Безумные русские ученые. Беспощадная наука со смыслом

Евгений Жаринов, 2022

В этой книге мы не ставим перед собой задачи дать исчерпывающую картину отечественной науки. В истории нашей науки присутствует один глобальный конфликт – это конфликт между фаустианским началом и началом созерцательным, космическим. Проявление этого глобального конфликта мы и постараемся разглядеть в непростых судьбах отечественных ученых. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Николай Иванович Пирогов

Имя выдающегося русского хирурга и анатома Николая Ивановича Пирогова, родоначальника научной хирургии и основоположника военно-полевой хирургии известно не только врачам, но и любому образованному человеку.

Родился будущий талантливый врач 13 ноября 1810 года в семье казначея московского провиантского депо Ивана Ивановича Пирогова. Он был тринадцатым ребенком в семье.

Жили Пироговы в то время в собственном домике в приходе Троицы, в Сыромятниках, и как все тогдашние родители не только радовались прибавлению семейства, но и гадали, сколько этому младенцу будет суждено прожить на свете. Всех детей будет четырнадцать, но в живых останутся только трое: две сестры и брат Николай.

В России болели и умирали больше, чем в других странах Европы. В особенности высока была детская смертность. Врачебная и особенно санитарная помощь находились в плачевном состоянии, и, если верить энциклопедическому словарю Брокгауза и Ефрона, такое положение дел почти не изменилось вплоть до 1897 года. «Смертность в России поистине громадна, — указывается в словаре, — она не может быть объяснена ни разницей в возрастном составе, ни усиленной рождаемостью, но указывает на низкое положение страны в культурно-санитарном отношении. В значительной степени ее высота обусловливается смертностью детей в возрасте до 5 лет. Дети до 5 лет составляют 57,4 % всех умерших (в Швеции и Швейцарии — 33 %, во Франции — только 28,3 %). В России существуют местности с громадной детской смертностью: Пермская губерния (1881) — 79,5 % (от 1 до 10 дет), Новгородская губерния (1836–1885 гг.) — 73,1 % (до 1 года), Московский уезд (1869–1873 гг.) — 62,5 % (до 5 лет)».

Огромное количество новорожденных, умиравших от острых желудочно-кишечных катаров (гастритов), свидетельствует об отсутствии правильного питания. Погибали они, главным образом, в летнее время. Вблизи столиц детская смертность увеличивалась за счет детей, которых отдавали из воспитательных домов в деревни для вскармливания (питомнический промысел), и их доля достигала 80 % от всех умерших.

«Продолжительность жизни в России была очень низка: для мальчиков — 27 лет, для девочек — 29 лет; местами она опускается до 19 лет (Пермская губерния) и даже до 16,9 лет (Кусье-Александровский завод)», — указывалось в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона.

Причины детской смертности были следующие: скарлатина (самый высокий процент), оспа, дифтерит, круп, коклюш, сыпной и брюшной тиф, неопределенные заболевания (они занимали второе место после скарлатины), дизентерия. Иными словами, почти все, что попадается в любой истории болезни любого современного здорового ребенка, в прошлом могло стать причиной ранней смерти. И при этом надо было учесть, что приведенные данные относятся к концу XIX в. — ко времени, когда в мировой и отечественной медицине были достигнуты серьезные успехи.

А какова же была медицина в самом начале века, то есть в 1810 году, когда и появился на свет будущий великий хирург?

Не только в отечественной, но и в мировой практике господствовали следующие доктрины: теория Штоля, называвшая источником всех болезней желудок; теория Кампфа, изгоняющая «неприятелей здравия тысячью клистиров»; а также весьма распространенная в то время идея, искавшая причины болезней в «высотах безвещественного мира». Помимо этого, не надо забывать и о врачах-«вампирах», которые при любом удобном случае старались прибегнуть к ланцету и кровопусканию, доводя своих пациентов до элементарной анемии.

