останков жизненные функции отмирают необратимо. Три года назад убийства прекратились, но недавно хищник в человеческом обличье вновь оставил свой кровавый след.

Мы переглядываемся и ёжимся. Этой страшилке уже много лет, но всё равно становится жутковато.

Вирус перестроил человека так, что переломы и прочие «нарушения целостности» срастаются, достаточно только соединить всё в нужном порядке. Даже голова может прирасти. Не мгновенно, не обязательно правильно, но срастётся. И всё равно бессмертного можно убить. Окончательно. Если надолго отделить голову от тела. Два-три дня, и процессы останавливаются насовсем.

— Они запускают эту байку каждый раз, когда нужно отвести глаза от неприятных нововведений, — говорит Серый. И, будто в подтверждение его слов, сюжет меняется.

— А теперь перейдём к социальным новостям, — радостно играет бровями пожилой юноша в телевизоре. На его лице, гладеньком, как яичко, нет ни одной морщинки, но в глазах — тоска столетнего старца. Раньше, до пластики, он производил более приятное впечатление, казался более живым, что ли. — Государство выделило дополнительное финансирование на содержание санаториев для особых граждан.

Серый делает звук громче. На экране мелькают кадры: нарядные старички и радостные инвалиды улыбаются и машут руками в камеру; аккуратные, по-домашнему уютные комнаты; рыжий упитанный кот трётся о ноги директора санатория. А тот рассказывает, как хорошо живётся его подопечным.

Теперь пострадал Серёгин пирожок. Серый вообще весь напрягся, зубы стиснуты и только желваки гуляют. Сначала он казался чуть ли не увальнем, а сейчас я невольно любуюсь. Кулаки сжаты, жилы переплетаются с мышцами и уходят под закатанные рукава толстовки. Ловлю себя на мысли… Хотя нет никаких мыслей, просто разглядываю: тёмные волосы до подбородка, нос с едва заметной горбинкой, тонкие нервные губы, карие, как у меня, глаза горят и завораживают.

В кадре снова студия. За столом уже другой мужик. Кто-то из правительственных кругов.

— Мы получили множество писем с просьбами облегчить участь «особенных» людей. Им необходима круглосуточная квалифицированная медицинская помощь и обслуживание. Но это не значит, что они должны стать тяжкой ношей для близких. Проведённая пенсионная реформа позволила высвободить необходимые средства и создать условия для их достойной жизни. Мы также понимаем, как сложно решиться и передать своих родных на попечение государства. Многие до сих пор считают, что дома престарелых и интернаты — ужасное место, где несчастные доживают свой век. Но, поверьте, всё изменилось. Жизнь в санатории полна радости: множество развлекательных мероприятий, правильное и полноценное питание, а самое главное — круглосуточная медицинская помощь. Сегодня вступило в силу положение об обязательном обеспечении достойной вечной жизни для всех. Мой коллега расскажет подробности.

Ведущий сиял, как июньское солнце.

— Сразу успокоим зрителей, которые не хотели бы отдавать своих родственников на попечение государства, тех, кто в состоянии заботиться о них самостоятельно. Процедура будет проходить в несколько этапов. И первый этап — обследование. Эта обязательная процедура будет проводиться в стенах санаториев. По её завершении комиссия примет решение, кто в состоянии оставаться вне стен лечебницы, а кому всё же нужен квалифицированный уход.

Уже со вчерашнего дня сотрудники социальной защиты начали посещения своих подопечных с целью доставки «особенных» граждан в стены лечебно-диагностических учреждений. Вы можете заранее уточнить адрес ближайшего санатория и убедиться в том, что там вашим родным и близким будет хорошо.

На экране замелькали кадры румяных сотрудников соцзащиты, которые входили к радостным людям в квартиры и радостно выносили и вывозили их счастливых родственников.

Мы с Серёгой переглядываемся. Эту странную меру осчастливливания пытались осуществить уже давно. Но это было настолько нелепо и нелогично, что несколько лет звучало как анекдот. И всё же закон протащили в жизнь. Незаметно, где-то между обнаружением нового вида улиток и астрологическим прогнозом. И это значит… Это значит, что теперь мою Ба могут забрать?

— Нет, этого не может быть, — говорит Серый. — Тем более сама знаешь, пока законы примут, пока они дойдут до адресатов… Мы что-нибудь придумаем, обязательно.

