Пожиратель ищет Белую сову

Евгений Рудашевский, 2023

Анипа вместе с родителями и младшим братом живёт посреди тундры, в стойбище Нунавак. Они готовятся к зиме и делают запасы, чтобы потом, сидя в землянке с зажжёнными жирниками, петь песни и рассказывать весёлые истории. Но им мешают пожиратели. Эти страшные существа высасывают из человека душу и оставляют его опустевшую оболочку. Пожиратели поселились за Чёрной горой и теперь угрожают Нунаваку. Из-за них жители стойбища летом поймали лишь двух моржей – слишком мало, чтобы прокормиться в холода. Анипа переживает за родных, а ей ещё нужно разобраться со своими заботами, ведь отец отдаёт её в жёны нелюдимому чужаку. Как поговорить с будущим мужем, если у него нет языка, и куда подевался мамин брат? Кто такие пожиратели? Почему никто не пострадал, когда они напали в последний раз? Анипе предстоит ответить на эти вопросы. Она должна понять, какую тайну хранят взрослые, ведь от этого зависит жизнь всего стойбища. Евгений Рудашевский – лауреат премий им. В. П. Крапивина, «Книгуру» и «Золотой Дельвиг». Его произведения входят в каталог выдающихся детских книг мира «Белые вороны» Мюнхенской международной детской библиотеки и переводятся на иностранные языки, а последний опубликованный роман «Истукан» стал победителем премии «Книга года – 2022». Произведения Рудашевского известны не только захватывающими сюжетами, но и глубокими рассуждениями о взрослении, восприятии мира и взаимоотношениях с дикой природой.

Глава третья. Где Илютак потерял язык

Мама в молодости боялась своего мужа. По совету Стулык на ночь оставалась в нижних штанах и подпоясывалась крепким ремнём из шкуры морского зайца. Если Утатаун ложился к ней, она настораживалась, а почувствовав, как по груди скользит ладонь пока чужого ей человека, переставала дышать. Ладонь опускалась ниже, Утатаун плотнее прижимался к маме, но, когда он просовывал пальцы под верхнюю кромку её штанов, она изо всех сил раздувала живот — и ремень сдавливал ему руку. Пойманный в ловушку, он терялся и не знал, как поступить. Рука затекала и начинала болеть. Утатаун с трудом выдёргивал её и, раздосадованный, отворачивался от мамы.

Канульге нравилось вспоминать те невинные дни. Бабушка Стулык смеялась над рассказом дочери, дедушка Кавита подхватывал её смех, даже Утатаун не сдерживал улыбки. В конце концов он добился своего: навалился на маму и так рванул ремень, что порвал мамины штаны. Канульга признала в нём настоящего мужчину и согласилась его любить.

Сама Анипа, отданная Илютаку и впервые оставленная с ним наедине, хотела повторить мамину уловку. Легла в нижних штанах, подпоясалась и ждала возможности раздуть живот, но Илютак, верный обещанию не трогать жену до тех пор, пока она не станет женщиной, не пытался проникнуть под её ремень. Тихо спал рядом и только случайно, ворочаясь во сне, касался Анипы. Прошло много дней, и Анипе стало обидно. Она будто невзначай прижималась к мужу, обнимала его, ложилась животом ему на руку. Илютак не отвечал взаимностью, и Анипа надеялась, что полосы на носу и подбородке ускорят её взросление.

Утром очередного дня месяца береговых лежбищ морского зайца, едва проснувшись, Анипа ощупала своё лицо. Убедилась, что припухлости нет. Довольная, заторопилась из малого спального полога в полог мясной. Мама помогла дочери собрать еду для Илютака. Скудное угощение — кусочки вяленой груди беременной моржихи, сдобренные ягодами и корешками. На большее рассчитывать было трудно. Илютак, сидя на лежанке у стены, покорно ждал. Анипа, как настоящая жена, накормила его, а затем сняла с сушильной треноги одежду Илютака. Подала ему нижние штаны из нерпичьей кожи, меховые чулки и летнюю обувь. Подождала, пока муж затянет на штанах кожаные ремешки вокруг бёдер и щиколоток, после чего отнесла объедки в мясной полог — сбросила их в угловой костяной свал, отгороженный китовым ребром и куском моржовой шкуры. Сама обошлась без еды и вскарабкалась по плавниковому стволу на крышу землянки, чтобы с высоты приветствовать пробудившийся Нунавак.

