Путь

Евгений Рякин, 2020

Молодой преподаватель, специалист по работе головного мозга, попадает в неожиданный для себя переплёт. Пытаясь выбраться, он принимает сложные решения, которые кардинально меняют судьбу, а его самого заставляют задуматься о том, что же влияет на жизнь – выбор или случайность? Каждый новый шаг всё сильнее закручивает сюжетную линию, всё более сложные вопросы встают перед ним: в чем смысл жизни? что такое любовь? как найти себя? Ответы на них приходят не сами по себе – их дают люди, которые становятся друзьями и врагами, любящими и ненавидящими его. Вместе с ними он пройдёт по извилистой дороге, шаг за шагом складывающейся в путь… Книга будет интересна широкому кругу читателей, которые интересуются тем, как работает мозг, но в то же время уважающих авантюрные приключения, любовную лирику, зубодробительные боевики, детективные головоломки и криминальные романы. Что ж, довольно слов. В путь. Содержит нецензурную брань.

Перелом

Через пять минут Алекс уже брился, старательно намазывая пеной щёки, не глядя себе в глаза. Ну, а что в них можно увидеть, кроме пустоты? Любимое прежде дело давно не греет: заставляешь себя вставать, разогревать завтрак, выходить из дома — всё через силу, без удовольствия. Дни становятся однообразными, унылыми, скучными. Зачем уходить на работу? Зачем приходить домой? Зачем вообще, что-то делать, если жизнь это тлен? Однажды она закончится, тогда страдания, страсти и прочая херня окажутся погребены под толстым слоем сырой земли. А в чём тогда смысл?

Идёшь себе поутру, а вокруг сотни людей куда-то спешат, к чему-то стремятся, чего-то пыжатся, за чем-то гонятся, так и хочется им всем крикнуть: «Люди-и-и, чтоб вас всех! Остановитесь на секундочку, посмотрите на себя, задумайтесь! Да через сто лет никого из вас в живых уже не будет, и ничего после вас не останется — ни имён, ни дел, ни мечтаний ваших! Никто и никогда не вспомнит, что вы вообще когда-то существовали! Вы — биомасса, толпа людей, каждый из которых считает себя единственным и неповторимым. Ну не обманывайте себя! Ведь вы просто пыль на дороге, которую смоет дождь, она стечёт в канаву и станет грязью под ногами таких же уверенных в своей уникальности…».

Но тут Алекс разозлился на свои мысли, заскрежетал зубами:

— А ты сам-то? Ты-то кто такой? Чем ты отличаешься от них?

Испустив вздох, не зная, что сказать, Алекс взялся за бритву:

— Я не такой, как все. Я обыкновенный, — ответил он сам себе.

Мысли снова побежали по замкнутому кругу. Для чего он живёт, да и вообще, что такое жизнь? Алекс не знал ответа на эти вопросы. Иногда хотелось поймать суть, но чего-то вечно не хватало: то ли знаний, то ли времени. Работа днём, отдых от неё — ночью. Три перекуса: котлетки, пюрешка, гречка — на более разнообразную еду не было денег. Получка, вычитаем аренду за квартиру, минус коммуналка, традиционная «питница», иной раз длящаяся до воскресенья, да и до понедельника бывало. И вот это назвать жизнью? То отдел номер раз, то лаборатория, то ночные смены. Недавно с зарплаты на крыс скидывались. Наука докатилась, малака.

— А с на-ами ничего-о-о не происходит, и вряд ли что-нибу-удь произойдёт, и вряд ли что-нибу-у-удь произойдет, — протяжно и грустно провыл он, медленно брея шею:

С самого детства Алекс ощущал себя ненужным, брошенным, бесцельно болтающимся по океану жизни. Работа ради работы — не вариант, это понятно. Тогда что вариант? И какие они есть, эти варианты? Наверное, их может быть не один, и не два, и не пять, но какой из них верный? Конечно, можно попробовать поискать ответ, но проще согласиться с тем, что никаких вариантов нет. И ходить на работу, и приходить домой, чувствуя, как разливается по телу пустота. Чем её глушить? «Как это чем? Водочкой, брателла, водочкой!», — скажет дружбан, пацик через пацика* (через знакомых) передаст по цепочке, и вот уже собирается стайка. Сидишь, чирикаешь, пивом запиваешь. И вроде отдыхаешь, а вроде и не устал.

Но так ведь тоже нельзя! — Алекс добрил последние волоски на шее и замер. — Нужно уже что-то решать в жизни, куда-то двигаться, но куда? Куда?! Да без понятия! Знать бы точно, где он может пригодиться, где его место, в чём смысл жизни, в конце концов, тогда бы Алекс все силы приложил. А сейчас… как говно, простите за выражение, в проруби болтается. Живёт только сегодняшним днём, без планов и перспектив, даже не пытаясь заглянуть за горизонт событий.

Почему у него всегда всё вот так? Почему все нормально живут, а он один такой невезучий? Сколько лет он спрашивал себя, в чём причина, что он совершил не так, где оступился? Почему у других дети, дом, путешествия, счастливая жизнь, а у него рутина, скука и хандра? Что, гамота твою за ногу, он делает не так, а? Почему все важные решения, что он принимал в жизни, в итоге оказались бредом сивой кобылы?

Алекс в тысячный раз вспомнил, каким взрослым он себе казался в детстве, когда, не слушая мольбы матери и плача сестрёнок, уехал из дома к отцу, в Союз. Тогда он думал, что совершил первый мужской поступок, который папа оценит по достоинству. Но оказалось, что тому, мягко говоря, было наплевать на отрока. Постоянные переезды, многомесячные папашины командировки, беспросветное одиночество, из-за которого он однажды чуть не умер… — тут Алекс цокнул и поморщился, порезав кожу, — м-да, решение уехать к отцу было огромной ошибкой. Сейчас, через двадцать лет, это ясно, как божий день.

Да и потом он ничего хорошего в жизни не угадал — захотел стать доктором, пошёл учиться в ликей на выбранную профессию, и что в итоге? — Алекс взглянул в зеркало, оглядел обвисшую ванную с развешанными трусами и пожал плечами. Хотя, раньше он всё же любил работу — исследования, лекции, ученики. Но потом всё как-то поостыло и скисло: денег нередко хватало только на лабораторных крыс, да и этого недостаёт порой. Выделяют же так, крохи. Оборудование устарело, диссертации в самом полисе нельзя было защитить, только в Союзе, а там диссертационной комиссии нужно два-три года ждать. За это время технологии вперёд ускачут. Пока защитишь диссетруху — она уже никому и не нужна. Можно, конечно, дисскомиссию купить, это быстро и надёжно. Так все ушлые и делают: покупают диплом и становятся кандидатами, а то и докторами. Так и мчатся тройки диссертационных комиссий, неся науку куда-то вскачь, и вместе с ней несётся он, Александр Церебраун, или Алекс, как он сам себя всю жизнь называл.

А ещё, помнится, в высшем ликее у него появился гениальный план стать великим учёным. Ох, сколько надежд было, сколько фантазий! Алекс воображал себя новым доктором Уотсоном, причём, вовсе не тем, что прятался в тени Шерлока Холмса, а другим — великим гением, первооткрывателем структуры ДНК.

И что в итоге? Сколько лет он что-то пыжился, искал, экспериментировал, от скольких выгодных предложений отказался, бросил престижный Аквилейский ликей, вернувшись снова в занюханную Ахею. И что? К чему это привело? Да ни к чему! Всё коту под хвост!

С кислой миной Алекс добрил щёки. Вроде умный человек, а ничего в жизни понять не может. Всё, буквально всё, к чему он прикасается, идёт по кривой. Тридцать лет человеку, а так ничего в жизни не понял, ничему не научился, никуда не пришёл. Хотя, — он вскинул брови, — вот, выступил на конференции, хоть какой-то сдвиг в биографии. Алекс сполоснул лицо прохладной водой. Нагревать её ради бритья он не любил: водообогрев нынче дорог, да и вообще, холодная вода полезнее.

Немного взбодрившись прохладой, выйдя из душевой и покрутив писькой у зеркала, чтобы избавиться от грустных мыслей, он принялся одеваться. Сегодня Алекс решил отвлечься и развлечься, поэтому его путь лежал в сторону коллеги по работе — тридцатипятилетней Наташки, что работала завхозом у них в ликее. Они встречались уже пару лет, но пока несерьёзно. У неё нынче день рождения, сына забрала бабушка, и ждала она лишь его одного. Не сказать, чтоб он уж очень и рвался в её сторону, выглядела она постарше своих лет и была, пожалуй, полновата, но зато титьки у неё — что надо. Да и день рождения опять же. По-свински было бы не прийти. В общем, решился, пошёл; себе взял водки, а ей сладенького вина. Всё нормально, завтра и послезавтра выходной, а сегодня короткий день. Почему бы не нахлобучиться?

Он хлопнул на дорожку рюмочку дешёвого башкирского самогона для поправки самочувствия, приоделся, побрызгался одеколончиком, накинул любимую кожанку, вышел из дома, по дороге спросил у тёть Магдалены за здоровье, поздоровался с дедом Никоном, завернул за угол, и потопал было к остановке, но тут настроение испортилось окончательно: навстречу попался управляющий домом. Алекс не любил этого дотошного дядьку, вечно интересующегося подробностями чужой жизни. Молодой человек быстро поздоровался и хотел было пройти мимо, но тот остановил его и принялся нудно разглагольствовать о какой-то ерунде, не давая вставить ни слова в свой монолог. Пользуясь тем, что имеет право на выселение жильцов, управляющий любил устраивать допросы с пристрастием или читать пространные лекции, объясняя это тем, что по уставу дома все его обитатели должны поддерживать высокую общественную мораль и он, как ответственное лицо, обязан быть в курсе всего, что происходит с жильцами. Управдом уже привык к тому, что жители дома терпеливо и подолгу его выслушивали, когда он изъявлял желание поучать кого-то уму-разуму. Так и сейчас, Алекс кивал и поддакивал, делая вид, что внимает. Только через десять минут он смог, наконец, с ним распрощаться.

По пути к остановке молодой человек зашёл в магазинчик дяди Гаспара, где продавали всякую всячину. Подмигнул в зеркало витрины своему высокому темноволосому отражению в черных брюках с небольшим клёшем, широко улыбнулся продавцу лавки и протянул руку:

— Драсьте, дядь Гаспар. У вас есть тянучка?

— Да, мой дорогой друг, для тэбя конечно же есть всё, что угодна, тэбэ с каким вкусом? — неторопливо ответил ему старый усатый армянин и расплылся в гостеприимной улыбке.

— Да без разницы, — махнул рукой Алекс.

— Эй, Гаяне, — с акцентом крикнул Гаспар куда-то в сторону. — Принэси нашему гостю Искандеру тэнучку со вкусом «без разницы». Она в вэрхнем углу.

Гаяне, тётушка со смешливыми морщинками у глаз, вынесла в хрустальной чаше синюю продольную пластинку, передала её Алексу и, прищурившись, хмыкнула:

— Куда так вырядился, красавчик? Опять придёшь пьяный, поздно ночью? А?

— Да я, тёть Гаяне, на свидание собрался, — завертелся, как уж на сковородке Алекс. — Посидим, винишка попьём. Ладно, побегу, некогда мне, опаздываю, — начал он было уходить от темы разговора.

— Слышу я уже, вон в пакете твоё вино брякает. Две бутылки. Вино и водка, так ведь? Алек, ты, давай, тётю Гаяне за нос не води. К мымре к этой своей пошёл? — начала было она.

— Оставь ты парня в покое, нэ мальчик он уже, моя дорогая Гаяне. Мы с тобой в его возрасте нэ лучше были. Вспомни себя! Какая ты была? И такой же красивый осталась! Как же я лублу тебя, свэт моих очей, — обнял её за талию и поцеловал в щеку дядя Гаспар. Пока та таяла от этих слов, Алекс поспешил в сторону остановки, не забыв признательно махнуть дяде Гаспару рукой.

— Деньги-то хоть есть? — донёсся сзади голос Гаяне. Он повернулся и послал ей воздушный поцелуй.

Старики тепло к нему относились. Тётя Гаяне была старинной подругой его матери, и все своё детство он видел перед собой образец женщины красивой и верной, строгой и справедливой. Алекс до сих пор её немного побаивался. А дяде Гаспару он помог в позапрошлом году, когда у того начались приступы лёгкой эпилепсии, устроил его на стационар к ним в ликей. Тогда Гаспару пришлось похудеть и подобреть. Правда гастрономические пристрастия дали о себе знать, поэтому сейчас он, скорее, раздобрел и подобрел.

