Запах ведьмы

Евгений Зубарев, 2023

Остроумная история, начинающаяся как комедия положений, как веселый роман без обязательств, заканчивается чудовищным общечеловеческим катаклизмом. Вы увидите трагедию тысяч женщин, заклейменных как ведьмы четыреста лет назад. Эта трагедия возвращается в современность, становится актуальной. И снова, как в средневековье, даже образованные и воспитанные мужчины оказываются готовы убивать женщин, лишь только заподозрив в них ведьм.

Глава 2

Я с усилием открыл глаза и посмотрел туда, куда получилось посмотреть.

Получилось посмотреть на ослепительно белый, но неровный потолок с какими-то вензелями и странными пазами вдоль стен. По таким пазам должен ездить маленький метрдотель и делать то, что велено: например, закрывать все окна на фиг, чтобы яркий ослепительный свет не давил мне так на психику, как давит сейчас.

Я отвернулся от этих ярких назойливых окон и посмотрел на свои руки. Руки мои были пугающе розовы и вдобавок отчетливо тряслись.

— Чё ты там высматриваешь, дятел среднерусский! Ты же пустой, как карман у наркоши, — раздался голос от подушки, и я подвинулся на кровати, чтобы получше рассмотреть эту наглую женщину, укоряющую меня неизвестно за что.

Чуть оплывшее, но еще пронзительно молодое и красивое лицо кривилось на меня из-под подушки.

— Ты кто? — спросил я на всякий случай, но тут же зарылся в свою подушку поглубже, потому что слышать любые громкие звуки сейчас было просто мучением.

— А тебе не по хрену, пацан? — ответил мне все тот же наглый голос, и я согласился.

Какая в самом деле разница, как ее зовут?

«Лишь бы не Вася», — подумалось вдруг мне, потому что я вспомнил, где именно мы познакомились.

— Ты… баба? — выдавил я сквозь онемевшие губы и тут же получил подушкой по башке.

— Вы чего, уроды солдафонские, оба инвалиды по зрению? Как ночью пялить меня во все дырки, так баба, а наутро, значит, член искать начнем? — Раздалось у меня в ушах.

И я отчаянно замотал головой, чтобы поскорее остановить этот противный визгливый голос.

Но голос не умолкал:

— Ты хоть знаешь, как попал, дурилка картонная? Мы ведь в люксе с тобой лежим. Штуку двести евро в сутки стоит, расчет в двенадцать нуль-нуль. Я в твоих штанах вонючих уже позырила — там вошь повесилась. Как платить будешь, родной?

Я вылез из-под подушки и посмотрел на нее внимательно.

— Ну чё ты вылупился, чувак? Губки бантиком в педрильном клубе складывай, а на меня эти фисгармонии не действуют. Через час демиурги явятся с завтраком и счетом. Вычислят, что ты лох, все, кранты, меня сюда тоже уже не пустят. А мне это надо?..

Я вдруг вспомнил, что являюсь олигархом по имени Миша, и резко прервал ее:

— Женщина, заткни свой фонтан. У меня бабла хватит, чтоб весь этот отель вонючий купить и продать…

Девушка выпрыгнула из-под своего одеяла и села передо мной на корточки, укоризненно подмигивая мне всеми неприличными местами сразу.

— Тормози, чувак! Я тебя еще ночью раскусила. И дружка твоего тупоголового тоже… Не катишь ты на Прохорова — от тебя солдатчиной несет за километр, — закончила она с видимым сожалением, а потом вдруг быстро поднялась с кровати и ушла в ванную.

— Это пот афроамериканских индейцев, галактический парфюм… — упрямо пробормотал я ей вслед, но она в ответ только сильнее шваркнула дверью.

Я тоже встал с кровати и осмотрелся.

Кроме привычной уже утренней головной боли, в моей голове возникло неприятное чувство тревоги — я не помнил всех наших ночных приключений, но запомнил круговорот загорелых лиц с внимательными, оценивающими глазами. Это были серьезные люди, и они вряд ли простят мне эту выходку — если, конечно, узнают о ней.

А еще эта шмара говорила про штуку с гаком, за которой скоро придут демиурги. Кто такие, и когда мы им успели задолжать?

Я нашел свою форму на ковровом покрытии пола — галифе были сравнительно чистыми, а вот гимнастерка вся была заляпана какой-то коричневой дрянью. Я, заранее морщась, понюхал эти пятна, но запах оказался неожиданно приятным. Несколько минут вспоминал его и, только отчаявшись сделать это и уже натягивая на себя гимнастерку, вспомнил: это был запах дорогого коньяка, позабытый на срочной службе, но хорошо знакомый мне в незабвенном студенчестве.

