Наш человек в Киеве

Евгений Зубарев, 2019

Работа российского журналиста на Украине трудней и опасней, чем в зоне боевых действий. Заранее не знаешь, когда покалечат националисты или власти решат «посадить». Предшественнику героя этой книги «повезло». Его лишь жестко депортировали из страны: «челюсть гуманитарно сломали при задержании, по почкам прошлись демократично. И еще два ребра у него вроде бы треснули, но это не точно…». Сможет ли «наш человек в Киеве» выполнить свой профессиональный долг журналиста и благополучно вернуться в Россию? Впервые, честный и правдивый рассказ тех, кто прошел через все это.

Глава четвертая

На следующий день я первым делом залез на сайт DW, поглазеть, что за сюжет получился у Дины с Олексием. Ведь, помимо поганых москалей, которых никому в мире уже не жалко по определению, неонацисты призывали вбить в землю до ноздрей жидов и гомосеков, а вот за это в толерантной Европе полагалось а-та-та.

Но никакого а-та-та в Европе не случилось — все эпизоды, где украинский неонацист Алексей Бык со товарищи упоминал евреев и гомосексуалистов, в этом репортаже были тщательно вырезаны.

В результате постороннему зрителю оказалось невозможно понять, в чем вообще состоял конфликт, случившийся перед входом в Оболонский суд между нациками и полицией. Об этом вопрошали многочисленные комментарии немцев под репортажем из Киева, а им содержательно отвечали более информированные и потому крайне злые представители киевского ЛГБТ-сообщества.

Впрочем, администрация немецкого телеканала через пару часов нашла самое простое и очевидное решение проблемы — она просто удалила сюжет со своего сайта. Во всяком случае, когда я зашел туда после завтрака, по сохраненной ссылке появлялась невинная история об открытии в Киеве памятной доски какому-то очередному европейскому философу. В этом сюжете особо подчеркивалось, как быстро движется к Европе украинская нация, как активно вдохновляется Украина европейскими ценностями, а в финале давалась краткая справка о том, почему во всех проблемах Украины виновата Россия.

Я захлопнул крышку ноутбука и некоторое время тупо смотрел в облупившуюся побелку потолка своей комнаты. Там, в белесых следах известки, я искал ответа на извечный вопрос русского интеллигента.

Впрочем, кто виноват, и что мне теперь следовало делать, я уже знал. Ведь с утра я получил очередное строгое напутствие от директора агентства:

— Сделай, наконец, нам хитовый репортаж. Пока тебя читают хреново. А нам нужен трафик, расширение аудитории. Нам нужно, чтобы на тебя бежал читатель вприпрыжку. Ищи необычные повороты, давай нам эксклюзив, чтоб читатель ждал тебя каждый день и визжал от возмущения, если тебя не будет.

Я, конечно, пообещал исправиться, но что тут можно было снять такого, чтобы наш читатель побежал вприпрыжку или даже завизжал, мне было неясно.

В анонсах на сегодня тоже не нашлось ничего интересного — сплошные пресс-конференции в информагентствах, куда нужно было заранее аккредитовываться. Мне эта процедура казалась слишком опасной, и я пока не придумал, как ее обезопасить. Сайта у моей болгарской радиостанции, конечно, пока еще нет, но телефоны-то в Европе еще работают.

В итоге я решил просто прогуляться по центру с камерой в руках. Штатив оставил в хостеле, взяв с собой лишь небольшой пакетик для камеры, куда и уложил ее, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

После часа блужданий по центру города я услышал неподалеку гул толпы и гавканье мегафона. Двигаясь на звук по широкому проспекту, я вышел к большому сталинскому зданию, возле которого на широком тротуаре стояла толпа примерно в сотню человек. Выглядели эти люди неважно — одетые в старые китайские пуховики, вязаные шапочки еще советских времен, какие-то совсем убитые ботинки, стоптанные даже снаружи. Многие держали плакаты на русском языке, и между собой они общались тоже, разумеется, по-русски, но вот лозунги в сторону фасада административного здания скандировали строго на украинском.

Я подошел поближе ко входу и прочитал надпись: «Киевска миська рада». С другой стороны входа виднелась табличка, извещавшая, что здесь также размещается Киевская городская государственная администрация. Я узнал это место — совсем недавно здесь отплясывали подростки на вечернем «Патриотическом дансинге».

Городской парламент и исполнительная власть уживаются в одном здании — это какое-то чудо мироздания, такого симбиоза я не видел ни в одной стране мира.

Я вытащил камеру из пакета и начал снимать акцию протеста. Впрочем, акция была на удивление вялой, плакаты ничего не объясняли: «Ждем мы от Кличко ответ, а его все нет и нет», «Кличко, не буди лихо, пока оно тихо!», «Власти скрывают!».

Перед входом в администрацию стояла группа скучающих полицейских в темных куртках с капюшонами. Увидев мою камеру, они все дружно накинули капюшоны на головы и повернулись спиной. Впрочем, я успел снять несколько крупных планов полицейских, так что зачем они от меня так демонстративно прятались, я не понял. Возможно, это просто рефлексы, приобретенные силовиками после Майдана, когда некоторое время революционные граждане ходили к полицейским по домам и избивали их там вместе с домочадцами за поддержку кровавого москальского режима Януковича. Сейчас вроде ситуация успокоилась, но наука в сочетании с живительными оплеухами всегда запоминается надежнее, чем без них.

