Теку, или Испытывая жажду

Евгений Стефанов

Время подобно торговой палатке с бесконечно разнообразными открытками-представлениями о том, что было, есть и будет. Как ни странно, но то, что будет – это единственное, что осталось на линии времени для меня. Я помню лишь то, что был частью чего-то в самом деле важного. Я представлял собой деталь в большом механизме. Как и всякая деталь, я мог сломаться, потому что в рамках целого несовершенен. И в какой-то момент я…

Глава 3. Дом Крови

На часах десять. Я успел выспаться. Уже на полпути в Ипатово. Для домашних сочинил историю: устроился работать на почту, и меня командируют в отделения настраивать компьютеры… Сам устроился… Просто пошел и устроился по объявлению… Нормальная работа — все официально!

С раннего утра душно, мучает жажда. Дома я пил воду не переставая (ничего другое, даже чай, не лезло), но хватало ненадолго — так часто занимал туалет, что предки разнервничались. В итоге даже не стал брать в дорогу.

За окном мелькали одни поля: кукуруза, арбузы, подсолнух, пшеница, пшеница…

Над полями кружили орлы. Восхитительные птицы: сильные, гордые и зоркие, — они обладают теми качествами, что ты ценишь!

Один орел пикировал на землю. Когда он вновь поднялся в воздух, то в лапах держал змею. Как раз ЭТО ты не ценишь! Ты что — боишься смерти? Может и так — что с того?! Все ее боятся. Но тебе еще рано бояться или — самое время?

Наконец, автобус остановился на автостанции города Ипатово. Проехав (однообразно-жарко-хочется пить) через полгорода на местной маршрутке, я прибыл на место.

Сойдя с маршрутки на землю, я увидел истоптанный агитплакат «порок — за порог» и сразу почувствовал ЭТО: словно оказался на развалинах древней цивилизации. Мне хотелось верить, что от нее в нас осталось только хорошее, но эти развалины, вернее то, что среди них происходило, говорило о другом.

Скотобойня была окружена красной кирпичной стеной, местами порушенной (кое-где провалы были забаррикадированы строительным мусором). Над стеной почти по всей длине проходила металлическая проволока. Интересно, проволока под током? Наверное, коровы перелазиют через забор…

Войдя на территорию, я увидел с пяток зданий, рассредоточенных так, чтобы не загораживать центральный постамент вождя. Все они, кроме административного (с выбитым молотом — серп куда-то делся), были полуразрушены. Раз — стекла окон потрескались. Два — от стен то и дело отшелушивается плитка. Три — окон нет. Четыре — стены давно почернели, на них то ли грязь, то ли засохшая кровь. Пять — бурьян покрывает разбитый асфальт. По двору бегают курицы — они тут, значит, держат птичку.

Кругом растут дубы; кажется, что в их густой тени невозможно свободно дышать. Тревога усиливается. Вот она — взрослая жизнь! Другая — безмятежная жизнь — осталась в детстве нежиться в лучах утреннего рассвета, когда не нужно было что-то решать и чего-то, кроме недовольства родителей, бояться.

На траве под дубом сидят двое мужиков. У них там что — бутылка? Вон третий идет к ним — из административки: брючки, белая рубашечка. Сейчас задаст им…

Даже не встали, рожи! Один протягивает бутылку. Административка берет бутылку, отхлебывает и отдает обратно. Хорошо пошла!

Донесся запах, слегка удушливый. Ага! Вон бабы спрятались, курят за углом — вижу их сквозь дыру в стене. Почему бабы всегда ныкаются? Ведь не хотят, чтобы мужики подумали, что они это делают намеренно: будто хотят, чтобы их дети пили отравленное молоко.

Мимо меня, устремляясь к компании под дубом, пролетел мужик. Он схватил за шкирку того, у кого сейчас была бутылка, и поволок по земле. Протащив сколько было сил, он пнул его два раза ногой и забрал бутылку. «Ш-ш-с-ука!» — шикнул он. Административка развернулся и спокойно пошел к «своим», словно был не при делах. Второй, сидевший на траве (теперь первый), даже не шелохнулся. Драчун подошел к нему, попивая из бутылки. Вроде успокоился. Спустя минуту к ним подполз третий — который пострадал. Передают пойло по кругу — помирились значит. Все-таки нужен третий.