Я изо всех сил держусь, но чувствую, как предательские слёзы ползут по щекам.

— Не переживай, — говорит он, нерешительно подходя ближе. Обнимает по-братски и ерошит мои короткие волосы. Я реву уже чуть не в голос.

— Зачем им это? Зачем им моя Ба?

— Для опытов, — совершенно серьёзно говорит он. — Они ищут смерть и пределы бессмертия. Космос, глубины океанов… Это всё вторично. Им нужен способ убивать бессмертных быстро. И массово. А для этого требуются подопытные кролики. Те, кого не жалко. Но я уверен, время ещё есть. Мы что-нибудь обязательно придумаем. Слушай.

Он отстраняется от меня и мнётся.

— Мне сейчас нужно ненадолго уйти. Но если можно, я бы вернулся. Мне больше некуда податься, если честно.

Я беру себя в руки. В голове снова предельная чёткость.

— Как ты собираешься идти? Там же эти отморозки.

Думаю.

Он тоже.

Наконец мне в голову приходит безумная идея.

— Мы с тобой одной комплекции. Давай действовать, как древние революционеры.

Достаю из шкафа свои джинсы, свитер с пайетками. Круглые солнечные очки. Заплетаю ему две короткие косички. Немного косметики. Только с обувью беда. Моя ему мала. Я вздыхаю и достаю из шкафа белые бабушкины балетки. Она называла их «похоронные» и берегла, как зеницу ока. Всё надеялась в них встретиться с Богом.

— Не испорти, — строго напутствую Серёгу и закрываю за ним дверь.

Выкладываю пирожки на сковороду. Они шкворчат, по квартире плывёт запах. Переворачиваю, выкладываю на тарелку. Потихоньку успокаиваюсь.

Незаметно задремала. Во сне увидела маму. Она стояла над обрывом, на фоне закатного солнца. Совершенно живая и невозможно красивая. На руках кряхтел свёрток — мой брат. Мама звала меня, а я бежала, бежала и никак не могла добежать. Рядом нёсся отец. В его нагрудном кармане громко и долго звонил мобильник.

Дверной звонок выдернул из сна слишком резко. Я подскочила, ещё не проснувшись окончательно, рванула дверь и застыла.

На пороге знакомая соцработница. Рядом мужик с папкой в руках.

Тётка радостно улыбается и говорит ужасные вещи. О том, что мой особый статус теперь не имеет значения. Что мне станет легче, ведь бабушке всё хуже. Её слова льются, убаюкивают, гипнотизируют. Мужик делает какие-то пометки.

Санитары проходят мимо, будто я — пустое место. Просторная бабушкина квартира наполняется чужими людьми и разом съёживается, становясь крохотной. Хочется наброситься с кулаками на незваных гостей, но вместо этого я почему-то стою, как пень.

Буквально несколько минут, и я остаюсь одна в пустой прихожей. А внутри зреет, пытаясь вырваться наружу, что-то страшное. Кажется, ещё немного и меня просто разорвёт на части. Я открываю рот и кричу. Громко, дико. Вою волком, реву медведем, ору, катаюсь по полу. Потом силы покидают меня. Я лежу под дверью, тупо глядя на квадрат неба в кухонном окне.

Я — чокнутая. Я появилась на свет в то время, когда дети уже не рождались. Я — последний ребёнок на земле. Почему я не смогла, растерялась, испугалась? Кто я теперь без своей Ба? Зачем я теперь?

Можно выпрыгнуть из окна, переломать себе кости. Всё равно выживу. Но зато смогу попасть в санаторий… А смысл?

Мысли тяжело шевелятся, не принося ни идей, ни облегчения. За окном стемнело, зажёгся фонарь на соседнем доме.

Открывается дверь. Я хочу, чтобы это оказалась соцработница. Я бы отправила её тоже отдохнуть в санатории. Но на пороге стоит девчонка с двумя короткими косичками, в моих джинсах и бабушкиных балетках. Серый присаживается рядом и долго молчит. Достаёт из кармана сигарету, чиркает зажигалкой, затягивается.

Я наблюдаю за сизым дымом и лечу вслед за ним. Голос Серёги возвращает обратно.

