Абхазия. Осенний трип

Евгений Петропавловский

В Абхазии мы добрались до затерянных в глуши византийских храмов с мироточащими иконами, прикасались к стенам Диоскурии, ушедшей на дно морское, бродили по берегу античного Гюэноса, по улицам города-призрака Очамчиры. Мы шли по следам Есенина, Мандельштама, Бабеля, Паустовского, Симонова, Твардовского, Гулиа, Шинкуба и других великих. Узнали о коренных неграх-абхазах и о немецких горных егерях, вмёрзших в ледник. Купались в Понте Эвксинском и в термальных источниках; и в море вина и чачи… Книга содержит нецензурную брань.

Из местного фольклора

© Евгений Петропавловский, 2022

ISBN 978-5-0056-0346-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая.

Краснодар-Сухум:

был день, и было утро…

— Я сегодня видел во сне красивую девушку, — сказал Толик, опершись о перила балкона и глядя в морскую даль. — Она мне устроила фотосессию, а в процессе съёмок вижу: хочется ей гораздо большего. И так ко мне прижмётся, и этак погладит, и раздеваться уже начала — в общем, мало-помалу почти дошло у нас до дела. И тут…

— Неужто не дала? — шутливо подначил я.

— Не дала, — со вздохом подтвердил он. — Вера меня разбудила, не дала досмотреть та-а-акой сон. Если б не она, всё закончилось бы хорошо.

Я сочувственно поцокал языком, и мы замолчали, слушая пение птиц и любуясь окрестной панорамой. Лучи утреннего солнца освещали безмятежную синь Сухумской бухты. Наша резиденция располагалась на южной окраине абхазской столицы, в переулке Услара, и отсюда, с балкона, открывался замечательный вид на весь город. Дома, разбросанные по обступавшим её горным склонам, тонули в буйной зелени. Ветви деревьев клонились к земле от яблок, хурмы, гранатов, мандаринов, апельсинов, лимонов — близилось время сбора урожая. Впрочем, наши мысли в эти минуты были далеки от сельскохозяйственных интенций: мы наслаждались собственными долготой, широтой и высотой над уровнем моря, помноженными на предвкушение приятного дня.

— Синь сосёт глаза, — не удержался от восхищённой реминисценции Толик, воздев руку над бухтой.

— А зелень-то какая, — указал я на обрамлявшую море сушу. — Середина октября, а на деревьях ни одного жёлтого листочка!

За нашими спинами, на двух сдвинутых столах, стояли тарелки с фруктами, баклажка с мёдом, пустая бутылка из-под чачи, ополовиненный кувшин с домашним вином — остатки вчерашнего пиршества, о котором напоминало лёгкое похмелье.

Да уж, славно мы вчера пополуночничали…

Но прежде чем рассказывать о событиях минувшего дня, представлю читателю действующих лиц моего повествования:

Анатолий Клименко — известный российский художник, непревзойдённый исполнитель казачьих песен и потайного кубанского фольклора.

Вера — его неизменная муза и спутница во всех отношениях.

Андрей Глушенко — неувядающий автор и исполнитель стихов и песен, и прочего всякоразного, а также гостеприимный хозяин особняка на горе, в коем мы получили кров и стол во время нашего абхазского трипа.

Амра — моя рыжая муза, которая на своём голубом «Додже» привезла меня, Толика и Веру из Краснодара в Сухум, а затем — невзирая на сопротивление — благополучно доставила обратно.

…А началось всё с ночного звонка Андрея:

— Женя, ну когда вы наконец приедете? Я посмотрел прогноз: целую неделю обещают хорошую погоду, а потом снова начнутся дожди. Сейчас самое время — бери Толика с Верой и приезжайте завтра же.

Несколько лет мы собирались совместно поколесить по Абхазии. Толик и Вера регулярно наезжали в гости к Андрею, а мне всякий раз что-нибудь мешало. Вот и теперь я стал лихорадочно вспоминать текущие дела, мысленно выстраивая их по ранжиру и приговаривая примерно в таком духе:

— Нет, ну не могу я вот так, сразу. Если хотя бы через неделю…

Однако мой визави не ослаблял напора:

— Можно, конечно, и через неделю, но там по прогнозу будет несколько дождливых дней. Дела подождут, а погода ждать не станет. У меня в этом году триста литров домашнего вина. Чачи, правда, поменьше, литров тридцать, но нам хватит. И хурма спеет, и апельсины. В прошлом году я посадил кумкваты — сейчас уже плоды на ветках висят! Бросай всё и приезжай, я покажу тебе такие красивые места — домой возвращаться не захочешь!