Матыхлюк проснулся раньше остальных, сбегал на Смотровой гребень, а теперь носился по вершине стойбищного холма. Охоты сегодня не ожидалось, но брат по привычке следовал наставлениям Утатауна: наблюдал за полётом птиц и движением облаков — знакомился с погодой. Когда-то этим занимался Тулхи, однако он повзрослел и, принятый в охотники, доверил погоду Матыхлюку. Брат примчался к большому очагу и рассказал Утатауну о запахе и направлении ветра, о цвете перьев и высоте полёта гребенушек, о том, куда летели глупыши, какие они издавали звуки и в каком положении держали крылья. Папа молча выслушал сына, прежде чем отпустить его возиться с охотничьей утварью.

Вокруг каменного очага, окружённого глиняным валиком и обложенного кусками дёрна, собрались все люди Нунавака. Огня не разжигали, без надобности не изводили запас веток и костей, но вполне довольствовались молчащим костровищем. Здесь каждый садился на отдельный китовый позвонок, для удобства сверху присыпанный землёй. Порывы тундрового ветра почти не достигали очага — от него открывался вид на Поминальный холм и Смотровой гребень, однако он был защищён стеной землянки и скалистыми уступами, из-за чего казался упрятанным в неглубокую пещеру.

Два года назад, перебравшись в Нунавак, папа просушил выбранную им землянку — единственную построенную сразу на два спальных полога. Для этого запалил жирники и пробил в стенах дополнительные проёмы. Хотел сделать прямой выход к тропинке, но в лицевой стене обнаружил человеческие кости. В неё издавна был закопан умерший предок Анипы — далёкая бабушка Кавиты или кто-то из её родных. Утатаун позволил дочери подержать череп, возможно, некогда ей принадлежавший. Порадовался, что землянку охраняет столь сильный оберег, возвратил его на место и взялся за соседнюю стену, выбил проход к малому очагу внешнего крытого полога. Не удовлетворившись, перешёл к стене большого спального полога. Одна её опора была целиком, от пола до потолка, составлена из китовых позвонков — в том же порядке, в каком они крепились в хребте живого кита. Утатаун вытащил позвонки и разбросал их вокруг очага вместо камней-сидушек.

К зиме он обычно заделывал оба проёма: один закладывал камнями и дёрном, а в другом восстанавливал кладку из позвонков.

Люди Нунавака, собираясь у большого очага, говорили, что забираются на спину кита, призывали остальных не свалиться, когда кит нырнёт, а потом Акива, папа Тулхи, заявил, что в сущности они сидят на стене. Его слова заставили задуматься. Все переводили взгляд от проёма к позвонкам, хмурились, наконец заулыбались и разом захохотали. Смеялись так, что валились на каменные пластины и моржовые лопатки, покрывавшие тут землю. Покраснев, задыхались и насилу глотали воздух, до того невероятной была сама мысль о том, чтобы сидеть на стене землянки, а значит, смотреть на её пол так, будто это он — стена, к которой прислонена отвесная лежанка. То есть спать нужно стоя, жир вываливается из жирника, едва его туда положишь, а переход в мясной полог превращается в отдушину. Чем дольше люди Нунавака крутили эту мысль, а заодно и самих себя в пространстве спального полога, тем неудержимее становилось их веселье. Даже сейчас, два года спустя, на китовые позвонки они усаживались с улыбкой. Серьёзными привычно оставались двое: Нанук и Илютак.

Нанук, дочь Айвыхака, редко улыбалась. Осунувшаяся, с худенькими косами, она выглядела болезненной и старой, хотя могла бы родить ещё одного ребёнка. Нанук потеряла мужа и сына, пробовала опять забеременеть — до переселения к ней заходили мужчины соседних стойбищ, — но её брюхо оставалось безнадёжно холодным. В Нунаваке к ней ходили Утатаун и Илютак. К нынешнему лету Нанук перестала их звать, теперь лишь изредка принимала молодого Тулхи и поглядывала на совсем маленького Матыхлюка. Анипа, лежавшая на крыше и украдкой наблюдавшая за взрослыми, понимала грусть в её глазах. Объяснить поведение серьёзного Илютака было сложнее.

