Край света

Евгений Зернов

С детства нам внушают мысль, что Золотой Город – единственное пригодное для жизни место во Вселенной, а деньги – главное мерило истины. Здесь охламоны цепляются за жалкие объедки благ, ишачат, как рабы, барахтаются без результата…Когда больше нечего терять, остаётся только одно – исполнить мечту всей своей жизни. Вырваться. Обрести свободу. Спастись.Невероятное, полное опасностей путешествие за грань в социально-философском фантастическом романе Евгения Зернова «Край света».

5. Пригород

Пройдя мимо длинных теплиц и тюрьмы, пилигримы неожиданно вышли на свинтусовую ферму. В воздухе стоял густой запах навоза. Ферма была обширная, и путники стали обходить её вдоль ограждения.

За грязной жердяной изгородью царили суматоха и беспорядок, раздавался визг. Бестолковые рыла суетливо толклись вокруг огромной грязевой лужи. Время от времени одна из харь разбегалась и со всей дури плюхалась в жидкое месиво. Комья грязи и брызги летели на окружающих в сопровождении дикого восторженного рёва.

— Хук обрызгал больше всех! — орал здоровенный хряк с фиолетовой мордой и маленькими беспокойными глазками.

— Е-е-е! Ещё! — неистовствовала толпа.

— Теперь очередь Хека!

В сторонке несколько мохнатых существ толкались, не решаясь вступить в настоящую драку. Вырывали друг у друга из лап какие-то, вероятно съедобные, ошмётки неприятного вида.

— Отдай!

— Это мой кусок!

— Нет, это мой кусок! Я его первый заметил!

— А я его первый схватил! Я не видел, как ты его заметил. Кто схватил, тот и ест!

— А мне блевать! Я сейчас у тебя выхвачу! И в глаз заеду.

Толстый грязно-розовый Хек развил приличную скорость, но перед самой лужей неловко поскользнулся, грохнулся о твердь и заскользил всей тушей, создавая впереди себя волну, а позади — широкий оплывающий след.

— У-у-у! — ревели зеваки.

— Папа, кто это? — шёпотом спросила Лиза.

— Свинтусы.

Пилигримы двигались вдоль изгороди, с любопытством поглядывая внутрь. Группа свинтусов организовала кучу малу. Какой-нибудь толстяк пытался взобраться поверх груды, на третий или четвёртый слой и стать вершиной пирамиды. Самые нижние распластано валялись рылами в грязи и блаженно улыбались. У толстяка ничего не получалось, он кубарем скатывался вниз, оглашая воздух яростным хрипом. Его немедленно заменял другой боров, который тоже лез на кучу.

Поодаль несколько особей хлебали из длинного корыта серую вязкую киселеподобную массу, которая крупными каплями выпадала из кранов. Один свинтус валялся на спине прямо в жёлобе, подставив под кран раскрытую пасть. Из другого крана ему капало в область причинного места, отчего он каждый раз с видимым удовольствием коротко содрогался.

Внезапно Дитриха ухватила за куртку цепкая щетинистая лапа. Оказалось, за столбом таился и подкарауливал их матёрый коренастый свинтус.

— Зайчатки мои! — захрипел он. — Позабавимся?

Лиза взвизгнула и отскочила. Дитрих с силой стал колотить по лапе, ему с невероятным усилием удалось вырваться из вонючей хватки.

— Куда же вы, белочки мои, пушистики!

Дитрих в несколько прыжков достиг побледневшей Лизы и крепко сжал её руку.

— Не бойся. Обойдём подальше.

Коренастый сердито вскинул мохнатые лапы, затем стал гулко колотить ими себя в грудь.

— Я! Зарубите на носу!

Затем он стал гулко ударять в длинную колышущуюся жердь. К счастью, та была хорошо закреплена.

— Я лучше всех! — горланил свинтус. — Запомните! Когда-нибудь я надуюсь как шар и взлечу над миром. Я надуюсь ещё сильнее и лопну! Ошмётки разлетятся во все стороны и шмякнутся на пушистиков! Я буду падать с неба как липкий снег! Это будет очень весело! Моя слава будет вечной!

