Беззаботные люди. Нескучные истории

Евгений Кубасов

Лёгкое чтиво без чернухи и насилия. Нескучные истории из нашей жизни времён развитого социализма, перестройки и что из того вышло…

Беззаботные люди

рассказы и повести

Счастье

Илюшка проснулся. Сегодня воскресенье. Еще с закрытыми глазами, он начинает думать: что приятного ждет его в наступившем дне. Раз сегодня выходной, значит, они с дедом пойдут на трамвайный круг у бани, где дед в маленьком кафе с высокими столами и с крышей, через которую можно смотреть на солнце не щурясь «примет на грудь воскресные сто пятьдесят грамм» с сарделькой и маленькой кружкой пива, а ему купит «ленинградское» мороженое, которое в два раза больше эскимо. Потом они пойдут по желтому скверу мимо пруда с совсем непугливыми утками, берущими хлеб прямо из рук, пойдут в парк с любимой Илюшкой цепочной каруселью. если в будние дни приятности могут, случится, а могут и обойти стороной, то воскресный день без них не обходится никогда. Бабушка возьмет и приготовит пышки, которые он очень любит, но еще больше будет рад Илюшка, когда мама и папа, которые сейчас живут на целине, присылают письма. Как только он подрастет он поедет на целину, а потом, когда подрастет совсем, он поедет на Кубу воевать. Очень несправедливо получается, какие-то люди не хотят свободы для Кубы, и кубинцам приходится воевать за свою свободу, а главный у них — Фидель Кастро — бородатый дядька в какой-то странной военной форме, его портрет, вырезанный из газеты, Илюшка хранит в шкатулке вместе с письмами родителей. Он потягивается — носки ног почти дотягиваются до прутьев спинки кровати. Прохлада пробирается под одеяло, он натягивает его до подбородка…

Из коридора послышалось ворочание ключа в замке входной двери. Илья замер. Дед тоже перестал храпеть. Закрыв дверь, кто-то прошел в кухню. «Не бабушка» — понял Илья. Бабушка ходит мягко, а это были тяжелые шаркающие шаги. «Кто бы это мог быть?..» — приподнялся он голову от подушки, чтобы лучше расслышать, чья дверь откроется. Всякий из жильцов, войдя в квартиру, почти всегда шел вначале в кухню положить продукты или просто поздороваться, и лишь потом проходил в свою комнату. Всего в их квартире шесть дверей и каждая из них имела при открывании свой отличный от других звук. Это даже для Илюшки стало игрой, со временем он научился безошибочно распознавать, чья дверь открылась, чем немало удивил деда. Самое интересное, что звук открываемой двери был схожим с характером ее владельца. Например, дверь капитана милиции Петра Ксенофонтовича коротко щелкала, таким же немногословным был и сам милиционер, пела — у студентки Оленьки Щукиной, у Горожанкиных жалобно и протяжно стонала, «гавкала», лязгая замком — у управдомовского слесаря Володьки. На этот раз, судя по скрежету несмазанных петель, шаги затихли за дверью Степаниды Алексевны. Илюшка не любит Степаниду Алексевну — громоздкую, нескладную женщину с мужским, сиплым басом и пропахшую табаком. Кроме голоса и пристрастия к курению у Степениды Алексевны было много от мужчины, у нее растут усы, женщину же в ней угадывало лишь одно, да и то не лучшее женское качество — чрезмерная словоохотливость. Работала она лифтером в доме по соседству, и от своей «шапошной» близости к самым разным людям, была носительницей множества всяких слухов, естественно, что первыми ее слушателями становились соседи по квартире. Видимо и сегодня Степаниду Алексевну «распирала какая-то горячая новость», и она искала свою жертву.

Снова щелкнул замок входной двери и по шагам Илья сразу узнал бабушку. Приходилось только догадываться, когда бабушка спит, вечером, засыпая, Илюшка видел ее у своей постели, а когда просыпался утром она уже давно была на ногах. Осторожно, чтобы не шуметь, бабушка приоткрыла дверь и просунула в щель пухлую авоську. Тотчас заскрежетала дверь Степаниды Алексевны, и раздался гром ее голоса:

— Прасковья Петровна, голубушка, вы-то мне и нужны. Вы слышали…

Также тихо, прикрыв дверь, бабушка под конвоем Степаниды Алексевны была препровождена в кухню.

— Прилетела сорока, — негромко проворчал дед, опуская ноги на пол.

Илья снова хотел притвориться спящим, уж очень не хотелось вылезать из-под теплого одеяла в утреннюю свежесть простывшей за ночь комнаты, но, заметив через смереженные веки, как дед с улыбкой смотрит на него, не выдержал и рассмеялся.