Амра сказала мне:

— Хочу кумкватов и сыра. Давай съездим на неделю.

— Тридцать литров чачи за неделю не выпить, — возразил я. — Надо ехать дней на десять-пятнадцать.

— Я могу только на неделю, — твёрдо заявила она.

— Как поедем? Поездом?

— Зачем поездом? Я всех отвезу туда и назад.

…И спустя сутки с небольшим мы уже мчались по горному серпантину на голубом «Додже» Амры, неотвратимо приближаясь к границе. На полдороге, где-то между Дедеркоем и Верхним Буу, устроили короткую стоянку над обрывом, перекусили Вериными пирожками и котлетами, запив сей фриштых фляжкой агуарденте, — и веселее прежнего помчались дальше. Толик от полноты чувств несколько раз затягивал попутные песни в курортном наклонении:

У мо-о-оря, у си-и-инего моря

Со мно-о-ою ты, рядом со мною!

И со-о-олнце светит, и для нас с тобой

Целый де-е-ень поёт прибой!

На адлерской таможне проверка паспортов и досмотр заняли минут десять. Единственным предметом, который озадачил стражей кавказского лимеса, оказался этюдник.

— Что в этой коробке? — поинтересовался абхазский таможенник. — Не оружие?

— Здесь краски, — пояснила Амра. — Художника везу.

И в подтверждение своих слов указала на Толика (чей жизнерадостный эйдос вполне убедил человека в форме в отсутствии у нашей компании отрицательных помышлений). Мы получили отмашку с пожеланием доброго пути — и через несколько мгновений уже мчались по Сухумскому шоссе.

Настроение было приподнятое. Притом чем дальше — тем больше. Вероятно, потому что его подогревало предощущение приключений, без коего не обходится начало любого путешествия. Всё же прав был Грэм Грин, выразившийся на сей счёт следующим образом:

«Граница — это не только будка пограничника, паспортный контроль и человек с ружьём. На границе всё становится другим; жизнь никогда больше не будет прежней после того, как в ваш паспорт поставили штамп».

Правда, на абхазской границе штампов в паспорта нам никто не ставил. Однако это не меняет сути дела.

Итак, наше авто резво катилось на юг. Справа мимо окон проплывали морские виды, слева разворачивалась изгибистая горная плеорама, а по обе стороны трассы сменяли друг друга указатели с диковинными названиями населённых пунктов: Гячрыпш, Цандрыпш, Арасадаха, Багрипш, Аныханста, Чигрипш… Гагра!

— Обана! — обрадовался я. — Надо прогуляться по Гагре.

Амра и Вера дружно возразили:

— Не надо. Хочется поскорее уже приехать.

— Если будем везде разгуливать, не успеем до темноты!

Толик отсутствующим взглядом выразил своё фигуральное согласие с дамами.

После этого Вера принялась рассказывать о том, как она с подругой отдыхала в Пицунде (это совсем рядом с Гагрой), Амра вставляла вопросы касательно цен, условий проживания и обустроенности пляжей, параллельно комментируя окрестные ландшафты. А голубой «Додж», ясное дело, катил себе дальше, и никого не колыхало моё мнение; а мне в помощь осталось лишь наставление Эпиктета о том, что человек всегда поступает так, как ему кажется лучше для себя, и если это на самом деле лучше для него, то он прав; если же он ошибается, то ему же хуже, ибо за всяким заблуждением непременно последует и страдание; постоянно помня это, не отыщешь смысла ни сердиться и возмущаться, ни бранить и попрекать кого бы то ни было в чём угодно.

С другой стороны, пост фактум считаю возможным высказать обиду. За всё время нашего октябрьского забега по Абхазии мне так и не удалось посмотреть места, о которых Роберт Рождественский написал:

Хочу запомнить гул прибоя,

Оставить горы неразгаданными.

И пусть над каждою судьбою —

Такое солнце, как над Гаграми.

Хотя солнце — оно, конечно, было. То же самое, что светило и Роберту Ивановичу, когда он вдохновился на упомянутые строки. Мы мчались по трассе, дневное светило от нас не отставало, а указатели на обочине продолжали информировать о проезжаемых населённых пунктах: Псахара, Бзыпта, Калдахуара, Бармыш, Хыпста… Дабы не переврать упомянутые здесь географические агнонимы, мне сегодня пришлось воспользоваться картой.