Муж Анипы не отвечал на смешки. Китовые позвонки его не веселили. Корчи Кавиты, тщившегося привлечь внимание Утатауна и напомнить ему о своих больных ногах, не забавляли. Илютак ждал, когда остальные успокоятся, чтобы наконец послушать о задуманной в ближайшие дни охоте. Его участие в обсуждении ограничится жестами и кивками. Этого будет достаточно. Люди Нунавака не всегда угадывали, чего именно добивается Илютак, но в целом улавливали его мысль. Анипа надеялась, что однажды научится понимать мужа лучше других и заменит Илютаку язык, которого он лишился.

Анипа ничего не знала о муже. Где он родился? В каком стойбище жил раньше? Почему поселился с аглюхтугмит и почему не противился, когда они ушли от берега в глубь тундры и прекратили общение с береговыми людьми? Когда потерял язык? Да и как вообще можно его потерять?! Папа привёл Илютака, и тот пообещал охотиться с аглюхтугмит, пока сполна не отблагодарит их за полученную жену. Значит ли это, что однажды Илютак возьмёт Анипу в своё родное стойбище? Утатаун от вопросов дочери отмахивался, а расспрашивать мужа Анипа не решалась. Боялась, что муж разозлится и не ответит. А если ответит, то она не поймёт жестов, и Илютак точно разозлится.

Многие поначалу сторонились Илютака. Маленький Матыхлюк боялся оставаться с ним наедине, а бабушка Стулык и дедушка Кавита в его присутствии шептались. Сейчас они привыкли к Илютаку и называли его хорошим охотником, но тогда их поведение настораживало Анипу. Она во всём винила себя, думала: муж молчит, потому что недоволен женой. Потом заметила, как странно он жуёт. Будто ему что-то мешало. Анипа, позабыв осторожность, до того пристально наблюдала за движением губ и челюстей Илютака, что однажды он схватил её за плечи и, сглотнув остатки еды, широко раскрыл рот, словно готовился вслед за куском нерпичьего жира проглотить Анипу или, подобно пожирателю, высосать из неё душу. Анипа до того испугалась, что описалась. Не сразу разглядела, что во рту у мужа вместо языка — бордовый обрубок. Над обрубком никто не подшучивал, а вот над тем, как Анипа описалась, мама и брат смеялись в голос. Она сама им призналась. Наверное, иногда хорошо жить без языка — не сболтнёшь того, о чём пожалеешь.

Тот год запомнился Анипе. Дело не только в Илютаке. Случилось слишком уж много необычного. Зима была голодной. Охотники ждали первых полыней, чтобы идти на морского зайца, но ожидание затягивалось. Ушли трое стариков с одним младенцем. Папа, обессиленный, ругался с Амкауном. Анипа с братом жевали размоченные в воде ремни, слизывали с камня растёртые рыбьи кости, и брат не переставая плакал. Наконец появился Илютак, пропал Амкаун, а чуть позже папа, не дождавшись вскрытия льдов, увёл мужчин на припай и вернулся с добычей. Обычно мужчины хвалились, в плясках показывали, как именно добыли зверя, и забавлялись собственным хвастовством, и сытый смех был им в радость, а тут ни папа, ни Акива, ни кто-либо ещё и словом не обмолвился об удачной вылазке. Охотники молчали не хуже безъязыкого Илютака.

На этом странности не прекратились. Папа позвал аглюхтугмит бросить береговое кочевье Наскук и переселиться в тундру, на всеми позабытый и облюбованный гнусом стойбищный холм, где когда-то жили предки Анипы. Утатаун во сне увидел предсказание новых бед и заявил, что, оставшись на месте, аглюхтугмит умрут, а удачная охота, спасшая их от голода, не повторится. Двое мужчин с жёнами и детьми предпочли сбежать к другим береговым людям — Анипа с того дня о беглецах не слышала, — остальные, жалкая горстка аглюхтугмит, доверились папе и оказались здесь, в Нунаваке.

Переход от летнего кочевья дался им тяжело. Анипа не понимала, к чему торопиться и почему не переждать до первого снега, чтобы нагрузить поклажей нарту и доверить перевозку собакам. На нарту лёг бы и Кавита. Переселение в Нунавак окончательно испортило ему здоровье. Он шёл налегке, однако едва добрался до стойбища и остаток лета пролежал в землянке. Безостановочно стонал, а если не стонал, то ругал своего умершего папу.