Остановка была примерно в полукилометре от его дома. Кампус Мессена находился в самом верхнем северном углу полисной сетки, а он жил почти на окраине третьего пояса их кампуса, чуть не доходя до начала внутреннего лесного периметра. Поэтому электротробус ходил сюда не часто, и, судя по расписанию, недавно уехал, значит, следующего ждать ещё минут двадцать. Алекс направился было к остановке, но тут сзади слева раздался звук подъезжающей легковушки. Мобиль немного постоял невдалеке, а потом подкатил прямо к Алексу.

— Привет, земеля! — из водительского окна высунулась дружелюбная круглая физиономия. — Скажи, пожалуйста, как до мясокомбината добраться?

— Да ты что, браток, — рассмеялся Алекс, — мясик в Лаке, ну, то есть в кампусе Лакония находится. А мы в Мессене, в северной филе. Далеко проехал, разворачивайся.

— Бли-и-ин, — протянул парень, почесал нос и задумался. — Что делать то? Слушай, садись со мной, покажи, как правильно ехать, а я тебя довезу потом, куда надо, а?

Алекс пожал плечами, тем более что ему было в ту сторону. Как бы раздумывая, он начал обходить мобиль спереди и вдруг заметил на пассажирском сиденье ещё одного человека. Почему-то это ему сразу расхотелось ехать: больно не понравились недобро блеснувшие глаза пассажира. И, остановившись, он постучал рукой по капоту:

— Не, браток, у моей подруги сегодня день рождения, так что не могу. Давай я тебе так объясню?

Водитель озадаченно посмотрел на своего соседа. Возникла пауза, но через секунду пассажирская дверь распахнулась, и из неё выскочил высокий худой молодой белобрысый парень в светлом спортивном костюме. Он сморщил губы и сплюнул:

— Эй ты, комон! Прыгай назад, покажешь, как доехать, а потом беги на все четыре стороны, понял?

— Не, я же сказал, я не поеду, я иду на праздник, — напрягся Алекс и начал отступать назад. — Но объяснить могу.

— Я тебе щас сам объясню! — повысил парень голос. — Повторяю последний раз — садись в мобилу и поехали! Тяпа!

Тут из задней тонированной двери вынырнул ещё один паренёк. Явно спортсмен, судя по внешнему виду. В это время длинный обошёл мобиль и двинулся в сторону Алекса.

— Эй, эй, парни! — выставил руки в успокоительном жесте Алекс. — Может, вы что-то перепутали?

— Ты сам-то ничего не попутал в этой жизни? — Сплюнул длинный, подходя ближе. — Ты чухаешь меня? Я чё не понимаю, о чём базарю? Ты чё, дурака во мне впалил? — делано возмутился он в поиске причины для скандала.

— О! Это не ко мне вопрос, — не подумав, ляпнул Алекс.

— А к кому? — не понял его оппонент.

— Это к психиатру, — выдал Алекс и только потом понял, что зря он это сказал, так как глаза длинного мгновенно округлились, а ноздри раздулись. Он попытался сгладить ситуацию. — Парни, успокойтесь и езжайте, куда ехали. Мне с вами не по пути. Понятно?

— Ты чё рычишь, щурёнок? По какому ты не по пути? Тебе нормально сказали делать, а ты тут круги рисуешь? Шутки шутишь? Комон! Я не доктор, как ты, но успокоительное могу выписать. Вот смотри, — сказал длинный и вытащил из кармана продолговатый предмет, что-то типа трубки с резиновой ручкой. — Это «димедрол». Он готовится в два приёма: достать, и, — тут он с силой выбросил вперёд руку, как бы отбивая мяч теннисной ракеткой, — встряхнуть.

Трубка сработала, как телескоп, выпустив из своего чрева сужающийся стержень с большой металлической шишкой на конце. Длинный протянул трубку поближе Алексу, как бы показывая её устройство, а потом резко без замаха ударил ей по лицу. Удар плашмя пришёлся в челюсть возле уха, мир мгновенно задрожал, и тут же второй спортсмен, Тяпа, подскочил, смазав ему кулаком в зубы. Кровь брызнула на лицо из разбитой губы и закапала на рубашку, глаза ответили слезами, затуманив взор. От боли Александр разжал руки, попятился, размахивая руками, пакет с бутылками грохнулся об асфальт, мир было покачнулся, как это время чья-то рука схватила его за рукав и потащила за собой.

— Пойдём, телёнок, — услышал он рядом с собой насмешливый голос и ощутил толчок. Его дёрнули за воротник, и он почувствовал унизительный пинок под жопу. Вздрогнув от удара и резко вытерев глаза, Алекс понял, что длинный тянет его за плечо в мобиль, а он, на самом деле, как телёнок идёт на поводу. Пинок под задницу ещё горел, удар «димедролом» жёг кожу, кровь струилась по горлу. И тут злость на самого себя взорвала эмоциональную систему Александра. У него и так было повышенное содержание гормонов, а сейчас вообще бомбануло! Надпочечники выстрелили в кровь тройным зарядом адреналина и норадреналина, те резко подняли уровень глюкозы в крови, зарядив Александра огромным количеством чистой, нерастраченной энергии, закипевшей во всех его мышцах. Адреналин вызвал страх, норадреналин — ярость, за доли секунды организм пришёл в состояние «бей или беги». Поток эмоций разбил плотину рассудка, ярость пересилила страх, норадреналин оказался сильнее, и Александр сделал свой выбор.

Он схватил длинного за ухо, сжал со всей силы, поворачивая его лицо к себе, и в это же время, с бешеным криком «с-с-сука», впечатал ему лбом прямо в переносицу. Длинный как шёл, так и упал, отпустив воротник и схватившись за нос. Алекс тут же подхватил у него выпавший «димедрол», развернулся и подлетел к Тяпе. Тот сначала было выхватил из кармана нож и начал размахивать им, но пара резких ударов этим опасным телескопическим предметом и бешеное лицо быстро понизили его боевой дух. В глазах Тяпы начало проступать сомнение, нож в руке смотрелся неуверенно. В выборе «бей или беги» он явно выбирал второе. И тут, внезапно, у Тяпы изменилось выражение лица, его удивлённый взгляд уставился куда-то за спину Алексу. Тот инстинктивно попытался отследить направление его взгляда, и повернул было голову, как сзади раздался мерзкий треск. Алекса что-то больно ударило в шею, он дёрнулся вперёд и упал на подкошенных ногах, как сноп. Ещё пару секунд его сотрясали конвульсии. Все тело словно парализовало, и он отключился.

*

Очнулся Алекс практически сразу же, почувствовав, как завязывают руки каким-то широким тросом. Мысль сработала мгновенно, он немного напрягся, окостыжив локти, и тем самым выгадал себе несколько миллиметров.

Связав, его небрежно кинули на заднее сиденье и захлопнули дверь. Все это время Алекс притворялся, будто он в полуобморочном состоянии; хотя, может, это было не притворство, а простое желание спастись от ещё одной такой встряски. С ним сделали что-то ужасное — кожа на затылке, куда пришёлся удар, пылала огнём.

Слева от него, на заднее сиденье плюхнулся спортсмен Тяпа. Дерзко ухмыльнувшись, он пнул ногу Алекса, мол, чего разлёгся. Прямо перед похищенным завалился на пассажирское сиденье длинный. За руль сел здоровяк водитель, и, обернувшись назад, сочувственно спросил у Александра: «Ты как, живой, земеля?». Пленник молча посмотрел на него туманным взором. Не дождавшись ответа, и переведя взгляд на длинного, водитель достал из кармана электрошокер с двумя выступающими рожками и усмехнулся: «Два дня заряжал в этот раз. Мощно рубануло. В следующий раз три дня буду заряжать».

— Поехади, Андоха, — прогнусавил длинный. Одной рукой он держался за ухо, а второй вытирал что-то у себя с лица.

«А-а-а, так ты шокером рубанул, падла, — подумал Александр, сглотнув кровь из сильно разбитой губы. — А этот длинный пидор, значит, тоже нехило у меня отхватил, не сопли же он там, а, поди, кровушку с лица стирает». Алекс злорадно ухмыльнулся. Он чувствовал боль, но не ощущал страха. В нем разливался прилив гордости за себя, и он нёсся на его волнах. Как будто услышав его мысли, длинный обернулся назад. Его лицо действительно было в крови, нос вроде сломан, возле уха все испачкано в крови. «Может, я и ухо ему оторвал», — засмеялся сам себе Александр, хотя взгляд длинного не давал повода для веселья. Тот прогундосил:

— Я дебя, бдядь, деберь пдосдо дак не одбущу, даже если Аддал одбусдид! Я дебя на гузги борву, зуга! Я дебя…

Но его слова мгновенно стали звучать как будто где-то далеко. Мозг Александра уловил «Аддал», распознал, что это «Аттал», и мир резко изменился. Ярость исчезла, страх захлестнул его целиком, и Александр запаниковал. Он вдруг очень отчётливо и ясно ощутил, что обратно домой может не вернуться, ни сегодня, ни вообще. Внутри что-то опустилось. Наверное, похожее чувство испытывают те, кого ведут на казнь: как будто жить осталось всего минуту, и никакого спасения нет. Это не ужас, не отчаяние, не жалость к себе, это все вместе взятое и возведённое в степень.

Кто такой Аттал? О! Аттал был легендой полиса. Это значит, что о нём все слышали, но мало кто видел. Некоторые скептики даже сомневались, что он существует на самом деле, но всё равно боялись. Поговаривали, что Аттал замешан в историях с исчезновениями и жестокими убийствами. Страшней всего были слухи о том, что он закапывал людей живьём, чем наводил ужас не только на обывателей, но даже на геронта и астиномоса полиции. Говорили, что он может делать в Ахее всё, что ему захочется, но никто не мог сказать, правда это или нет. И по какому такому праву, если да?

Истории об Аттале стали появляться ещё во времена его ранней юности, когда они с отцом только-только переехали в строящуюся Ахею. Помнится, однажды пропали три хулигана из соседней Арсинойской филы. Это были на всю голову отмороженные ребята, которые за пару лет до этого, ещё будучи малолетками, изнасиловали школьницу за стройкой, тогда им это сошло с рук. Дальше — больше, и через некоторое время они стали настоящей грозой всего кампуса. А потом в один прекрасный день — исчезли, и больше их не видели никогда. Полиция проводила расследование, расспрашивали всех в округе, даже его, тогда ещё почти ребёнка. Но никто ничего не мог сказать. Как сквозь землю провалились и всё. Вот тогда впервые поползли слухи, что есть какой-то Аттал, то ли мафиози, то ли Робин Гуд, то ли маньяк, который закапывает людей в землю живыми.

В другой раз из окна выкинули очень богатого мужика, который купил несколько квартир и стал держать притон на южной окраине их кампуса. Репутация у него была так себе, как и его проститутки — наркоманки с лихорадочным взглядом, работающие на износ, чтобы заработать на дозу дживки, так называли какой-то наркотик в дни его юности. Потом тяжёлая наркота пропала из полиса, так Алекс её и не попробовал. В общем, тело этого мужика со следами пробоев нашли на карнизе подъезда, и тоже никаких следов. Опять пошли слухи, что это дело рук Аттала.

Как-то до полусмерти отмутузили алкоголика, который избивал свою мать так, что она бегала и орала ночами под окнами. Вроде люди тоже за Аттала говорили, но тут многие сомневались. Короче говоря, Аттал был таким человеком, даже перед именем которого Алек испытывал безотчётный страх ещё с детских пор. Помнится, вечерами, сидя у костра в лесу за третьим поясом, они с пацанами рассказывали друг другу жуткие истории о «чёрных могильных руках», о погребённых заживо людях и о том, как один из них пытался выбраться из могилы. Будто бы он вырыл было себе ход наверх, но задохнулся почти у самой поверхности, когда пальцы его уже торчали из земли. Его начали откапывать, и он даже перед смертью что-то сказал, и, будто бы, это то, что ему сказала сама смерть, и тот, кто это услышит, тоже умрёт…

–…ды понял меня, зука? Ды подял деберь, что я с добой сделаю? — прорвался сквозь его мысли наглый голос длинного.

— Кащей, да успокойся ты, — миролюбиво заступился водитель Антоха. — Пусть оклемается парняга.