От шоссе уходили в стороны тихие сельские улочки, дома на которых зачастую были едва видны из-за разросшихся садов.

В Новом Афоне Вера и Амра тоже не позволили мне выйти из авто для осмотра достопримечательностей:

— Там не только монастырь, но ещё и пещеры. Минимум часа полтора надо, чтобы всё посмотреть, да и то — если бегом.

— Давай уже доберёмся до Сухума, а в Новый Афон потом специально съездим…

Пришлось лицезреть из окна автомобиля знаменитый монастырь, вздымавший к небу золотые купола на заросшем деревьями горном склоне. Равно как и последовавшее далее природное великолепие черноморской Ривьеры, которое трудно не оценить по достоинству. Потому что красота окружающего мира — это одна из немногих незыблемых констант в мутном потоке времени.

Вечер подкрался незаметно. «Тёщин язык» — извилистый участок Сухумского шоссе между Новым Афоном и Верхней Эшерой — мы проезжали уже в темноте. Это, я вам скажу, тот ещё аттракцион! И дело вовсе не в чрезвычайно крутых поворотах, а в том, что практически все местные водители, оказывается, устанавливают на свои автомобили дешёвые ксеноновые фары. Я сидел рядом с Амрой на переднем сиденье и, совершенно ослеплённый, не видел перед собой ни дна ни покрышки. Наша рыжая возница с оквадратившимися глазами вела «Додж» в гору черепашьим шагом, опасаясь сверзиться в пропасть, — и когда нам наконец удалось подобру-поздорову миновать треклятый «Тёщин язык», поклялась ни в жизнь больше не ездить по Абхазии в тёмное время суток.

К счастью, до Сухума теперь было рукой подать. Достигнув города, мы устремились в южном направлении по широкой улице Эшба, затем повернули на восток… Из-за темноты и резвой езды я не успел разглядеть в абхазской столице никаких особенных примечательностей. Разве что здание железнодорожного вокзала: красивое, с колонно-арочной надстройкой, увенчанной двухъярусной башенкой со шпилем. Правда, позже — при свете дня — я увидел, что оно покрыто (пылью? копотью? плесенью?) серым налётом, создававшим такое впечатление, будто вокзал возведён как минимум несколько столетий назад. Но это из-за того, что здание пребывает в заброшенном состоянии, а на самом деле его построили в середине прошлого века. Мне рассказали, что вокзал пострадал во время войны 1992—1993 годов, когда в нём разместили склад боеприпасов… Разрушенные железнодорожные пути, ведущие от российской границы до Сухума, восстановили в начале нового тысячелетия, и ныне сюда ходят поезда от самой Москвы; а до здания центрального вокзала у государства пока руки не дошли.

От привокзальной площади, слегка поплутав, мы вырулили на Кодорское шоссе; оттуда — через несколько минут — последовал ещё один поворот с крутым въездом на гору по улице Услара… И — вот он, двухэтажный особняк, перед воротами которого нас встречает щирый абхаз Андрей Глушенко с распростёртыми объятиями.

А как же, он заждался.

Обнимаемся с хозяином сухумского ранчо и танцуем танцы усталых путешественников, рекомендованные Минздравом против отекания нижних конечностей. А слегка пообочь на асфальт бубухается спелая хурма, поставив жирную оранжевую точку под вынырнувшим из памяти мира утверждением Бертрана Рассела о том, что в жизни нет ничего случайного, а всё, что происходит с нами, происходит в нужное время и в правильном месте.

***

Итак, четыре линейно независимых вектора, объединившись ко взаимному удовольствию, благополучно пересекли половину Абхазии и прибыли к месту назначения. Это событие невозможно было не отметить. И спустя полчаса мы впятером уже сидели на балконе за обильным столом (точнее, за двумя сдвинутыми столами) и провозглашали тосты, и делились впечатлениями, и строили ветвистые планы на ближайшие дни, и снова провозглашали тосты.

— Завтра повезу вас по Военно-Сухумской дороге в Мерхеул, а оттуда — в Черниговку, говорил Андрей. — В Мерхеуле родился Берия, а потом построил маленькую гидроэлектростанцию для земляков. Ущелье в Черниговке тоже стоит посмотреть, очень живописное место. Потом — в Драндский мужской монастырь, там очень старый храм, шестого века. И — на сероводородные источники в Кындыге, и в Илорский храм с мироточащими иконами, и в Очамчиру…

— Может, для начала прогуляемся по Сухуму? — предложил я, не в силах столь широко растечься мыслью по карте Апсны¹.