Дитрих с Лизой, взявшись за руки, взволнованные, пошли в обход фермы по дикому полю. Порывы ветра порой сгоняли стойкий навозный запах. Дышать становилось легче.

* * *

Хрупкость. Ты знаешь, что прочность целого мира кажущаяся. В минуты спокойствия время растягивается. Становится скучно, ты не знаешь, куда девать время. Можно сдохнуть от тоски. Если не шевелиться, ничего страшного не произойдёт. Главное, остерегаться дятлов, отбойных молотков и неуклюжих детей. В общем, любых сотрясений. Иначе катастрофа. Цельное растрескивается, грохается вдребезги, разлетается мелкими острыми осколками. Мир уже никогда не склеить, не собрать в прежнем виде. Разбитое остаётся разбитым навсегда. Всё пребывает в непрестанном центробежном распаде. Острейшая нехватка времени. Кажется, что ты попал в водоворот неистовой горной реки, она в любой момент может размозжить череп о валуны.

Перестань отчаянно трепыхаться и противиться течению. Отдайся волне. Позволь бурному речному потоку нести тебя вперёд. Главное — держись над водой, дыши спокойно. Потихоньку выгребай к берегу.

— Милостивые сударь, сударыня, простите великодушно!

Навстречу пилигримам с пука соломы у края глинистой дороги поднялся бородатый человек в вязаной шапочке набекрень и в пальто, запятнанном краской. Штаны у него были длинные, складками, волочащиеся по пыли, обросшие бахромой. Ботинки древние, исцарапанные. Приставшие к пальто соломинки он даже не пытался стряхнуть.

Лиза испуганно сжала руку отца.

— Кто вы? — настороженно спросил Дитрих.

— Бомзе Юрий Тимофеевич, бывший музыкант, — отрекомендовался бородатый и поклонился. — Позвольте полюбопытствовать, кого имею честь лицезреть?

Дитрих назвался и представил дочь.

— Очень, очень приятственно, — молвил Юрий Тимофеевич.

— Скажите, куда ведёт эта дорога?

— К нашему Хранилищу, разумеется.

— Хранилищу чего?

— Приходов, известное дело. Милостивый государь, правильно ли я понимаю, вы желаете попасть Вовне?

Дитрих покраснел. Ему ещё никогда ни с кем не приходилось говорить о своих намерениях вот так напрямую, в открытую, вслух. Между тем, бородатый вёл себя естественно, словно беседовал о погоде. Словно никогда не жил в Золотом Городе с его нормативной лексикой, нежелательными темами разговоров. Словно он встречал пилигримов множество раз.

— В этом нет сомнения, — самостоятельно решил Юрий Тимофеевич. — Вижу, путники вы усталые. Стезя предстоит долгая и многотрудная. Разрешите пригласить на огонёк. Зинаида Петровна, наша несравненная, готовит прекрасные каши. А после отдыха продолжите свой путь — я укажу верную тропу.

Дитрих подумал, взглянул на Лизу и молча кивнул.

Дорога их привела к огромной, многокилометровой промышленной свалке. Территория её не была огорожена, однако при въезде высилась претенциозная прямоугольная арка с отвалившейся вывеской и болтающимися проводами. Сразу за аркой начинались тянущиеся до горизонта горы различных отходов. Чего здесь только не было! Обломки железобетона. Всевозможные куски железа, пластика, дерева, резины. Треснутые фаянсовые изделия. Мотки проволоки. Автомобильные шины в невероятном количестве, а также остовы самих автомобилей. Ржавые бочки и контейнеры. Бывшая в употреблении мебель.

Навстречу выскочила лохматая овчарка, замахала хвостом. Бородатый потрепал собаку по рыжей холке и уверенно повёл гостей в глубину завалов. Свалка походила на настоящий город — с улицами, проулками, широким проспектом. Дитрих вспомнил слова Стеклянного Человечка. Здесь тоже, оказывается, жили люди, причём в немалом количестве. Занимались своими обычными делами. Вот навстречу дед с грохотом и лязгом катит гружёную всякой всячиной тележку. Вон там, в крутых горах рухляди видны отверстия, ведущие в выкопанные и, вероятно, благоустроенные пещеры. Женщина с младенцем в слинге на груди равнодушно наблюдает за чужаками. Здесь — торговые лотки с товаром, пускай и своеобразным. Два продавца играют в шахматы. Третий внимательно наблюдает за ходом игры. Лоб нахмурен, видно, серьёзно просчитывает варианты.

