Кандалы для лиходея

Евгений Сухов, 2012

У графа Виельгорского пропал главный управляющий. Уехал собирать деньги с имений и не вернулся. Граф обратился к московскому обер-полицмейстеру с просьбой разыскать пропавшего. Тот взял расследование под свой контроль и вскоре вышел на подозреваемого – некоего господина Козицкого из села Павловское. Именно там в последний раз видели пропавшего управляющего. Но тщательная проверка результатов не дала. Господин Козицкий был чист. Других подозреваемых найти не удалось, следствие забуксовало, а потом и вовсе заглохло. Но вдруг в деле об исчезновении главного управляющего появился свидетель…

Глава 2

Виноватых без вины не бывает, или Порядочные люди не умеют просить за себя

Конец мая 1896 года

Тучи над головой обер-полицмейстера Власовского продолжали неумолимо сгущаться. Мало того, что трагедию на Ходынке после коронации новоиспеченного государя императора Николая Александровича повесили почему-то на него, так еще газетчики пронюхали, что погибли вовсе не тысяча триста восемьдесят девять человек, а более четырех тысяч. А ведь задавленных на Ходынском поле, мертвых и раненых, везли не по Петербургскому шоссе, а кругом, через Хорошево, чтоб от глаз иностранцев и репортеров-газетчиков подальше. Так распорядился его высочество Сергей Александрович…

Пронюхали все-таки щелкоперы! И пошла статья за статьей, где его поносили все кому не лень. Дескать, главный виновник трагедии он, московский обер-полицмейстер Власовский. Теперь ему точно не сносить головы. И заступничество вдовствующей матушки императрицы не поможет, которая всегда относилась к нему благосклонно. А не он ли предупреждал великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора московского, о возможности такого исхода?

— Ведь затопчут они друг друга, ежели им разрешить такие гуляния, да еще с дармовым угощением, — говорил Александр Александрович его высочеству, — поскольку народ наш на дармовщинку крепко падок, ломиться начнет, а на поле рвы да волчьи ямы не засыпаны.

— Так засыпьте, — спокойно отвечал великий князь.

— Какими силами, ваше высочество? Дайте хоть солдат парочку рот.

— Солдаты нужны для парадов, — отрезал Сергей Александрович. — Обходитесь своими силами.

А какими прикажете силами? Теми, что остались в его распоряжении? Архивариусы да бумагоперекладыватели? Три десятка полицейских чинов, которые и лопаты-то в руках никогда не держали? Ведь весь огромный штат московских полицейских, самых деятельных и могущих, был задействован по охране мест проезда и проживания иностранцев и прочих высокопоставленных гостей Москвы, которых было не счесть, по устному распоряжению самого Сергея Александровича. И как же он, Власовский, мог пренебречь распоряжением своего непосредственного начальника?

Восемнадцатого мая, по первому солнцу, едва глотнув кофею и не обещая супруге явиться ни к завтраку, ни к обеду, обер-полицмейстер отправился на Ходынское поле. Болела душа, ломило сердце, предчувствуя беду. И она случилась… К Ходынке можно было прорваться только через волостное село Всехсвятское Московского уезда. То, что он увидел, сразу сообщило о масштабах катастрофы. Вопли, стоны и проклятия слышались отовсюду и сливались в один протяжный гул, от которого забегали по коже мурашки. И всюду была пыль. Она стояла столбом от тысяч и тысяч бегущих ног. Казачий кордон был с легкостью смят и затоптан. Власовский переглянулся со своим помощником Рудневым и увидел в его глазах ужас.

— Вот что, — обратился к своему помощнику Власовский. — Вы попробуйте осадить толпу и позаботьтесь о раненых. Пошлите кого-нибудь объявить тревогу в пожарные команды. Пусть мчатся сюда с обозами и везут раненых в больницы. А трупы в морги, — добавил Власовский. — Я мчусь к губернатору. Буду просить помощь.

…Адъютант ни в какую не желал будить великого князя. Наконец, часу в восьмом градоначальник пробудился и вышел, пахнув на Власовского таким похмельным амбре, что обер-полицмейстеру стало дурно.

