Беззаботные люди. Нескучные истории

Евгений Кубасов

Лёгкое чтиво без чернухи и насилия. Нескучные истории из нашей жизни времён развитого социализма, перестройки и что из того вышло…

Хороший день

Утро, казарма замерла в настороженном чутком сне, в готовности прерваться всякую секунду короткой командой «подъем»… Солдатский сон бесценен, как не имеет цены все солдатское для многочисленных командиров и начальников, стоящих над солдатом. Бесценен сон и для самого солдата, потому как нельзя оценить считанные часы, когда солдат волен от приказов командира, от уставов, только во сне он видит далекий родной дом, лица близких и любимых.

— Товарищ сержант!.. Ну, товарищ сержант! Вставайте же, пора… — слышал Илья над самым ухом и чувствовал у лица жаркое отрывистое дыхание. Он с трудом разлепил веки. Склоненная фигура дневального Квакуши висела над ним.

Спал Илья на традиционном месте дежурных по роте всех времен — на жестких матах под гимнастическими брусьями. Потирая отлежанную на шершавом чехле щеку, он сел и еще с минуту боролся с неодолимым желанием снова рухнуть на маты. За окнами светало. Дневальный оставался стоять перед ним.

— Ну, что встал столбом, иди форточки открой, душно.

Илья потянулся и тряхнул головой, стряхивая остатки сна.

Квакуша выполнил приказ и вновь возник у брусьев.

— Ты чего?

Дневальный развел руками.

— Та я того… Як… Как, то есть… Тут, товарищ сержант, и не знаю як буть… Быть…

— Что ты мямлишь! Что случилось? — Илья взглянул на часы, но в казарменном сумраке не смог разобрать положение стрелок на циферблате. — Сколько время?

— Та ничего нэ случилось. Ничого такого… А время зара… тильки гимн гралы, тэпэр — теперь новости… — заволновался Квакуша, мешая русские и украинские слова.

— Как «тильки гимн гралы», сегодня же воскресенье — подъем на час позже. Чего же ты меня так рано разбудил, лапоть! — Илья хотел обозлиться на дневального, но раздумал и снова растянулся на матах. — Ладно, иди на тумбочку.

Дневальный не тронулся с места.

— Что еще?

— Та я того… Дило… Дело такэ…

— Говори по-украински, — разрешил Илья.

— Я, товарищу сержант, нияк нэ пойму… — Квакуша опять развел в стороны руки. — С подйомом, як бытии?..

— А в чем, собственно проблема?

— Шо? — подался вперед дневальный.

Илья вздохнул:

— Ты, кажется, хотел спросить что-то про подъем. Какие трудности?

— Та я ничого. Цэ товарыш рядовой Дюдин. Кажуть, шо подйома седни нэ командують…

— Ах, товарищ рядовой Дюдин «так кажуть»! — усмехнулся Илья, как второй дневальный инструктировал Квакушу перед тем как завалиться спать

Витька Дюдин был с Ильей одного года призыва и почти земляк — из подмосковного города Химки. Витька не упускал случая, ради хохмы, покуражиться над молодыми. После его «отеческих» наставлений уборщики мыли ступеньки лестницы до третьего этажа снизу вверх. «Возможна утечка военных секретов в грязи», — объяснял он свои требования. Принимая наряд по роте, Витька мог запросто заставить дневальных пересчитать поштучно патроны в ящиках боеприпасов, проверять, как на пакете молока, срок годности на противотанковом гранатомете — «чтобы страна могла спать спокойно». Страна давно видела сны, а наряд во главе с дежурным по роте, тоже из молодых, ворочали тяжелые патронные ящики и ломали голову над вопросом: где на теле «шмеля» указан срок годности. На гарнизонную гауптвахту за неуставные отношения, Витьку отконвоировали, после того как он настойчиво понуждал дневальных побрить гипсовый бюст вождя мирового пролетариата в ленинской комнате, а заодно привести в уставной порядок внешности других теоретиков научного коммунизма, портреты которых висели на стенах в «ленинке»: «заросли больно — смотреть противно!».