— О, пресса до нас снизошла, дивитесь, люди! — услышал я хриплый голос за спиной.

Позади меня стоял мужик с мегафоном в руках, видимо, лидер этих активистов.

— А что, пресса вас игнорирует? — поддержал его я, снимая сцену с плеча. Он отменно смотрелся на фоне своей толпы — грустный, замерзший, унылый мужичок в драной кепке и с подклеенным синей изолентой мегафоном.

— Кличко дал приказ всем журналюгам: нигде про нас ничего не рассказывать! — пожаловался он мне. — Никто не пришел, видите. Журналисты у нас прислуживают власти, не осталось в Киеве честной прессы.

— Ну что ж, вот вам честная пресса, давайте, рассказывайте, в чем у вас проблема, — обрадовался эксклюзиву я, вставая поудобнее перед ним и выстраивая кадр поудачнее.

— А вы что за пресса, откуда? Больно говор у вас подозрительный. Вы, простите, случайно не москаль? — выдохнул он мне в лицо застарелым перегаром, попутно сканируя меня и мою камеру красными тревожными глазками.

Я мысленно грязно выругался, но вслух выразился аккуратнее:

— Громадянин, твою мать! Ты хочешь, чтобы о ваших проблемах узнали в обществе или нет?! Чего ты боишься, если у тебя вроде и так все уже отняли, что могли?!

— Точно, москаль. Наши так не говорят, — уверенно подытожил он и повернулся к своим.

— Вот этому никаких интервью не давайте! — закричал он в мегафон, указывая на меня пальцем. — Это москаль, он проник к нам из Москвы, не верьте ему!

Толпа возмущенно загудела, а из группы полицейских ко мне смело шагнули сразу двое:

— Документы предъявите, гражданин, — сказали они мне по-русски.

Я опустил камеру и выудил из-за пазухи удостоверение болгарского радио. Мужик с мегафоном стоял рядом, вытягивая шею, чтобы лучше все видеть.

— А, так це ж болгарский журналист. Работайте спокойно, — с видимым облегчением и поэтому громко сообщил всем молоденький сержант, возвращая мне удостоверение.

— Ошибка вышла, громадяне! Можно с этим разговаривать, це болгарский журналист. Не москаль! — снова поднял мегафон мужичок.

Из злобной мстительности я не стал записывать с ним интервью, хоть он и ходил за мной потом по пятам, откровенно напрашиваясь.

Я нашел в толпе милую бабушку, которая так обрадовалась камере и моему вниманию, что стала рассказывать мне всю свою жизнь.

Я узнал, что у нее дочка и внучка живут в Ростове, а сама она «после заварухи» не рискнула уезжать из Киева, потому что ждала от застройщика оплаченную еще 2013 году квартиру. Акция обманутых дольщиков, вот что это было.

— Мне смешно слышать, как вас тут москалем обзывали. Они все запуганы, дурачки, не понимают, что не москали для нас самый страшный враг. Самый страшный враг — это наше правительство, наша бандитская власть, — заявила женщина в камеру.

Я удивился этой смелости, но она спокойно и честно мне все объяснила:

— Я уеду отсюда к лету. Все уже ясно, не будет тут никогда ни порядка, ни спокойствия. И квартиры мне, конечно, не видать, я же не дура, все понимаю…

Потом за мной начал ходить какой-то жуткий зловонный бомж в солдатской шинели и кирзовых сапогах, но в вязаной шапочке вместо аутентичной ушанки.

— Позвольте, я дам вам интервью, пан журналист, — с застенчивой улыбкой предлагал он.

Сначала я брезгливо отмахивался, но потом мне стало интересно, и я спросил его, о чем он хочет рассказать.

— Есть большая проблема в Киеве. Но про нее почти не говорят, власти скрывают, Порошенко лжет.

Заинтригованный, я все-таки поднял камеру на плечо и поставил его в кадре на фоне толпы, как раз начавшей скандировать что-то злобное в адрес властей.

— Я вижу только одну проблему в нашем городе, — сообщил мне этот фрик с абсолютно серьезным выражением на мятом лице. — Мировая популяция кенгуру насчитывает свыше тридцати миллионов особей, так? А в Киеве проживает всего три миллиона человек. Если кенгуру решатся, наконец, напасть на нас, каждому киевлянину придется драться с десятью кенгуру одновременно. Я не уверен, что мы сможем выиграть эту битву. Вы вообще видели, как дерутся кенгуру? Лучше бы вам этого не видеть, это страшное зрелище. Донесите нашу озабоченность по этому поводу до кого следует в Москве, пожалуйста. Пусть Путин пришлет к нам своих вежливых зеленых человечков, и они помогут нам победить этих сраных кенгуру. Иначе мы все погибнем, вы хоть это понимаете?

Я молча снял камеру с плеча и пошел обедать.