— Не спишь, воробей! Вижу, вижу, что не спишь, — говорил дед, одевая штаны. — Вставай, сейчас будем делать зарядку. Ты же хочешь быть здоровым сильным? Чтобы никогда и ничего не бояться. На Кубе сейчас только такие нужны! Ведь ты, кажется, на Кубу воевать ехать собираешься?..

Илья смущенно спрятал глаза. «Интересно, откуда дед знает, что я, когда вырасту, поеду на Кубу. Я же никому об этом не говорил» — подумал он.

То-то, — продолжал дед, зачесывая наверх свои седые волосы перед зеркалом. — А раз так, надо физкультурой заниматься.

— Хо-ло-дно! — поежился под одеялом Илюшка. — Да и зарядка по радио уже закончилась. Я сам слышал, как всегда в конце говорят: «музыкальное сопровождение пианиста Родионова»…

— Дед вдруг резко повернулся и подскочил к кровати внука, не успел тот и ахнуть, как оказался в его сильных руках.

А мы под тыны-тыны! — поднял над собой дед Илью, и, тормоша его, закружил на месте. — Как в песне поется: — «Чтобы тело и душа были молоды, ты не бойся не жары и не холода…»

Илюшка заболтал ногами и залился смехом.

— Уже озоруете, — неслышно в комнату просочилась бабушка и, вытирая руки о фартук, остановилась у дверей. — Что молодой, что старый. Что мне с вами делать, — с улыбкой покачала она головой. — Ну ладно, дед, хватит, а то у ребенка голова закружится. Давай, Илюшеньк, одевайся, умывайся, и завтракать, я там спозаранку плюшек напекла. Давайте, пока они теплые, — журчал ее говорок.

Илюшка застегивает рубашку и его разбирает хорошее настроение просто от мысли, что одна «приятность» сегодня уже есть, и его ждут на кухне сладкие плюшки, и вообще, что у него есть такие хорошие бабушка и дедушка. Есть, пусть сейчас далеко отсюда, мама и папа. Что живет он в «самом лучшем городе земли», как часто поют про Москву по радио. И что потому, что сегодня светит солнце и хорошо жить. Чтобы еще раз убедиться, что это так, и, не, иначе, он, изобразив, на, лице серьезность, спрашивает:

— Дедушка, а дедушка, а мы сегодня куда-нибудь пойдем?

— А куда бы ты сегодня хотел пойти? — охотно отзывается дед, озорно поглядывая на бабушку.

— Ну, как!.. — делает многозначительную паузу Илья. Сегодня у нас, что? — Воскресенье! Надо «примать на грудь!», — он нарочно говорит дедовыми словами.

Тот смеялся до слез. Смеялся больше над бабушкиным лицом, которое вытянулось после слов внука.

— «Чтобы душа воспарила!» — добивает ее Илюшка.

— Ишь,.. — икнул дед, — усвоил! Вот шельмец! Слышала, мать, что человек говорит? — Воскресенье! Так, что гони червонец!

Хотя уже который год в ходу новые деньги, он не упускал случая, чтобы перевести все в старый пересчет. Бабушка, как всегда принимает это за «чистую монету».

— Какой это червонец!.. — лицо ее вытянулось еще больше. — Ты, леший старый, совсем с ума свихнулся! Откудова я тебе этих червонцев напасусь?..

Дед и внук дружно смеются. Глядя на них, улыбается и бабушка:

— Что старый, что малый… Надо ж, «на грудь примать!», — качает она головой. — Научит же ребенка…

Ванная была занята.

— Там Ольга купается, — пояснила бабушка, заметив Илью у двери. — Иди здесь умойся, я воду спустила, теперь она теплая, — кивнула она на кухонный кран.