— Сдышь, Андожка, ды до вообще чизденьгим вызокчил. Зо звоим жогером, — тут длинный Кащей резко повернулся к Тяпе и взмахнул рукой. — Бдя, Дяба, вбдавь мне, зука, дос! Не могу дак говорить, зам зебя не подибаю. Ды же убеешь, бдадан.

— На, сначала, — Тяпа лениво качнулся вперёд и, вытащив из кармана куртки блестящую фляжку с красным кожаным футляром, передал её длинному Кащею. Тот сделал добрый десяток глотков, выдохнул, задохнувшись от крепости напитка, глубоко вздохнул и наклонил голову веред. — Давай!

Тяпа очень мягко, профессионально прошёлся руками по носу и нащупал место смещения, потом поднёс один кулак к месту перелома, а вторым резко ударил по нему, как молотком. Кровь хлынула из носа прямо на белую рубаху Кащея, но тот всё равно удовлетворённо замычал. Минут двадцать они ехали в полной тишине, нарушаемой только кряхтеньем и сморканьем Кащея. Он открыл окно и закурил, понемногу отпивая из фляжки, пока Тяпа не возмутился. Получив свою флягу обратно, тот жадно присосался, пока не выпил её, по всей видимости, до дна. Когда он глотал, Алекс внимательно её рассмотрел — это была плоская медная фляжка грамм на триста-четыреста. На красном фоне кожаного футляра было выгравировано изображение с двумя дымящимися стволами. В воздухе отчётливо запахло алкоголем. Вскоре Тяпа начал глупо улыбаться, язык у него развязался, и, по всей видимости, он решился поболтать.

— Чё смотришь, доктор? Фляжка понравилась? Ручной работы, между прочим! А у тебя такой не было и не будет никогда! А?

Никто не стал продолжать диалог, и Тяпе пришлось поднимать новую тему.

— Вот чё сейчас нельзя в салоне биты возить, да? Вот раньше можно было, так она всегда под рукой. А тут в багажнике за колесом, да нахрен она там нужна? Какой-нибудь бык такой, как этот сегодня, — махнул он на Алекса, — попадётся, и чё, побежишь сначала багажник открывать, колесо доставать? Все такие махаются, а ты типа решил резину поменять, — засмеялся Тяпа своей шутке. — На шипованную.

— Да, Тяпа, и не говори, — поддержал его захмелевший Кащей, потерявший гнусовость. — Раньше куда веселее было. Помнишь, мы с тобой быков на движах* (дискотеках, тусовках) ломали? Подъедем на трёх четырёх мобилах, биты в руки, через охрану как масло пройдём, ещё и погрозим, чтобы копов не вызывали.

— Ага, — заулыбался Тяпа, погрузившись в воспоминания.

— Слышь, Антоха, у нас тогда житуха вообще весёлая была, — повернулся Кащей к водителю. — Когда молодыми были. Мы с Тяпой как-то на движ пришли, сидим, пьём, телочки с нами танцуют, и тут какой-то бык начал рогами мотать, задели его видите ли. Ну, мы дали ему по роже, чтобы не мычал. А он сбегал, ещё пять-шесть голов своего стада привёл, и начали рамситься…

— Ага, там прикол был, — прервал его Тяпа. — Там Кащей такой говорит: «Вы знаете, кто я? Я ващета Кащей», а один из них и отвечает: «Да? Так у тебя смерть в яйце что ли?».

И Тяпа в голос заржал, Антоха тоже заулыбался, а Алекс совершенно не понял истории. Кащей сначала недовольно промолчал, а потом прикрикнул на Тяпу, чтобы тот со своей трепотней не вмешивался в его рассказ.

— Так вот, мы бы их там сами всех постелили, но с нами кобылки, сам понимаешь. Мы, короче, помирились такие вроде с этими быками, вышли с движа, сразу за пацанами слетали и обратно приехали уже на четырёх мобилах…

— Три, по-моему, было, — начал было Тяпа.

— Да завали хлебало, Тяпка! — прикрикнул Кащей. — Видишь, я человеку историю рассказываю. Короче, приехали на четырёх мобилах, влетели в зал и ка-а-к начали всю эту шалупень битами стелить. Там просто полный разгром был, диджею даже прилетело, — он хмыкнул. — Вот времечко то было. И биты можно было носить, и всё всех устраивало, не то, что сейчас.

— Да-а-а, прикольно раньше было! У самого молодость бурная, всякое бывало, — покивал головой Антоха и замолчал было, но вдруг добавил. — Хотя, с другой стороны, то, что их запретили, тоже есть плюс в этом. Вот у меня у маминой подружки дочь еёная как-то тоже давно пошла на движ. С девчонками, с друзьями веселятся, танцуют. И тут шум, гам, влетают какие-то уроды, начинают махаться, и ей случайно тоже достаётся. Еёный парень за неё вступился, так ему прилетело так, что он теперь чистой воды инвалид. Битой, кстати, прилетело. С одной стороны, снизу, просто челюсти с зубами нет — все раздробили в сопли. Я видел его как-то, это тихий ужас — следы от скоб, швы… А они ведь ничего никому не делали, просто пришли отдохнуть.

— Да, это уже полный беспредел, конечно, — серьёзно покивал головой Кащей. — Базаров ноль, биты опасная штука, их можно только здравым пацанам давать.

Вся покивали и помолчали.

— А где дело то было? — вдруг подал голос сзади уже изрядно осоловевший Тяпа.

— Чё?

— Где было то это, когда челюсть сломали?

— А в этом вроде, в Сиреневом тумане. Знаешь?

— Ну да, в Сиреневом тумане. Точно! — опять усмехнулся Тяпа.

— Знаешь, говорю, где это?

— Знаю, знаю. Хорошо знаю. Очень хорошо знаю, — продолжал ухмыляться поддатый Тяпа, глядя осоловевшими глазами в затылок Кащею.

Разговор смолк. А минут через пять Тяпа свесил голову, Кащея тоже укачивало, но тут Антоха спросил его:

— А этого типа то зачем Атталу везём?

— Не знаю. Мне этот… мне Берет сказал его доставить, вот мы и доставляем. Ваша-то многоуважаемая ахейская бригада с утра гуляет, отпускники херовы, вот нам и приходится отрабатывать.

— Пусть отдохнут ребзя, весь год в суматохе.

— А ты чего с ними на Фракийку не двинул?

— Так я ж уже полгода не пью. Всё, завязал!

— И поэтому на Берег не едешь? Серьёзно?

— Серьёзно! Чего мне там трезвому делать?

— А чего вдруг решился на трезвянку сесть?

— Да-й, есть одна ерунда на постном масле!

— Антоха набухался и на нашего Берета начал барагозить. — подал голос с заднего сиденья вроде спящий Тяпа. — Тот, конечно, его уработал за пять сек. А потом…

— Да, да, да! — засмеялся Кащей, глядя на Антоху. — Вспомнил я эту историю, пацаны прикалывали. Берет сказал, что ещё раз выпьешь — отрубит палец. А он с этим не шутит, я знаю. Ну как мизинец-то, цел?

Антоха усмехнулся, поднял вверх кулак с разжатым мизинцем и подёргал им.

— Ладно, палец, — обернулся Кащей к Алексу, — вот что он с этим уродом сделает? Может, живьём его в землю закопает, может, голодным собакам кинет, не знаю. Но прежде я все равно попрошу, чтобы он мне его отдал на пару часов.

Кащей внимательно посмотрел на Алекса и с угрозой произнёс:

— Карачун тебе, белобрысый. На ремни буду резать, ребра переломаю, зубы выбью, бля, да я тебя так отмудохаю, что мама родная не узнает. Даже на опознании, — сострил он и засмеялся своей шутке. Антоха тоже засмеялся.

Наусмехавшись вдоволь, Кащей повернулся, вгляделся в дорогу, зевнул, потом ещё раз и вскоре бросил водителю:

— Ты по федералке* (федеральной трассе) не езжай, цинканули, там пост будет стоять, а у нас этот цуцик связанный, и я весь в крови. Не остановить не смогут, там же камеры. Что мы им скажем? Так что лучше по местке потрясёмся.

— Да я уже усё продумал, я сверну на развилке, не волнуйся, Колян, — впервые он назвал Кащея по имени.

— Ладно, Антоха. Ты сам все знаешь. Я покемарю полчасика, а то этот нежилец мне все лицо искромсал, гнида. Бошка болит, нужно отдохнуть немного.

— Давай, давай. Подъедем, я разбужу.

Через несколько минут он свернул с трассы, вскоре дорога стала хуже, пассажиров начало немного потряхивать и укачивать. Вскоре Кащей вырубился, Тяпа даже похрапывал, повесив голову на грудь, а Алекс замер, лихорадочно размышляя. Время — понятие относительное и определить, как оно течёт, достаточно сложно. Вот сейчас, например, он принял какое-то решение, его захлестнула волна гормонов и эмоций, и секунды поползли, а не побежали. Конечно, время не замедлилось, просто восприятие начало работать с усиленной мощностью, и в мозг поступало больше информации ото всех органов чувств.

Страх, да и вообще любая сильная эмоция, заставляет запоминать больше подробностей, чем обычно, и тогда человек думает, что его вселенная замедлила свой ход. Хотя ничего извне не меняется, просто за это время человек впитывает и перерабатывает больше данных, чем обычно, ведь это позволяет лучше прогнозировать ситуацию в критические моменты. Сейчас Алекс воспринимал мир, как бы с широко открытыми глазами, увеличивая объем знаний о текущем моменте через расширенные зрачки. Страх заставил его принимать какое-то решение и он обрабатывал в несколько раз больше подробностей, чем обычно: лес за окном, в гору подъем, все спят, везут в ад. Алекс даже не заметил, как его мозг рассортировал огромное количество данных и вынес вердикт. Ответ сам пришёл на ум и вселился в мысли.

Отбросив возражения, он сделал выбор, и с этой поры Александр уже не ждал, а выжидал. И, в один из моментов, когда Антоха начал бубнить какую-то песенку себе под нос, пленник открыл замок двери. Тот глухо щёлкнул, но водитель даже не обернулся. Вместо этого мобиль стал снижать скорость, может быть, потому, что они ехали под нехилым уклоном вверх. Тут Алекс решился. Он резко открыл заднюю дверь, подвинулся к краю… и в ужасе остановился, посмотрев на пролетающий внизу асфальт.

И упустил момент, потому что в это время, с криком «Э!» его за ногу схватил ещё косой ото сна Тяпа. Александр от безысходности ухватился за ручку над дверью, вцепился в неё и въехал свободной ногой в заспанную морду Тяпы. Тяпа разжал руки, промычал что-то, но тут же дёрнулся, чтобы снова сцапать пленника. Мысль работала молниеносно. Александр, сжав двумя руками потолочную ручку, подтянулся на ней, подогнул к себе обе ноги и с силой их распрямил, целясь Тяпе в голову. Тот принял удар и, брызнув осколками, врезался головой в боковое стекло мобиля, а Александр вылетел в противоположную сторону прямо в открытую дверь, вместе с оторвавшейся ручкой, которую он держал связанными руками.

Удар о дорогу пришёлся на спину и часть правого бока. Его подбросило вверх, а потом он, по инерции, ещё несколько раз перевернулся, сильно ударившись рукой обо что-то, заорал, покатился по дороге и, наконец, замер, прижавшись спиной к асфальту. Поскуливая от боли, Алекс чуть приподнялся. Да, любимая кожаная куртка приказала долго жить, левый локоть и предплечье горели острой болью, тупо отдававшейся по руке и уходившей в рёбра, но, в принципе, всё было не так уже и страшно. Он был жив, местами даже цел, испуган и переисполнен желания бежать отсюда как можно дальше. Ещё сидя на асфальте, его взгляд выхватил, как мобиль проехал чуть дальше, затем резко затормозил, двери открылись, и из них выскочил Кащей, а за ним и Антоха. Александр не стал дожидаться, что произойдёт дальше — он пружиной вскочил на ноги, перемахнул через дорожное ограждение и стремглав помчался по насыпи вниз.