«Жрать хочется», — сказал Драчун. — «Шашлычка бы… Ну-ка, Вано, индюк ты этакий, отработай: иди куру поймай — вон ту, самую жирную!» — Ваня неуклюже привстал и не разгибаясь побежал на полусогнутых ногах куда-то совсем не за курицей. — «Куда?! Беги налево! Правее…»

Обойдя двор по периметру, чтобы не мешать мужикам, я пошел за здание, по виду самое запустевшее; затем вдоль стены через свалку из пластиковых бутылок. И тут я услышал женские стоны. Осторожно прошел дальше и нашел проход в здание. Смотрю: внутренние перегородки наполовину разбиты; несущие колонны еще стоят; дверей нет — видно, как коридоры уходят в полумрак (свет проникает через дырень в крыше). — Кап! Где-то сочится разбитая канализация.

Там, в полумраке, я разглядел парня и девушку. Опешив, я оступился и пнул попавшийся под ноги камень; с грохотом он полетел в расщелину, откуда многократно размножился эхом. Девушка закричала, я спешно ретировался и спрятался в малиновых кустах.

Как-будто из-под земли появилась баба, словно караулила до последнего. Парень тут же убежал. Девушка не успела подняться, как баба прижала ее к земле и принялась лупцевать: «Получай, бесстыжая, получай!» — Та кричала пуще прежнего, но будто бы не пыталась высвободиться. Затем баба села на землю и заплакала: видать, ее мать. Девушка оделась и пристроилась рядом с ней. Закурив, она протянула матери сигарету. Та затараторила:

— Ну что мне с тобою делать, а? В кого ты такая? Вот скажи мне хоть… Горе мне! Зачем я тебя только пристроила сюда! Пальцем на меня бабы тычут — хожу краснею. Только и делаю, что караулю тебя бесстыдницу!

Пройдя тем же маршрутом, я вышел обратно во двор. Мать выгнала дочь за ворота; та стояла, прижавшись к ограде. Мужики сбились в свору.

Я уже тут как тут! Она стояла передо мной, и по ее ногам струилась влага. Сучка! У нас могла бы быть случка!

— Я могу быть неистовым, — прошептал я ей.

Она улыбнулась и вдруг стала серьезной. Ее мать облаяла меня на чем свет стоял.

— Я тебя прошу, девочка, иди домой, — заумоляла она дочь.

Девушка обвела взглядом всех нас.

— Все вы одинаковые, — и с этими словами пошла прочь от ворот, ступая по обрывкам агитплакатов, которые давно уже не несли в себе ценности, ибо те ценности прививались через ограничение свободы выбора, когда выбора просто не было и ты должен был делать так, как делали все.

Мы смотрели ей вслед, пока она не скрылась в мареве; затем, поджав хвосты, разбрелись по двору.

От жары голова нагрелась, глаза плавились на солнце. Нужно укрыться в здании! Вон она, скотобойня — прямо передо мной, — проход зияет безжизненной чернотой.

Пока иду, воздух становится свинцовым (я растворюсь в нем); ноги еле волочатся. Впереди моя цель, но до нее так далеко! А вокруг высокая трава, и запах такой сладкий, что хочется бежать, но бежать нет сил.

Спускаюсь по обветшалой лестнице. Ступенька за ступенькой рушится за мной. Во мне возникает и тут же гаснет мысль, что назад дороги нет.

Я протиснулся в узкую дверь. Пахнет кровью. Иду по темному коридору. То тут, то там замечаю насечки на стенах (хрясь по затылку!) Откуда-то из коридорного мрака с криком выбежал голый парень; за ним с топором и с проклятиями бежал другой. Я вдавился в стену; они пробежали мимо меня и скрылись за дверью. Пусть малость освежуются.

Через коридор я попал в просторную комнату. Там висят освежеванные туши. Мясники (хмурые брови, с дебильной улыбкой на губах) неторопливо копошатся, так же неторопливо перекидываются словами.

Я спросил нужного человека. Сказали, он будет с минуты на минуту — пригонит «свежатину».

— Можно воды? — попросил я.

Один из мясников молча указал на ведро.

Я подошел к ведру и тут же отпрянул назад: в ведре была кровь. Мясники загоготали. Больше я их ни о чем не спрашивал.

В углу на столе, чтобы всем было видно, вещает телевизор: «На берегу Шотландии посреди мусорной свалки девушка засняла корову, которая наполовину проглотила рыболовную сеть. Бедное животное не могло ни прожевать ее, ни выплюнуть. К счастью для коровы, все закончилось хорошо: животному удалось срыгнуть сеть».

— К счастью для коровы, она и так не жилец, — сказал один мясник.

— Га-га-га! — поддержали его остальные.

— Можно теперь не беспокоиться ни за корову, ни за мусор.

— Можно подумать, у нас тут девственные луга!

— Да у нас тут еще ничего так. Слышал, в центральной полосе вообще писец.