После нескольких минут препирательств с августейшим градоначальником Власовскому удалось все же выпросить у него три роты солдат. Правда, нестроевых. Но было уже поздно…

Несмотря на то, что афиши о народном гулянии на Ходынском поле и бесплатной выдаче подарков в честь коронации государя императора Николая Второго были расклеены по городу только 17 мая, уже 16 мая народ из Москвы и ее пригородов стал стекаться на Ходынку и «занимать места» поближе к выстроенным ста пятидесяти буфетам. В пять часов пополудни 16 мая комендант Ходынского лагеря капитан Львович, имеющий в своем распоряжении до полусотни солдат-караульных и дюжину казаков, опасаясь столь мощного наплыва народа, телеграфировал в распорядительное отделение канцелярии обер-полицмейстера о скоплении народа на Ходынском поле и просил прислать «для поддержания должного порядка» три десятка казаков и несколько околоточных надзирателей. Власовскому о просьбе капитана Львовича доложили, но где ему было взять казаков? Александр Александрович немедленно снесся с генерал-губернатором и получил отказ. «Людей нет, все задействованы на празднествах», — таков был ответ Сергея Александровича.

Люди гуляли, пели песни, веселились; звуки гармоники раздавались то тут, то там. Многие пришли с семьями, детьми в расчете получить побольше подарков.

К десяти вечера 16-го числа скопление людей стало принимать угрожающие размеры, а к полуночи, по сведениям капитана Львовича, толпу людей можно было считать уже десятками тысяч. К утру 17 мая на Ходынском поле собралось уже несколько сотен тысяч человек. А народ между тем продолжал прибывать. Несколько урядников и квартальных надзирателей, откомандированных в распоряжение лагерного коменданта Львовича, конечно, с такой ситуацией не справлялись.

Несколько раз Власовскому телефонировал по поручению министра императорского Двора кремлевский полицмейстер подполковник Солини. Прибывший вечером 17 мая на Ходынское поле, Казимир Иванович ужаснулся людскому столпотворению и телефонировал министру Двора графу Воронцову-Дашкову, что четырехсот тысяч подарков, приготовленных к выдаче москвичам по случаю коронации государя императора Николая Александровича, может не хватить. Министр распорядился учредить казачьи кордоны, дабы закрыть доступ на Ходынское поле, о чем полицмейстер Солини и телефонировал обер-полицмейстеру.

— И где я найду вам казаков? — едва не заорал на подполковника Солини Александр Александрович, однако же поспешил в театр, где находился в это время великий князь и по совместительству московский генерал-губернатор, не без труда проник в его ложу и выпросил-таки сотню казаков для оцепления Ходынки.

Эта сотня казаков была прислана вместе с полицмейстером полковником бароном Будбергом и чиновником особых поручений подполковником Померанцевым в распоряжение капитана Львовича. Передав казаков коменданту Ходынки, Андрей Романович Будберг и подполковник Померанцев преспокойно отъехали в Москву почивать.

Казаки с народом не справились. Тогда лагерный комендант Львович по личному почину вызвал для охранения буфетов и поддержания порядка на поле сначала роту Самогитского полка, а затем еще и батальон Московского полка. Но «внедриться» в толпу народа солдаты не смогли: люди были столь спрессованы, что некоторые шустряки, дабы пробраться к буфетам поближе, вскарабкивались на плечи друг друга и уже по головам стоящих сплошной массой людей добирались до проходов к буфетам.

От дыхания такого количества людей над полем повисло облако, для многих кажущееся зловещим. Из толпы стали выбрасывать первые трупы мужчин и женщин, задавленных насмерть. На линейках они отвозились в больницы или морги, но это были лишь «цветочки». «Ягодки» начались позже, когда количество людей на поле достигло полумиллиона человек и стало ясно, что на всех подарков не хватит…

— Надлежит немедленно начать раздачу угощений, иначе они все снесут! — орал в телефонную мембрану капитан Львович, уже доведенный до белого каления.

— Я не могу отдать такого распоряжения! — заорал в ответ Александр Александрович. — Есть приказ начать раздачу подарков в десять утра. Снеситесь с начальником «Особого установления» его превосходительством Бером! Он там всем командует.

Действительный статский советник Бер, каковому Министерством Императорского Двора было поручено устройство народного праздника, прибыл на Ходынское поле в пять утра. Когда он обходил буфеты и на его глазах толпа выкинула в один из межбуфетных проходов труп раздавленного мужика с выпученными глазами и вывалившимся языком, он, перекрестившись, разрешил начать выдачу подарков и угощений.

Вот тут-то и началось то, что увидели обер-полицмейстер Власовский с помощником Рудневым, когда приехали по первому солнышку на Ходынское поле…

И вот он под следствием. И с ним производит дознание судебный следователь по важнейшим делам, статский советник Кейзер. А коли заварилось следствие и дознание, стало быть, возможен и суд, и уж точно увольнение с должности, так и не дождавшись генерал-майорского чина.