Так он ещё никогда не бегал! Скатившись, Алекс выскочил на твёрдую почву и полетел сквозь траву, постепенно становившуюся все гуще и выше. Да и земля оказалась не ахти какая, в ней встречались какие-то борозды, ямы, кучи земли. «Как по минному полю бегу», — подумалось ему. Он обернулся — за ним мчались Кащей и Антоха. Тяпа, по всей видимости, встряпался в стекло и теперь нехорошо себя чувствовал, поэтому его не было видно. Здоровенный Антоха заметно отставал, тогда как поджарый Кащей быстро догонял убегающего. Расстояние снижалось с каждой минутой, гликоген в мышцах — тоже. Дыхание стало неровным, появилась одышка — долгие годы без спортзала давали о себе знать. Связанными спереди руками, Алекс мог лишь раздвигать высоченную траву, выставив их на манер тарана у корабля. Кащею приходилось легче — он бежал след в след по проторенной до него тропе, а вот Алекс нет-нет, да снижал скорость, боясь провалиться в какую-нибудь яму. И точно, как накаркал!

Прямо перед ним разинула рот огромная дыра в земле, метра в два в ширину и пять-шесть в длину. Беглец замер на краю, разбегаться не было времени, и он помчался вокруг неё, прилично сократив расстояние между собой и погоней. Оббежав яму, Алекс повернул голову и увидел, как Кащей разгоняется и прыгает. Сил уже не было, левая рука нестерпимо горела, лёгкие — тоже, через несколько секунд все должно было закончиться. На последнем дыхании Алекс поднажал, понимая, что этого хватит лишь на долю минуты. И он бежал. Бежал. Бежал. Секунды таяли… но его так никто и не догнал. Раздумывать о причинах не было времени.

Только добравшись до подножия возвышенности, он позволил себе на секунду обернуться назад. Из-за густой травы погони не было видно. Он снова бросился вперёд, где возвышалась громада холма. И нужно принимать решение — либо двигаться налево по такой же местности, либо забираться наверх, в лес. Алекс выбрал второй вариант. Сверху и видно лучше. Хотя тяжелей. Наверх, сука, не то, что вниз. Вообще. Не то. Уф-ф. Алекс был весь мокрый от пота, пылало лицо, ноги затвердели камнями, грудь ходила ходуном, рука просто невозможно тукала. И тукала, и тукала, и тукала. «Это перелом, мать его», — вдруг понял он.

Обернувшись с середины холма, Алекс увидел Антоху и Кащея, ковылявших вместе. Белая с красными следами крови спортивная куртка Кащея стала ещё и чёрной от жирной грязи. Антоха переваливался с ноги на ногу, неся своё здоровенное тело. Он показал пальцем на Александра, Алекс сматерился и припустил дальше наверх, превозмогая всё на свете. Добежав до вершины, он понял, что стоит наверху самого первого холма, а за ним их целая гряда, один другого выше. Он заметил, что следующий холм справа вверху оброс густым непроходимым ельником, и припустил в ту сторону.

Спуск вниз дался ему полегче, хотя лес становился более плотным, и начали попадаться поваленные деревья. Почва стала жиже, в нос полезла москитня. Каждый шаг давался с трудом, земля липла к обуви, в одном месте даже пришлось на пару секунд остановиться, чтобы вытащить ногу из жидкой трясины. Силы покидали, пот катился градом, лёгкие разрывало от горячего неровного дыхания. «З-з-сдавайся, з-з-сдавайся», — жужжало в ушах комарьё, колени предательски дрожали, страх проникал в каждую мысль, но он бежал, бежал и бежал.

А через пару десятков шагов земля стала твёрже, заболоченный участок кончился, и начался очередной, дьявольски сложный подъем. Вся кусачая нечисть моментально сгинула, но путь наверх стал настолько трудным, что вскоре он просто побрёл в изнеможении. Крики догоняющих были слышны позади, но они тоже без сил еле плелись за ним следом. Шли медленно, но неуклонно. В голове стучала кровь, — там-там-там, — в повреждённой руке вторило, — тум-тум-тум. Шаг за шагом, шаг за шагом. Дыхание вырывалось с хрипом, который невозможно было заглушить. Силы были на пределе.

Еле добравшись до вершины холма, он некоторое время трусил по плоской поверхности, а затем начал крутой спуск вниз. Лес тут был гуще и хуже, прямо перед ним раскорячились здоровенные, выдранные с корнем, стволы вековых сосен. Тут в голове у Алекса словно раздался щелчок, он почувствовал энергию второго дыхания и, что есть мочи, припустил вперёд с новыми силами.

В быстром темпе он буквально пролетел метров двадцать по ломкой весенней траве, потом вернулся по своим следам назад, стремглав залез на упавшее дерево, добежал до его вывороченного из земли корня метров четырёх в диаметре и перепрыгнул через него. Закрывшись им, как ширмой, от преследователей, Алекс нырнул в густой ельник и на кончиках пальцев посеменил дальше. Травы тут не было, зато в изобилии рос мох, хорошо скрывавший звук его шагов. Пройдя так несколько сотен метров, он резко повернулся под углом в девяносто градусов и побежал в другом направлении. Звуки погони затихли позади. Дыхание стало приходить в норму, и он двигался лёгкой трусцой, постоянно оглядываясь назад. Никого.

Только через полчаса он обратил внимание на своё состояние. Рука сильно болела, боль была тупой, начинаясь от предплечья, она уходила вверх по руке. Когда его связывали, он немного раздвинул руки, увеличив между ними расстояние, и, наверное, вполне мог бы понемногу освободить их, но, увы. Левая распухла, и не давала возможности избавиться от пут. Каждое движение вызывало гримасу боли на его потном и грязном лице, поэтому превозмогая все, он бездумно шагал и шагал. Его мучил кашель, он еле сдерживался, чтобы не расхеркаться во всю мощь своих лёгких. Зверски чесались щеки, горела огнём разбитая губа.

Примерно через час передвижения по холмистому лесу, Алекс заметил, что порядком стемнело. Куда идти? Не зная ответа на этот вопрос, он двигался прямо. То спотыкаясь об торчащие кочки, то получая ветками по лицу. Усталость навалилась на плечи. Ноги еле передвигались. Алекс просто плёлся, падая, поднимаясь и снова падая. Вскоре лес начал меняться — густой хвойный бурелом с неровной землёй постепенно перешёл в полуголый лиственный лес. В городе-то южная зелень уже вовсю брызгала в глаза, а здесь берёзки только пустили почки и, местами, негусто распушились свежей листвой. Тут его взгляд выхватил то, чего здесь не должно было быть — старый деревянный столб с остатками проржавевших проводов.

Алекс заковылял к нему и, подойдя вплотную, прислонился и без сил повалился на колени. «Столб, столбушко», — прижался он к нему щекой и прикрыл глаза. — «Куда же мне идти, родненький, куда?», — спросил он у столба, и в глазах было выступили слезы отчаяния. Хорошо, что чувство юмора снова помогло. «Иди, куда шёл, а потом поверни направо», — ответил он сам себе, изобразив деревянный голос столба. Невесело усмехнувшись, Алекс глубоко вздохнул, поднялся на ноги и двинулся дальше.

Через сотню метров он неожиданно очутился на широкой грунтовой дороге, шедшей прямо посреди леса. Справа возвышался очередной холм, слева дорога вела в низину. Опять очутившись на перепутье — идти вниз или вверх, он снова отчего-то выбрал более тяжёлый вариант. Может, прислушался к совету столба. Солнце двигалось к закату, но в лесу ещё было неплохо видно, и, приближаясь к вершине холма, Алекс понял, что становится заметным.

Он отошёл с середины дороги на два шага в лес, и, скрытый густыми зарослями, побрёл вдоль неё. Уклон вверх стал почти вертикальным, градусов семьдесят, не иначе. Взбираться приходилось, неловко держась связанными руками за выступающие корни и наваленные там и сям камни, хотя рядом, посреди тропы, были выдолблены лестницы, стилизованные под камни. Чертыхаясь, беглец взбирался все выше и выше. Конечно, идти по лесу было гораздо сложнее, чем по дороге, но вскоре он понял, что не зря это сделал. Поднявшись на вершину, Алекс обернулся и увидел свет фар в низине. Были заметны чьи-то фигуры и мобиль. Кто это, враги или просто туристы? Рискнуть или нет? Страх взял верх над другими чувствами и, повернувшись спиной к светящимся фонарям, он поковылял дальше.

Через некоторое время лес погрузился в полумрак. Немного спасала луна, да и то она иногда скрывалась за тучами. Слуховая и зрительная система напряглись, на периферии сетчатки обострилось палочковое зрение. Глаз перестал распознавать цвета, острота зрения упала, зато светочувствительность выросла в десятки раз. Даже тусклого лунного света, разливающегося вдоль дороги хоть немного, но хватало. Одно зрение для света, а другое — для темноты. Так решила эволюция.

Он передвигался в полшага от дороги, в тени раскидистых деревьев. Мрак сгущался. Вдруг где-то слева, в лесу, заухала сова. Алекс пригнулся, напрягся и в панике выставил перед собой связанные руки. Сердце бешено забилось, ноги стали ватными. Он замер, боясь сделать хоть шаг. Но больше не было слышно ни звука. И он принялся глубоко дышать и успокаивать себя:

— Так, это всего лишь птица. Алекс, это птица, что ты как баба?! Нечего бояться. Бояться нечего, тебе говорят. В лесу водятся звери, некоторые из них не спят по ночам. Да ведь? Так и должно быть, Алекс, так и должно быть. Не ссы. Успокойся, успокойся, старина. Это сова или ещё какая-то птица. Всего лишь птица. Тебе нужно успокоиться и отвлечься. Лучше подумай о другом. О чём о другом? Ну, не знаю, например, кто эти люди и почему они к тебе пристали. Собери мозги в кучу и прикинь. Думай голова, думай. Попробуем начать сначала. Итак, кто эти уроды? Откуда они взялись на мою голову? Они определённо не из нашего кампуса, и не из Лаконии, и не из Аргона, не местные, короче говоря. Никогда раньше их не видел. Но они знают, кто я! Длинный сказал такую фразу, мол, я не доктор, как ты. Значит, они в курсе, кто я такой. А ещё Кащей сказал, что работает на Аттала, и это очень плохо. Очень, очень плохо.

Тут он представил, как его живого закапывают в землю, и страх снова охватил его целиком.

— Погоди, Алекс, не спеши. Они могли просто припугнуть Атталом, а сами… Да кто они, гамота их за ногу, такие? За что? Почему? Кому он, малака, так насолил? Может, по пьянке с кем-то разругался? Может… что? Что это за…? Что это за хрень?

Выглянувшая из-за туч луна вдруг осветила путь перед ним, и он почувствовал, как мурашки пробежали по спине, и волосы встали дыбом. Ужас, какого он не ощущал даже во время погони, захлестнул его разум, приковав к земле. Он не мог заставить себя сделать даже вдох, тело просто застыло. Так, должно быть, чувствовали себя древние люди, когда видели в двух шагах разъяренного хищника, но перед ним сейчас не было никого живого!

Прямо посреди густого леса, на большой поляне, возвышалась глухая стена высотой в пятиэтажный дом. Она имела зубчатые вершины, похожие на скальные, но это точна была стена — правда, без окон и дверных проёмов. Возможно, попади он сюда днём, он бы непременно бросился изучать это странное сооружение в глухом лесу. Но сейчас его уставший мозг был напряжён до предела, глаза плохо различали предметы, и образы, которые возникали в его голове, были преувеличено окрашены страхом, а события нынешнего вечера так расшатали его психику, что было достаточно чего-то подобного, чтобы у Алекса от ужаса подкосились колени. Он поплыл вниз и как сквозь сон почувствовал, что рухнул на землю, прикоснувшись спиной к дереву. Неловко навалившись на него, Алекс отключился.

*

Проснулся он часа через четыре, от жуткого холода. Несмотря на то, что было уже начало апреля, земля ещё недостаточно прогрелась. Его трясло, ныли почки, зуб на зуб не попадал, тело было словно набито песком и ватой. Алекс не сразу смог подняться на ноги, сначала он просто повалился на бок и только после пяти минут борьбы с самим собой встал сперва на колени, а уже потом, опираясь на берёзку, попытался выпрямиться. На это тоже ушло время. Сказать, что ему было хреново, значило ничего не сказать.

Почему-то он сравнил себя с заржавевшим Жестяным Дровосеком, которого Дороти, кстати, нашла именно в лесу. После вчерашнего забега ноги превратились в два бетонных столба. Руки, до сих пор замотанные широким двухцветным тросом для буксировки мобилей, онемели и посинели от холода. Левая рука была в полтора раза толще правой, тупо ныла и на каждое прикосновение посылала сигналы острой, режущей боли. До сих пор болела шея в том месте, куда здоровяк Антоха воткнул электрошокер. Ребра стонали. Дико хотелось пить, спать и жить.