Vitula eligans deformem пасутся на лугу, ищут среди мусора траву. Их сгоняют в одно стадо и ничего не объясняя куда-то ведут. — Такая незавидная участь! А если они в один прекрасный день вдруг все поймут, что тогда? Будут ли они мстить? Или покорно пойдут на убой, как шли всегда? Раздайте всем винтовки; на каждой из них уже выбито место бойни — готовенькое местечко под солнцем: полуразрушенный, полуживой дом коровьей смерти.

А вот и они! Коров провели по тому же темному коридору, по которому шел я; там они и остались ждать свой черед. Прежде них в комнату вошел человек. Он поздоровался со всеми.

— Слушай, Гружевый, к тебе тут пришли — те самые! — сказали ему. — «Ну и видок у этого Гружевого: словно его поезд переехал. В другом месте держался бы от него подальше».

Тот, кого называли Гружевый, пошел в дальний угол, скрытый во мраке, и извлек из него бутыль с водой. — «Искоса так посмотрел! Все пьет и пьет эту воду — наверное, там градусов сорок… Руки не дал».

Я поздоровался с ним. Гружевый посмотрел по сторонам — я вместе с ним. И тут я заметил, что все перестали работать и теперь смотрят на нас. Гружевый пошел в коридор и привел корову. Телка жевала траву. — «Почему она такая спокойная? Неужели не чувствует, что здесь творится?!»

Гружевый подвел корову ко мне.

— Подержи, — сказал он мне.

— Как подержать?

— Просто возьми ее за рога и держи.

Я взял корову за рога; Гружевый тут же достал из-за пояса нож и вспорол телке горло. От внезапной боли корова резко подалась вперед и ударила меня в лицо. Я упал. Рассвирепевший зверь бушевал передо мной. На нем клеймо — три шестерки. От ударов его копыт земля разверзлась, и все, что было на ней, теперь погружалось в бездну. Я думал о возможном конце: захлебнется ли зверь собственной кровью, или размозжит голову о стену. Поскорей выбирай, как тебе умереть!

А как же я?! Нет, так легко я не сдамся!

Поздно — я захвачен ревущим кровяным потоком и деваться некуда; нужно ввериться судьбе.

Кончай уже! Попутно развали тут все к чертям: стены, половинчатые сердца. Намного лучше начать все с нуля. Иди-позови остальных!

Толчок! Кубарем качусь по земле. Еще толчок! Что-то важное разбилось во мне…

— Хочешь, я дам тебе молочка?

— Что? Кто? Что со мной?

— Ты разве не помнишь: я дала тебе сдачи!

— Я… все помню… Но… кто я?

— Му-у… Пнула так пнула! Хе-хе! Ты пчела, и ты завязла в меде!

— В каком меде?

— Мда… Разуй, наконец, глаза!

Кругом тьма. Ни единого звука — тишина. И тьма поверила, что она одна. — Ты одинока? — Да, и я недовольна! — Взрыв! Засвеченная точка бьет прямо в глаза. Она обжигает меня. Удираю во тьму. Страшно. Если дам заднюю, то так и не узнаю, что впереди, поверю, что дальше нет пути. Протягиваю руку и прикасаюсь ко тьме. Взволнован! Чувствую нечто плотное, словно сжатый воздух пытается вырваться из лап сдерживающей его тьмы. Тьма — это граница. Позади меня пробивается свет. Это то, чем стал человек — общий знаменатель человечества. Я намерен расширить этот знаменатель.

Делаю шаг вперед — тьма не исчезает. Она сдвигается ровно на шаг. Каждый новый шаг дается все тяжелей. Это нормально? Пожалуй… Я должен идти вперед, пока есть силы. А когда уже не будет сил, после очередного немыслимого усилия я упаду на колени и буду молиться Тьме — моему новому божеству.

Не останавливайся! Иди! — Не могу. — Ты должен идти или умри! — Я должен? Кому?

Я пошел дальше, глубже во тьму, пока не перестал различать свои шаги, свой голос и запах — свою сущность.

* * *

Я очнулся от острой пульсации в висках. — «Ты слышишь?» — Некоторое время лежал, ни о чем не думая, как после долгого сна. — «Ты можешь встать?» — Решил пошевелиться, но тело не послушалось. Попытался еще — дудки! Боже! Что со мной?!

Пахло сыростью и гниением. Издали доносились стенания ветра, а совсем рядом дождь чавкал «капфльф-кап».

Темнота уходила, — светало, — я лежал под бетонной глыбой. — «Счастливчик, что она не придавила тебя!»

Везде — одни руины. В стороне от меня громоздилось здание: балки конструкции изогнулись, стены были разбиты. — «У тебя что-то сломано?»