Кухня их квартиры большое помещение с окрашенными зеленой масляной краской стенами, выщербленным полом под серым, высоким, засиженным мухами лепным потолком, где круглые сутки горит многосвечевая лампа; огромным, чуть ли не во всю стену окном, о стекла которого зимой скребла стылыми ветвями, а летом ласкалась листвой старая, пережившая свой век, треснувшая в стволе липа. В кухне теснятся две газовые плиты, две мойки и четыре стола. Жильцы двух комнат столов не имеют. Вернее, до недавнего времени был здесь и пятый стол — Тамары Сергевны, которая «сошлась с этим Козловым из пятьдесят девятой», как говорит бабушка. Илюшке это невдомек, из сказок он знал, что могут сойтись богатыри — «сошлись и стали биться», а «этот Козлов», живущий двумя этажами выше, и Илья его хорошо знает, вовсе не собирается биться с Тамарой Сергевной, даже наоборот их можно часто можно видеть во дворе, как они гуляют под ручку. Свое недоумение Илюшка высказал бабушке, но она не дала вразумительного ответа: «Сошлись и сошлись, Бог с ними. Не твоего это ума дело». Дед на его вопрос и вовсе только усмехнулся: «Тут дело, брат, такое…». Нет стола и у слесаря Володьки, на том месте, где он должен был стоять, но никогда не стоял — тумбочка. В тумбочке памятные для ее хозяина предметы — солдатский котелок, полученный в качестве выходного пособия в Суворовском училище, где Володька учился после войны, принятым туда как сын полка и сирота. Из училища его выставили за ворота сразу по достижении совершеннолетия. Вольный дух Володьки противился военному порядку и требованиям устава, да и наверное училищное начальство тоже не питало иллюзий воспитать из него достойного офицера, и за систематическое нарушение воинской дисциплины из училища Володьку «выперли». Чугунная сковорода без ручки тоже была отмечена для Володьки печатью памяти. Сковородка когда-то была собственностью его жены, но собственностью она была в исправном состоянии — с ручкой. От жены Володька ушел гордо сам, по причине полной несовместимости характеров. Повреждение, кухонная утварь получила как раз в момент бурного расставания супругов. У жены осталась лишь ручка, а собственно ещё сковорода долго пылилась на складе вещественных доказательств в отделении милиции, пока шло следствие, а пострадавший отлеживался в больнице с пробитой головой и многочисленными телесными повреждениями, нанесенными «скорее тупым, чем колющим орудием». Володька великодушно простил бывшей половине покушение на собственную жизнь, а сковородку взял у следователя на память. Стол Володьке ни к чему, он ест и пьет в бойлерной, где работает, там же часто остается ночевать. Единственным вкладом Володьки в быт коммунальной квартиры является добывание и самоличное вкручивание той мощной лампочки под потолком кухни, Причем происходит это при обязательном присутствии всех обитателей квартиры и носит даже какой-то ритуальный характер. При свете ручных фонариков, Володька выставляет на середину кухни свою тумбочку, ставит на нее табурет Горожанкиных, дедушка Ильи и разведенец Сергачев должны придерживать от падения табурет, а при необходимости и самого Володьку, когда тот находится «под мухой». Обязанность других, остальных присутствующих — морально поддерживать и всячески восхвалять мастера. А еще у Володьки есть душа, об этом он сам говорил Илюшке, которая не выносит милиции и Степаниды Алексевны.

Горожанкины завтракали в своей комнате, из-за их двери, как обычно по воскресеньям слышалась музыка.

В кухне кроме бабушки и дедушки, Степанида Алексевна и Петр Ксенофонтович.

— Здрасти, — вежливо поздоровался Илья.

Степанида Алексевна хмуро кивает и, прикуривая потухшую папиросу, торопится пошире открыть форточку.

— Здорово, здорово, Илья Муромец, — Петр Ксенофонтович по-взрослому протягивает ему руку. Это Илюшке страшно нравится, он и на улице специально старается попасть на глаза соседу, чтобы дворовые ребята видели, как настоящий капитан милиции с целой колодкой орденских планок жмет в своей большой руке его ладошку.

— Ну, как дела на Кубе? — серьезно спрашивает он, помешивая на плите яичницу.

«И этот про Кубу… И откуда они все знают?», — удивляется Илья и пожимает плечами, — Наверное наши наступают…

— Вот видишь, не знаешь… Радио слушай, — наставительно говорит Петр Ксенофонтович и глядит на часы. — Сегодня обязательно послушай новости. Там будет кое-что интересное.

— Хорошо, — пообещал Илья.

Он любит слушать радио, там часто говорят про целину, про Кубу, и про еще что-то, только не всегда понимает, почему по радио говорят совсем не так, как говорят окружающие его люди. Например, зачем надо идти навстречу съезду партии да еще нести с собой трудовые успехи. Про съезд дедушка объяснил, что это вроде домкома, который собирается у них каждый месяц, только народа на съезд собирается гораздо больше — со всей страны. Но почему к съезду надо идти пешком, а тем более идти издалека, дед не объяснил. Можно ведь ехать на поезде, а еще лучше лететь на самолете, трудовые успехи, если без них никак нельзя, можно сдать в багаж, как делают со своими чемоданами его родители. А то идти…

Степанида Алексевна непривычно молчит, но по ее лицу видно, что из нее просто рвется какое-то сообщение, которое она не решается выложить соседям при милиционере.

— Сегодня на сутки, Ксенофонтыч? — спрашивает дед, когда тот, доев яичницу, принимается за чай.