Квакуша шмыгнул носом:

— Ага, так кажуть…

— И как товарищ рядовой это мотивировали?

— Шо?..

— Шо, шо! — передразнил дневального Илья. — Что тебе сказал Дюдин про подъем?

— А-а… — понимающе протянул тот. — Та ж спочатку такэ казав товарыш старший лейтенант…

— Как?!. Дежурный по части сказал, что подъема сегодня не командуют?.. — изумился Илья. — Так тебе и сказал?…

— Ни… ни мэнэ, — замотал головой Квакуша, — то он, казав товарышу рядовому, а товарыш рядовой…

— Ну, хорошо, оставим тот дюдинский бред, ты сам-то подумал: с какой радости, вдруг, сегодня не командуют подъем? Ведь устав никто не отменял даже по воскресеньям!..

— Та ж, цэ выборы!..

— Ну, выборы, и что из того?..

— Як шо?.. — Квакуша недоуменно уставился на Илью. — Власти нэмаэ!..

— Ты!.. Ты, это чего?.. — опешил Илья, приподнимаясь на локоть. — Ты соображаешь, что говоришь?.. Как это «власти нэмаэ»? И куда же она, по — твоему, подевалась?

— Та ж, того… як його… — голос Квакуши задрожал. — Выборы… Товарыш рядовой так казалы: одных вже немаэ, а других ще выбрати треба… И по радиву тэж самэ…

— Что и по радио говорят, что у нас власти сегодня нет? — строго спросил Илья.

— Ни… По радиву гутарят, шо выборы, — пояснил дневальный. — Дюже гутарят, я у шесты годын бачил… И ышо… — он опасливо огляделся, — ышо, не по радиву, товарыш рядовой казалы, шо ым лично на власть — тьфу! Чи вона е — чи ни. Так и казалы, як отдыхать пошли…

— Занятно!.. — Илья заложил руки за голову. — А больше ничего, кроме того, конечно, что в стране в период выборов царит безвластие и выражения личного презрения к государственному управлению, как к таковому, товарищ рядовой ничего не имел сообщить еще?.. И когда, кстати, они отправились на отдых?

Квакуша замялся.

— Ясно — военная тайна! — спать уже не хотелось, Илья ухватился за стойку брусьев, принял сидячее положение. — Значит, радио ты слушал! И что же творится в мире? А то спросит тебя замполит про международное положение, а ты опять пузыри пускать будешь, а мне, как твоему командиру краснеть придется. Вот так, возьмет и спросит: какие, товарищ Квакуша, события в мире волнуют наше, так сказать, прогрессивное человечество?.. — подражая замполиту, дурачился он.

— Яки события?.. — с силой потер шею Квакуша никак не ожидавший такого поворота. — Та начэ ничого такого вроде нэ було…

— Вот тебе и раз! Ты говорил: новости «бачил». Новости, мой друг, передают целых пятнадцать минут, — ты «ни чого нэ було». О чем говорили в новостях?

— Та там усякэ такэ разнэ, товаришу сержант… Выборы!.. — по-детски улыбнулся дневальный. — За выборы дюже гутарят…

— Хорошо, выборы куда? В Государственную Думу, в Конгресс, Кнессет… Куда?

— Того… У Верховный Совет

— Годится! — оценил осведомленность подчиненного Илья. — С выборами проехали — краем уха слышал. Что еще?

— Ну, як… — Квакуша напряженно засопел. — Приезжал к нам цей… Хоннекер! — с радостью вспомнил он.

— Когда приезжал?

— Кажись учера…

— Так, вчера к нам приезжал Эрик Хоннекер. Кто он знаешь?

— Вин у Германии… Та, кака наша… Цэ, як Брежнев там, — нашелся с ответом Квакуша.

— А еще, что в мире происходит? В общем, и целом…

— Бастуют… Бастуют там вси. Нэ хочут жить…

— Что ты говоришь?.. — деланно удивился Илья. — Вот так, прямо и не хотят жить?..

Лицо Квакуши расплылось в понимающей улыбке.

— Ни… Те, кто живэ погано — не хочут так жить, а хочут жить гарно, и бастують…

— И где, где бастуют?