Вспомнив о страшной стене в лесу, Александр обернулся назад. Она никуда не исчезла, но в предрассветной мгле уже не выглядела так пугающе, как вчера. Действительно, над лесом возвышалась огромная вертикальная стена, метров сто в длину. Алекс обошёл её, но сзади она выглядела уже как обычная покатая скала, с разбросанными там и сям огромными валунами. Они лежали друг на друге, создавая впечатление каменной кладки. Что это, творение человека или природы? И та, и другая версия выглядели правдоподобно. Спереди, там, где камни были плоскими, и как бы подогнанными друг к другу, это сооружение, действительно, выглядело неприступной стеной, построенной людьми, а с тыла можно было подняться по склону почти до самого верха даже со связанными руками, как по обычному холму.

Присев несколько раз, чтобы разогреть ноги, Алекс пошёл на приступ твердыни. Получилось это не сразу. Тело отказывалось двигаться, а вместо сосредоточенности на том, куда лучше ступать, в голове реверсом крутилась дворовая присказка: «Лучше нету красоты, чем пописать с высоты». Чуть не поскользнувшись на огромном полукруглом валуне, покрытом утренней влагой, Алекс наконец смог подняться на самую высокую точку, на которую можно было забраться в его положении. Будь у него развязаны руки, он бы мог залезть и повыше, но увы, не в этот раз.

Хотя и с этого места он мог рассмотреть, что справа, примерно в километре, пролегала широкая просека. В предрассветной тьме было сложно разобрать точно, но вроде бы там тянулась высоковольтная линия. Как река впадает в океан, так и линия электропередач должна была привести его к цивилизации. И Александр с облегчением вздохнул. Он приметил, что солнце брезжило по левую руку. Это значит, что у него есть ориентир и ему уже не сбиться с проложенного курса. Старясь держать свет слева от себя, он заковылял строго на юг. Казалось бы, вскоре все должно было закончиться, но не тут-то было.

Углубившись в лес метров на сто, он услышал громкий треск сучьев. Алекс остановился. Сначала было не так страшно, как накануне ночью, но он почувствовал, что засосало под ложечкой. Надпочечники в очередной раз за последние часы выбросили в кровь порцию адреналина, содержание глюкозы резко выросло, и Алекс почувствовал прилив сил. Сердце забилось чаще, дыхание стало быстрее, мышцы переполнились глюкозой и кислородом, он снова вошёл в состояние «борись или беги». Но окончательное решение ещё не было принято.

И тут он услышал звук — глубокий, хриплый, низкий рёв. «Медведь», — пронеслось в голове у Алека, и он мгновенно ощутил, как в его организме просыпается ещё одна реакция на страх: синдром раздражённого кишечника, как учили их в ликее, или попросту «медвежья болезнь». Может быть, это был какой-то другой зверь, лось, например, но Александр представил себе голодного, злого медведя с облезлой шкурой, и коварный гормон панкреозимин начал вмешиваться в работу кишечного тракта. Воздух испортился моментально, хорошо хоть, что он стоял с подветренной стороны, иначе мишка бы его точно учуял.

А может и учуял, потому что треск повторился, и на этот раз, как показалось Алеку, намного ближе. Не раздумывая, он выбрал вторую из двух возможностей, предлагаемых мозгом. Ни о каком «борись» речи уже не шло, только «беги», причём очень и очень быстро. Круто развернувшись и даже не подумав о том, что медведь легко может его догнать, Александр припустил со всей дури туда, куда глаза глядели. Куда только тяжесть в ногах делась?

Да никуда она не исчезла, оказывается, потому что через полкилометра запал кончился, с каждым шагом бежать становилось все труднее, но он, выдыхаясь всё больше, делал это до тех пор, пока, запнувшись за ветку, не рухнул на прошлогоднюю листву. И замер.

Мир вокруг него погрузился в тишину, прерываемую лишь сольной трелью какой-то ранней птахи. Беззвучно матерясь, Алек перевернулся с больной руки на спину, закрыл глаза и напряжённо вслушался предрассветный лес. Сил, чтобы встать, уже не было, оставалось только одно — лежать и слушать. Если медведь погнался за ним, то Алек пожелал бы только одного, чтобы все закончилось как можно скорее. Смерть? Пусть! Невозможно уже было выносить этот постоянный страх, преодолевать усталость, терпеть боль. Лучше умереть, провалиться в неизведанную яму вечного сна, чем снова и снова побеждать и проигрывать в этой безумной схватке с собственным организмом. Так думал он, готовясь к смерти или увечью.

Но ничего не происходило — и он просто лежал. Никто не гнался за ним, ни одна живая душа не хотела его сожрать и выплюнуть. Чуть погодя, кряхтя, Алекс еле встал на ноги, повернулся левым боком к солнечному свету и медленно побрёл сквозь пробуждающийся весенний лес. Все вокруг щебетало и радовалось весне, вокруг потного лица жужжала мошкара, из-под ног выскочил какой-то маленький зверёк, но Александр даже не обратил на него внимания. Его мысли напоминали бутерброд с жевательной резинкой вместо масла — вроде бы жуёшь что-то съедобное, но пережевать не можешь. Он устал так, как никогда до этого.

Через некоторое время Алекс вышел на просеку. Посмотрел налево. Потом направо. А куда идти-то? Где цивилизация? «Ай, будь что будет», — подумал он и побрёл на запад. Это уже потом, позже, он открыл карту местности и узнал, что, если бы он направился в обратном направлении, то вскоре вышел бы к старой, но ещё использующейся железной дороге с небольшой станцией. А так впереди его ждало почти двадцать пять километров до ближайшего союзного городка. Правда до него Александр так и не дошёл.

*

Солнце твердо встало над горизонтом и стало припекать спину, да так сердито, что пот покатился в три ручья. Снять чёрную кожаную куртку не было никакой возможности, это было понятно даже ежу, что преспокойно перебежал ему дорогу. Сломанная рука… про неё лучше вообще не стоит ничего рассказывать. Если бы Алексу предложили сейчас её ампутировать, чтобы больше не терпеть тупое тукающее нытье, иногда перемежающееся с острыми ударами, переносящими резь из области запястья куда-то под ребра, то он, наверное, серьёзно бы задумался над этим вопросом. Потому что боль не затихала ни на минуту. Связанные руки можно было либо держать поднятыми к плечу, либо выставлять их перед собой. И так, и так было больно и неудобно. Горло настолько пересохло, что даже глотательные движение вызывали ощущение, словно по глотке водили наждачной бумагой. Язык превратился в сухой пенёк. Дико хотелось жрать. Но это была меньшая из бед, поэтому он старался не обращать внимания на чувство голода. Хотя с каждым часом это получалось все хуже. Хорошо, что ещё не было позывов в туалет — видимо, вся влага при погоне вышла.

Александр брёл по лесу вдоль просеки. Идти под палящим солнцем он уже не мог, а в лесу от зноя хоть немного спасали ещё редкие кроны деревьев. Он углубился чуть дальше в лес, потому что растительность там была гуще. Именно этого его и спасло.

Потому что внезапно он почувствовал лёгкий запах дыма. Не пожара или костра, а именно печного дыма. Алекс вздрогнул, принюхался и стал медленно передвигаться на запах, старясь не потерять этот еле ощутимый дух жизни. Казалось, что он весь обратился в один большой обонятельный рецептор, пытающийся не потерять след молекул сгоревшего дерева в густом коктейле лесных ароматов.

Вскоре он вышел на еле заметну тропинку, которая и привела его к добротной одноэтажной деревянной избе с высокой двухскатной крышей. Широкие бревна ещё не успели потемнеть, хотя и свежесрубленным дом тоже не казался. Над ним вился еле заметный дымок. Вокруг не было ни души.

Стараясь справиться с волнением, Александр поднялся по низкому крыльцу и постучал ногой в дверь. Никто не отозвался. Тогда он попытался толкнуть её плечом, но, кроме резкой боли в руке, тоже ничего не добился. Спустившись, Алекс обошёл дом вокруг. Два окна, занавешенных плотной тканью, поленница берёзовых дров в нескольких метрах, деревянный сарай, колода для колки дров — вот, пожалуй, и все, что смог заприметить его уставший мозг.

— Эй, есть тут кто-нибудь? — крикнул он несколько раз, но ответа, увы, так и не получил. Тогда он доковылял до двери, ссутулился, облокотился на неё спиной, сполз вниз на деревянный пол, прикрыл веки и исчез в забытьи.

**

Александр захлебнулся от тошнотворного запаха жареного лука, спирта и открыл глаза. Он лежал на широкой скамье у стены, под головой топорщилась перьями жестковатая подушка, а сверху на нем пахла коровой короткая шубейка. Его руки были развязаны, на левой была надета длинная, до локтя, прозрачная перчатка с отрезанными пальцами. Алекс узнал — это был фиксогель, которым лечили переломы. Его намазывали в несколько слоёв и за несколько часов он затвердевал снаружи до состояния камня. Фиксогель практически не был заметен и лечил переломы за две недели. Правый рукав был завернут до локтя, в сгибе, где пригрелась пахнущая спиртом ватка, немного жгло, как от укола. Пить не хотелось. Кто и когда успел о нем позаботиться, он не знал.

Рядом что-то шоркало и трещало, как будто водили лопаткой по раскалённой сковороде. Он поднял голову и заметил седого мужчину в коричневом свитере и синих джинсах. Тот склонился над дымящей плитой и, по всей видимости, был причиной лукового духа.

Приподнявшись на лавке, Алек скинул с себя полушубок и выдохнул. Голова после сна пока плохо соображала, но чувство благодарности к этому человеку уже переполняло его. Он оглянулся по сторонам и сипло выдавил пересохшим горлом то единственное, что можно было в этой ситуации: «Здравствуйте!».

— Очухался, скиталец? — сразу обернулся старик. Его узкое лицо с морщинами вокруг глаз обрамляла небольшая седоватая бородка, которой он дёрнул:

— Ты кого в таку глухомань в одной обутке забрался?

Александр непонимающе вытянул вперёд голову и поморгал глазами. Старик показал взглядом на ноги Алекса и тот обнаружил, что на нем всего один ботинок. Где потерял второй, он не помнил.

— Где я? — вместо ответа посмотрел он осоловевшими глазами на старика.

— В лесу, вместе с лосями и парой медведёв, — так же нейтрально ответил старик, заметно окая. — Ясно? А теперича моя череда спрашивать. — Он отложил лопатку для жарки, снял фартук с каким-то гербом, вплотную подошёл к парню и скрестил руки на груди. — Ты кто такён бушь, паря?

— Я… Меня зовут Александр Церебраун, я из Ахеи, из Мессены, если быть точнее.

— Неблизко дело, — недоверчиво покачал головой старик. — А как в наши пикули забрёл?

— Да, так вышло…, — развёл руками Алекс, глядя снизу-вверх. Боль пронеслась по сломанной руке, но уже гораздо терпимее.

— А кого вышло то? — с любопытством отозвался старик.

— Да я и сам не знаю, — честно ответил Александр. — Подошли люди, избили, потащили в мобиль, повезли куда-то.

— А что за люди таки, мил человек? — прищурился старый.

— Не знаю я их, ни разу в жизни не видел! Может, из других кампусов, но не из нашего, точно. Знаю только, что одного зовут Тяпа.

Старик наморщил лоб и дважды отрицательно помотал головой.

— А второго звали Кащей, тоже помню, — добавил Александр.

— Как, звали? Кащей? — недоверчиво переспросил старик.

— Ага, Кащей! — кивнул скиталец. — Ну и имечко у него.

— Ты прям, как в сказке побывал, — усмехнулся дед.

— Только вот ничего сказочного я не заметил.

— Бабы-Яги там, случаем, не пробегало?

— Не, никакой бабы с ними не было.

— Да, с кем только не пересечёшься на своём пути, — непонятно протянул старый. — На кой ты им нужен то был, мил человек? Не так же просто тебя в мобилку запихали. Ась? Или темнишь ты?

Алекса захлестнула волна злости, он приложил правую руку к груди и заговорил, постукивая ей и постепенно повышая громкость со скоростью.

— Да не знаю я, дед! Я обычный магистр медицины, работаю в ликее, преподаю, иногда делаю операции. Вернее, ассистирую. Ясно? С чужими бабами не встречаюсь, если ты об этом! Даже не дрался уже лет пять! Я вообще ни к чему такому не причастен! Что тебе ещё сказать?! — его голос задрожал и чуть не сорвался на крик.