— На сутки, — вздыхает капитан. — И не знаю, как отработаю… Спал плохо, ногу тянет, наверное к перемене погоды. — И тут же взбадривает себя: — Ну, ничего! Сейчас пройдусь — развеюсь, разомнусь.

— Конечно, по свежему воздуху… Погода, вроде, сегодня хорошая обещается, — глянув в окно, согласился с ним дед.

Илья знает, что в войну Петр Ксенофонтович был тяжело ранен, и ему даже хотели отрезать ногу, но потом решили не отрезать, теперь к плохой погоде «ногу тянет». Он уважительно посмотрел на синие милицейские галифе с тонким малиновым кантом.

Сидеть молча Степаниде Алексевне невмоготу. Она закуривает очередную папиросу, глядит за окно:

— Куда же это годится, совсем распустился народ! Третьи сутки мусорный контейнер не убирают… Спрашивается: где дворники? — Никому нет дела!.. — Обнаружив бабушкино внимание, говорит уже адресно: — Вы слышали, третьего дня. Представьте себе… На Подбельского двое молодчиков ссильничали одну из девиц!..

— Надо же, — говорит бабушка, качая головой. Дед и Петр Ксенофонтович с улыбкой переглядываются.

Степанида Алексевна принимает их улыбку, как вызов и еще более сгущает краски:

— А на Игральной вчера вечером ограбили мужчину. Порядочный мужчина, скажу вам! Его хорошо знает Сесилия Панкратьевна из сорок шестой. Ограбили — деньги отобрали, часы сняли, избили… Чуть не до смерти избили. Кошмар! Куда…

«Куда смотрит милиция», — обычно завершает она подобные сообщения, но на этот раз традиционно закончить ей не удается — милиция пристально смотрит на нее.

— Как жить, — нашла нейтральную фразу Степанида Алексевна.

— Да уж как-то проживем, не такое пережили, — сказал Петр Ксенофонтович, глянув на часы.

Мгновения пока затихнут шаги милицейских сапог в коридоре, и захлопнется входная дверь, Степанида Алексевна переживает особенно тяжело, лицо ее покрывается пятнами, спички в руках ломаются. Когда же становится ясным, что милиционер ушел и уже не вернется, она обводит присутствующих торжественным взглядом:

— Подумать страшно, что делается! Просто страшно!.. Ведь все это неспроста. Неспроста, говорю я вам! Вчера: дорогой Никита Сергеевич, а сегодня… Сегодня, пожалуйста — пенсионер! А как ловко все объяснилось: «недостатки в работе…»

Бабушка с тревогой посмотрела на соседку. Дед не спеша, доел бутерброд, вытер салфеткой рот и лишь, потом заговорил.

— Оно, конечно, может и странно, что все так быстро обернулось, а с другой стороны, ничего такого, и не произошло… Ушел человек на пенсию и ушел… Вон моя бабка, как срок подоспел, сразу в отставку подала, — улыбнулся он.

— Ой, как можно сравнивать! — вспыхнула Степанида Алексевна. — Как можно сравнивать, Константин Васильевич! Я сегодня утром разговаривала с Сергеем Ильичем из шестнадцатой. Так он больше чем уверен — это заговор!

Дед пожал плечами:

— Сергей, конечно, человек ученый. Может ему и видней. Нам-то, какой прок с того? Я вот на немца в атаку шел за Родину, за Сталина. Потом оказалось, что Сталин не хорош. Не хорош — другого нашли, хорошего! С тем войну выиграли, с этим целину осваивать стали, в космос полетели, а с третьим может, на Марсе целину поднимать будем. Точно Илюшк, — подморгнул он внуку. — Наше дело маленькое — работай, план выполняй…

— Да, не бедствуем же! — поддержала деда бабушка.

— А я слышала другое!.. — Степанида Алексевна огляделась по сторонам и понизила голос. — Говорят!.. Говорят, что лучших врачей собрали, наших и заграничных,.. — задохнулась она и перешла на звонкий шепот. — И оживили!..

— Кого оживили? — отставил в сторону бокал с чаем дед.

— Иосифа Виссарионовича!

В ванной стих шум воды, под серым потолком кухни повисла зловещая тишина. Белое лицо бабушки стало еще белее, а губы задрожали мелкой дрожью. Степанида Алексевна, осознав сказанное, стала опять озираться по сторонам. Дед с полминуты таращил на нее глаза, а потом, хрюкнув, закатился безудержным смехом.

Дед задержался на лестничной площадке, закрывая дверь, а Илья побежал вниз, чтобы посмотреть в почтовый ящик. По воскресеньям почту приносили раньше обыкновенного. С замиранием сердца открывал металлическую дверцу. Конверт с пестрым ободком авиапочты лежал на дне ящика