Кирзачей в спальне не нашлось, и я пошел искать их в гостиную. Там нашел Ганса — этот колхозник лежал одетый, мордой вниз на велюровом диване и безмятежно храпел, как бомж на бесплатном пляже.

Мне пришла в голову очередная шутка, и я вернулся в спальню. Презервативы грудой лежали на прикроватной тумбе, и я взял один, распечатывая его на ходу.

Ганс даже не хрюкнул, пока я приспускал штаны у него на заднице и заталкивал под трусы скользкую резинку. Конечно, по уму надо было совать глубже, но я вообще-то брезгливый, даже смотреть на волосатый мужской зад было противно, тем более трогать.

— Надо было туда еще кефира немного плеснуть для натуральности, — раздался голос у меня за спиной.

Обернувшись, я увидел свой утренний кошмар — уже в прозрачном розовом халатике. Впрочем, отмокнув в ванной, блондинка вышла оттуда если не безмятежной, то хотя бы не такой злобной мегерой, что разбудила меня утром.

— Давай, пока он не очухался, — согласился я.

Она, метнувшись к столу, вложила мне в руку бутылочку айрана. Я снова оттянул штаны с трусами у нашего колхозника и аккуратно плеснул туда белой жидкости.

Ганс промычал что-то грозное, даже плечами повел, будто перед ударом, но глаза так и не открыл.

Потом я сел в кресло у окна и стал смотреть, как блондинка наносит на себя боевую раскраску.

В дверь постучали. Я встал, но блондинка выскочила в коридор первой, что-то там буркнула, потом хлопнула дверью, повозилась в коридоре и наконец появилась в гостиной с тележкой, полной графинчиков с соком и тарелок с какой-то снедью.

— Ну, чего уставился? Садись жрать, олигарх хренов! — сказала она, установив тележку ровно между нашими с ней креслами.

Я налил себе стакан сока и выпил его под бдительным взглядом изумрудно-зеленых глаз. Интересно, настоящие или это цветные линзы? На гражданке мне доводилось читать о поразительных достижениях гламурной медицины.

— Ты тоже не Ирина Абрамович, подруга, — сказал я в ответ на явный упрек. — Кстати, тебя как зовут-то?

Зеленые глаза напротив зажглись знакомым огнем, и я заранее виновато вскинул руки, заодно прикрывая лицо от возможного нападения.

— Николь меня зовут! Ты что, олигофрен? Не можешь запомнить одно слово? Николь, мля!

Потом она схватила со стола лак для ногтей и таки кинулась на меня, остервенело выкрикивая:

— Ща я тебе, уроду, на морде твоей костлявой все подробно нарисую. Надолго запомнишь, козлина!

Я успел поймать ее за руку, но кресло сильно накренилось, и мы оба упали на пол, причем она, зараза, оказалась сверху. Халатик призывно распахнулся, и я совершенно рефлекторно притянул ее за талию поближе к себе и поцеловал в грудь. Ее грудь пахла чем-то еле уловимым, одновременно знакомым и вроде бы чуждым, неземным.

Николь опешила, и я, воспользовавшись замешательством вероятного противника, поцеловал ее в грудь еще несколько раз.

— Но-но, боец! Такой команды не было, — сказала она с притворной строгостью, однако совсем не сопротивляясь моим домогательствам.

В дверь постучали, потом еще раз, и Николь скривила лицо.

— Твою мать!.. Уходить отсюда надо, — сказала она с совершенно пацанскими интонациями, и я вдруг подумал, как приятно с ней было бы грабить банк.

Дверь в коридоре отворилась, потом к нам в гостиную сунулась любопытная мордашка горничной, тут же пискнула, убравшись назад, и мы услышали, как хлопнула дверь номера.

— Убирать приходили. Может, ты продлишь номер на вторые сутки? — ехидно поинтересовалась Николь, слезая с меня.

Тревога опять подняла меня на ноги — сейчас и впрямь накроют, суки. Денег нет, значит, в комендатуру сдадут, как пить дать.

Я поставил на место кресло и подошел к окну. С нашего второго этажа было видно широкий проспект, забитый машинами от края до края.

— Да что тут уходить — один раз прыгнуть! — объявил я, примериваясь, как ловчее встать на узком подоконнике.