— Та… — Квакуша поднял глаза к потолку. — У Америке, у Англии… Та, визди дэ социализма нэмаэ! — победоносно закончил он.

— Правильно рассуждаете, дорогой товарищ, — ничего не имел против экзаменатор. — Дорога наша верная, идеи наши ясные, наша цель…

— Коммунизм! — торжественно закончил Квакуша.

— Уверен?

— А як же! То есть — так точно!

— Молодец! — похвалил подчиненного Илья. — Далеко пойдешь, если вовремя не остановят.

— И ышо, товаришу сержант, по радиву про мужика одного казалы… — вошел во вкус дневальный. — У новостях! Казалы, шо його в турму спочатку, а потим ни выдпустылы, бо дюже гарный мужик казався…

— Так, так, — подыграл Илья. — Как фамилия того гарного мужика. Фамилия, домашний адрес, статья, срок?

— Як його… вин цей — Чорный — негр! У Африке живэ. Фамилия в ньего ще така некультурна, така срамна. Як його… Манд…

— Ну, яка, яка фамилия? Вспоминай!

— Манд… Манд… Мандюла?.. Чы ни?..

— Мандела! — не стерпел Илья. — Разгильдяй, оболтус, фофан, тундра, неорганизованная личность! Идите, товарищ солдат, идите и выполняйте свой воинский долг! — оптом выложил он весь светский набор слов и выражений замполита в подобных случаях. А от себя добавил: — и не просто иди, а иди… на тумбочку.

За окнами уже было совсем светло, небо голубело на глазах.

Илья решительно поднялся с матов. Нашарив в своей тумбочке зубную щетку, пасту, мыльницу и бритву, он вышел из мрака спального отделения в свет коридора. У зеркала напротив тумбочки дневального поправил ремень с штык-ножом, пятерней пригладил всклокоченные волосы. Квакуша подпирал стенку. В зеркальном отражении при свете люминесцентных ламп, его лицо было серым, неживым, покрасневшие глаза тупо упирались в дверь, одетая задом наперед шапка была нахлобучена по самые брови, казалось он не видит и не слышит ничего, что происходит вокруг.

— Майор сзади, — сделал замечание Илья.

— Який майор? — вздрогнул Квакуша.

— Шапку поправь, суслик.

«Спит, стоит и спит!», — Илье вдруг стало жалко этого щуплого украинца с маленьким острым носом усыпанном точками веснушек и юношеским пушком над верхней губой. « Гад — Витька, совсем заездил парня», — со злостью подумал он про второго дневального, намыливая лицо над раковиной. «А ведь день только начинается. Витька теперь будет дрыхнуть до завтрака, да и потом час-другой прихватит. И ничего не скажешь — дед! Только заикнись — весь призыв поднимется скажут, что потакаю молодежи, либеральничаю, а они «буреют»… Хотя, кому-кому, а Витьке в свое время тоже досталось. Восемь месяцев в учебке с дедами-кавказцами! Это не шутка. Каждый джигит считал своим долгом поглумиться, показать свое превосходство над москвичом. А сколько Витька посуды за других перемыл, сколько картошки перечистил… Это сейчас он со смехом вспоминает, как унитазы зубной щеткой чистил, а сколько хэбэ с чужого плеча перестирал, сколько сапог перечистил. А что еще перетерпел и о чем молчит… Нашим салагам такое и в кошмарном сне не привидится. А с другой стороны Витька сам выбрал такой путь. Поступил бы в свой МАИ на дневное отделение и не пришлось бы идти в армию, а с вечернего его и загребли… Ведь электронщик от Бога. На нем вся оперативная связь держится. Его с губы, где Витька сидел за неуставняк, сам начальник штаба армии забирал — генерал, когда на узле связи какой-то сбой произошел. Нет связи, и никто не может наладить. Генерал на гарнизонку лично приехал, шороху там навел. А Витька и в камере остался верен себе, резинку из трусов вытащил и мух стал бить и убитых рядком на подоконник складывать. Заходит генерал, Витька ему убиенных мух с гордостью показывает, мол, не зря хлеб комендантский ем. Так и возили его, днем — на узел, а ночевать в камеру. Уважают Витьку, все офицеры-связисты, здороваясь с ним, всегда берут под козырек. А что молодых он прижимает — то не со зла, не злой Витька человек», — полностью оправдал к концу бритья второго дневального Илья.