— Обязательно прогуляемся, — кивнул он. — На Брехаловку тебя отведу, там с людьми поговоришь: они тебе столько сюжетов подбросят в копилку — собрание сочинений сможешь написать про Абхазию!

— Придёшь туда с бутылкой чачи и скажешь, что собираешь тосты, — вставила Амра. — Как Шурик в «Кавказской пленнице».

— У меня всегда с собой фляжка, — напомнил я.

— Пожалуй, тут одной фляжкой не отделаешься, — заметил Андрей.

— А меня подбросьте на Келасурку² или на Мачару³ — в такое место, откуда горы видны, — выразил пожелание Толик. — Хочу остаться там часа на три-четыре, этюды пописать…

Вечер плавно перетёк в ночь. Столь же неспешно, как этот южный вечер, струилась навстречу завтрашнему дню наша беседа, разбавленная тёплыми тонами домашнего вина, чачи и гранатового сока. Посильно принимая в ней участие, я любовался с высоты огнями города, дугой обрамлявшими море и тянувшимися вдаль до самого маяка. Полнилась огнями и небесная ширь. Словно два мира играли в гляделки: нижний был много ярче, и казалось, что победа скоро будет за ним — но у верхнего мира в запасе была целая вечность.

Те же самые звёзды взирали на песчано-галечные берега Сухумской бухты, когда здесь жили древние колхи; и когда, словно яростная лавина, ринулись сюда через перевалы конные полчища киммерийцев, сметая с лица земли города и селения Колхиды. А следом за киммерийцами явились скифы: предавая огню и мечу всё живое, их орды перехлестнули через Кавказ и затопили Малую Азию. Звёзды видели, как в бухту приплыли биремы и триеры из Милета, и посланцы далёкой Эллады вышли на берег, чтобы возвести на горных склонах каменные стены греческого полиса — Диоскуриады. Они же наблюдали за тем, как город постепенно приходил в упадок в окружении варваров, коим, по словам Страбона, горные потоки приносили золото, и варвары ловили его решетами и косматыми шкурами — отсюда возник миф о золотом руне… После Митридатовых войн город окончательно оскудел и зачах, но спустя недолгое время ромеи возродили его под новым именем — Себастополис. Перейдя под византийское владение, он был разрушен арабами — и снова отстроился под названием Цхуми, сделавшись центром абхазского царства. Огни его окон веками безмятежно светились над берегами Сухумской бухты, а затем приходили очередные завоеватели, и мирные жилища занимались огнями пожарищ, чтобы превратиться в безжизненные руины. Город умирал и возрождался, а звёзды взирали на это, и ничто не менялось в горнем мире.

Так ничто не изменилось наверху и когда мы наконец встали из-за стола и разошлись по своим комнатам. Разве только вращение небесных сфер слегка ускорилось, да пол изрядно покачивался под ногами. Но это пустяки, у моряков под ногами палубу качает месяцами, а им хоть бы хны; главное — ноги расставлять пошире, чтобы не потерять равновесие…

***

Впрочем, если держаться в правдивом ключе, то не все одновременно улеглись спать. От стола до своих постелей поначалу добрались только Амра и Вера с Толиком. А мы с Андреем решили спуститься на первый этаж, дабы на кухне продолжить построение планов и умозрительных маршрутов, а также предаться разнообразным воспоминаниям о будущем.

Между разговором Андрей, указав на одну из стоявших под столом двадцатилитровых бутылей, сказал:

— А здесь у меня чача восьмидесятичетырёхградусная. Хочешь попробовать?

— Ну, в студенческие годы я медицинский спирт пивал: правда, потом першило в горле, — засомневался я. Затем решительно махнул рукой:

— Эх, была не была. Наливай.

Это оказалось весьма сурово. И я ограничился одной рюмкой, дабы вечер не закатился в окончательную темноту и брызги белой горячки.

Далее мы дегустировали другие сорта, помягче нравом. Закусывали неподражаемыми соленьями, коих Вера привезла целое ведро в багажнике «Доджа».

Единственное, что вносило диссонанс в степенную беседу двух уважаемых мужей, это периодические визиты на кухню Амры, Веры и Толика — каждый раз в наш адрес звучало примерно одно и то же:

— Ну вы и расшумелись, вас даже на втором этаже слышно. Укладывайтесь, хватит полуночничать, не то завтра не проснётесь!