Николь услышала это из спальни, где одевалась, но ее возмущение было так велико, что она полуголой вбежала в гостиную и принялась орать:

— Тебе, козлу, сливаться не привыкать! А мне после такого прощания — прямая дорога на панель. В клубы дорожку закроют точно.

Ее красивое лицо сморщилось, и она стала похожа на мартышку из мультика про удава.

— Да будет тебе на жалость давить! Ты же корреспондент чего-то буржуйского? — вспомнил я.

Николь обреченно махнула рукой и ушла обратно в спальню.

— Я такой же корреспондент, как ты олигарх, — донеслось до меня оттуда горестное.

Окно я все-таки открыл, и на меня тут же дыхнуло перегретым дымным воздухом и напрочь оглушило уличным шумом. Май нынче выдался какой-то нереально жаркий.

— Ты что, всерьез решил сдристнуть, дрянь?! Закрой немедленно! — Она вернулась, добежала до окна, сама захлопнула его и стала передо мной, тяжело дыша.

Ее небрежно уложенные волосы совсем растрепались, тушь вокруг глаз смазалась, но зеленые глаза смотрели по-прежнему дерзко и вызывающе. А еще от нее снова как-то странно и необычно пахнуло. Это был очень тихий, но необычный запах, — я такого никогда в своей жизни не слышал.

Я поправил на ней гусарский мундир, заметив, что позолота галунов и всяких прочих причиндалов там здорово пооблезла — одноразовый он, что ли? — и потянулся было поправить меховые трусики, но тут же получил по рукам.

— Не лапай, не купил, — сквозь зубы бросила Николь и с тоской посмотрела мимо меня куда-то в гостиную.

До меня донеслось смачное хрюканье, и я, даже не оборачиваясь, понял, что это Ганс проснулся, нашел тележку с завтраком и наворачивает там за обе свои небритые щеки.

— Михась, чего там встал, давай дуй сюда. Здесь такая жратва нереальная! — пригласил он меня и снова начал хрюкать и причмокивать.

Николь повернула лицо ко мне и недоверчиво сощурилась.

— Тебя что, и вправду Михаилом зовут? Смешно. А фамилия у тебя какая?

Я ухмыльнулся и снова протянул к ней руку, поправляя ей трусики.

— Прохоров моя фамилия. И зовут Михаилом. Отчество только подкачало — Олегович.

— Круто! А тебе что, никогда не говорили, как ты похож на него? — не поверила она, но на этот раз не стала бить меня по рукам.

Я призадумался, вспоминая свою незатейливую и даже скучную гражданскую жизнь.

— Кто бы мне это мог сказать, интересно? В Политехе на металлургическом гламурных тусовщиков не водится, а больше я нигде по жизни отметиться еще не успел.

Николь шагнула ко мне поближе, совсем вплотную, взяла за отворот гимнастерки, будто придерживая, чтобы не сбежал.

— Я тебе не верю. Паспорт покажи.

Я мягко улыбнулся ей в лицо.

— Откуда у солдата паспорт? Его же в военкомате хранят, пока служба не кончится. А военный билет в канцелярии штаба хранится. Эх, женщина…

Николь нахмурилась.

— У тебя что, вообще никаких документов нет?

Из глубины гостиной послышался голос Ганса:

— Михась, чё там за разборки?! На деньги ставит, лахудра? Так пошли ее нах! В «Годзилле» скоро обед начнется, там пучок таких бесплатно возьмем — с пивом и креветками.

Николь повернулась к гостиной, шагнула туда, не выпуская из рук мою гимнастерку.

— Эй ты, жлоб белобрысый! Скажи-ка мне быстро, как его фамилия?

Ганс встал, с грохотом отодвигая от себя тележку.

— Ты чё, овца, «белочку» словила? Мне, правильному пацану, приказы зачитывать?

Николь повела меня поближе к Гансу, и я пошел за ней, жадно вдыхая ее запах — нечто тревожное и одновременно сладкое. Этот запах хотелось намазывать на себя, чтобы он подольше оставался рядом.

Мы добрались до гостиной, и там Николь ухватила за гимнастерку и Ганса тоже.

— Слушайте сюда, вы, два тупых горбатых троглодита!.. Если у этого смазливого хорька есть документы на Михаила Прохорова, мы за неделю в местных клубах столько бабла нарубим, сколько вам, кретинам, за десять тысяч жизней не накорячить!