Когда Кавита был мальчиком, папа заставлял его плавать в малой лодке: усаживал внутрь, затягивал ремни на обшивке из тюленьих шкур и, убедившись, что вода не попадает в лодку, отталкивал её от берега. Не давал Кавите вернуться, пока тому не становилось совсем плохо. На берег дедушка возвращался с затёкшими ногами и весь обмаранный — не мог долго терпеть и ходил прямо под обшивку. Запах привлёк к нему злых духов. Повзрослев, он лучше других охотников управлялся с малой лодкой и, расхаживая по морю, добыл немало нерп и морских зайцев, зато к старости с трудом передвигался по суше. В последний год болезнь — влажные хрупы и отёки — поднялась от колен к локтям и запястьям, сделав Кавиту беспомощным. К тому же у него укоротились и распухли пальцы. Отвадить докучавших ему злых духов не сумел даже щенок Волчицы, единственной суки Нунавака. Зимой, в луночный месяц, бабушка Стулык умертвила щенка на родовом камне в большом спальном пологе, а его дымящиеся теплом кишки разложила на снегу у землянки. Дедушка дважды переступил через них, однако от болезни не излечился.

Аглюхтугмит привыкли к стонам Кавиты и к тому, что он молит Утатауна о помощи. Вот и сейчас, устроившись на китовых позвонках, они не обращали на дедушку внимания: говорили о предстоявшей вылазке в море, обсуждали запасы еды в мясных ямах и протёртую обшивку их старенькой лодки, собранной из плавникового дерева, гибких ременных связей и китового уса. Анипа с крыши наблюдала за взрослыми, а потом к ней присоединился Матыхлюк, и толком послушать охотников не удалось.

Брат лёг рядом и принялся сучить ногами, переваливаться с боку на бок. Поймав недовольный взгляд сестры, захихикал и всем видом показал, что скрывает от неё нечто невообразимое.

— Ну чего ты? — не выдержала Анипа.

Матыхлюк скривился и промолчал. Анипа, раздосадованная, ущипнула его за щёку, отчего брат захихикал громче. Пришлось зажать ему рот ладонью, чтобы не мешать сидевшим внизу взрослым. Наконец Матыхлюк прошептал, что они с Тулхи идут на вершину стойбищного холма — с утра пили много воды и терпели, а теперь готовились выяснить, кто дальше пустит струю. Вскочив, Матыхлюк помчался к отдушине. С грохотом спустился в мясной полог, откуда выскочил к тропинке.

Анипе захотелось посмотреть на состязание Матыхлюка с Тулхи. Она не сомневалась, что сын Акивы брызнет дальше, ведь он старше, однако зрелище обещало быть весёлым. Всё лучше, чем внимать причитаниям Кавиты, предложениям Айвыхака отправиться к Белому простору и жалобам Стулык на то, что злые духи и в Нунаваке обрекли аглюхтугмит на голодную зиму.

Раззадорившись, Анипа бросилась за братом. Нагнала его на вершине холма. Тулхи отругал Матыхлюка за долгую отлучку, но зрителю явно обрадовался. К их появлению Тулхи провёл ограничительную полосу и разложил за ней два ряда камней; в каждом ряду — по столько отметок, сколько пальцев на руке, а последняя из них так далеко, что и взрослому не дотянуться.

Боясь обмочиться, Матыхлюк переступал с ноги на ногу, мялся, гнулся и от нетерпения завывал диким волчонком. Анипа просила его не торопиться — следила за соблюдением правил, которые тут же и придумывала: требовала стоять ровно, не заступать за полосу, не смеяться, не поддавливать живот. Придирками она быстро всех утомила. Матыхлюк и Тулхи зашикали на неё и чуть было не прогнали. Анипа удовольствовалась тем, что ей разрешили определить победителя.

Матыхлюк и Тулхи задрали кухлянки, подождали, пока утихнет косой ветер, и пустили струю. От напряжения и желания победить оба привстали на цыпочки и выгнулись вперёд. Матыхлюк невольно переступил полосу. Это ему не помогло. Тулхи дотянулся до четвёртого камня. Матыхлюк потом тщился отыскать хотя бы маленькое пятнышко мочи на соседнем камне в своём ряду, но случайные брызги были заметны лишь на второй отметке.