Через два года во время нашествия французов Пироговы, как и большинство жителей Москвы, покинули город, а по возвращении им пришлось строить новый дом. Детство будущего знаменитого хирурга прошло в весьма благоприятной обстановке. Отец был отличный семьянин и любил детей. Средства к жизни имелись. Вновь отстроенный дом оказался просторным и веселым, с небольшим, но хорошим садом, цветниками, дорожками. Отец любил живопись и по этой причине разукрасил стены комнат и даже печки фресками какого-то доморощенного художника.

Лет в шесть Николаем овладело, как говорят немцы, бешенство чтения. Масса детских книг, популярных тогда в ходу («Зрелище Вселенной», «Золотое зеркало для детей», «Детский вертоград», «Детский магнит», «Пальнаевы и Эзоповы басни») были прочитаны по нескольку раз. Отец обыкновенно дарил детям книги, и самое сильное впечатление на маленького Николая произвело «Детское чтение» Н.М. Карамзина, так что в своих «Записках» Пирогов спустя десятилетия упоминает имена разных действующих там лиц. Подарок отца будущий хирург считал самым лучшим в своей жизни.

Мальчик занимался только тем, что его по-настоящему интересовало. Внимание было сосредоточено лишь на излюбленных предметах. До девяти лет с ребенком занимались мать и старшая сестра. Затем он перешел в руки учителей. Первым учителем русского языка был у Николая студент университета. «Я помню довольно живо, — вспоминает Пирогов, — молодого красивого человека и помню не столько весь его облик, сколько одни румяные щеки и улыбку на лице… Воспоминания о щеках, улыбке, туго накрахмаленных воротничках и белых с тоненькими, синенькими полосками панталонах моего первого учителя как-то слились в памяти с понятием о частях речи. Следующие два учителя, студент Московской медико-хирургической академии, занимавшийся латинским, и другой — французским языком, не оставили и таких внешних впечатлений». Этот педагогический триумвират исчез без следа, и лишь улыбка одного из них, наподобие улыбки Чеширского кота, сумела зацепиться в памяти.

Уже с детства маленький Николай любил играть в лекаря. Возникновением своим эта игра обязана неожиданно свалившемуся на семью несчастью — болезни одного из сыновей, брата Николая. Чем такая детская болезнь могла закончиться, можно предположить, вспомнив сухие данные статистики. В дом был приглашен доктор Е.О. Мухин. Ему-то и суждено было сыграть весьма примечательную роль в судьбе будущего выдающегося врача.

В один прекрасный день маленький Пирогов «попросил кого-то из домашних лечь в кровать, а сам, приняв вид и осанку доктора, важно подошел к мнимому больному, пощупал пульс, посмотрел на язык, дал какой-то совет по приготовлению декокта (лат. decoctum — отвар из лекарственных растений — прим. Е. Ж.), распрощался и вышел преважно из комнаты». Это представление забавляло домашних, и поэтому Колю попросили повторить представление. Будущий хирург усовершенствовался и «стал разыгрывать роль доктора, посадив и положив несколько особ, между прочим, и кошку, переодетую в даму: переходя от одного мнимобольного к другому, он садился за стол, писал рецепты и толковал, как принимать лекарства». «Не знаю, — пишет Пирогов, — получил бы я такую охоту играть в лекаря, если бы вместо весьма быстрого выздоровления брат мой умер».

Трудно и почти невозможно сейчас восстановить то, как формировался «жизненный сценарий» будущего ученого. Мы располагаем только отдельными фактами. Знаменитый американский психолог Эрик Бёрн в своей книге «Игры, в которые играют люди» обращает внимание на книжки, прочитанные в раннем детстве и на систему запретов и поощрений, исходящих от родителей. Что-то так поразило воображение маленького Коли Пирогова, что он на всю жизнь запомнил имена из «Детского чтения» Карамзина. Ребенком человек воображает себя кем-то, играет, а, став взрослым, воплощает собственные фантазии в своей жизни, «вкладывает» их в свою судьбу.