— Не всё потеряно. Не совсем всё. Я знаю, как туда попасть. И даже знаю, как выйти оттуда. Только надолго спрятаться не удастся.

Я поднимаю на него глаза. Решение на поверхности.

— В лес. Мы можем уйти в лес. Я знаю, как там выживать, помню, куда идти. Нас там никогда не найдут. Вряд ли кто-то станет тратить вечность на поиски трёх психов.

Серый кивает.

Ночь проходит в сборах. Лесное снаряжение, оставшееся от моих родителей, лежит у Ба на антресоли. Как хорошо, что она была такая хозяйственная. Спать не хочется совсем, пирожки уничтожаются со страшной скоростью, видимо, из-за нервов. Серёга вовремя откладывает часть в пакет, запихивает в рюкзак.

Тёплые вещи, нож, котелок…

Наконец мы, уставшие, прямо в одежде, падаем на кровать, но сон не идёт.

А через какое-то время я слышу тихое царапанье с другой стороны двери. Серый напрягается и сползает на пол, показывая знаками, чтобы я лежала. Отчётливо слышно, как поворачивается в замке отмычка. В комнату входит птицеголовый. За ним скользит прихвостень. Третьего не видно. Кажется, стук моего сердца слышен во всём доме.

Они подкрадываются к кровати, и тут сзади на них прыгает Серый. В его руках то ли покрывало, то ли простыня, которой он опутывает непрошеных гостей.

— Беги! — кричит он мне, набрасывая поверх одеяла верёвку. — Я догоню!

Хватаю свой рюкзак и бегу вниз по лестнице. Лишь бы третий не оказался там. Но мне везёт.

На улице я мечусь, пытаясь найти укрытие, наконец прячусь за мусорными баками. Спустя вечность подъездная дверь хлопает. Сердце проваливается в пятки. Но в проёме стоит Серёга со своим огромным рюкзаком за плечами. Боже, я готова его расцеловать! Он в крови, но держится молодцом. Достаёт из кармана ключи и улыбается как кот, добравшийся до сметаны. Машина принадлежит «Деткам». Об этом просто кричат стикеры на окнах и летящая птица, точь в точь, как на знакомой татуировке. Но меня это уже не волнует. Адреналин бушует в груди.

***

Мы едем за город. Деревья мелькают за окном. Я снова проваливаюсь в сон и выныриваю, когда над дорогой поднимается рассвет.

— Почти приехали, — говорит Серый. — Мне нужно будет уйти, надеюсь, ненадолго. Подожди меня в кафе, хорошо?

— А ты не боишься, что птицеголовый позвонит в полицию? Вдруг нас уже ищут?

Серёга задумывается, встряхивает головой.

— Нет, они в отключке. Я им вколол лекарства твоей бабушки. Все подряд. Без некоторых людей мир становится чище.

Я ёжусь. Представляю, как им сейчас несладко — не умрут, но неприятные моменты запомнят на всю вечность. Хотя так им и надо, наверное.

На место мы прибываем вместе с солнцем. Едем вдоль домов, а оно летит сбоку, будто соревнуется с машиной. По радио дурацкие песенки сменяются дурацкими новостями. Одно и то же: космос, мобильные технологии, новые жертвы Волка, закон о принудительном помещении в санаторий, в городе А открылось котокафе… Дурацкие новости сменяются дурацкой музыкой.

И тогда я достаю давно подготовленную тетрадь и нарекаю её своим дневником.

Отец говорил: на всё воля Божья, ничего без Его ведома и согласия не бывает. Если предположить, что это правда, получается, что и бессмертие — тоже Его дар. Он уподобил нас себе. Но зачем?

С появлением вируса жизнь изменилась. Войны прекратились. Я читала в учебниках про то, как люди гибли миллионами в кровавых бойнях. Теперь это бессмысленно. Ни одному государству не выгодно содержать вечных калек. Даже санатории, будь они неладны, не справились бы с наплывом. После первых же бессмертных столкновений стало ясно, что война не убивает, но и сильнее не делает. И наступил мир во всём мире. Финансирование стало вбухиваться в науку… Только цель исследований в основном одна. Все ищут смерть.

«Жизнь должна продолжаться!» — гласит билборд напротив закусочной. На картинке счастливая старушка держит цветы и улыбается неестественной улыбкой во все тридцать два восстановленных зуба.