А не он ли, полковник Власовский, как только вступил в должность московского обер-полицмейстера в 1891 году, водворил в Москве порядок, которого никогда не было даже при генерале Козлове в бытность его обер-полицмейстером?

Не он ли искоренил царящее в полиции кумовство и взяточничество? Выгнав из полицейских частей и участков Москвы ко псам нечистых на руку приставов и квартальных надзирателей и набрав новых, строжайше запретив брать, под угрозой уголовного наказания, даже подношения в виде штофа водки или куска пирога.

Не он ли, полковник Власовский, заставил домовладельцев под страхом бьющего по карману штрафа и ареста на срок от одного до трех месяцев вычистить наконец выгребные и помойные ямы, сделав Москву в буквальном смысле слова чище?

Не он ли отрегулировал извозчичье движение по Москве, обязав кучеров держаться правой стороны и не слезать с козел во время остановок? Не он разве выставил городовых на перекрестки, с тем чтобы следили и регулировали уличное движение, оторвав их от разлюбезных бесед с кухарками и прочей домовой прислугой?

Не он разве, предприняв неимоверные усилия и дойдя до самого генерал-губернатора, обновил и модернизирован пожарный парк, на что вовсе не обращал никакого внимания прежний обер-полицмейстер Козлов? Э-эх!

Естественно, не всем нравились его нововведения. Крутые и энергичные действия Сан Саныча заставили говорить о нем всю Москву, а кое-кто просто спал и видел, как его выпроваживают с должности. Ну вот — пожалте — дождались. Радуйтесь теперь, злыдни. Теперь он единственный виноватый в произошедшей трагедии на Ходынском поле.

Александр Александрович поднял взор на судебного следователя:

— Я что, единственно виноватый в ходынской трагедии?

— Действия членов «Особого установления» действительного статского советника Бера, гражданского инженера, архитектора Николя, чиновника особых поручений «Особого установления» полковника Иванова и титулярного советника Петрова тоже находятся в сфере нашего внимания, — вполне дружелюбно ответил Кейзер. — Но речь в данный момент идет конкретно о вашем участии или неучастии в этом деле, господин обер-полицмейстер. И этот вопрос крайне важный в определении вашей вины в столь ужасной трагедии.

— Так, стало быть, не я один виновен в том… что произошло? — посмотрел на судебного следователя Власовский.

— Не вы один, — признал Кейзер.

— Это радует, — констатировал Александр Александрович. — Но всех собак вы все же повесите на меня, так? — Власовский с прищуром посмотрел на следователя и добавил: — Как же: обер-полицмейстер отвечает за все! Вот уж иные многие возрадуются! Нет, возликуют! Особенно нерадивые владельцы домов и усадеб, некоторые полицейские чины и поголовно все московские извозчики…

— Без вины виноватых не бывает, господин обер-полицмейстер, — задвигал бумагами, разложенными на столе, судебный следователь по особо важным делам. — Итак, с вашего позволения, давайте продолжим: площадь для народного гуляния не была ограждена забором с устройством надлежащего числа выходов и входов, что препятствовало бы излишнему поступлению людей на площадь гуляния и предупредило бы встречное движение толп народа к буфетам. Кроме того…

— Устройство заборов и ограждений входило в обязанности «Особого установления», — парировал претензию судебного следователя обер-полицмейстер Власовский, не дав следователю договорить. — Это инженерный архитектор Николя должен был устроить и забор, и выходы-входы, но никоим образом не я.

— Должен был, — кивнул Кейзер. — А вы обязаны были проследить за этим, и ежели работы не были закончены — дать знать.

— Кому дать знать? — не без иронии спросил судебного следователя полковник Власовский. — Этому самому инженеру Николя? А сам он разве об этом не знал?

— Не только господину инженеру Николя, — ответил судебный следователь по важнейшим делам и, немного помолчав, произнес: — Господину генерал-губернатору, к примеру.

— Генерал-губернатору? — не без иронии переспросил Александр Александрович. — А разве вы не знаете… — Тут Власовский хотел добавить, что ему, одинаково, как и любому другому, чем жаловаться великому князю и что-либо просить у него, легче сделаться балериной Императорского театра и танцевать Офелию. Поскольку мало того, что к Сергею Александровичу не пробиться, а тем более что-либо выпросить для дела, так еще и головомойку немалую можно схлопотать незаслуженно за причиненное его высочеству «беспричинное» беспокойство.