— Слышь чё, ты это, угомонись, паря! — выставил ладонь старик и окинул острым взглядом. — Кого возбухаешь то, как дикошарый, язви тя в душу?! Чё те, бес в задницу влез? Ты сам лучше мозгой пошеруди — я тут месяцами один живу, со мной токмо ружьишко для острастки, да топор, да нож, да матушка природа. Вот с ней я всё время и балакаю. А человечьего-то обчения, почитай, и нету. И тут ты в одной чуне у моего порога нарисовался. Весь в ремках, изволоханый, культяпка поломата* (оборванный, грязный и сломана рука). Я тебя в дом затащил, руку починил, гидрогелью сквозь зубы впульнул, укол вона поставил. А ты ещё на меня же хайло и разевашь, и хабалишь ишшо! В моём же доме! Совесть-то есть у тебя? — Старик серьёзно посмотрел ему прямо в душу, и Александр ясно осознал, что зря сорвался.

— Прости меня, дед, это нервы, — извиняющим тоном произнёс он, пытаясь объясниться. — Ты пойми. Я вчера пошёл к подруге своей, у неё день рождения был. И тут эти налетают, шокером шарахнули, я только в мобиле и очнулся. Считай, на полном ходу из неё выскочил, руку вон поломал, потом почти сутки по лесу от них убегал. Нервы стали ни к чёрту за последний день. Причём, я ж ни в чём таком не виноват! Дед, ты…

— Погоди-ка, картошка-то! — всплеснул старик руками и побежал к плите. — Бушь картоху с луком? Голодный, поди.

— Пока не могу сказать, — отозвался Александр, чувствуя одновременно дикий голод и брезгливость к жареному луку. — А тебя как зовут, дед? Давай хоть познакомимся.

Старик молча пошебуршил в сковороде, потом, не торопясь, снова подошёл к Алексу и поглядел из-под бровей так, что тот поднялся под его острым взглядом. Старый протянул руку и, глядя в глаза, веско сказал:

— Зовут меня, мил человек, Ринат Мансурович. И лучше всего называть меня на вы, потому как старше я тебя годов на сорок, не мене. Не надо дед Ринат — не люблю фамильярностев, да и какой я тебе дед? Зови меня Ринат Мансурович, а фамилия моя тебе без надобностев. Понял? — с ударением на последний слог спросил старый. Это было сказано так веско и так строго, что Алекс без внутренних возражений принял эти условия.

— Все понятно, Ринат Мансурович. Извиняйте, если что не так говорил, ещё не отошёл я. Голова гудит. А меня зовут Александр, — второй раз представился он, сжимая крепкую руку старика. — Можно тоже без фамилии, у меня её хрен выговоришь.

— Да ты хохотач, — усмехнулся и оборвал рукопожатие Ринат Мансурович, направившись к плите. — Ну что, Шуран, можа, всё жа перекусишь?

— Шуран? — переспросил Алекс. — Что это за имя?

— А ты не знашь что ли? У нас Александров завсегда Шуранами называли. Нормально слово, безо всякой подвохи, если что. Но, если не по нраву, то могу и по-другому.

— Не-не. Просто никогда такого не слышал раньше, — вежливо улыбнулся Шуран. — Мама звала меня Алекос, а все остальные называют просто — Алекс или Алек.

— У вас русских в полисе нет что ли? — Приподнял бровь Ринат Мансурович.

— Есть, конечно, но мало и в основном они в других филах живут. У нас в Асклепионской филе больше греков, чуть меньше турок и киприотов. Болгары, румыны, итальянцев большая диаспора, французы, египтяне есть, башкир ещё огромная семья, казахи, — как школьник перед учителем старательно вспоминал он. — Все хорошо говорят на двух языках, конфликтов нет…

— Лады. — Ринат Мансурович снова вернулся к плите и продолжил спокойным тоном учителя. — Слухай сюда тогда, мил человек, Алекс — это неверно. Алекс, по-нашему Алексей — означает «защитник», Андрос или Андрей — мужчина, али человек. То ись, имя Александрос или Александр можно перебрить как защитник людской. Это более крепкое имя, чем просто Алекс, понял? — опять с ударением на втором слоге вымолвил Ринат Мансурович. — Короче, Шуран, гуси в гусли, бушь картоху с луком, или, может, пельменьи тебе отварить, заточишь?

— О, пельмени это самое то! — обрадовался молодой человек смене темы и появлению более вкусного блюда в меню.

— Давай, сварганю тобе пельменьев. Так, и ещё…, — старик критически глянул на одежду Шурана, — тебе бы перерядиться, мил человек. — Ринат Мансурович направился к старому комоду, пошерудил в нем и кинул Александру тёплую кофту, да старые, но чистые джинсы. — Сымай пока манатки, вот тебе моя одёжка, чистая, поглаженная. А то твоей теперича только полы подтирать. Надеть-то смогёшь?

Получив утвердительный ответ, и ещё раз взглянув на измождённое лицо путника, старик вздохнул:

— Слышь-ко, горемычный, у меня водочка есть, говорят, от нервы помогат? Бушь?

— Да, давайте, Ринат Мансурович немного, граммов пятьдесят. Не откажусь, — разлился в улыбке счастливый Санёк, благодарно переодеваясь.

— Да хоть сто писят, — легко отозвался Ринат Мансурович.

— А вы то хоть будете? — спохватился Шуран.

— За компанию тожа можа, тяпну рюмочку. Давай, переряжайся и айда ись* (переодевайся и иди кушать).

*

Через час, выпив больше полбутылки на двоих и изрядно опьянев, Шуран выкладывал старику все свои приключения. Рассказал про то, как его пытались заманить хитростью, о том, как он нос сломал длинному, как вылетел на полном ходу из мобиля и потом бежал по лесу. Шёпотом поведал ему и про Аттала, который закапывает живых людей в землю. Чувствуя прилив доверия к старому человеку, спасшему его, он делился всеми мыслями, тревогой, страхом, неуверенностью, сопровождавшим его по дороге, постепенно облегчая свою душу. Ринат Мансурович внимательно слушал рассказ, цокая и качая головой. В конце истории он глубоко вздохнул и произнёс:

— Вот ты хапнул горя, мил человек. Так за что, гришь* (говоришь), они тебя?

— Да ни за что, в том то и дело! Я в ликее преподаю, иногда на конференциях выступаю, — весомо, с гордостью добавил Шуран заплетающимся языком. — Ничего не крал, не убивал, ни в каких разборках не участвал, — не смог выговорить он и старательно повторил, — не участво-вал. Сколько думал, так ни к чему и не пришёл, — подвёл он итог. — Хрен его разберёт, что этим сукам от меня понадобилось. Вы же мне верите? — вдруг спросил он и посмотрел пьяными глазами на Рината Мансуровича.

Тот ответил не сразу.

— Очень, Шуран, странна история. Верю аль не верю, это токмо время скажет.

Воцарилось неловкое молчание, прерываемое швырканьем чая — Ринат Мансурович запарил какую-то лесную травку. Обиженный Шуран в тишине доел последний пельмень и дрогнувшим голосом решился на вопрос, который его давно интересовал:

— Скажите, Ринат Мансурович, а вы меня сможете вывести из леса, а? Мне домой нужно, в Мессену. Мне на работу завтра, или послезавтра — я что-то уже запутался в днях.

— Ты, того, не спеши особо, — поставил старик чашку на стол. — Вывести то я тебя выведу, но токмо не прям щас. Пусть твоё барахлишко сначала, как следоват, высохнет, я печку на ночь растоплю. Отойти тебе надо, силов набраться, а то ты вона как ухайдакался. Сегодня ещё у меня перекантуешься, а завтра в вечёр дома бушь, а то ужо темнёхонько, куды на ночь глядя? Под балдой то!* (Выпивший то!) Да и я с тобою вместе! На завтрась давай? Договор?

— Договор, — с облегчением вздохнул Алекс, сам не желая снова лезть в сгущающиеся сумерки.

Ринат Мансурович допил чай, поставил чашку в блюдце, немного помолчал, и, глядя в осоловевшие глаза Шурана, опёрся на руки, серьёзно спросил:

— Расскажи хоть о себе, мил человек? Интересно тебя послухать, чем живёшь, кого робишь?

— Так я, Ринат Мансурович, говорил же, работаю в ликее, магистр, ассистент хирурга. Преподаю студентам общую теорию нейрологии. Иногда сам профессор Гавриловский приезжает из Аквилеи, читает свежие примеры практики. Операции несложные проводим, но тоже редко. Гавриловский известный учёный, но у нас бывает нечасто. Все же самое современное оборудование в Аквилее, ну, и он, соответственно тоже там. А я тут, пытаюсь научить два десятка оболтусов, ассистирую при операциях, мышек недавно вот купили-скинулись, теперь хоть опыты немного проводим. Денег ни на что не хватает, наука то у нас союзная, не полисная. А они в свои центры вкладывают денежки, а наши по остаточному принципу, значит…

— Эт ясно-понятно, денег всем всегда не хватат, кончай жалиться, — махнул рукой Ринат Мансурович, — я про другое грю, ты то сам куды движешься, ты мне так и не прояснил?

— Да как не ответил-то? Ассистент хирурга, магистр нейрологии…, — непонимающе промямлил Алек.

— Я тебя про иное пытаю, — отрубил Ринат Мансурович, — куды идёшь-то ты?

— Никуда не иду, — помотал головой парень. — Вы в каком смысле спрашиваете?

— Никого не понимашь ты, что за человек?! Таку просту вещицу смикитить не могёшь? Куда тебе ещё проще объяснить? — развёл руками старик и нашёлся. — Смотри, Шуран, пример, пошёл ты в булошну что-то купить. Потопал по дороге прямо, потом повернул вправо…

— У нас налево.

— Я вообще грю* (говорю), в принципе. Завернул оглобли, сунулся в магаз, прошёл мимо, значит, кассы к полке, положил в котомку, допустим, буханку, молоко и кольбасу, вышел, встретил шапошного знакомца, пожал ему пятюню и потыкал обратно. Дома налил молочишка, сделал бутик, положил кольбасу на язык и съел. Если покумекать мозгой, то ты знал — для чего и куды тобе следоват идти. То ись, чтоб скушать бутик с молоком, ты смикитил план и провернулся, зацепив по пути случайку. А вот если всё то же само, но только в размахе всей жизни? Я тебя об том и мурыжу — ты куды идёшь-то?

Выпивший Шуран ничего не понимал. Вот, правда, вопрос стрика показался ему белибердой. Какой магаз? Какая кольбаса? Но спрашивать это было неудобно.

— А что за случайность вы имели в виду, Ринат Мансурович? — пожевав губы, ответил он вопросом на вопрос. Старик хмыкнул.

— Да ты ловкий тип, мил человек, будь то шамела — я тебе вопрос, а ты мне обратку. Ну да ладно, давай я ишчо раз втолкую, раз ты такой дубоватый. Идя по дороге в магаз, то твердо знашь, куда и зачем шлёпаш. А теперь прикинь к носу, что ты вышел с дому и не шаришь, куды шагать. Куды в таком случае ты придёшь? Не понятно ведь?

— Точно! Совсем нет.

— И для чего ты идёшь?

— Для чего? Тоже не ясно.

— Ты вот нынче где бродил?

— В лесу. Всю ночь, и весь день.

— Куды ты, Шуран, шёл в том лесу?

— Непонятно. Хотя нет, потом придумал.

— Вот, а пока не знаешь, никуда не придёшь.

— Я потом вдоль линии высоковольтной двинул.

— Сызнова тебе толкую — когда не знашь, куды идти — не знамо, куда и придёшь. Верней всего — никуда. Тут уж как свезёт. Вот тогда в твою жизнь и проходят случайки. Когда хороши, а когда и не шибко. Понял? А теперь ответь на вопрос — куда ты идёшь? Да не мне, а себе! И не спеши с ответом.

*

Старик встал и начал убирать со стола. Шуран морщил лоб. Он вроде бы что-то понял, но весьма смутно. И, чтобы побороть это неприятное чувство, решил сменить тему.

— Ринат Мансурович, а вы лесник тут?

— Кого? — прищурился хозяин дома, и тут же утвердительно кивнул. — Да, что-то навроде лесника.

— А чем тут занимаетесь? Скучно же всё время одному, — покрутил Алекс ложкой.

— Кому скучно, кому нет. — Поставил Ринат Мансурович тарелки в раковину. — Книгу пишу.

— О! — удивился Шуран. — А про что книга будет?

