Наш человек в Киеве

Евгений Зубарев, 2019

Работа российского журналиста на Украине трудней и опасней, чем в зоне боевых действий. Заранее не знаешь, когда покалечат националисты или власти решат «посадить». Предшественнику героя этой книги «повезло». Его лишь жестко депортировали из страны: «челюсть гуманитарно сломали при задержании, по почкам прошлись демократично. И еще два ребра у него вроде бы треснули, но это не точно…». Сможет ли «наш человек в Киеве» выполнить свой профессиональный долг журналиста и благополучно вернуться в Россию? Впервые, честный и правдивый рассказ тех, кто прошел через все это.

Глава вторая

Явившись поздним вечером в хостел после съемок странного действа на Крещатике и пары-тройки дринков с Иваном, я решил все ж таки поругаться с местной администрацией: — ну ведь это же очевидный обман — предлагать жалкий хостел под видом приличного отеля.

Но потом размяк, сидя на кровати, и слегка подуспокоился.

В конце концов, комната была у меня отдельной, в ней имелся душ и туалет, а то, что в коридоре отсвечивало еще примерно десять таких комнат, меня никак не задевало — они все оказались пустыми, двери в них были приоткрыты, и в темноте виднелись лишь аккуратно заправленные кровати. Я был единственным обитателем этого заведения.

Да, еще в моей комнате имелся телевизор. Он был старым, квадратным, большим, но, судя по горящим диодам под надписью «сеть», работал.

Я встал с кровати, нашел на подоконнике пульт и нажал на кнопку «вкл».

–… геть всех москалей! Никакой пощады врагам украинского народа!…

На экране бесновался местный фюрер — худощавый брюнет в вышиванке ругался и плевался в меня с экрана почему-то на фоне географической карты с данными температуры и белесыми циклонами.

Я послушал его с минуту и осознал, что это действительно прогноз погоды, просто каждые два-три сообщения о погоде в конкретных областях Украины ведущий перемежает парой предложений о необходимости борьбы с сепаратизмом и москалями.

— На окупованих територіях немає снігу. Ще там немає води, немає продовольства. Діти сепаратистів сидять голодні в підвалах, їх школи зруйновані. Там немає порядку і цивілізації, там панує русскій мір, що рушит все живе…

Говорил этот синоптический фюрер как бы на украинском, но по построению фраз и подбору слов было ясно, что речь идет об исковерканном русском языке — мне все слова в его злорадной речи были понятны без перевода. Он откровенно радовался тому обстоятельству, что после очередных артиллерийских обстрелов со стороны украинской армии мирные жители русскоязычных регионов Украины прячутся в подвалах вместе с детьми.

Стало грустно — почти так же, как в самолете полдня назад, или как час назад на Крещатике, или полчаса назад в кафе с Иваном.

С точки зрения аборигенов я был типичный москаль — говорю по-русски, бандеровцев и прочих нацистов на дух не переношу, да и в принципе от национальной политики меня подташнивает. А местная публика, как я уже успел заметить, напротив, обожает поговорить на эти темы и использует любой повод.

Возвращаясь с Крещатика, я зашел в ночной магазин купить плюшек да чая. Продавщица рассмотрела мою банковскую карту — она была, разумеется, оформлена на русском языке, там имелись слова «Санкт-Петербург» и прочие улики.

— Та вы шо, с России к нам приехали? — всплеснула она толстыми ручками.

— Ну да, из России, — признался я осторожно.

— Политический эмигрант, наверное? Бежали от Путина? — подсказала она мне самую убедительную версию.

— Э-э, вроде так, да, — на всякий случай согласился я.

— Ах, как же вы там, бедные, живете, — снова всплеснула она руками. — Ведь у вас же все запретили, даже мясо и сыр!

— Почему все запретили?

— По телевизору показывали: Путин запретил ввозить в Россию продукты, санкции на нас наложил. А своего-то у вас нет ничего. Бедный ты сынку, — пожалела она меня. — У меня сало отборное, бери, недорого, очень вкусное. А вот сыр, смотри, в России такой не продают. А еще солонина…, — Я я едва успел остановить ее, пока она выкладывала на прилавок свой санкционный товар.

Купить, конечно, в итоге пришлось намного больше, чем я рассчитывал, иначе она меня не поняла бы.

И вот сейчас я резал сало тонкими ломтиками (действительно, вкусное), сверху накладывал сыр (оказался российским, производства какого-то белгородского совхоза) и думал о том, что финал моей миссии здесь совершенно очевиден — меня сцапает СБУ или другая политическая полиция в ближайшие пару дней. Уж больно я выделяюсь среди местных истинных арийцев.