Свернули на боковую улочку и подошли к огороженному дворику перед лачугой, сложенной из самых разных материалов. Собирательство отличается от производства тем, что не может обеспечить любое количество однотипного материала.

Во дворике горел костёр, возле которого сидели и разговаривали двое мужчин.

— Джентльмены! — обратился Юрий Тимофеевич. — Позвольте прервать вашу интеллектуальную беседу. К нам любезно пожаловали гость и гостья. Я пригласил их отобедать и отдохнуть.

В пластиковом кресле сидел Вячеслав Борисович — в кожаной жилетке и спортивных трико. У него было выбритое до блеска лицо с грустно опущенными уголками рта. Другой, Роберт Филиппович, в больших очках, с морщинами по всему лицу, лежал в шезлонге, на мужчине были надеты маскировочная куртка и синие рваные джинсы. Хозяйка, Зинаида Петровна, полная женщина, одетая в опрятное синтетическое платье с рисунком из крупных бабочек, занималась мелкими домашними делами.

— Прошу! Прошу! — Роберт Филиппович живо поднялся с шезлонга и пригласил Лизу сесть. А сам перебрался на самодельную табуретку.

Зинаида Петровна засуетилась насчёт ужина и скрылась в лачуге, откуда вскоре раздался грохот падающей металлической посуды. Из кривой жестяной трубы на крыше показался вялый серый дымок.

Юрий Тимофеевич подбросил в костёр деревяшек, выделявших при горении неприятный запах.

Дитрих с Лизой уселись боком на шезлонг, чувствуя неловкость. Но вот хозяйка обнесла всех чаем, и путникам стало комфортнее.

— Ровно перед вашим приходом, — начал Роберт Филиппович, — мы с коллегой размышляли о том, что делает человеческий организм живым, а главное, осознающим себя. И пришли к выводу, что если мы объявляем человека цельным…

–…то после смерти он навсегда прекращает существование, — уныло вступил Вячеслав Борисович. — Человеческая частица не может одновременно быть корпускулой и волной.

— Странность, однако, в том, что человек вроде бы умирает, но продолжает полностью оставаться частью мира, никуда не исчезает, ни одним атомом, ни одним вздохом. Всё, из чего он состоял, остаётся на месте. Но что-то такое происходит, отчего осознанное существование прекращается, связь с ним прерывается. Все детали есть, а механизм не работает… Далее мы обсудили вариант, в котором жизнь — это болезнь неживой природы. Но отмели его в связи с неприятностью. Всё-таки привычней мысль о том, что люди всю жизнь противостоят недугам, а не сами являются болезнью.

— Привычкой не измерить истину.

— Вы совершенно правы, мой любезный друг. Если жизнь и, в особенности, люди представляют собой сложную форму вируса, тогда главная задача человечества — плодиться, размножаться и иным всяческим способом распространять своё присутствие. Так сказать, расползаться, словно опухоль. Бр-р-р!.. Страшно представить!

— Рассмотрим вариант, когда организм составной, не единое целое…

— Любопытный случай. Предположим, человек состоит из двух частей — физического тела и некоей бессмертной субстанции, называемой духом.

— Ну, скажем так, долгоживущей.

Роберт Филиппович покачал головой.

— Имеем пространство для дискуссии. Но не суть. Предположим, дух существует…

Зинаида Петровна раздала всем тарелки с дымящейся овсяной кашей. Дитрих благодарно улыбнулся.

— Ешь, — кивнул он дочери.

Лиза поморщилась. Дитрих сделал строгое лицо, и девочка сунула кончик ложки в вязкую… Она краем уха слушала беседу взрослых, не всё понимая. Запомнила слово «субстанция». Вот в эту вязкую субстанцию она и сунула ложку и стала ковырять, периодически брезгливо скусывая кашу с ложки передними зубами.

Взрослые ели с большим аппетитом.