Хоть какое-то веселье! Этим летом в Нунаваке отказались от празднеств и даже не подбрасывали друг друга на моржовой шкуре — в прошлом году дольше всех на ногах продержался Утатаун, а мама и не состязалась. Её бы и подкинуть по-настоящему никто не сумел.

— Плохой из тебя охотник, — рассмеялся Тулхи.

— Съешь свою добычу! — ответил ему Матыхлюк и ногой катнул камень. — И зубы не сломай, а то будешь как Акива.

Анипе и Тулхи понравилось, что Матыхлюк злится. На обратном пути они поддразнивали его, наперебой давали ему советы, как дотянуться хотя бы до третьей отметки. Затем Тулхи убежал рыбачить к Ворчливому ручью, а Анипа повела брата проведать собак, прежде чем отправиться на женскую охоту.

Взрослые разошлись по стойбищу, у большого очага осталась одна Канульга. Убедившись, что ничего съестного им не перепадёт, Анипа и Матыхлюк обогнули землянку и сели у ямки с дремавшим Блошиком — братом щенка, которого прошлой зимой умертвили для дедушки Кавиты. Анипа любила Блошика и тогда испугалась, что Стулык заберёт и его, раз уж кишки первого щенка не помогли, но в Нунаваке старались держать сразу шестерых собак для упряжки, и Блошика никто не тронул. Вообще Айвыхак говорил, что молодых собак нельзя гонять наравне с остальными — загнанные, они не проживут и нескольких лет. Нужда заставляла Утатауна запрягать в нарту всех без исключения.

Анипа и Матыхлюк гладили Блошика, его заострённую мордочку с широким лбом. Посмеиваясь, следили, как от воодушевления у него закручивается и без того изогнутый кверху хвост. Блошик отвечал довольным рычанием, но глаза не открывал. Знал, что кормить его не будут. Хотя, конечно, не отказался бы от отвара моржового мяса с комочками свернувшейся крови. Собак и раньше в летние месяцы кормили не чаще одного раза в два-три дня, а по нынешнему времени они порой ждали кормёжку ещё дольше.

— Думаешь, нам повезёт? — тихонько спросил Матыхлюк. — Как тогда, помнишь? Брат мамы пропал, а папа с охотниками привёз нерп и моржей. Я никогда не видел столько мяса сразу. Ну если только в мясной яме.

— Не знаю, — призналась Анипа.

— А хорошо бы. И зимой опять будет весело. Не хочу сидеть в темноте.

— Да, жирник — едок не хуже собаки.

Анипа потрепала Блошика за ушко, пообещала ему принести с охоты что-нибудь съедобное, хотя бы мышку, и уже поднималась на ноги, когда заметила, как из-за Смотрового гребня к стойбищному холму мчится Тулхи.

— Чего это он? — Матыхлюк тоже увидел сына Акивы.

Анипа почувствовала холод в груди. Опять опустилась на землю. Слишком быстро бежал Тулхи. И слишком неожиданно он возвратился, ведь едва вышел из Нунавака и явно не добрался даже до ручья. И где его мешок? Куда подевалась удочка? Где копьё, с которым Тулхи не расставался?

Это Анипа виновата. Она навлекла на стойбище беду.

Тулхи бежал молча, поднимая в воздух травяную пыль, прыжками одолевал валуны и овраги. Кухлянка на нём задралась, из-под неё выглядывал белый живот.

Виновата, потому что по глупости забрела к предгорью Чёрной горы и не предложила его хозяину ничего, кроме бусин и клювика.

Навстречу Тулхи бросился Утатаун. В соседней землянке раздался тревожный голос Укуны.

Виновата, потому что позволила брату поднять с земли проклятый камень, сама держала его в руках и не сразу догадалась смыть бурую грязь с пальцев.

Анипа до крови прикусила нижнюю губу. Матыхлюк прижался к Блошику, словно щенок мог спасти его от пожирателей. Ведь именно пожирателей Тулхи увидел там, за Смотровым гребнем. Именно их приближение напугало его и заставило нестись в стойбище. Пожиратели объявились в Тихом доле и теперь шли сюда, в Нунавак, — по следу, оставленному Анипой.

Растерянная и напуганная, она не заметила, как к ней подскочил Илютак. Муж рывком поднял Анипу и потащил её в землянку. За ними устремилась и Канульга, забросившая Матыхлюка себе на плечо. Нужно было спрятаться, пока пожиратели не добрались до стойбища.