По телевизору закончился прогноз погоды, и тут же, даже без прокладки в виде рекламы, началось какое-то политическое шоу. Несколько мужчин, наряженные, естественно, в национальные костюмы, то есть буквально в шаровары и вышиванки, начали одновременно кричать друг на друга. Я разобрал слова «москаль» и «Путин», все остальное было нечленораздельно, хотя русские слова и проскакивали. Но потом ведущий злобно гавкнул на них на украинском языке, и они послушно затихли.

Затем под титром «Юрий Сиротюк, партия «„Свобода“» пухленький мужичок в истрепанной жизнью вышиванке и таких же потертых шароварах с растянутыми коленками вдруг произнес очень внятную речь, глядя с экрана мне прямо в глаза:

— Всякая мразь, что говорит и думает по-русски, должная быть физически уничтожена. Я это говорил еще десять лет назад, в 2006 году, я это повторяю и сейчас. Слышишь меня ты, русская мразь? Ты будешь уничтожена повсюду, не только в Украине, а всюду в мире!…

Я выключил телевизор. Интересно получается, подумалось мне. Украинский национализм многие сочувствующие оправдывают тем, что он будто бы возник после крымских событий, когда жители полуострова проголосовали на референдуме за бегство с Украины подальше от националистов. Но вот же человек вам в лицо признается, что призывал убивать русских на Украине еще десять лет назад. Сам признается, без принуждения. И таких упоротых, как этот тип, здесь, на Украине, вырастили десятки, если не сотни тысяч. Значит, если бы крымчане не освободились из смертельных киевских объятий, гореть им сейчас, как горели русские граждане Украины в Одессе два года назад, в ходе переворота, или русские под обстрелами гаубиц в Донецке и Луганске.

Моя бабушка, пережившая Холокост в белорусском поселке, сожженном дочиста представителями одной известной европейской цивилизации, сказала мне бессмертные слова, которые надо бы высечь в граните: «Милый мой внучок, попробуй понимать жизнь так, как она есть, ничего за других не додумывая. Жизнь на самом деле проще, чем ты думаешь. Поэтому, если кто-то когда-нибудь будет говорить, что хочет убить тебя и твоих друзей, — поверь ему сразу. Не ищи объяснений, почему на самом деле тот человек имеет в виду совсем другое. И пусть твои друзья не рассказывают друг другу, что это просто какая-то ненастоящая политика, или игры, или какое-то недопонимание разных мировых культур. Нет! Если некие люди говорят вам, что хотят убить вас, вам надо верить этим людям. Просто поверьте! Сразу».

Я проснулся от назойливого пиликанья будильника в телефоне и довольно долго соображал, как так получилось, что я сплю, одетый, на кровати в какой-то маленькой темной подвальной комнатушке.

Потом я быстро умылся, переоделся и, вернувшись к кровати, открыл ноутбук. Директор вчера вечером убедительно просил присылать по материалу ежедневно, но где здесь набрать интересных событий на каждый день, я еще не понимал.

Впрочем, в Сети все варианты на это утро нашлись довольно быстро. У меня даже оказался выбор между акцией ларечников в защиту малого бизнеса и маршем жертв русской агрессии. Но потом, покопавшись среди прочих анонсов, я увидел замечательное объявление:

«В помещении Киевского городского дома учителя (ул. Владимирская, дом 57) пройдет массовое мероприятие с участием официальных лиц — депутатов всех уровней, чиновников, а также местной элиты. Будут руководитель фракции ВО «„Свобода“» в Киевсовете Юрий Сиротюк, народный депутат Украины Андрей Ильенко, группа «Хорея казацкая», кобзари Тарас Силенко, Василий Лютый, Святослав Силенко, лидер группы «„Тень Солнца“» Сергей Василюк и группа «PoliКарп» и другие».

Националисты в Доме учителя — что может быть познавательнее для примерных учеников? Я захлопнул ноутбук, взял камеру и, поразмыслив, еще и штатив. Он, конечно, неудобный и тяжелый, но знаем мы эти мероприятия с участием официальных лиц — пока все не выговорятся, мероприятие не закончится, а руки у меня не казенные.

В дверях на улицу мне попалась уборщица, она же администратор хостела — немолодая грузная женщина в линялом халате со шваброй и ведром в натруженных руках.

— Ох, молодой человек, здравствуйте. Хорошо, что я вас встретила. Вы ведь не уезжаете? — О о на подозрительно покосилась на штатив в чехле у меня за спиной и сумку с камерой в левой руке.

— Здравствуйте, вроде нет, еще не уезжаю.

— А когда уезжаете?

Меня удивила ее настойчивость, но я ответил максимально честно:

— Недели через две, наверное.

— Ах, значит, продлевать будете? Меня, между прочим, Аленой Григорьевной зовут, — обрадовалась она и поставила швабру с ведром на пол.