Роберт Филиппович многозначительно поднял ложку и ещё многозначительнее произнёс:

— Итак, дух. Неизбежно возникает вопрос назначения физической оболочки. Заперт ли дух в ней, словно в темнице с целью наказания? С необходимостью непрестанно терзаться, мучиться, испытывать боль. Или же он обретает с телом свободу действия вроде вознаграждения — то, что ранее являлось недоступным. Может ли дух совершать поступки, не имея тела? Очевидно, не может.

К обсуждению присоединился Юрий Тимофеевич.

— Судари! Обрести жизненный опыт возможно, лишь совершая поступки и ошибки. Никак иначе.

Роберт Филиппович важно и значительно закивал, скребя алюминиевой ложкой по жестяной чашке и собирая самые сладкие остатки каши с краев.

Вячеслав Борисович уныло добавил:

— Жизнь не награда. Как может быть наградой то, что больно?

— Вопрос следующий. Каким образом дух попадает в телесную оболочку? По собственному желанию или по решению извне? Если целью является обретение свободы действий, то это допустимо признать собственным желанием духа. Осознанием необходимости опыта. А если цель страдание — для этого скорее подходит намерение внешней силы.

— Заточение в клетку…

— Далее, имеем следующий вопрос, взаимосвязанный со всеми предыдущими. Нахождение духа в телесной оболочке — это промежуточное положение? Проще говоря, жизнь — это абсолютное состояние или пограничное?

— Невозможно развитие личности без пограничного опыта, катализатора переосмысления.

— Что такое пограничный опыт? — спросил Дитрих.

— Критическая ситуация с существенным риском для жизни. Серьёзная болезнь, война, взрывы, экстремальные условия. Понимаете?

Дитрих кивнул.

— Ну, продолжим. Любопытный момент. Различаются ли духи между собой? Или они одинаковы, как подобные элементарные частицы? Скажем, могут ли они быть лучше или хуже друг друга, если можно применить такие сравнения? Или, если угодно, более развитыми и менее развитыми? Либо разными их делают телесные оболочки и обстоятельства. Мы же не можем признать, что люди одинаковы?

— Зависит от того, с какого расстояния смотреть, — уныло съязвил Вячеслав Борисович.

— Здесь имеем очередную любопытную дилемму. Является ли пограничным состоянием для духа непосредственно факт его нахождения в телесной оболочке? Или же — конкретная среда, в которой обитают все тела? То есть вся наша Планетта?

— Не хочешь ли ты сказать, что наш прекрасный мир по сути своей есть чистилище?

— Ну, не такой уж он и прекрасный. Да, именно это я и хочу сказать. Чистилище. И тогда самый главный вопрос: способен ли дух выбраться отсюда самостоятельно? Словно Мюнхгаузен, вытянуть себя за волосы из болота. Или его должен кто-то выдернуть? Тот, кто посчитает вашу миссию исполненной, экзамен пройденным…

Костёр потух, обитатели лачуги разошлись спать. Дитриху с Лизой выделили широкий твёрдый лежак в домике. Они завернулись на нём в свои спальные мешки и быстро уснули, день был трудный, наполненный яркими впечатлениями.

Утром пилигримов не будили, и они проспали долго. Мужчины ушли за добычей в самую глубину свалки. Кроме Юрия Тимофеевича — тот принёс воды из колонки и сел возиться с ретро-устройством, издающим шипящие звуки. Видно, любил покопаться в сложной технике, разобрать и собрать обратно.

На завтрак опять была овсяная каша, впрочем, свежеприготовленная.

— Спасибо, — сердечно поблагодарил Дитрих Зинаиду Петровну, принимая чашку. Каша была горячая и вкусная. На этот раз Лиза ела с большей охотой.

После завтрака собрались в путь. Юрий Тимофеевич, как и обещал, пошёл с ними — показать дорогу. Той же обратной дорогой он вывел путников из Хранилища и привёл к едва различимой луговой тропке.

— Вот здесь через луг пожалуйте, милостивые судари, — показал он направление. — А там сами, сами.

— Куда ведёт эта тропа?

— Представления не имею. Все пилигримы уходят по ней. Думаю, может, указатель вкопать?

— Спасибо! — поблагодарил Дитрих.

— Хорошим людям помочь не жалко, — ответил Юрий Тимофеевич. Он сунул руки в карманы и неторопливо, распрямив спину и гордо держа голову, зашагал домой.