Я промолчал, потому что тупой, а Ганс, заинтересованно глядя под срез мундира Николь, вымолвил:

— У него в казарме права лежат. В тумбочке. Там все чин чинарем написано — Михаил Прохоров, Российская Федерация. А как ты с этой его малявы денег выкрутишь? — спросил он, как бы невзначай приобнимая Николь за талию.

Она не стала отстраняться, позволяя обнять себя, но потом, когда Ганс уже начал пристраиваться к ней с серьезными намерениями, вкатила ему смачный щелбан в лоб и сказала:

— Ты сейчас пойдешь в эту вашу казарму и принесешь его права. Только быстро.

Ганс озадаченно потер лоб, потом обошел Николь, походя шлепнув ее по заднице, и встал передо мной.

— Чего затих, пес кудлатый? Будем с этой падшей женщиной темные дела крутить или как?

Я взглянул на падшую женщину. Николь отпустила мой воротник и тоже ждала моего вердикта, закусив губу от напряжения.

— До дембеля два месяца. Один хрен делать нечего, — сказал я Гансу. — Иди, короче. Заодно легенду там слепи для Суслика — типа нажрался я в дрезину, но завтра точно приползу.

— Это уже двое суток будет, — возразил Ганс. — Тогда надо пузырь ставить. А если я потом еще раз свалю, то два пузыря нужно.

Мы оба посмотрели на Николь, и она чуть не задохнулась от возмущения.

— Ну, вы даете, чмошники! Вас тут кормят-поят, да еще и трахают на халяву, а вам еще с собой подавай! Оборзели вы, служивые!

— А где я сейчас пузырь возьму, женщина? — показал свои пустые карманы Ганс.

— Без пузыря его легко в холодную закрыть могут, — поддакнул я.

Хотя, конечно, Суслик, наверное, отмазал бы и так. Старшина уже раз двадцать нам докладывал, как мы ему осточертели, и какой бы он нам отвесил пендаль в направлении исторической родины, была б на то его воля. Но ведь приказ о демобилизации подписывает комбат по представлению ротного, а старшина свое мнение может засунуть поглубже и держать там в холоде, чтоб не испортилось.

Николь тряхнула мелированными кудряшками, смерив презрительным взглядом каждого из нас.

— Да уж, пока такие гамадрилы служат в нашей армии, американские матери могут спать спокойно…

Она порылась в сумочке, достала оттуда целую котлету пятитысячных купюр и отмусолила одну купюру Гансу.

— На, гусар, бери.

Ганс цапнул деньги, не моргнув глазом, хотя я бы, наверное, постеснялся — и анекдот на этот счет есть соответствующий.

— Ну, я пошел? — спросил Ганс, пошло мне подмигивая.

— Иди, — скомандовала Николь. — Только сразу сюда возвращайся, нам же еще до вечера надо будет карту на его права зарегистрировать.

— Да ты прям хакер в трусах, — похвалил ее Ганс на прощание, задержался взглядом на тележке с деликатесами и, тяжело вздохнув, вышел в коридор.

Я подумал, что пожрать и в самом деле не мешает, но только уселся в кресло рядом с тележкой и начал орудовать вилкой, высматривая себе жратву попонятее, как дверь номера снова распахнулась, и в гостиную вбежал запыхавшийся Ганс.

— Михась, спалили нас здесь! Акула, вепрь краснорожий, у выхода засаду устроил, я еле ноги унес.

Николь холодно посмотрела на Ганса.

— Ты что, еще и в розыске, парниша? Кота снасильничал или у бабки пенсию отнял?

Ганс, демонстративно игнорируя девицу, прошел к окну.

— Здесь ведь задний двор, братуха? Ну да, так и есть — задний.

Он одним движением распахнул окно и неожиданно ловко перебросил свое грузное тело через подоконник. До нас донесся смачный шлепок, вроде как кальмар упал с пятнадцатого этажа.

Мы с Николь одновременно подбежали посмотреть, как он там плюхнулся, но Ганс уже стоял на ногах и делал нам ручкой с газона.

— Ждите к обеду! — крикнул он на прощание и пошел пружинистой походкой от плеча, точно зная, что мы смотрим ему вслед.

Однако реабилитировался пацан перед подругой…

Николь так на него смотрела, что мне даже стало немного завидно, и я вернулся к тележке со жратвой, чтобы не видеть этого восхищенного взгляда.

На меня так смотрели только раз в жизни — вчера, когда моя фамилия разнеслась по столикам ночного клуба. Но ведь это совсем не то — там ведь не мною восхищались, а моим прототипом.

А ведь хочется, чтобы на тебя смотрели и таяли.