Свет и сумрак. Рассвет Обреченных

Евгений Евгеньевич Ермошко, 2023

Уже давно в Кимбрии процветает мир. Самый главный враг – король Обреченных – пал много десятилетий назад. Темная, запрещенная магия больше никем не практикуется. Кочевые племена разбиты и отброшены глубоко на юг. Север, с его кровожадными кланами, словно замерз от собственного холода. Но что, если все это окажется лишь надуманной иллюзией и растворится, как дымка? Что, если мир, к которому все так привыкли, перестанет быть прежним, а за черной вуалью, скрывающей правду, окажется то, чего все так сильно боялись?

Глава 5

Всю ночь Арн бежал, не зная куда, не зная зачем и не понимая, почему это все случилось именно с ним. Он не понимал, как в один миг можно лишиться всего, что имеешь. Слезы текли градом, а сердце разрывалось от безысходности. Живя в ужасной нищете, постигая все прелести портового района и вдыхая каждый день приевшийся запах тухлой рыбы и помоев, он не думал, что его существование может стать еще намного хуже. Имея дом, еду и крышу над головой, предыдущая жизнь теперь казалась вовсе не такой уж и безрадостной. Ветер качнул старую деревянную вывеску на одном из промелькнувших домов, и Арн обернулся. Пахло едким запахом костра. Издали все еще можно было разглядеть, как в портовом районе вдалеке клубился поднимающийся дым, томными черными кудрями уходящий куда-то на восток.

Зацепившись рукой за широкую ветку стоящего неподалеку ясеня, Арн подтянулся и уселся на сук. Ему не хотелось, но он не переставал смотреть, как разросшиеся языки пламени пожирали остатки его дома. Они убили ее! Его мать была ни в чем не виновата и никому не сделала плохого. Она умерла только из-за того, что не смогла предать. Его отец теперь в тюрьме, и, скорее всего, его ждет суд и виселица. Что теперь делать ему, когда никого нет? Как выжить совсем одному, без дома и родителей. Все это случилось просто потому, что его отец оказался не тем, за кого себя выдавал. По крайне мере, перед ним. Как он мог так поступить с ними? Он погубил их всех…

— Зачем ты вообще был у меня? — Арн крикнул в темноту и спрыгнул с дерева, чтобы снова скрыться в темноте.

Ноги несли его в неизвестность, он останавливался, орал в пустоту, плакал, смеялся, заходился слезами, колотил скамейку и катался по сырой земле на аллее возле цветочного парка, затем вставал и снова повторял все снова и снова. Вскоре начало светать и гнев сменился пустотой и отчаянием. Силы покидали его. Вместо неуспокаивающегося жара и бешеной агонии в нем появлялась туманная апатия и дрожь, волнами сотрясающая его подсознание. Спасаясь от того, чтобы не сгореть в подожженном доме, он совсем не подумал о том, что выбежал из него лишь в свитере и штанах. Медленно и постепенно он начинал замерзать.

Арну очень хотелось вернуться обратно и убедиться, что ему все это не приснилось. Поверить в то, что все это дурацкий страшный сон и скоро он все-таки проснется. Всю ночь он отрицал и пытался не верить своим воспоминаниям и той страшной правде, которую пытался принять его разум. Но сколько бы он раз ни залезал на дерево или ни подходил к краю холма, Арн всегда видел дым. Густой темный дым, заволакивающей все надежды и мечты о том, что все случившееся неправда.

Руки и ноги все больше коченели, заставляя его все сильнее вжиматься в собственное тело. Дрожа от холода, он перебирал всех, кого знал, кто бы мог его приютить хотя бы на пару часов, чтобы согреться. У его друга Лема очень строгие родители, и вряд ли они разрешат ему посидеть у очага даже несколько минут. Другое дело мамина кузина Сара. Она всегда была добра к ним и к тому же живет в другом конце города. Однажды она принесла ему пряник с изюмом и топленым молоком. Но вправе ли он идти на такой же риск, как и его отец, придя к ней домой? Что, если стража проверит и не обнаружит в сгоревшем доме его останков? Тогда они могут появиться и на пороге ее дома, и произойдет все то же самое. Нет! Так поступить он не мог. Он скорее умрет, как его мать, но не предаст никого.

Оставалось только одно место, где его не будут искать и он хоть как-то сможет согреться от промозглых порывов ветра, пробирающегося в рукава и ласкающего ледяными языками все его тело. Конура старого Гона — бродячей собаки, которую они дразнили однажды с Лемом, гуляя возле мостовой, вблизи городской свалки. Тогда ему повезло и он успел забраться на дерево, а вот его друга Гон укусил так, что тот еще долго не мог садиться на пятую точку.