Из приоткрытой двери комнаты дежурного по части струился приглушенный свет и тянулся сизый сигаретный дым. Старший лейтенант Возняк — такими были звание, и фамилия дежурного по части. В части он был человеком новым, лишь полтора месяца назад его назначили командиром взвода связи. И все это время о новоприбывшем старшем лейтенанте ходят самые разнообразные слухи. Доподлинно известно, что до недавнего времени Возняк служил в штабе округа, и занимал там довольно высокую должность, и носить бы ему давно четвертую звездочку на погонах, если бы не его рапорт о переводе в войска. Там в областном городе — миллионнике, кроме перспективной карьеры у него остались жена, ребенок, квартира. Объяснить поступок старшего лейтенанта пытались объяснить тоже по разному: одни говорили, что та высокая должность оказалась ему не по плечу, другие утверждали, что офицер он из тех, каких еще надо поискать, просто у него не сложились отношения с начальством, третьи видели причину в превратностях личной жизни Возняка. Существовала и четвертая версия, которая чудесным образом объединила в себе три первых, и ставила все на свои места — Возняк ушел от жены к другой женщине. Дело-то, в общем, житейское, с кем не бывает, если бы не одна существенная деталь — старшему лейтенанту было, что терять. Бывшая супруга Возняка была дочерью какого-то важного штабного генерала.

— Проходи, присаживайся, — по-свойски кивнул на приветствие Ильи. На столе дежурного лежали распахнутые книги, толстые тетради, но центральное место занимала оловянная пепельница, доверху наполненная окурками. — Короткая оказалась ночь. Сделать удалось всего ничего, а уже утро, — улыбнулся он в свои пышные усы.

— К политзанятиям готовитесь? — неожиданно даже для самого себя спросил Илья, заметив на столе «Краткий курс всемирной истории»

— Не совсем… Лучше сказать — к жизни готовлюсь. Оно так вернее будет… — Возняк в загадочной полуулыбке сощурил глаза, убирая со стола книги и тетради. — Сессия скоро. Контрольные пишу, а времени, как всегда не хватает.

— Контрольные!.. Вы учитесь? В академии?..

— Почему же обязательно в академии? Наши законы позволяют военнослужащим учиться и в гражданских учебных заведениях.

Илья смешался.

— Ну, да заочных академий не бывает…

— Тут, я тебе скажу, ты не прав! — усмехнулся и поднял глаза Возняк. — Бывает, и еще как бывает!.. Правда, не на всех это распространяется. Но за то те «избранные» могут заочно закончить и две академии сразу, да еще экстерном… А я в университете учусь. На философском факультете, — он протянул Илье пачку сигарет: — Кури.

— Не курю.

— И не пью! — в тон прибавил Возняк, закуривая.

— И не пью!

— Конечно, принципиально?

— Если хотите, принципиально, — почувствовав в интонации старшего лейтенанта издевку, вернулся к начальной теме беседы:

— Я тоже до армии собирался в университет поступать…

— «Хотел» — это как?

— На журналистику сдавал документы, а там творческий конкурс — опубликованных работ не хватило. Напечататься трудно.

— Ничего, после службы обязательно поступишь!..

Илья с удивлением посмотрел на Возняка. Тот оставался невозмутимым.

— Поступишь! — уверенно повторил он. — Твои статьи с удовольствием берут в окружной газете. У меня там сосед по общежитию редактором работает. Хвалил! Отзыв тебе хороший под дембель дадут, рекомендации… Поступишь.