Я уж подумал, что она хочет денег за продление прямо сейчас, но она улыбнулась и торжественно сказала мне:

— Вы нам за три дня аванс переплатили, оказывается. Нужно меньше было платить. А если вы еще на две недели остаетесь, то мы еще меньше возьмем, скидка вам полагается. Вы же не съедете от нас?

До меня дошло, что меня тут любят как единственного клиента и не хотят терять. Разбежались клиенты-то после Революции Достоинства.

— Вообще, я думал съехать, поискать место подешевле, — мстительно признался я. — Но если вы дадите скидку…

— Дадим-дадим, вдвое ниже будет вам все — — и проживание, и стирка, и уборка, и охрана, — затянула Алена Григорьевна перечисление своих платных услуг, но я прервал ее кивком.

— Я согласен, спасибо. Мне надо идти.

— А куда? — спросила она меня вдруг с какой-то сельской простотой.

Было ясно, что она хочет понять, кто я такой, и зачем приехал в Киев. Но ведь я так и не продумал нормальной легенды — версия с зубами мне вдруг показалась совсем неубедительной для этой чуткой, видавшей виды женщины.

— Я — физик-ядерщик, приехал сюда по делу государственной важности, — вспомнил я свою вузовскую специальность.

— С нашими государственными людьми будете встречаться? — всплеснула она руками.

— Да, но это неофициально, — сообщил я с максимально суровым выражением лица.

— Вот я всегда говорила, что все эти ссоры между Россией и Украиной только для виду. А на самом деле мы сотрудничаем, правда ведь? Вы не подумайте на всех, я русская, дети мои русские, да мы тут все русские, нет у нас никакой злобы к русским, откуда, ведь мы сами русские…, — затараторила она обрадованно, и я не стал ее ни в чем разубеждать, а просто пошел наверх по лесенке из этого темного полуподвала, помахав вниз на прощание свободной рукой.

Я дошел до первой попавшейся «Пузатой хаты» (сеть дешевых киевских столовых), и пока завтракал там, размышлял, не свалял ли я дурака со своей легендой. Пойдет ли Алена Григорьевна в местное гестапо сразу или немного подождет.

Допив компот, я пришел к выводу, что она сообщит обо мне только по истечении сроков моего проживания, то есть, как минимум, через две недели, иначе потеряет кучу денег. А никакое гестапо возмещать чужие убытки никогда не будет.

Выходя из столовой, я увидел у стены знакомую лохматую скотиняку. Рыжая дворняга, скорбно ссутулившись, сидела у дверей, положив грустную морду на банку с мелочью. Банка была привязана к лохматой груди желто-синими лентами, еще несколько таких ленточек украшали туловище пса в самых неожиданных местах от передних лап до хвоста.

На моих глазах сердобольная бабушка, выходя из столовой, потянулась к банке, бросив туда несколько монет. Дворняга не шелохнулась, только сделалась совсем несчастной, и тогда бабушка полезла в кошелек. Выудив оттуда несколько бумажек, она стала искать среди них самую мелкую, одногривенную, когда рыжая морда вдруг метнулась с места вертикально вверх, как кобра, цапнула в зубы несколько банкнот прямо из неловких морщинистых рук, после чего пулей понеслась по Крещатику, петляя между прохожих точь-в-точь как умная самонаводящаяся ракета уходит от ракет ПВО.

— Ах ты, гадина какая! — завопила потрясенная бабушка, бросившись вслед за дворнягой на удивление энергично, будто всю жизнь только и бегала за собаками, ворующими деньги.

— Стой, скотиняка! Держите ее, люди добрые! Держите ее!

Бабушка утряслась за собакой куда-то в сторону Майдана, а я неторопливо пошел в противоположную сторону, по дороге размышляя о вероятности встретить двух разных рыжих дворняг — — попрошаек в одном городе.

Дом учителя на улице Владимирской оказался типовым домом культуры, которых в Советском Союзе было по одному проекту понастроено несчитано от Одессы до Магадана.

Несмотря на ожидаемый официоз, мероприятие неожиданно привлекло огромное количество народу — уже на подходе к зданию во дворах клубились толпы чубатых хлопцев и тетеньки в распахнутых пуховиках — чтоб было видно вышиванку. Мелькали также граждане с гитарами, дудками и даже лютнями, насколько я мог опознать этот редкий музыкальный инструмент.

При входе в здание никто вопросов не задавал, но после гардероба я увидел посты охраны из добрых молодцев с чубами и дубинками наперевес возле каждой из дверей, ведущей в актовый зал.

Понаблюдав за ними с минуту, я понял, что молодцы не спрашивают документы или приглашения, но строго оценивают публику по внешнему виду. Так, длинноволосого юношу в обтягивающих джинсах и такой же приталенной кофточке, да еще в розовых очках и с тоннелями в каждой мочке, обозвали хипстером и прогнали переодеваться.