Хотел, но не сказал. А к чему? Ведь генерал-губернатору древней столицы уже официально и публично была объявлена благодарность от государя императора «за образцовое проведение торжеств по случаю коронации». И сколь ни ищи генерал-губернаторской вины в случившемся на Ходынском поле, он все равно останется чист, как младенец. Дядя государя императора не может быть ни в чем виновен по определению…

— Что, прошу прощения, я должен знать? — спросил судебный следователь по особо важным делам.

— Ничего, сударь, — не очень вежливо буркнул Власовский и уперся взглядом в окно.

— Хорошо. — Кейзер на грубость обер-полицмейстера поморщился, но, похоже, понял ее подоплеку и промолчал. — Кроме того, — продолжил он обвинительную часть дознания, — к вам трижды обращались чины «Особого установления» его превосходительство господин Бер, чиновник особых поручений полковник Иванов и титулярный советник Петров с предложением совместно обсудить меры об охранении благочиния и безопасности во время проведения народного гуляния на Ходынском поле. А вы что им ответили? — строго посмотрел на собеседника судебный следователь, как смотрит учитель на нерадивого ученика.

— И что я им ответил? — перевел взгляд от окна на Кейзера Александр Александрович.

— Вы ответили им, что забота о порядке во время проведения народного гуляния по случаю коронации государя императора касается исключительно полиции и вас одного, как обер-полицмейстера Москвы.

— Верно, — подтвердил Власовский ядовито. — А чем они могли мне помочь? Своей пустой болтовней?

На это уже не нашелся что сказать сам судебный следователь.

— Так просто сотрясать воздух я и сам умею, — добавил Александр Александрович. — А вот касательно дела… — Власовский не договорил и обиженно смолк.

Кейзер снял, потом снова надел большие очки в роговой оправе. Ему самому не нравилось делать то, что ему поручили. Сваливать всю вину на одного обер-полицмейстера, пусть даже он и хамоват и многим не нравится, — это уж слишком! Нет, «Дело полковника Власовского» — его последнее дело. А потом — в отставку. Хватит с него…

— Еще вменяется вам в вину то, что вы лично не присутствовали на поле во время прилива туда народа, а стало быть, и не приняли никаких мер по размещению на поле людей, что исключило бы давку и дальнейшую растерянность, а также и озлобление толпы. Таковое преступное бездействие московской полиции…

— А при чем тут, прошу прощения, московская полиция? — не выдержал нового напора Кейзера Власовский. — Местность, где произошла давка народа, находится в ведении третьего стана Московского уезда и к Москве никакого отношения не имеет.

— Значит, вы, господин обер-полицмейстер, вместе с уездным исправником и становым приставом должны были обеспечивать порядок на поле! — едва не взорвался судебный следователь. — Вот господин генерал Козлов приехал же на Ходынку, чтобы обеспечивать порядок, хотя давно уже как сложил с себя обязанности московского обер-полицмейстера. Поскольку он не мог оставаться равнодушным к возникшим беспорядкам и у него болела душа…

— Ну и что, обеспечил ваш генерал Козлов порядок? — посмотрел прямо в глаза Кейзеру Александр Александрович. — Там вообще ничего нельзя было поделать.

— Почему это вы так категоричны? — посмотрел на Власовского поверх очков Кейзер.

— Потому что народ так воспитали… Потому что угощение и подарки, которые намечалось раздать людям, — дармовые! А когда дают что-либо задарма, у нас всегда случается нечто подобное. Это как наводнение или ураган — ничего не поделаешь, хоть ты тресни. Понимаете меня? — сказал Александр Александрович.

— Как я вижу, с вами разговаривать бесполезно, — уже с видимым раздражением подвел итог дознания судебный следователь. — Вам в вину вменяется бездействие и халатное отношение к своим служебным обязанностям, приведшее к особо важным и печальным последствиям, что подпадает под действие статьи четыреста одиннадцатой и части второй статьи триста сорок первой Уложения о наказаниях. Вам это понятно, господин обер-полицмейстер?

— Более чем, — ответил Власовский.

— Тогда распишитесь здесь, — Кейзер указал на место протокола пальцем, — и здесь. И прошу вас не покидать город.

Судебный следователь по особо важным делам поднялся, глянул на портрет государя императора Николая Александровича, висевший в кабинете Власовского прямо над его головой, вздохнул и произнес:

— Прощайте, господин обер-полицмейстер, — Кейзер поднялся со стула.