Можно вообразить, какая тревога воцарилась в доме, где заболел ребенок. Даже сейчас это не очень приятно, а тогда, в эпоху «тысячи клистиров», весь страх и нервозность родителей сполна передавалась и детям. Один из основателей психологии — А. Маслоу — охарактеризовал науку не только как путь самовыражения человека, но и как проявление невроза: наука для исследователя может оказаться способом ухода от реальной жизни, обретения психологического убежища, из которого мир видится предсказуемым, контролируемым, безопасным.

Может быть для маленького Коли Пирогова играть в доктора во время болезни брата означало то же самое, что и спрятаться под подушку, когда нянька рассказывала страшные истории. Обеспокоенность мамы и папы сменилась весельем благодаря удачной имитации. А быстрое выздоровление брата лишь подтвердило, что мальчик все делал правильно.

Будущий «жизненный сценарий», скорее всего, выстраивался и закладывался по следующему плану:

— Горячо любимые родители озабочены болезнью брата. Это явный вызов;

— В доме появляется некий маг, он же врач;

— Маг изготавливает волшебное лекарство;

— Маг покинул дом. Родители по-прежнему озабочены;

— Остается повторить все действия мага, чтобы успокоить родителей.

По мнению французского психолога ХХ века Жана Пиаже, дети в раннем возрасте творят вымышленный мир. Они обожествляют своих родителей. Одобрение старших — это указания богов. Счастливое выздоровление брата, радость и одобрение родителей способствовали тому, что в душе маленького мальчика сложилась схема успешного жизненного поведения. Так незаметно формировалась психология будущего целителя.

Из биографии великого хирурга нам также известно, что на медицинский факультет Московского университета он поступил благодаря совету и поддержке все того же Мухина. На двенадцатом году жизни Пирогова сначала отдали в частный пансион Кряжева, а затем неожиданно забрали его оттуда, по существу, вырвав из мира детства, чтобы готовить к поступлению на медицинский факультет и во взрослую жизнь.

О своем пребывании в пансионе Пирогов сохранил очень хорошие воспоминания. В особенности, о преподавателе русского языка Войцеховиче. Впоследствии ученик и учитель встретились в клинике, где Войцехович лежал больной. Учитель русского языка был тронут посещением Пирогова и изумлен тем, что его целитель пошел по медицинской части, а не занялся словесностью. Это удивление свидетельствует о том, что Пирогов обладал многими дарованиями, каждое из которых мог обратить в свой жизненный сценарий. Но избрана была именно медицина. Система родительских запретов и поощрений сыграла свою роль.

Пока Коля находился в пансионе, на его семью обрушились несчастья. Это не было связано только с детский смертностью. О своих братьях и сестрах Пирогов почти не упоминает. Он не говорит даже о брате, которого исцелили когда-то. Смерть унесла одиннадцать детей в семье. Но Пирогова она лишь слегка задела, оставив на всю жизнь следы оспы на лице. Растрата казенных денег другим братом, вынужденный выход в отставку кормильца многочисленного семейства окончательно подорвали материальное положение семьи. Николая пришлось забрать из пансиона. Платить было нечем.

«Еще накануне игравший со своими школьными товарищами в саду в солдаты, причем отличился изумительною храбростью, разорвав несколько сюртуков и наделав немало синяков» («Записки»), Пирогов был взят из пансионата Кряжева, где пробыл около двух лет. Отныне ему предстояло вступить в схватку с очень грозным врагом, который уже основательно прошелся по его родному семейству и готов был возобновить атаки в любой момент.

Это отец решил за своего сына, что ему надо заниматься медициной. Николай Пирогов принадлежал к так называемым обер-офицерским детям, то есть к разночинцам. В этом смысле выбор жизненного пути для детей был у него невелик. Раз не вышло с пансионом, который мог обеспечить сыну чиновничью карьеру, пришлось пойти по медицинской части. Лекарь в ту пору воспринимался как просвещенный лакей. Дворяне этим ремеслом не занимались. Мухин дал разорившемуся отцу совет: готовить четырнадцатилетнего отрока для поступления на факультет: будет профессия, ремесло. Решение отца и заложенное внутри богатой личности Николая призвание счастливым образом совпали.