Мы обещали уменьшить накал своих умопостроений и разойтись спать минут через десять-пятнадцать. А затем возвращались к прерванной беседе. Время текло благостно и ларго; порой казалось, что оно вообще остановилось. И это являлось несомненно положительным симптомом, ибо всё, что важно, не бывает скоро, а всё, что скоро — только суета; по крайней мере, так утверждал Хань Сян-цзы, один из восьми бессмертных из даосского пантеона.

— Ничего, дождёмся, пока все уснут покрепче, и можем сидеть до четырёх утра, — заверил меня Андрей, когда в очередной раз нас оставили в покое.

— Почему до четырёх? — не понял я.

— А с четырёх здесь отключают свет.

— Ого, ну и порядки. Это как у нас было в девяностые годы: система «Веер».

— Именно. Хорошо ещё, что наш район отрубают с четырёх до семи утра. А представь, каково тем, кому приходится сидеть без света вечером.

— Странно. Я думал, для Абхазии мощностей Ингури-ГЭС — выше крыши.

— Так ведь половину электричества забирает Грузия.

— Ну и что ж. И половины должно бы хватать. Здесь же никакой промышленности толком не осталось. Одни курортные услуги, да и тех, наверное, кот наплакал.

— В том-то и дело. У большинства людей нет работы. За электричество никто не платит.

— А судебные исполнители на что?

— Ну как ты всю страну разом под суд отдашь? Говорю же: абсолютно никто не платит.

— Ага, понятно. Это как в Белграде: там в городских трамваях и автобусах тоже все ездят зайцами. И контролёры не штрафуют никого, кроме иностранцев… Нам, правда, когда узнавали, что мы русские, тоже разрешали ездить бесплатно.

— Вот и здесь примерно так же. А вместе с тем почти в каждом доме майнят биткоины — вот электричества и не хватает.

— Нда-а-а, сразу видно: наш здесь народ, на крепкой халявной закваске — его ничем не перешибёшь. Ну надо же: биткоины! Додумались ведь!

— Так других заработков в Абхазии всё равно нет, людям некуда деваться.

…После того как сверху снова спустилась заспанная Амра — сделала нам выговор и ретировалась в свою комнату, недовольно гупая копытцами по деревянной лестнице, — Андрей предложил:

— Давай возьмём бутылку и рюмки — и уйдём ко мне в сад, а то нам здесь спокойно выпить не дадут.

— В сад? — озадачился я.

— Как, я тебе ещё не показывал свой сад? — удивился он. — Так идём, покажу!

И мы покинули кухню…

О, на это действительно стоило посмотреть!

Сад раскинулся за домом. Точнее, не раскинулся, а в лучших средиземноморских традициях распластался на горе, террасами взбираясь по её склону. Каждую террасу подпирала бетонная городьба, чтобы земля не сползала вниз. Бетон был серый, замшелый — как минимум полувековой давности. На покрытых росистой травой террасах росли кустарники и молодые деревья. Среди которых сразу принялся рыскать Андрей, с хозяйственным видом приговаривая:

— Сейчас нарвём какой-нибудь закуски…

Я осторожно (опасаясь оступиться и, сверзившись вниз, катиться, перепрыгивая с террасы на террасу — через все соседские сады-огороды — до самого моря) следовал за ним. Он запустил руку в недра какого-то дерева и извлёк оттуда полную жменю красных ягод. Несколько секунд задумчиво смотрел на них, а затем спросил:

— Что это?

— Не знаю, — отозвался я. — Тебе лучше знать, твой же сад.

Мы поочерёдно попробовали дары причерноморской флоры.

— Кизил? — сказал он.

— Может, и кизил, — не стал спорить я. — Только непонятно, почему он без косточек.

— Ну, значит, такой кизил — без косточек… Да ладно, всё равно он на закуску не годится: слишком мелкий.

Позже Амра, узнав детали нашего ночного вегетарианства, сходила посмотреть на «кизил» и опознала в нём облепиху. До сих пор смеётся над нами по данному поводу…

Андрей приблизился к следующему деревцу — совсем молодому, высотой метра в полтора — и с радостью узнавания воскликнул:

— А это кумкваты! Представь: посадил в прошлом году, а они уже дали плоды!

— Рви, — голосом решительного сапёра распорядился я. — Кумкватов я никогда не пробовал, так что повод подходящий.