— Разве то, что я пишу — материал? Так… — отмахнулся Илья. — Заказывают, например, статью о зимних стрельбах. И что писать?.. «Ефрейтор Иванов одной очередью поразил все мишени, а рядовому Петрову, чтобы завалить одну фигуру потребовалось пол-ящика…». А писать нужно про перворазрядника по стрельбе Иванова, а о Петрове лучше не распространяться, потому что этот петров автомат держал в руках один раз в жизни и то, когда чистил его какому-нибудь «деду».! Скользнуть по поверхности можно. Такое напечатают. Копнешь глубже — нет. То — очень остро, то — недостаточно злободневно, то — такого в нашей армии нет, потому что такого быть не должно. Замкнутый круг…

— А что ты хотел? Опубликовать статью про твоего Петрова и сообщить между делом, что он чистит оружие старослужащим, значит признать, что у нас в армии процветают неуставные отношения. Причем повсеместно! Никому не будет дела, что произошедшее имело место быть в отдельно взятой части. А напиши, что фамилия того рядового не Петров, а какой-нибудь Ахмед-Оглы — налицо дискриминация по национальной принадлежности, и еще вкупе с «дедовщиной». Катастрофа! Печатное слово имеет великую силу, особенно в нашей стране, где строчке с газетной полосы верят безоговорочно. Журналистика, как и политика — узкий коридор. Редакторы на то и приставлены, чтобы публикации находились в рамках этого коридора. Шаг в сторону чреват самыми страшными, а главное непредсказуемыми последствиями…

— Коридор… — задумчиво произнес Илья. — Выходит писать у нас можно только о том, о чем можно, а не о чем нужно…

— О-о! — загородился руками Возняк. — Долгий у нас с тобой разговор получится… И потом «нужно» кому? И «нужно» для чего?.. Подумай над этими вопросами…

— Что же тут думать: кому — нам с вами, всем, а для чего — чтобы улучшить то, что сейчас плохо, изжить недостатки… — пожал плечами Илья.

Возняк покачал головой.

— Не все так просто. Стоит ли улучшать то, что уже устоялось, прижилось, и по совести сказать, не так уж плохо. Опыт показывает: очень часто попытки изменить что-то к лучшему в человеческом обществе оборачивалось большими трагедиями. «Благими намерениями устлана дорога в ад», так, кажется, гласит библейская мудрость. Тем более в нашем обществе, где революционные традиции укрепились на генном уровне. Теперешняя экономическая и политическая стабильность нам дорого досталась, о ее цене мы еще не скоро узнаем, а может быть не узнаем никогда…

— А почему мы не имеем права знать всю правду? Как же «свобода слова», — осторожно спросил Илья. — Ведь на Западе пишут обо всем: критикуют правительства, президентов, пишут о преступлениях, о скандальных разоблачениях…

— А ты знаешь, под какими лозунгами Гитлер пришел к власти?.. — вновь хитро улыбнулся Возняк. — Поинтересуйся… А что касается про государственное устройство «там», не стоит обольщаться. Действительно там пишут и о том, и о другом, и о третьем, но избавилось ли их «свободное общество», как они любят себя называть, от недостатков, пороков, стали они лучше?..

Илья вновь обратил внимание на корешки книг на столе. «Эммануил Кант», прочитал он и невольно посмотрел на Возняка. Образ седоволосого старца ежеминутно изрекающего мудрые истины никак не вязался с внешностью старшего лейтенанта — молодого, полного сил здоровяка.

Он поймал этот взгляд и положил руку на книги.

— Вот никогда не думал, что придет время, и я буду читать запоем Канта, Гегеля, Оффенбаха, а попробовал — увлекло. Философия — наука древнейшая, из нее все другие науки выросли. Жил Кант двести лет назад, а думал про то же, про что думаем и мы, мучительно решал те же вопросы. Только по лености своего ума мы не додумали, а он дошел до самой сути. Во всем разобрался. Все объяснил. Для нас!.. В сущности, за двести лет ничего не изменилось в человеческих отношениях. Не изменилось и за две тысячи лет. И античные философы решали схожие с нашими проблемы. И успешно, надо сказать, решали — оставили богатейшее наследие. Казалось бы, бери — пользуйся. Ан нет, каждое поколение норовит переиначить их мудрости на свой лад, подстроить под себя. Вот если бы миром правили философы то, возможно, человечеству удалось бы избежать многих бед, и сам мир мог быть более гармоничным и справедливым… Впрочем, как знать… — Возняк бросил в пепельницу давно потухшую сигарету и взглянул на часы. — Заговорились мы с тобой. Как будем людей поднимать?..