Почему же я так ненавижу вечную жизнь? Я снова и снова задаюсь этим вопросом. Ответы разные. Ну, например, потому что бессмертные люди превратились в циркового ослика, оказавшегося на пустынной дороге без морковки спереди и хлыста сзади. Ослик стоит растерянно — куда идти, зачем? Люди так же будто остановились в задумчивости. Ба говорила, что в начале, когда только пришло осознание происходящего, все проверяли прочность своих и чужих тел, покоряли непокоримые вершины, опускались в глубины океанов. И выяснили, что фактически только огонь и обезглавливание могли по-настоящему убить человека. Долго и мучительно.

Вообще, если бы меня попросили описать в двух словах вечную жизнь, я бы сказала: долго и мучительно.

Сейчас люди превратились в медлительных черепах. Для всего у них есть вечность. А меня это пугает. Поэтому я даже немного рада происходящему. Спасение Ба превратилось для меня в путеводную звезду. В стимул к движению.

Я откладываю ручку. А если Серёга не придёт? Его ведь ищут все. Хотя мы снова воспользовались маскировкой — балетки, косички, солнечные очки, я всё равно нервничаю. Официантка медленно протирает соседний столик, над рюкзаком медленно кружится огромная синяя муха, медленно плывут облака. Ощущение, что вокруг меня кисель — тягучий и плотный. И мне страшно, что я тоже стану частью этого киселя. Я уже с трудом подавляю панику, но колокольчик над дверью звенит, сообщая, что вот он, Серёга! Стремительный, довольный, живее всех живых.

— Давай я тебя в таком образе буду называть женским именем? — смеюсь я. — Таней, например, или Валентиной?

— Нет, нет и нет. Зови меня Мэрилин! — гордо провозглашает он и делает глоток моего кофе.

Наши взгляды встречаются и я чувствую, как во мне стремительно прорастают лесные травы, взвиваются разноцветными облаками мотыльки и срываются с ветвей певчие птички. Мотаю головой, вроде бы отпускает. Ба говорила, что когда придёт любовь, я её ни с чем не спутаю. Похоже, это она…

В отделе кадров новичков встречают с распростёртыми объятиями. У нас горячее желание работать и целая вечность впереди. Мы полагаемся на удачу и несовершенство государственной системы. Закон вступил в силу, но рабочих рук от этого не прибавилось. И теперь в санатории набирают всех: санитарок, врачей, сиделок.

Расчёт срабатывает.

— Готовы ли вы заступить на испытательный срок завтра?

— Да хоть сегодня!

— Хотите ли вы заселиться в двухместную комнату общежития?

— Конечно!

Нам выдают красные банданы — опознавательный знак практикантов. И вот две сестрёнки, решившие посвятить часть своей бесконечной жизни добрым делам, шагают по асфальтированной дорожке в чудный новый мир.

В комнате я распаковываю рюкзак, достаю пирожки. Вроде бы не испортились. Ещё раз проговариваем план действий.

В наши обязанности входит обслуживание вновь поступивших «клиентов». Новенькие попадают в карантин на три месяца. За это время их обследуют, приводят в порядок. Именно в карантин пускают журналистов.

— Потом санаторий переводит подопечных в «Рай». Там тоже неплохие условия, — констатирует Серый. — Но жизнь в «Раю» нужно отрабатывать. Кто-то отправляется на опыты, те, кто покрепче — выполняет роль прислуги для персонала, работает за еду. Для персонала «Рай» — это повышение, но и кабала на сто лет… Ты сразу подписываешь бумагу об этом. Подписываешь бумагу о неразглашении и много-много других. Я хотел… Мне очень нужна была работа. Даже не для денег, нет. Чтобы занять голову и руки. Я чувствовал, что превращаюсь во что-то крайне противное самому себе. В санаторий и тогда брали всех желающих, но не многие оставались. В карантине текучка страшная, поэтому не боюсь, что сейчас меня узнают. Я дошёл до «Рая», но очень недолго пробыл там. Им нужен был эмоционально устойчивый человек. Но я оказался не такой.

Серёга грустно качает головой.