— Про спрос. Кто спросит, тому в нос, — добродушно рассмеялся старик. — Так. Историческа книга.

— Интересно, должно быть. А у меня с историей как-то не срослось ещё со схолы. Учителем был математик, он предмет плохо знал и преподавал его, естественно, тоже плохо.

— Понятно всё с тобой, — подавил смешок Ринат Мансурович. — А после схолы книги-то не разрешают у вас отоваривать?

— Сказать честно?! — словно не слыша вопрос, продолжил Алек. — Этот математик — он историю не любил, и нас не научил любить. Я, сейчас уже как преподаватель, так могу сказать — главное, это заинтересовать человека и тогда он сам будет задавать вопросы. Успевай только отвечать. А в противном случае получится, как у меня. Нет, ну, то есть я знаю историю, но очень поверхностно. Без любви.

— Жалко малёха, — старик налил Шурану большую кружку пахучего травяного чая и снова сел за стол, — ведь история, как наука — это кладезь человеческих премудростев, да ещё и весьма отличных от обычной жизни трафаретной. Вот, был случай, к примеру. Хошь, расскажу? Всего малюсеньку строчку он занимат во всемирной истории, а какой знатный! Хошь?

— Ага, — заинтересованно кивнул Шуран и отхлебнул чаёк.

— Слухай. — Ринат Мансурович поудобнее устроился и начал. — Однажды, две тыщи лет назад, ещё зелёный Юлий Цезарь плыл по Средиземному морю учиться премудростям. Годов двадцать ему было или где-то так. В Эгейском море их корабль догнали пираты. А он был из родовитой семьи, и потому они на месте не кончили, а запросили за его выкуп. Примерно вагон и маленьку тележка золота. А он им знашь кого ответил?

— Нет, — пьяненько покачал головой Алекс. — Сказал, что он бесценный?

— А он им и грит, мол, вы шибко с дэшку за меня запросили, мне перед людями будет зазорно. Вы, грит, увеличьте сумму в два или три раза, не помню ужо сейчас, и тогда будет ровно — полюбас! Пираты сперва аж обурели, а потом, покумекали и ерепениться не стали. Наоборот, отнеслись с почётом.

Я скажу тебе, Шуран, что в те лихи времена берег Эгейского моря был прибежищем басмачей всяких мастей. Островки, бухточки, заливчики — настоящие ебеня, попробуй отыщи иголку среди сена, где там злодеи скрываются? Вот в таких местах они и строили свои сарайки на песке — тепло, влажно, палку кинул, вот те и дупло, где ночевать. В такой дупле Цезарь и жил с ними почти месяц. Рыбалил, в карты играл, похлёбку ел, дурачился, баб тискал, в общем, стал своим среди чужих. Только они пираты, а Юлий — пленник, и этого, мил человек, он никогда не размыкал в голове. Не раз, выпив вина, говаривал, что когда калым заплатят и его отпустят, то он провернётся и всех их распнёт на крестах. Те только смеялись с этих слов.

Через како-то время привезли золото, довольны пираты раскланялись, и Цезарь отчалил домой. Только, когда он добрался до ближнего римского порта, то сразу нанял флот и отправился в обратку. Лиходеи морские, радуясь богатой плате, вина набузгались и гулеванили вовсю, а тут Юлий Цезарь с легионерами нарисовался. Всех повязали, конечно. Так он и деньги выкупные взад вернул и ишчо заработал, потому как награбленно пиратами себе прибарахлил, а их покарал на крестах, как и сулил. В Риме тогда всех бандюг распинали. Спартак, кстати, примерно в те же годы был тако же казнён.

Ринат Мансурович долил себе в кружку остатки чая из заварочника и внимательно посмотрел на Шурана.

— И вот всё то, про что я тебе шарманку кручу, занимат одну масеньку строчку в истории людской, — он показал кусочек мизинца. — Это всего лишь часть жизни одного человека, страница, которую ты не узришь даже в программе схолы, а зря! Потому как за следующим листом будут спрятаны строки ещё более лепые, чем те, про что я тебе только что поведал. Был бы умным, сказал бы, что это всего лишь прелюдия к деяниям человека, которые переломили весь античный мир. Но это ужо, как чешут языками, совсем друга эпопея.

— Да, классный рассказ. Я даже не знал такого, я вообще думал, что Цезарь — это салат, — Шуран устало поморгал пьяными глазами.

— Ага, а Наполеон — торт, — в шутку сплюнул Ринат Мансурович и замолчал. Но вскоре поднял указательный палец вверх и продолжил:

— Вообще история — она учит. И даже то, что я сейчас поведал, это повод для тебя пошевелить мозгой, покумекать для себя. Обмикить этот сказ про Цезаря к какому решению он тебя подведёт? Как думашь?

— Распять.

— Да хоть раз шесть. Кого распять то?

— А тех, кто меня схватил… Кончея этого, Тяпу. Козлы они. — Медленно проговорил Санёк. Его глаза уже слипались, видно, накопившаяся усталость ещё не полностью прошла. Он сам не заметил, как стал клевать носом и тогда Ринат Мансурович предложил ему двигать на боковую.

Он отдал парню свой добротный матрас, себе же подстелил несколько толстых половиков. И через несколько минут Шуран уже похрапывал на широкой скамье, но на этот раз раздевшись, на матрасе и под одеялом. Спал он так крепко, что не заметил, как Ринат Мансурович встал с кровати, протиснулся в небольшую комнатку за шторкой и дёрнул за верёвочку. Сверху бесшумно спустилась удобная лестница. Ринат Мансурович бросил острый взгляд на парня, а затем поднялся наверх, в мансарду. Лестница так же бесшумно поднялась за ним следом.

**

Утро прошло в молчании. Шуран не любил болтать по утрам, особенно с похмелья, и старик, по всей видимости, в этом был с ним схож. Облились холодной водой на улице, посмеялись над тем, как Алекс нелепо пытался сполоснуться, держа сломанную руку над собою, перекусили чаем с бутербродами. «Интересно, а где он берёт хлеб, масло и ветчину?» — закралась в голову мысль и растворилась в утреннем хаосе мыслей. Собирались они недолго. Гость еле натянул порядком изгвозданные, но целые и сухие штаны в клёш с разводами грязи. Ринат Мансурович подарил парню один из своих свитеров, коих у него было достаточно. Так и сказал: «Бери, тебе нужнее». Ещё ему достались резиновые сапоги старика, старые, но довольно крепкие. Сверху он надел свою изрядно порванную, но вполне ещё живую кожаную куртку. Разорванный рукав пришлось разрезать, потому что опухшая рука с намотанной на неё шиной не пролезала.

Вышли они засветло, часов в семь. Апрельский ветерок был свеж, даже холоден. По оврагам и овражкам бежали многочисленные ручейки, в низинах ещё кое-где дотаивал последний снег, а вокруг уже вовсю зеленел свежий уральский лес.

Шли споро. За спиной у старика болталось бадажок да ружьишко. «Медведи тут ходят. Два самца после спячки. Голодные, злые», — пояснил он, прихватив винтовку у выхода. Первое время топали все так же, молча. Потом Шуран не выдержал:

— Ринат Мансурович, простите, что интересуюсь, но все же, о чем книгу то пишите?

Старик долго молчал. Шуран уже подумал было, что зря спросил, ведь вчера на этот вопрос он так и не ответил. Но тут Ринат Мансурович произнёс:

— Про Потоп, мил человек.

— Про Великий Потоп?! — обрадовался и удивился парень. — Ой, это очень интересно. Про обе волны?

— Три, — перелез через поваленное дерево Ринат Мансурович.

— Что три? — перепрыгнул за ним следом Шуран.

— Я чаю, что их три, — он показал соответствующее количество пальцев.

— Ух ты, а я и не знал! Нас в схоле учили, что было две волны. После первой уровень океана поднялся на четыре метра, а после второй…

— Три метра восемьдесят девять сантиметров был первый подъем воды, который медленно тянулся цельных два года, — перебил его старик. Судя по довольному тону, Ринат Мансурович говорил на свою излюбленную тему. — А Втора волна схоронила половину люду земного; за четыре месяца беспросветного паводка вода поднялась почитай на тридцать пять за лишком метров, потом небольшой стопарь на пике, уханье вниз почти на два метра и теперешнее затухание. Считатся, что уже накрепко и надолго, но я в своей книге хочу донести, что нужно поджидать третью. И ныне мы, возможно, живём в переломный момент!

— Третью? Ничего себе! — не поверил Шуран, но вида не показал. — А можете, хотя бы в общих чертах, про что конкретно будете писать?

— Сперва о причинах, конечно. У меня, вишь ли, были знакомые геологи и климатологи, которы мне обстоятельно так обсказали, по полочкам. Один даже был в Антарктиде, когда всё полетело к ебене фене, прикинь к носу?! Он тогда жил на «Прогрессе», готовил новый поход в центер континента, на исследовательску станцию «Восток». Должны были какое-то озеро там особым образом прознавать. Так он еле спасся, чуть ли не за день до извержения вулкана на ближайшем самолёте свистанули на большу землю, сложно воспаление бронхов он там подхватил. Представляй, как свезло? Так что он мне много интересного трепалом раструбил. Жаль того, что я тогда не брал на карандаш, так что эту часть книги по памяти пришлося писать.

Они перешагнули через упавшее дерево.

— О последствиях отдельно большую главу вот недавно докончил. Самая, знашь, тяжкая часть, высадная, тоже много историй из первых рук. Товарищ мой по Индии кочевал, ох и назырился же он. Бангладеш когда под воду ушёл, там, почитай, сто мильонов человек зараз потонуло. Сто мильонов, отобрази мозгой?! Страна нищая, спасать некому. К океану было нельзя подойти, грит, на многие километры вонизма стояла от зачирвивевших тел. А в Китае? А в Германии! А в Бельгии с Голландией! А в Англии! А в Америке что творилось? Ты-то того не застал, а я хорошо помню. Весь мир тогда словно запаршивел — жратвы нет, жилья нет, ничего нет, все под воду ушло. Да и у нас чай не лучше было. Что Питер, что Ростов, что Новгород, что я уж про мелки города молчу. Питер-то ладно, там хоть успели людей, и даже музеи вывезти, ещё во время Первой волны. А в Ростове с Краснодаром? Утром были мильоны людей — вечером никого не стало. Тяжко писать об этом, мил человек, — старик глубоко вздохнул, и долгое время шёл молча.

— Ринат Мансурович, а о полисах наших?

— Конечно! А как? Я же сюда причапал в самом начале, исчо когда Аквилея только зачиналась!

— Ого! — вдруг удивился и даже восхитился Ринатом Мансуровичем Шуран. — Вы видели зарождение полисов, вы хотите сказать?

— Да, я и не такое видал. Я, мил человек, много интересного могу обсказать, много, — ухмыльнулся сам себе старик. — Об этом и пишу!

— Ого! Скажите, а о чём прямо сейчас? Простите за любопытство, если что, но это действительно интересно. Очень интересно! — у Шурана даже загорелись глаза.

— Нынче… нынче я перешёл к главе про «путинку», — после недолгого молчания ответил Ринат Мансурович. — Я ж неплохо ведаю, как она зачиналась. Корень, первые шаги, застройку и сам процесс, и большу политику. Вот про это всё! Как она тяжело проходила вначале, как спасла десятки мильонов людей, как стала главной рубловаркой Союза…

— Простите, что перебиваю, со всем уважением, но я, к своему стыду, даже не знаю этого, — даже приостановился Алекс, — мы как-то её в ликее не особенно изучали, у нас же сами знаете, усиленное изучение собственной истории. Историю России мы мало проходим, только начиная с Союза, с того периода, как на её территории появились первые полисы. Поэтому о «путинке», как вы её называете…

— А вы чего, не так, а иначе кличете? — удивился и даже обернулся назад старик.

— Нет, у нас она просто — Союзная трасса «Путь», — обошёл через колючий кустарник Шуран.

После очередного непродолжительного молчания Ринат Мансурович взвешенно высказал своё мнение:

— «Путь», конечно, хорошо название, но у нашего брата «путинка» в ходу.

— Ринат Мансурович, простите, а почему вы сказали, что «путинка» спасла десятки миллионов?

— Ну, так, а как, мил человек? Когда Первая волна хлестанула, «путинка» люду-то сколько вывезла? Мильоны. А во время Второй волны? Там самая населённая часть Китая под воду ушла, Крым вон за ночь островом стал. Робили без устатку в три смены, двадцать четыре часа в сутки. Вас что, этому не учат что ли?