— Что будет дальше? — вместо обычного прощания спросил Александр Александрович.

— Дальше я передам ваше дело в распоряжение господина прокурора Московской судебной палаты.

— А дальше? — тоже встал со своего кресла Власовский.

— Я не знаю, — просто ответил Кейзер.

— Но обер-полицмейстером мне больше не бывать? — продолжал спрашивать Александр Александрович.

— Полагаю, что да, — ответил судебный следователь. — Прощайте.

— Прощайте, — в тон ему ответил полковник Власовский и устало плюхнулся в кресло.

* * *

Секретарь постучал неслышно. Потом вошел и не решился заговорить, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства. Он так и стоял в дверях, покуда Власовский не заметил его и не произнес:

— Что еще?

— К вам граф Виельгорский, господин обер-полицмейстер.

— Зачем? — неожиданно для себя спросил Александр Александрович. А потом вспомнил, что он еще остается обер-полицмейстером Москвы, а должность эта обязывает принимать посетителей в рабочее время суток. Причем его сиятельство граф Виктор Модестович Виельгорский был еще и соседом: его усадьба стояла буквально наискосок от так называемого «Дома московского обер-полицмейстера» на Тверском бульваре.

«Вот и дом этот скоро придется освободить», — подумалось Власовскому. Вслух же на ответ секретаря, что господин Виельгорский прибыл по неотложному делу, Александр Александрович произнес:

— Проси.

— Слушаюсь…

Виктор Модестович в своих мягких штиблетах, похожих на домашние тапочки, над которыми потешалось пол-Москвы, неслышно прошел по ковру и остановился у стола хозяина кабинета.

— Доброе утро, — сказал Виельгорский и протянул Власовскому руку. — Какая сегодня замечательная погода, верно?

«Да какая погода, — хотел было ответить Александр Александрович, пожимая вялую ладонь графа. — Да и утро вовсе не доброе, и не утро уже, а полный день давно», — но промолчал и вместо этого сказал:

— Да-а… Присаживайтесь, Виктор Модестович.

— Благодарю, — учтиво произнес граф и нерешительно присел на краешек кресла.

— Что вас привело ко мне в столь… ранний час? — посмотрел на Виельгорского обер-полицмейстер. Ему нравился этот человек, тихий, спокойный и добродушный, хотя сам Власовский был полной противоположностью гостя. Так бывает: совершенно разные по характеру и не имеющие ничего общего люди испытывают симпатию друг к другу, на первый взгляд ни на чем не основанную. Но это лишь на первый взгляд. На самом деле между такими разными людьми есть что-то общее, что и притягивает их друг к другу. В данном случае это была честность…

— Понимаете, Александр Александрович, — начал, немного тушуясь, Виельгорский, — у меня пропал управляющий. Вернее, главноуправляющий всеми моими имениями. Поехал с ревизией имений и… пропал. Три недели, как он должен был вернуться. Филимоныч сказал, чтобы я обратился к вам, вот я и… обращаюсь.

— Кто этот — Филимоныч? — спросил покуда еще обер-полицмейстер и посмотрел на графа.

— Это мой камердинер, — еще более стушевался Виктор Модестович.

— А-а, — протянул Власовский. Он хотел улыбнуться — камердинер командует своим барином и говорит, что ему делать, — но счел это неуместным. Так бывает в старых дворянских домах Москвы, где камердинеры служат десятилетиями и выполняют роль и слуги, и дядьки. — Так этот ваш главноуправляющий должен был вернуться из ревизии имений с деньгами?

— Именно так, — подтвердил граф. — Но вы не подумайте, он человек честный, и чтобы он мог позволить себе присвоить чужие деньги, так это совершенно противоестественно и его характеру, и…

— Я покуда ничего не думаю, — не дал договорить гостю обер-полицмейстер. Он уже все понял: либо этого главноуправляющего убили, либо тот сбежал с деньгами, скажем, в Варшаву и далее благополучно перебрался за границу, и скорее всего, с любовницей…

— А сколько он должен был привести денег? — задал существенный вопрос Власовский, входя в роль полицейской ищейки, каковым, собственно, он и являлся.

— Семьдесят тысяч или около того, — ответил Виельгорский.

— То есть точную сумму вы не знаете? — поинтересовался обер-полицмейстер.

— Точная сумма могла быть установлена только после ревизии имений, — ответил граф. — Господин Попов, мой главноуправляющий, — пояснил Виктор Модестович, — с тем и поехал, чтобы провести эту ревизию и привезти мне отчеты и деньги.