— Я не был готов. Там проверяют, сколько человек может провести под водой до того, как сойдёт с ума. Умереть невозможно. Но жидкость в лёгких — это больно. Или вот ещё: сколько времени человек может провести без головы. Ждут конца, но в последний момент приживляют… В подземной части «Рая» было ещё хуже. Я чувствовал, как то, от чего бежал из дома, настигло меня вновь. Жестокость, безысходность, и… я понял, что становлюсь чудовищем. Тогда я сделал невозможное. Сбежал.

Становится дурно от того, что такая участь ждёт и мою Ба. Но я им помешаю. Мы помешаем. На проверку наших липовых документов уйдёт не меньше недели. Сейчас медлительность общества нам только на пользу. Я ощущаю себя чужеродным элементом в плавном и вязком мире. Мне хочется разрушить его. И я разрушу.

Серый опять куда-то исчезает. А я засыпаю до утра.

***

День пролетает незаметно. Пациентов очень много, теперь понятно, почему нас взяли, не дожидаясь полной проверки документов. Серёга мне здорово помогает — мои медицинские знания, как и документы, липовые. К обеду я уже умею ставить капельницы, разводить растворы для инъекций, менять «утку» и делать массу других полезных вещей. Я хватаюсь за всю работу и рыскаю по территории санатория. Ба нигде нет.

В обеденный перерыв предлагаю санитарке помощь. Везу тяжёлые кастрюли в отделение для слабомобильных. У меня сводит желудок от голода, но я продолжаю работу. Я должна найти Ба до того, как санитарка меня подменит.

В третьей по счёту палате вижу её. Палата светлая, луч солнца косо падает сквозь окно. На столе — букетик голубых цветов. Ба безучастно лежит на кровати. Волосы убраны в аккуратный пучок, на лице покой и умиротворение. Широченные ремни перетягивают тщедушное тело, и мне хочется плакать от нежности и жалости.

— Ничего, — шепчу я, — потерпи, немного осталось.

Ставлю тарелку. Я с радостью покормила бы её сама, но входит санитарка и ласково отправляет меня отдохнуть. Ба не просыпается.

— Эх, бедолаги, — вздыхает санитарка. — Вирус открыл нам столько возможностей, а для них осталась только вечная мука. Из общества их выдавили, а из жизни никак.

Я жду ночи. Я узнала всё, что мне нужно было знать.

***

Пик-пик-пик — откликается кодовый замок. Дверь открывается.

— С днём рождения, бабушка! Ты готова сбежать от дровосеков?

Я тащу её тщедушное тело прочь. Прочь от добрых людей, к чёрту на рога. Волоку её сонную туда, где нас никто не найдёт, прочь от этого чудного нового мира.

За чёрной вязью деревьев зажигаются огни — у обитателей «Рая» свой распорядок. Персонал уходит отдыхать, ночные дежурства достаются нам — новичкам и волонтёрам. Только на выходе спит охранник. Ещё вечером Серый угостил его нашими пирожками, а уж чего в начинку добавил — мне не сказал.

Инвалидная коляска ждёт у выхода из больничного корпуса. Так гораздо легче. Лекарства Серёга добыл днём раньше. Сейчас он готовит машину. Конечно, логичнее было сделать наоборот, чтобы он тащил Ба, но я не умею водить. У меня же совсем недавно была вечность на всё! Я думала, когда-нибудь научусь. Потом. Теперь у меня нет этого «потом».

Серый распахивает машину. Он уже в своей обычной одежде, косичек нет. Лицо бледное, напряжённое… Но счастливое? Или мне показалось? Он подхватывает бабушку и ловко загружает её на заднее сиденье. Я воюю с креслом. Оно нам ещё пригодится.

По пути Ба просыпается и с любопытством вертит головой. Лишь бы не испугалась и в ярость не впала. Я завалена нашими рюкзаками и каким-то очень нужным хламом так, что даже руками пошевелить не могу. Пришлось освободить багажник для кресла.

Серый отрывает взгляд от дороги и вдруг выдаёт:

— Ты такая классная. Я даже представить себе не мог.