— Нет, нас учат, что Союз пустил на свою землю переселенцев-потопчан, чтобы основать полисы, и добирались они сюда по «Пути». Вот и всё. Нет, я знаю, конечно, что ещё до Потопа власти придумали идею создать уникальный путепровод, соединяющий континент…

— Да не! — отмахнулся Ринат Мансурович. — Не так все было! Это нынче мелют, мол «путинка» возникла, как итог мудрой политики, ля-ля-два ноля… А тогда как срослось на самом деле? Просто в один прекрасный момент европейски и азиатски страны не стали покупать у России нефть. Забили в одну годину; а вскорости и на газ туда ж. Чья именно была задумка, нынче уже доподлинно не обскажешь, хоть я и силился. Можа и ничья, просто стало незачем; как-то так изобрелось, что почти весь мир за сколько-то годов перешел на новы ресурсы, а мы остались ни с чем и ни о чём.

В общем, за те годы хозяйство страны так согнулось, что не разогнуть. Бунты начались в стране, и в центре, и на юге, у нас машину губера камнями расшатали, слышал поди этот сказ, нет? Нет?! Обурели ваши учителя, и кого только в схолах ваших обучают, ежели вы таких пустяшных вещей не знаете? Я малой был, но помню, как у нас на Урале у владельца универмага хату сожгли за то, что цены на еду взвинтил. Сгорел вместе с семьёй, что ты? И никто не пожалел! Вот когда посыпалась вся шелуха по заграницам, тогда и вызрела окончательно национальна идея? Знашь, кака?

— Какая?

— Поскорее свалить из России — вот наша национальна идея. Я тебе так скажу, Шуран, страна была на волоске! В общем, мил человек, время было тяжкое, народу жилось плохо.

Рассказчик глубоко вздохнул и уже с другой интонацией продолжил.

— Как всегда, спасло нас чудо. Где-то в те времена, за несколько годов до потопа, китайцы закинули удочку о крупном проекте, мол, дайте нам возможность построить жэдэшку-ширококолейку* (ширококолейную железную дрогу) от Китая до Германии. Скорость тогда была не така, как ныне — всего пятьсот-шестьсот километров в час. Но реклама «От Пекина до Берлина за один день» везде вертелась.

Тут наши скумекали, что поток людской меж Западной Европой и Восточной Азией никак не привязан к ситуации стране. То ись можно было просто дать связать крупнейшие цивилизации планеты каналом сообщения и наживать на этом пузо. Главное, тогда не прошляпили и ухватили суть — чем больше торгового и пассажирского трафика потуда-посюда, тем больше возможностей. Чичас погляди сам — эко-туры в Сибири, рай на Фракийке, каналы Аквилеи, Горный Алтай; сплавы, походы, экотуризм, дневные остановки — прикинь сюда купеческо дело, прибавь перевозки грузов, пошлины за транзит — всё несёт благо и мир между культурами. Тогда, конечно, о таком даже и не мечтали.

Шуран внимательно внимал, а Ринат Мансурович пригладил бородку и, всплеснув рукой, довернул.

— Потом наши китайцам воткнули обратку. Грят им, мол, ладим дорогу обоюдно, расходуем общи мощи, но уважаемый Китай, как сотоварищ, будет только до Уральских гор, хотя и это, конечно, нехилая земля. Китайцы и так и сяк, но Россию все равно не объедешь — южнее тогда полный хаос, да и сейчас не лепей — и руками хлопнулись. Потом наши законтачились уже с немцами и продолжили ваять путь на пару от Урала аккурат до Берлина. Назвали это «Путь», народ сразу переиначил в «путинку», и по ней начали летать вагоны. Опыта да знаний набрались и там, и там. Этот был первый путь, шаришь что-то в этом? Нынче он зовётся «синяя линия» или «промка». Проходит по малолюдным землям, чтобы ничего не мешало высокой скорости…, да ты сам знашь это, кого я распинаюсь?

Короче гря, потом смекнули, что чисто для пассажиров можно заварганить отдельну белу ветку, узлы которой смыкались бы в больших городах с богатой историей и культурой, чобы рублы в провинцию нести. Упор сделали, ну вот как сейчас, на удобстве. Прикрутили хорошо, кликнули спецов со всего мира, затеяли отсев, и, в общем, вышло баско. Можа кое-где и вызывает напрёки, но, утки в дудки, всё нормально. Тебе как? Ну вот, мне тоже нравится. Семь лет петкались, но сделали сами и в другие страны тянуть пошли. Страна более-менее начала выбираться из задницы. Тогда ещё принялись было строить туристическу зелёну ветку, и тут навалилась хмарь — Первая волна.

Конечно, сразу переткнулись сначала на спасение люда, потом на стройку. Нас-то не сильно задело. Да Геркулесовы Столбы с помощью «путинки» построили… зряшно или не зряшно, нынче тяжело судить. Спасла ли дамба людей, али больше погубила — бесконечно можно языком перетирать. Давай о другом.

После Первой волны всё с ног на голову переербнулось. Европа хиреть начала не потому, что она потопла частями, а от того, что заледеневать начала вскорости. Это сейчас там чистая Сибирь, а тогда всё токмо зачиналось, и жить ещё можно было. Ветров таких, как нынче, не бывало. А у нас наоборот, теплеть начало. Там всё рушилось и мёрзло, а у нас «путинка» работала, деньгу приносила, да ещё и теплело. Опять перекос нарисовался, вроде как все страны запаршивели, одна Россия в плюсах. Конфликты, язви тебя в душу начались!

Только вроде, за пару годов маленько с ними сладились, как Вторая волна. И тут полный пизнец! По-другому и не смогёшь сматериться! И вот, сначала все силы кинули на западну Европу, Нидердланды, правда, не успели нормально уберечь, еле немцев-то вытащили с французами. В Индии и рядом с ней не было «путинки» — так там почти сто пясят мильёнов полегло в первые же недели, кто от воды, кто от голода. В Китае, даже с их мощными каналами, и то триста мильёнов смертей. У нас все вроде сначала было нормально, Питер-то успели ещё в первую волну перевезти, это то знашь?

— И книги читал и фильм смотрел!

— Знашь? Ну, хоть что-то! А потом прорыв Геркулесовых Столбов, и всё… — Ринат Мансурович всплеснул руками. — Сколько люду там утопло, это же не описать. Вот и работала несколько лет «путинка» на износ. И полисы стали тогда возникать, и Союз создали, и я сюда приехал. Об этом книгу и буду писать. О том, что мир меняется, всё меняется, а люди остаются прежними.

Старик покашлял.

— Я, правда, этот самый момент не застал…, — добавил он горестно.

— А вы где были? — спросил уже порядком запыхавшийся парень.

— Где я был, там меня уже нет. — Отрезал Ринат Мансурович, явно не желавший заострять на этом тему. И замолчал. Молчал долго, а потом, пожевав губами, продолжил, — В глухой одиночке сидел.

— Ого! А за что вас? — Сразу же округлил глаза Алекс.

— Толковать о том не будем, — мотнул головой старик. — Скажу токмо, что именно тогда же суки ввели расправу «по свому желанию», это то ты знашь? Нет?! Вас и такому не учат? Ну, Шуран, это вообще ни в каки ворота уже! Что у вас за обучения такая позорная? Тада слухай пуще. За некоторы проступки людей стали приговаривать к пожизненному заключению в глухой одиночке. А знашь, что такое глуха одиночка? Это, мил человек, когда ты годами сидишь в серой хате два на четыре и никого не вишь, и ничего не слышь. С крохотным окном в замкнутом периметре. А камерека такая, знашь, глазу не за что зацепиться. Несколько раз в день в кормушке появлятся еда сверху или уборна снизу, по времени. За плохое поведение снижают кислород в камере. Ни время не знашь, ни год. Бошка кипит уже на вторые сутки, а что говорить, когда пройдёт год, али два, али… — Рината Мансуровича даже передёрнуло от воспоминаний. — Да ладно, не о том болтанка! Так вот, я про то, что тогда и появилась «смерть по желанию» — это када суждённый сам выбират, когда расстаться с жизнью.

— Про глухую одиночку, я, конечно же слышал, а вот о смерти по желанию в первый раз! — быстро прервал его Шуран.

— Что такое смерть по желанию? Хорошо, что нынче её уж нет. А так… Когда человек долго сидит и готов на стену лезти, то он сам по своёй хотелке имеет право потребовать себе смерти. Многие так и делали — кто через три месяца, кто через год, а кто-то и на следующий день! Я тоже не раз кумекал про то, чтобы пойти на это дело.

Алекс изумлённо расширил глаза:

— И что же вас удержало?

Ринат Мансурович чуть задумался и легонько кивнул головой:

— Книги.

— Книги?

— Да. Однажды мне стали давать книги. Когда ты не знашь, куда голову свою деть, чтобы с ума не свихнуться, то книга для тебя это спасение. Кажная буква — блаженство неземное, кажное слово — целебный настой, кажная мысль — рай обретённый. Тело в клети, а мысль на свободе, вот что это. А ты, вообще, кстати, знашь, что такое книга в широком смысле?

— Что? — заинтересовался Шуран.

— Вот прикинь к носу. Один человек всю жись шерудит мозгой, делат кого-то, опыта набирается, ума. А потом раз — и пишет книгу. А другому человеку уже не надо через ту же граблю проходить, он просто берёт и читат. И вот то, на что первый потратил всю жизнь, второй за пару дней узнат. Вот я так же хочу сделать.

— Знаете, Ринат Мансурович, я с удовольствием её прочитаю! Прямо ждать буду вашей книги, — запрыгал по кочкам Шуран.

— Добро, подпишу тебе даже, — довольно рассмеялся Ринат Мансурович. — Погодь, я отолью. А ты иди, с тропинки не сходи только.

Старый немного отстал, а Шуран не спеша побрёл по тропе. Ринат Мансурович догнал его через пару минут и что-то неразборчиво произнёс.

— А? — обернулся скиталец, не сбавляя шаг, и в тот же миг по грудь ухнул в какую-то яму. Благо, что она была сухая. В горло сразу забилась земля, глаза запершило пылью и прелыми листьями, паутина налипла на лицо.

— Ну что ты, как слуга народов какой-то! Грю же, осторожно, яма тут! — подбежал старый и протянул ему руку, помогая выбираться. — Нельзя же идти вперёд, глядя назад! Запомни!

— Что запомнить? — кряхтя, переспросил Санёк, вылезая из ямы.

— Нельзя, грю, идти вперёд, глядя назад! Под ноги нужно смотреть, а не рот разевать.

— Ага! Да я так, задумался… А что это такое, могила какая-то?

Яма и правда была похожа на неглубокую могилу.

— Овраг это, — буркнул старик и побрёл дальше. — Двигай за мной по пятам. Уже на секунду нельзя отпустить, чтобы ты куда-нибудь не буркнулся. Не отставай, и это, давай послушам тишину, обдумать мне кой чего надо.

Ринат Мансурович перестал говорить, и достаточно долго они шли молча. Старик, щурясь и что-то бормоча под нос, а Шуран, отряхивая брюки и вытирая пот со лба. Топать по весеннему лесу два дня подряд — сомнительное удовольствие. Организм старательно потел, сердце колотилось, в голове крутилась одна и та же фраза: «Нельзя идти вперёд, глядя назад».

Вдруг Алекс вздрогнул — недалеко в лесу громко закаркала ворона — три раза, потом ещё два. Старый замер, выждал секунду и неожиданно заухал совой. Да так похоже! А ворона ответила двойным карканьем, и все стихло. Ничего не объясняя, Ринат Мансурович направился дальше и вскоре сообщил, что им нужно повернуть возле этой старой сосны с тремя параллельно растущими ветвями, похожими на вилку. Пройдя минут пять, паренёк внезапно увидел высокий трёхметровый забор с коваными штырями на самом верху. Он как бы выныривал из лесной глуши, и издалека его вряд ли можно было заметить. Создавалось впечатление, что лес становился гуще, возможно, деревья специально так часто насадили, чтобы скрыть забор. Возле огромных, широких кустов малины скрывался небольшой проход, который вёл в густой ельник, а за ёлками пряталась низенькая, еле заметная дверь. Ринат Мансурович вытащил из-за пазухи шнурок, на котором висел трёхгранный ключ. Он вставил его в небольшую щель между тремя кирпичами, надавил, и дверь тихо подалась вперёд. Старик пригнулся и прошёл внутрь. Александр последовал за ним, нырнул в проём и вынырнул в сказке.