3-я седмица
Сон №15 — Странности любви-12
Однажды Платон Платонычу приснился сон:
Будто он в курятнике главный петух. Сидит на самой верхней жердочке, за всеми курочками да петушками молодыми приглядывает. Сидит так хорошо, важно. Но вдруг куры раскудахтались что-то, разгорячились. Он им: «Цыть!» А они никак. Кудахчут ему: «Расселся там важный какой. Работу свою не делаешь, нас не топчешь. А нам в душе от этого одиноко очень». Слетел Платон Платоныч с жердочки, кур потоптал-потоптал, умаялся. Только снова на жердочку взгромоздился, а куры еще пуще кудахчут: «Ишь расселся. Это что за работа такая. Раздразнил лишь. Только мы в пыл самый вошли, а он опять отдыхать. Что нам теперь — юнцов совращать?» Он им: «Цыть!» — значит. А они только пуще расходятся. Кудахчут совсем уже непристойности, позы стали принимать неприличные, на петушков зазывно поглядывать. Платон Платоныч решил, было, рассердиться, а потом подумал-подумал и перерешил: «Да ну их!» — и уснул.
Проснулся Платон Платоныч, посмотрел на спящую жену, подумал-подумал, да и уснул.
Сон №16 — Серые и черные
Однажды Платон Платонычу приснился сон:
Будто собрали их в поле на молитву. Полю конца-края нет и толпе тоже. Он почти что в первых рядах. Перед ними начальники в сером, кругом челядь, холуи с собаками и автоматами тоже в сером. А за ними черные всадники, лиц нет под клобуками, в руках всего лишь самострелы, но какая от них жуть! Платон Платоныч, облитый потом привычного ужаса, как и все, ждет команды начинать. Наконец, начальники крестятся, и все послушно валятся на колени. Платон Платоныч тоже хочет на колени, но они не гнутся, не гнутся и все тут! Сосед его тянет вниз, тянет и шепчет: «С ума сошел! Тебе ж п…ц!» Платон Платоныч и сам чует, что п…ц, но ничего не может поделать со своими ногами. Они вдруг будто палки, ходули несгибучие. Напал на него ступор, стоит, п…ц свой ждет, а сам по сторонам оглядывается. До горизонта толпа на коленях, и только отдельные фигуры из нее торчат. Холуи серые споро засуетились, по-деловому и пошли толпу расталкивать к ним, стоящим, из автоматов в воздух постреливая. Вдруг цвикнуло, и ближайший к нему, торчащий, как и он, из толпы, повалился на спину со стрелой между глаз. Там дальше еще один и еще… «Черные» подняли самострелы и выцеливали стоящих. «Вот он п…ц, — сказал себе Платон Платоныч. — Как они правы были, братцы-евреи: за спинами „серых“ всегда „черные“ стоят». Вдруг сзади откуда-то шум непонятный. Платон Платоныч оборачивается: далеко позади посреди толпы Чебурашкин папаша со своей бабой и со всем своим обычным кагалом песенным чего-то бодро наяривают, но далеко и не слышно ничего. Только вокруг них люди с колен подымаются ряд за рядом и подхватывают песню. «Во, блин, чего это они там затянули: „Интернационал“ какой или еще чего? Но как-то больно весело да с танцами?» — Платон Платоныч начисто забыл про ожидающий его п…ц и с изумлением смотрел на расширяющуюся, захватывающую пространство поющую и приплясывающую толпу, которая и до него, наконец, добралась, и он тоже радостно завопил вместе со всеми: «Здравствуй, моя Мурка! Здравствуй, дорогая! Здравствуй, моя Мурочка, прощай! Ты зашухарила всю нашу малину, И за это финку получай!» Вокруг него вместо коленопреклоненной была уже только поющая и пляшущая толпа, и «черных» не видно нигде, будто сгинули разом, будто их вовсе никогда не было, будто привиделись. А «серые» побросали автоматы, поскидали куртки и вопили и топотали вместе со всеми, и собаки их тоже скакали меж людьми, ластились и повизгивали в восторге…
Платон Платоныч думает. Так с ним бывает.