Он нарвал жёлтых, размером с финик, плодов. Я, попробовав один, заключил:

— Цитрус. Годится.

Мы уселись на бетонную ступеньку. Пили чачу, закусывали кумкватами и смотрели вдаль. Под нашими ногами дышала покоем тёмная громада моря. Над нашими головами мерцали звёздные россыпи. Мы, словно два горных орла, зависли между двумя мирами, растворившись в тёплой ночи. Андрей рассказывал об Абхазии, разворачивая передо мной панораму разнообразных чудесных мест, кои нам непременно надо посетить в ближайшие дни, и забираясь всё дальше в горные дебри. Наконец настал момент, когда он, весомо помолчав, спросил:

— А ты знаешь, что в горах до сих пор можно найти немцев?

— Каких немцев? — не понял я.

— Ну каких — тех самых. Из дивизии «Эдельвейс», наверное — диверсантов или разведчиков, уж не знаю точно. Люди их видели.

— Скелеты?

— Да нет, целёхонькие, вмёрзшие в лёд.

И он рассказал, что сын его знакомого, заядлый охотник, однажды забрался с ружьём далеко в горы, и там вдруг началась метель. Он укрылся в пещере; стал устраиваться, расчищать себе местечко от снега, а под снегом — ледник. Глянул вниз и видит: прямо у него под ногами сидят немцы в форме, словно живые. Вероятно, устроились на привал, да так и замёрзли.

— Неужели лёд такой прозрачный? — удивился я.

— Выходит, такой, — подтвердил Андрей. — Да и неглубоко они вмёрзли.

— Значит, их можно оттуда выпилить.

— Пожалуй, можно, только это очень далеко. Представь себе, на какой высоте располагаются ледники. Нам с тобой туда никак не добраться.

— Жаль…

Наша беседа продолжалась ещё некоторое время, и мы вполне могли бы дотянуть её пёструю нить до самого утра. Однако чача в бутылке закончилась, а новую мы решили не начинать. И разошлись по своим комнатам.

***

И вот настало утро нового дня.

Мы с Толиком стояли на просторном балконе, созерцая необъятные морские дали, а Андрей, Вера и Амра один за другим подтягивались к столу с тарелками-чашками-вилками-ложками и остатками вчерашней снеди: настало время завтрака.

В горле у меня слегка першило. Это было следствием ночной дегустации восьмидесятичетырёхградусной чачи… Да уж, наутро мне аукнулось молодецкое ухарство.

Однако на сём ещё не конец истории с чачей. Продолжение не заставило себя ждать. Вскоре Амра спустилась на кухню, чтобы вскипятить воду для чая. Затем вернулась с вытянутым лицом, держа в руках электрический чайник и озадаченно шевеля ноздрями:

— Я увидела под столом бутыль с прозрачной жидкостью — решила, что это вода. Налила её в чайник и поставила кипятиться… Но, похоже, это не вода. Это совсем другое!

Мы разразились смехом и репликами:

— Это же чача!

— Восьмидесятичетырёхградусная, ха-ха-ха! Теперь у неё, наверное, градус слегка поубавился!

— Горячая чача — это сурово, хо-хо-хо!

— Воду надо было наливать из-под крана, аха-ха-ха!

Отсмеявшись, я поинтересовался:

— Ты хотя бы чай или кофе заварить этим не успела?

— Нет, — ответила она.

— Ну, тогда ничего страшного. Считай, что ты приготовила нам утреннее сакэ. Его ведь тоже подогревают.

— Но вы же не будете, в самом деле, пить чачу с утра.

— Нет, конечно.

— А что же теперь с ней делать?

— Да перелей в бутылку: остынет и будет не хуже прежней. А в чайник набери воды и снова поставь кипятиться.

Со второго захода все получили: кто — чай, кто — кофе.

За завтраком, посовещавшись, решили скорректировать вчерашние наполеоновские планы, урезав их до более реалистичных. И наконец Андрей, усадив нас в свой «Киа Спортэйдж», повёз всю компанию навстречу…

Навстречу разному.

Сначала на юг. Потом — на северо-восток. После этого — на север. Затем — снова на северо-восток. Всё дальше и дальше.

Примечания

1

Апсны — самоназвание Абхазии; в переводе на русский означает «Страна души».

2

Келасурка — река Келасур. В пяти километрах от центра Сухума впадает в Чёрное море.

3

Мачара — река в Гульрипшском районе.