Мне кажется, в его голосе звучит сожаление, но даже сквозь него внутри меня вновь прорастает волшебный лес. Я чувствую себя так легко, что при желании могу взлететь. Молчу, улыбаюсь, глупо пялюсь в окно. А Серёга продолжает:

— Я не думал, что так получится. Для меня бессмертие сразу стало кошмаром. Родители погибли, когда мне было семь, но меня почти сразу забрали. Честное слово, в детском доме было лучше. Приёмная семейка — те ещё уроды. Что они вытворяли по пьяни, да и по трезвому… — взгляд Серёги туманится, скулы заостряются. — Им нужен был кто-то слабый и бесправный. Я мечтал, чтобы они сдохли. Пытался сбежать, но меня возвращали раз за разом. Чёртова система, которая не видит ничего, кроме бумажек и денег. Они ухитрялись работать и неплохо зарабатывать, производить хорошее впечатление. Я ненавидел их. Надеялся поскорее вырасти и уйти куда угодно во взрослую жизнь. Забыть детские кошмары. Мне оставалось чуть-чуть. Но вдруг грянул Вирус. Понимаешь? Мало того, что они стали бессмертными, так и я остался под их опекой, ведь возраст совершеннолетия сразу взвинтили. Ты думаешь, я псих?

Он молчит. Кусает губы. Я не знаю, что сказать. Зато вмешивается Ба:

— А это что тут в пакетике лежит? Милое, пригожее, на голову похожее?

— Голова, — бурчит Серый.

— Ба, не обижайся, — говорю я, — мы просто очень устали. Приедем, ты сама посмотришь, как много интересного у нас есть.

Но Ба сердито сопит. А Серого прорвало.

— Мне повезло. Родаки стали первыми жертвами Волка. Собакам — собачья смерть. Знаешь, по-моему именно тогда и выяснилось, что нужно около двух суток на полную физиологическую смерть. Волк отрубил им головы и хорошо спрятал. Если бы их нашли чуть раньше, могли восстановить. Но мне повезло. Ты поймёшь, если я скажу, что благодарен ему? Знаешь, кого он уничтожал? Маньяков, насильников, всяких придурков. Об этом нигде не говорили, не писали, но мне было интересно, я собирал информацию о его жертвах… Вот так. Волк освободил меня, и я наконец-то стал не нужен никому. И я пошёл в санаторий. Во-первых, там брали всех и неплохо платили, но всё же главное моё желание было — делать что-то хорошее и забыть об ужасах прошлого. Но оказалось, что санаторий ничем не лучше моих родаков, только в государственных масштабах. Рано или поздно я его уничтожу. И знаешь, почему я ненавижу бессмертие? Да потому что раньше была надежда! Вот человек творит зло, а ты не можешь ему ответить, но знаешь, что после смерти он будет гореть в аду. А сейчас нет никакого «после смерти».

— Ад на земле! — вмешалась Ба. — Живые уподобились мёртвым, и кто с чем пришёл к Армагеддону, тот с тем и существует.

И многозначительно замолчала.

Мы переглянулись.

— А мне кажется, это был прощальный подарок Бога. Он вручил нам бессмертие, уподобил себе и ушёл. А мы сами должны решить, как этим даром воспользоваться, — осеняет меня.

Серый молчит. Думает. А во мне борются чувства. Я очень хочу верить, но отчего-то не по себе. Он нащупывает мою руку среди груды барахла, сжимает её.

— Я ненавидел этот мир, людей… Я всю жизнь шёл против системы и дарил людям то, чего они тайно желали. Но я устал. Я хотел, чтобы меня всё же нашли, чтобы кто-то прекратил мой кошмар. Я же видел «Детей Вечности». Я знал, что они меня убьют. По-настоящему. Или сдадут тем, кто меня уничтожит. И я шёл к ним. Специально. Но ты меня перехватила… И… Это странно, но я очень рад, что мы встретились. И, если это шанс на другую жизнь, я хочу им воспользоваться.

Я закрываю глаза, какие-то важные мысли разбегаются в голове, как полевые мыши. Я силюсь их поймать, но они ускользают.

— Сейчас будет поворот направо, не проскочи.

Мы заезжаем в самую чащу, туда, где берёт начало только мне известная тропа. Я снимаю красный чепчик, вешаю его на ветку дерева. Серый избавляется от всего лишнего. Какие-то тряпки, железки. Содержимое своего рюкзака вытряхивает в овраг. К моим ногам подкатывается голова. На лице красуется татуировка — птица. Последняя жертва Волка.

***

Бог сделал нам королевский подарок перед уходом… Но люди так и остались людьми. Мы остались такими же.