Фото Ольги Мацюк
Проснулся Платон Платоныч и не знает: стоит ему подумать над этим или нет. Как-то все было неоднозначно: радостно, духоподъемно, но в то же время и тревожно. «Что будет, когда песни-танцы кончатся?» — спросил себя Платон Платоныч и запретил больше про это думать. Так, на всякий случай.
Сон №17 — Про снежного человека (Из истории человечества-15)
Однажды Платон Платонычу приснился сон:
Будто не человек он вовсе, а снежный человек — мохнатый, шерстяной, огромный. Только не теперешний, а давнишний. И есть он тогда самый главный на Земле Абсолютный Охотник. Ручищи его ломают шею любому зверю, ножищи без устали несут сквозь день и ночь, ум изощрен в ловушках для дичи, взгляд неистов и нестерпим для встречного, сердцу неведома боязнь и жалость, клич его гордый: «Я пришел!» — шлет вызов отважным и ужас робким. Он сам выбирает дичь, и нет существа на Земле, для которого он стал бы дичью. Он свободен как истинный царь природы, безусловный ее господин. И будто он теперь растворился в листве, сидит, любимую дубинку поглаживает, добычу свою разглядывает: там, внизу стадо безволосых обезьян. Самцы кругом огня вместе разом выкрикивают, вместе подпрыгивают, вместе над головами палками трясут. Платон Платоныч, который Абсолютный Охотник, доволен: стадо большое, значит, охота будет хорошая. Скоро они угомонятся, уснут, и придет его час. В первом акте настигнет их победный его клич, и замрут в ужасе робкие сердца. Во втором — он явит себя в своей побеждающей мощи, переломит хребты двум-трем безумцам с палками, в третьем — приведет домой всю эту послушную, покорную добычу — живые консервы для его семьи. Вдруг маленький безволосый детеныш возник прямо под деревом. Платон Платоныч скользнул вниз по стволу, подхватил гладкое тельце, освободив его от жизни, и вновь в густоту листвы ждать… Ждать, насыщаясь сладкой нежной плотью. Но стадо внизу вдруг задвигалось, загалдело, загомонило, почуяв опасность. Охота разворачивалась по-иному и становилась еще интереснее. Платон Платоныч — Абсолютный Охотник дождался, когда стадо стало галдящей толпой, свернул себя в сгусток неистовой силы и ярости и бросил на головы мгновенно разящей смертью. Она понеслась по толпе хрустом костей и воплями отчаяния. И вот апофеоз: его летящий прыжок, чтобы в свете огня он весь, и его клич, торжествующий клич, опрокидывающий робких обезьян, ввергающий их в неподвижность. Но тут случилось, что пали не все. Самцы стали цепью, ощетинились палками и затянули свою песнь, в которой совсем не было страха. Это была песнь охотника. Перед ним и стал вдруг один многорукий, многоногий охотник. Десятки глаз его горели яростью и азартом, десятки рук целили свои острые палки, десятки глоток выталкивали победный клич, десятки ног разом били землю, и Земля содрогалась от его поступи — поступи нового Абсолютного Охотника. Платон Платоныч разящим ударом пробил брешь в цепи, и ноги его, неутомимые ноги понесли прочь. Они славно служили ему и теперь, когда он сам стал дичью, Абсолютной Дичью. По всей Земле теперь гнали его цепи охотников, пока не загоняли, не убивали, мастеровито и безжалостно.