— Ах, да! — спохватился Илья. — Я к вам то с этим и шел. Выговорили что-то дневальным…

— Тебе голосовать раньше приходилось или сегодня в первый раз? — неожиданно спросил Возняк.

Илья кивнул.

— Пришлось, за месяц до армии. В городскую власть выборы были. Конфуз, правда, тогда вышел, — улыбнулся он. — Мне тогда только восемнадцать исполнилось. И выборы… Отец со мной беседу провел. Объяснил, что к чему, и кем я стал. Мать костюм с галстуком заставила надеть. Встали пораньше и вместе пошли на избирательный участок. На улице музыка. Отец по дороге цветы купил, говорит: администратору подаришь. Всё празднично! Пришли, а там!.. Активистка у нас в подъезде есть, везде свой нос суёт. Пришла с утра и для отчета за всех сразу проголосовала. За весь подъезд. А мы с цветами… Отец распетушился, пошел куда-то разбираться, а мама даже заплакала. Они меня так готовили.

Возняк погладил усы и посмотрел в окно.

— «Голь на выдумки хитра», — проговорил он немного погодя. — Ну, что же, будем считать, что ты, как и многие наши бойцы, сегодня в первый раз пойдешь голосовать. Давай сделаем так, чтобы этот день запомнился ребятам. Как-никак, а выборы в высший орган власти! Мы не будем сегодня командовать подъем, просто включим хорошую музыку. Пусть каждый сам для себя решит: спать ему или идти и исполнять свой гражданский долг. Найдется у нас магнитофон или проигрыватель с пластинками?

— Конечно, найдем! — от возбуждения Илья даже вскочил со своего места. — Будет музыка! Это вы здорово придумали…

Встал из-за стола и Возняк.

— Это не я придумал. Такое практиковалось еще в царской армии в начале века, во время выборов в Государственную Думу, утром в день выборов под окнами казарм играл полковой оркестр, что бы солдаты почувствовали свою причастность к начавшимся тогда реформам. Пусть и наши солдаты ощутят себя гражданами своей страны. Давай включай музыку. Только… — он взял за рукав Илью. — Что вы сейчас любите слушать?

— Назарет! Есть такая ирландская группа.

— Хорошая музыка?

— Очень!

— Ну вот, свой Назарет послушаете потом, а сейчас включи что-нибудь отечественное. В конце концов, мы не премьер-министра Великобритании выбираем, — улыбнулся Возняк своей улыбкой.

Гремела «По волне моей памяти « Давида Тухманова, казарма оживала, солдаты потянулись к умывальникам. Илья вошел в ленинскую комнату.

«… положений и выводов, сделанных в предвыборной речи перед избирателями Бауманского района столицы, кандидата в депутаты Верховного Совета СССР, Генерального Секретаря ЦК КПСС, Маршала Советского Союза, товарища Леонида Ильича Брежнева, дадут новый импульс в работу министерств и ведомств, в дело созидательного труда всего советского народа…»

В этом привычном, многократно перечисляемом списке брежневских должностей, Илья вдруг обнаружил подмену: вместо Председателя Президиума Верховного Совета на этот раз назвали воинское звание. Из чего следовало, что верховной власти в стране нет. Он улыбнулся, вспомнились слова Квакуши: «одных вже нэмаэ, а других ще выбрати треба».

Убавив громкость динамика, Илья достал из кармана записную книжку с ручкой и в самодельном календарике зачернил квадратик шестьсот пятьдесят второго дня, белых квадратиков оставалось шестьдесят восемь. Он уже хотел положить книжку обратно в карман, но потом отлистал несколько страниц, куда он записывал впечатления от каждого прожитого дня, и уверенно написал: «День хороший». Обычно такие записи он делал после отбоя, но сегодняшний день начался уже хорошо, а значит таким и будет.