Я вытащил камеру из сумки, положил штатив на плечо, выпятил свою многострадальную челюсть вперед и пошел к ближайшей двери.

Молодцы безропотно расступились, а один даже придержал дверь, чтоб мне было удобно заходить в зал со штативом.

В зале на узкой площадке перед сценой уже выстроилась шеренга телекамер, и операторы оттуда смотрели на меня отнюдь не дружелюбно.

— Ты откуда тут взялся, людина? — с неожиданной злобой спросил меня ближайший коллега, огромного роста громила в красных шароварах, красно-белой вышиванке и с чубом размером с гребень динозавра. — Семь камер только аккредитовали, для тебя тут места нет, ты же видишь…

— Ну, парни, я втиснусь аккуратно, не помешаю, — с максимальным дружелюбием предложил я, осторожно расставляя штатив и навешивая на него камеру.

— «Парни», — передразнил меня мой чубатый собеседник. — Ты москаль, что ли?

— Почему москаль, я не москаль, я вовсе не москаль, — бормотал я вполголоса, как заклинание, продолжая установку и настройку камеры.

— Потому что правильно говорить «хлопцы». А «парни» говорят только москали.

Я решил теперь вообще помалкивать, но публика в зале собиралась долго, и операторы скучали.

— Ты на кого работаешь? — снова спросил меня все тот же разговорчивый громила.

Я было покрылся испариной, но потом до меня дошло, что вопрос невинный — меня всего лишь спрашивают, на какое издание я работаю.

— Болгарское радио «Авторевю», — отозвался я как можно более равнодушным голосом. Накануне я нашел в Сети единственную в Болгарии крупную радиостанцию, сайт которой закрылся на реконструкцию на полгода. Поэтому они вещали только в оффлайне, и мне показалось логичным нарисовать себе удостоверение с логотипами именно этой станции и со своим именем.

— А на хрена снимать видео для радиостанции? — снова удивился не в меру любопытный сосед.

— В радиопередачах заказчики ставят только звук, конечно. Ну, а вообще они еще и продают мое видео коллегам, кому оно требуется, — рассказал я свою легенду, слегка запинаясь.

— Херню ты какую-то несешь, — подытожил громила, разглядывая меня с нехорошим интересом.

— Почему?

— Потому что, чтобы писать нормально звук, ты сейчас должен отнести на сцену и в президиум по радиомикрофону, как минимум. Или прокинуть туда проводной микрофон. А ты тут пишешь с пятидесяти метров какое-то говно строго с «пушки» и думаешь, что я идиот, да?

— У меня украли весь звук, — со скорбной физиономией объяснил я. — Номер ночью обнесли, оставили только камеру, потому что я ее под подушкой хранил. — Придется заказчику брак отправлять, а что делать?

На мое счастье, на сцену вышли музыканты — близнецы моего соседа, потрясая чубами и шароварами, заиграла громкая музыка, и разговаривать стало невозможно.

Музыканты сыграли сразу три украинских народных песни подряд, но публику в аудитории это ничуть не утомило. Напротив, многие зрители вставали с мест и бешено аплодировали после каждой песни, то ли выпрашивая повторное исполнение, то ли демонстрируя патриотизм.

Потом к трибуне вышел Юрий Сиротюк. Я узнал скандального депутата из телевизора, хотя сейчас, в отличие от своего телевизионного образа, он был одет цивильно — джинсы, пиджак, обычная сорочка без патриотической раскраски. Но этот свой скромный вид депутат тут же компенсировал необычайно агрессивной речью:

— Я не понимаю, как на втором году войны кацапоязычное быдло ходит тут и разговаривает по-русски. Я не понимаю, как может «вата» говорить: «Давайте перейдем на русский». И мы победим Путина? Эта война — за украинскую политику. Пока мы не станем разговаривать на своей земле только на мове, пока будем вести себя как диаспора, пока будем позволять лишним — неважно, какие они, Аваков или Саакашвили — руководить на нашей земле, порядка, мира и справедливости не будет. Надеюсь, что мы выиграем две эти войны — войну за отвоевание украинцами Украины и… Слава Украине!…

Музыканты на эмоциях вскочили со своих стульев и начали стоя играть на лютнях и гитарах что-то бравурное, маршевое, отчетливо напоминающее Wenn die Soldaten.

— Україна первише всього! — заорали музыканты со сцены, и этот клич слился в могучее: «Слава!», которое, в свою очередь, преобразилось в звонкое «Хайль!», эхом прокатившееся по залу от стены до стены.

Скажи я хоть слово по-русски, меня бы немедленно, думаю, забили бы этими самыми лютнями и гитарами.

Я не стал дожидаться перерыва, выключил камеру, быстро сложил штатив и удалился прочь, с максимально озабоченным видом поглядывая на часы.