Проснулся Платон Платоныч, подумал и сказал себе: «Как оно быстро случается: господин, царь, Охотник Абсолютный и вот — уже дичь. И назад никак. Вдруг и с людьми такое? Новый Охотник откуда-нибудь свалится: блямс — и на тебе, в дичь превращайся. Или здесь он уже ходит, меж людьми, робкий такой, невидный — не узнать. А потом перевернет все в мгновение ока и навсегда. Как-то неправильно это…»
Сон №18 — Война
Однажды Платон Платонычу приснился сон:
Будто чечен он и идет себе по городу Грозному. Даже не чечен, а чеченка. А мимо федералы на брониках вжик-вжик, вжик-вжик… Идет домой — еле ступает, не несут туда ноги, ну никак не несут! Не хочется ей, так уж не можется за мужика-бабу изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год… Ну никак не можется. На обочине броник стал, с него солдатики посыпались: все в пыли, молодые такие, задорные. Платон Платоныч, который чеченка, тоже стал. Стал и смотрит. Вдруг один белобрысенький как рукой махнет на него да как крикнет: «Ты чего, тетка, стала? Убери глаза, убери! Убери, стерва! Кому сказал, убери! А-то я тя щас-с!» — и засуетил руками, заколобродил, дергая автомат с плеча. Стоял Платон Платоныч и смотрел, как ломается, плавится в его взгляде от ужаса белобрысенький, а потом оглянулся в себя, в самую свою чеченскую женскую глубь, откуда и смотрелось, и ужас оттуда, тот самый первоужас, когда не тебе только п…ц, а п…ц всему, что было и будет, и небу и звездам, и раю и аду, и богам тоже — всему п…ц! И ты ни причем, и ничего уже не можешь…
Вскочил Платон Платоныч с кровати, забегал по комнате, стены щупает, мебель — никак не поверит, что есть еще все, не сгинуло… Потом сел на кухне, посидел-посидел и пошел спать, потому что он тут ни причем, и ничего уже он не может…
Сон №19 — О высоком-6
Однажды Платон Платонычу приснился сон:
Будто сидит он на «горшке» и видит в зеркале, как он сидит на «горшке». Знатно сидит, гордо, просто Орел Орлович какой-то. И так-то ему хорошо на себя смотреть, радостно, что глядит — не наглядится никак…
С тем и проснулся Платон Платоныч, с тем самым сладостным восторгом, который так и пер из него, так и лез наружу. Понемногу успокоился, но радость осталась. Подумал Платон Платоныч и сказал себе: «Не важно, на чем сидеть, важно орлом глядеть!» Потом подумал еще и добавил: «Может и неправильно это?..»
Сон №20 — Не бздеть!
Однажды Платон Платонычу приснился сон:
Будто он террорист-захватчик. Не какой-нибудь, а главарь самый: в кожаной тужурке, ленты пулеметные крест-накрест, на голове бескозырка — вылитый матрос Железняк. А взяли они с ребятами дом престарелых. Бабок-дедов в один зал согнали, динамитом стены облепили, ребята с винтовочками у окон, на чердаке пулеметное гнездо, даже два. Платон Платоныч зычным таким с хрипотцой голосом, мол, старики не бздеть, если власть наши требования выполнит, выйдем отсюда орлами, а нет — так пойдем все ко дну, как гордый крейсер «Варяг». Тем, кто перебздит все-таки, доктор-психолог в наличии. Отсюда и велел всем молчать, пока по рации с властями свяжутся и с мировой прессой. Деды замолчали: сидят себе, сигаретки смолят, в кулак покашливают. А бабки начали меж собой жужжать. Пожужжали-пожужжали и выдвинули двух главных: одна — видная такая с папиросой во рту, прямо вылитая Мария Спиридонова, другая — маленькая, востороносая и глаз черный, презлющий. Они, значит, к Платон Платонычу с полной поддержкой решительной акции и заявлением мировой общественности, в коем, перво-наперво, прекратить американскую блокаду Кубы, затем освободить из заточения Ясира Арафата, и, наконец, выдать директора, чтоб за яйца его подвесить как первостатейного империалистического гада и вора! Психолога можно отпустить, потому что смерти они — ветераны ВОВ — полвека назад отбоялись. Только