— Ясно, — невесело произнес Власовский. — Что ж, попробуем разыскать вашего Попова, если он уже не в Ницце или не прохлаждается на Лазурном Берегу Франции с какой-нибудь молоденькой пышногрудой мамзелью, не обремененной моральными условностями…

— Что вы, что вы! — всплеснул руками Виктор Модестович. — Господин Попов — честнейший и благороднейший человек! Он никогда бы не позволил себе совершить подобное. Кроме того, он служит у меня восьмой год, и ему приходилось возить мне и более крупные суммы. И всегда все было копеечка в копеечку.

— Вы сказали: крупные суммы. А насколько крупные? — снова задал вопрос обер-полицмейстер.

— Он привозил мне и девяносто тысяч, и даже сто, — не сразу ответил Виельгорский. Было сразу видно, что человек он непрактический и счета деньгам не знает. А деньги, и верно, немалые. С такими сбежать — для некоторых одно удовольствие и неодолимый соблазн. Жить на них можно потом до скончания века и даже больше. То есть еще и детям останется, ежели они, конечно, имеются…

— У этого Попова есть семья, супруга, дети? — поинтересовался обер-полицмейстер.

— Нет, — ответил граф.

— Любовница, содержанка? — продолжал вести дознание Александр Александрович.

— Н-нет, — не очень уверенно ответил Виктор Модестович и печально улыбнулся, что не ускользнуло от внимательного взора Сан Саныча. Впрочем, от его взора никогда и ничего не ускользало…

— Нет или не знаете? — уточнил свой вопрос главный полицейский Москвы. То есть покуда главный. А это означает, что он на службе. И будет служить, пока ему не укажут на дверь, что, по всей вероятности, в скором времени и произойдет…

— Я, конечно, не знаю, — осторожно начал Виельгорский, поскольку тема было весьма деликатного и даже щекотливого свойства. — Но мне думается — нет, поскольку у него была одна женщина, которая его… обманула. И после этого… — Граф замолчал, не зная, как сказать.

— И после этого он с женщинами… был крайне осторожен, так? — подобрал-таки деликатные слова для обозначения означенной ситуации Александр Александрович.

— Именно так, — согласился с обер-полицмейстером Виктор Модестович, облегченно выдохнув.

— Ясно, — констатировал Власовский и на короткое время замолчал.

— И что мы будем делать? — поднял на него глаза граф Виельгорский, прервав паузу.

— Мы? — внутренне усмехнулся Александр Александрович. — Мы начнем расследование. И для этого вам непременно надлежит вызвать к себе управляющего того имения, которое Попов ревизировал последним, после чего и пропал. Только не затягивайте с этим делом, граф, поскольку меня… меня могут перевести.

— Это было бы весьма печально, — так отозвался на последнюю фразу Виктор Модестович.

— Мне тоже, — признался полковник Власовский. — Итак, вы вызываете как можно скорее управляющего последнего имения, которое посетил ваш честнейший и благороднейший господин Попов, и разговариваете с ним на предмет, когда этот Попов у него был, сколько вез денег, когда уехал из имения и кто этому был свидетелем. А потом с ним поговорю я… Только, когда будете его вызывать, не говорите о пропаже вашего главноуправляющего. Назовите ему какую-нибудь иную причину. Мол, отчетность желаете проверить или еще что. А то он подготовится, что ему отвечать, а что нет, и это будет не дознание, а игра в кошки-мышки…

— Я вас понял, — ответил граф Виельгорский, поднимаясь с кресла. — Благодарю вас за участие, господин полковник. Сегодня же велю телеграфировать в Павловское, чтобы управляющий немедля прибыл ко мне с подробнейшим отчетом.

— Вот и славно. А далеко это ваше Павловское? — поинтересовался Сан Саныч.

— Нет, в Рязанской губернии, днях в двух от Москвы, — ответил Виктор Модестович.

— Значит, мы прощаемся всего на два дня, — улыбнулся графу обер-полицмейстер. Он был уже в «своей тарелке», ведь любое дело успокаивает и снимает душевный груз текущих неприятностей. — Как только приедет этот ваш управляющий, дайте мне знать.

— Непременно, — ответил граф Виельгорский и, попрощавшись с любезнейшим Александром Александровичем, покинул его кабинет. Ему было неловко: он, как и все порядочные люди, умел просить за кого-то и не умел просить за себя.