С рассветом дождь прекратился. С земли поднимался пар. Глядя перед собой, я вдруг заметил, что здание словно тает.

Когда же пар рассеялся и из просветов рваных туч выглянуло солнце, то надо мной возвышались одни деревья. — «Так уже лучше!» — Они выглядели по-зимнему: голые ветки, чистые стволы, не отмеченные бронзовым оттенком паразитирующей на них жизни.

Там, возле деревьев, кто-то был. Лучше не связываться. Нужно уходить! Осторожно, вот так. А теперь — пошел прочь! Наивно я думал, что невидимый.

Пройдя немного, оглянулся: за спиной стояли две собаки. Я попятился. Собаки оскалились, готовясь, наверное, напасть. Я замахнулся на них рукой, после чего они отступили.

Я пошел быстрее. Возможно, собаки шли по пятам, но я их не видел. — «У тебя болит голова?» — Боль пригнула к земле. Мне в виски словно кто-то вкручивал плоские болты, пытаясь расколоть череп.

Собаки все-таки шли за мной, воем периодически давая о себе знать. Они гнали меня по какому-то им одним известному пути. Мне оставалось покорно по нему идти.

Местность поменялась. Кругом были холмы, покрытые лесом. Пахло пихтой. Я взбирался на холм, который нельзя было обойти, потому что по обеим сторонам он обрывался круто вниз. Солнце грело не по сезону — ничего еще не цвело, — и мне было тепло. Я смотрел, как, сначала голубые, облака сползались, формируясь в сплошную массу.

Поднявшийся ветер понес прямо на меня лесную подстилку. По спине захлестал дождь, а в небе загремел дикий смех вперемешку с бранью — так внезапная буря ликовала надо мной. — «Хватит уже издеваться!»

Совсем рядом я увидел оскалившихся собак — решили, значит, снова напасть. Одна из них, что поменьше, вдруг заговорила человеческим голосом:

— А давай его закопаем в могилу прям тут!

От страха я попятился, оступился и земля ушла из-под ног.

Падал я недолго. Больно ударился о скальный уступ. Перевалившись со спины на бок, я увидел, как из-под меня растекается кровь.

Захотелось спать. Пока веки слипались, я различил в скальной стене черное пятно — вход в пещеру? От стены потянулась тень. Но прежде чем она успела дотянуться до меня, неизвестная сила схватила меня и потащила назад к обрыву. Я оказался над пропастью, но не сорвался вниз, а понесся, вернее, меня понесло дальше от этого места. Что-то темное нависло надо мной, заслонив от дождя. — «Ты дышишь?»

Напоследок я услышал пронзительный крик, словно в перенасыщенном грозой воздухе лопались взбудораженные ионы. Молнии засверкали вокруг, но ни одна не попала в меня. Страх и боль притупились, и появилось чувство безопасности. — «Теперь поспи немного!»

Мне снились земные ландшафты, яркое солнце, выжигавшее морозный зимний день. Я слышал воркующих голубей и примиряющие детские голоса.

Очнулся я от ощущения, что тону. Голова горела. Руки опущены в воду. Где я?

— Ты в моем убежище, лежи смирно! — прозвучал ответ.

— Кто ты? — я был слаб и оттого плохо видел, но он словно выплыл из тумана. У него были выразительные глаза, которые становились то карими, то зелеными, то черными, вторя, наверное, странному отсвету на его лице. Он смотрел открыто и проникновенно, но немного настороженно. Казалось, что мы знакомы, или когда-то были знакомы, и вот встретились вновь.

— Тебе нужно отдохнуть. Все вопросы потом, — он напоил меня каким-то бульоном, сидя у изголовья.

Какое-то время я держался на плаву, но вскоре стал проваливаться куда-то в астрал, слушая как незнакомец то ли поет, то ли рифмоплетет:

Я словно лепесток,

Сорвавшийся неосторожно в овраг

С последнего древесного оплота, что зачах,

Гонимый ветром вдаль под звуки капель,

Успевших разжевать земную плоть, усладить

И спеть мне на прощанье…

А потом стихия «бульона» поднялась из желудка и накрыла меня всего. Я наблюдал, как тени, словно на экране, плавно двигаются на лице незнакомца в ритмичном танце, казалось, увлекаемые вкрадчивыми словами глубокого, притягивающего своей силой голоса. Громкий вначале, он постепенно перешел в шепот. Тени размножились, вспышки красного и желтого света перекрасили фон. Игра образов и звуков уводила в глубины себя, и будто со дна колодца, я продолжал слышать слова:

Конец ознакомительного фрагмента.