Платон Платоныч собрался указать бабкам, до какого места ему этот Ясир, но радист на начальство вышел. Платон Платоныч требования свои зачитал и CNN для «online» обеспечения повелел доставить. На той стороне посопели, пошушукались и сказали, что будет ему и «Свобода» и CNN с ВВС, раз он рванет ко хреням этот престарелый дом в прямом эфире — слишком дорого тот городу стоит. Ему и премию дадут в 50 штук «деревом» за оптимизацию горбюджета, и от себя мэр добавит еще пять «зеленью» за упокой души бабок этих. Но только если востроносенькая не уйдет! В противном случае с вертолетов-танков их все одно расхрендячат, потому как с террористами «базара нет». Платон Платоныч от сего так обалдел, что бабкам проболтался. Те разжужжались — целый митинг. И на митинге на том единогласно решают брать мэрию в лоб, пока танки с вертолетами не подошли, и еще почту с телеграфом. Платон Платоныч орет им, чтоб окстились бабки, он, мол, террорист, ему лимон свой оторвать и в кусты, а в революцию он не играет. Но бабки ему: коли, мол, так обобзделся, пусть ружья сдаст и домой топает. Сами хватко так приступили, что у ребят его все поотбирали и в колонну построились: впереди Спиридонова с востроносенькой под красным знаменем, за ними в колясках инвалидных оба «максима» и динамит, бабки-деды с винтовками цепью, а уж дальше кто с чем — оружие, кричат, у противников возьмут, и песней маршевой: «Ромашки спрятались, завяли лютики…» — по главной улице на мэрию. Платон Платоныч будто со стороны уже глядит, и жалко ему их и завидно: жалко, что кончат их всех, наверное, и завидно, что вовсе им смерти не страшно, а ему страшно, еще как страшно, потому с ним можно, что угодно, а с ними — ничего. Разве что убить. Так это им пустяк, столько раз убивали…
Проснулся Платон Платоныч, подумал и решил: с сего дня никого и ничего не бздеть! Только не знал он, как это? Всю жизнь приходилось ему то того, то другого… Либо за того, за другого: «Как не бздеть, если смерть она совсем конец? Всему конец! И не выкарабкаться, не переиграть… Если б так, чтоб до конца, но тоже, чтоб как-то снова, хоть как-нибудь снова… Когда надежда на переиграть, на попробовать заново. Тоже страшно, но не ужас, не оторопь…» И бормотал он так с собой, до самого утра бормотал. А утром на работу, однако.
Сон №21 — Декалог 7
Все-таки сны — это хорошо иногда. Даже очень. Фото Ольги Мацюк
Однажды Платон Платонычу приснился сон:
Будто встретил он даму, пусть красоты обыкновенной, но добрую, отзывчивую. И как-то необычно сразу объяснил ей свои интересы. И она тоже необычно сразу согласилась принять их во внимание. По-простому, по-доброму, как в жизни почти не бывает. Идут они, значит, в хорошее местечко с намерением согласовать взаимные перспективы. Приходят туда и без потери темпа приступают к исполнению — что во снах Платон Платонычу всегда нравилось, так это скорость, темп хороший. Но тут в самый момент этот голос противный-препротивный начал: «Не прелюбодей…», — но на сей раз опоздал чуть, на слог один: слово длинное попалось для внятной команды, так что Платон Платоныч даже с ритма не сбился. Глянул лишь на даму, что, закрыв глаза, прелюбодействовала с удовольствием, и ответил голосу покойно и с достоинством, ритм продолжая контролировать: «Вот хрен те с маком! Был, есть и буду, что природа дозволила. Так и запиши себе в поминальнике». Тот, может, и обиделся, но больше не приставал, сопел только подозрительно громко.
Проснулся Платон Платоныч и чувствует, что хорошо ему, давно так хорошо не было. «А что? — сказал он себе. — И дело доброе сделал, и заразе этому дал. Пусть не лезет, тоже еще учитель». И так засмеялся весело да задорно, что жена проснулась, и на кухню пришлось идти досмеиваться. Хорошо было ему, хоть и неправильно, наверное.