Для приготовления сына к экзамену в спешном порядке пригласили студента медицинского факультета, заканчивающего курс. Это был Феоктистов, человек с виду добрый и смирный, но под этим добродушным обликом кипели страсти, которые также окажут соответствующее слияние на судьбу будущего врача. Этот студент поселился у Пироговых и начал заниматься с будущим медиком в основном латынью. Из знакомых, бывавших в то время в доме Пироговых, особенно были интересны два человека: Григорий Михайлович Березкин и Андрей Михайлович Клаус, оба из врачебного, правда, низшего персонала Московского воспитательного дома. Березкин толковал с будущим медиком о медицине, подарил ему какой-то составленный на латыни сборник с описанием в алфавитном порядке лекарственных трав. Словоохотливый Березкин — большой шутник — потешал мальчика своими постоянными шутками. Клаус. Знаменитый оспопрививатель екатерининских времен, был весьма оригинальным человеком. Имея большую практику в семье Пироговых, старик Клаус обязательно посещал этот дом в табельные дни. Любознательного мальчика он особенно занимал имевшимся при нем микроскопом. «Раскрывался, — вспоминает Пирогов, — черный ящик, вынимался крошечный, блестящий инструмент, брался цветной лепесток с какого-нибудь комнатного растения, отделялся иглой, клался на стеклышко, и все это делалось тихо, чинно, аккуратно, как будто совершалось какое-то священнодействие. Я не сводил глаз с Андрея Михайловича и ждал с замиранием сердца минуту, когда он приглашал взглянуть в его микроскоп.

— Ай, ай, какая прелесть! Отчего это так видно, Андрей Михайлович?

— А это, дружок, тут стекла вставлены, что в 50 раз увеличивают. Вот, смотри-ка. — Следовала демонстрация».

Известно, что основы анатомии в европейской науке были заложены в XVI веке — почти за 300 лет до того, как в России появился свой анатом. Основоположником же европейской анатомии по праву считается Андреас Везалий (настоящая фамилия Виттинг, 1514–1564 гг.), уроженец Брюсселя. До этого момента всякие серьезные разговоры об анатомии были практически невозможны, так как в эпоху Средневековья вскрытие трупов считалось кощунственным. И это определялось той особенностью мышления человека эпохи Средневековья, которая применительно к анатомии и к возможному вскрытию трупов выражалась в особом отношении к смерти.

В известной книге о Средневековье историка Филиппа Арьеса «Человек перед лицом смерти» рассказывается: «…люди селились на кладбищах, нисколько не смущаясь ни повседневным зрелищем похорон прямо у их жилья, ни соседством больших могильных ям, где мертвецов зарывали, пока ямы не наполнялись доверху. Но не только постоянные жители кладбищ расхаживали там, не обращая внимание на трупы, кости и постоянно стоявший там тяжелый запах. И другим людям кладбище служило форумом, рыночной площадью, местом прогулок и встреч, игр и любовных свиданий».

Это странное, с точки зрения современного человека, отношение к кладбищу определялось тем, что средневековый горожанин не отделял смерть от своей повседневной жизни. Концепция Страшного суда предполагала, что каждый погребенный должен встать из могилы и во плоти предстать перед Всевышним. Само собой разумеется, что подобная установка исключала какие бы то ни было манипуляции с мертвым телом. Именно поэтому во времена Везалия непререкаемым авторитетом в области анатомии считался Гален, который производил вскрытия не людей, а животных, в основном обезьян. К тому же во времена первого анатома продолжало, например, бытовать мнение, будто у мужчин на одно ребро меньше, чем у женщин, и будто бы в скелете человека есть косточка, которая не горит в огне, неуничтожима. В ней-то якобы и заложена таинственная сила, позволяющая умершему предстать по зову трубы архангела перед Спасителем. И хотя косточку эту никто не видел, ее описывали в научных трудах, в ее существовании не сомневались.

Конец ознакомительного фрагмента.