Будка представляла из себя старый, дряхлый, никому не нужный маленький собачий домик, сбитый из ветхих прогнивших досок. Кто-то ее выкинул, а Гону она пришлась по душе, и в ней появился постоялец. Владелец мясной лавки, находящейся неподалеку, был не против такого соседа и периодически подкармливал его костями, а тот в свою очередь патрулировал территорию и отпугивал непрошеных гостей в ночное время.

Бросив камень на крышу будки, Арн убедился, что Гона сейчас в ней нет. «Наверняка обхаживает свою территорию и метит каждый куст», — подумал мальчик. Но время для размышлений могло закончиться в любую секунду, стоило лишь огромной собаке появиться и почуять, что на ее жилище претендует кто-то еще. Арн со всех ног пустился галопом и преодолел необходимое расстояние всего за несколько мгновений. Но, приближаясь к конуре, понял, что проникнуть в нее — это лишь самое малое на его пути. Рано или поздно вернется истинный хозяин, и тогда ему сладко не покажется. Но сейчас это для него не имело никакого значения. Он уже почти не чувствовал конечностей.

Схватив один из старых выкинутых деревянных щитов на свалке, мальчик подтянул его к будке. Затем залез в нее и закрыл им проход. Снова вжавшись в свое тело, он скрестил руки и подобрал ноги под себя. Конура оказалось двойной и удивительно теплой, хотя с виду таковой совсем не казалась. Наверно, поэтому Гон не подпускал никого к ней и рычал, едва только чувствовал опасность. Понемногу Арн начинал ощущать, как согревается каждая его косточка. Он потер руки и подышал на ладони оставшейся теплотой своего тела. Ледяные покалывания, сверлящие все его конечности, начинали отступать. Облокотившись на заднюю стенку, его тело наконец смогло расслабиться. Веки стали тяжелеть и опускаться на глаза.

*****

Проснувшись в полной темноте деревянного собачьего дома, Арн понятия не имел, сколько прошло с того момента, когда он заснул, и какое сейчас время суток. Но одно было очевидно — Гон вернулся. Будка ходила ходуном, а свирепый лай доносился отовсюду. Пес был просто в бешенстве от такой наглости. С пеной у рта он рычал и пытался забраться внутрь, лаял, скулил и оббегал конуру то по часовой стрелке, то против. Иногда все это прекращалось и он, становясь лапами на крышу, завывал, словно изголодавшийся волк, а затем снова пытался разгрызть деревянный поддон. В проломленной щели то и дело показывались острые зубы с хищным оскалом. Рычание было так пугающе близко, что Арн не знал, куда ему деться, и от страха закрывал уши ладонями. Смерть, так рьяно преследовавшая его со вчерашнего дня, сдерживалась всего какой-то дряхлой прогнившей доской. Гон не унимался, и его голова продвинулась еще на пару дюймов внутрь будки. У Арна по телу пробежала истерическая дрожь, сковавшая тяжелыми цепями его сердце. Он закрыл глаза и медленно, не оглядываясь, отполз в дальнюю часть конуры.

Сна, конечно, больше не было ни в одном глазу. И хоть разозленный Гон не мог больше совладать с преградой и продвинуться ни на дюйм, все же он никак не унимался, и его громкий лай сотрясал окрестности еще больше двух с половиной часов, пока наконец не стал слабеть и утихать. Еще через час стали угасать и силы.

Гон досадно сел напротив входа, со вздрагиванием смотря на непреступный барьер. Когда он начал скулить, Арну стало даже немного жалко лохматого, но он понимал, что если он откинет поддон и впустит его погреться, то его глаза уже не будут такие жалостливые и горестные, они тут же превратятся в бешеные и остервенелые. Он не хотел выгонять его из собственного дома, но, если бы он этого не сделал, уже к вечеру его бы нашли окоченелым в каком-нибудь сугробе. Выбор оказался очевидным, хоть и до ужаса неприятным. Чем больше он находился в собачьей конуре, тем лучше понимал всю несправедливость этого мира.

Рано или поздно Гон должен был сдаться и уйти. Найти себе новый дом под каким-нибудь крыльцом или пробраться в чей-то сарай. Но собака сидела до последнего. Только тогда, когда ее тело полностью покрылось падающим снегом, Гон все же ушел. Арн тяжело вздохнул и поудобнее улегся внутри своего нового места жительства.

Через прорезь в будке он видел, как солнце село и наступила ночь. Еще больше вжавшись в себя, он снова заснул. Несколько раз Арн просыпался оттого, что кто-то рычал и одновременно скулил прямо за деревянным щитом.

Проснувшись ранним утром, он почувствовал, как в животе ужасно заурчало. Жажда и голод когтями разрывали желудок. Больше отсиживаться становилось невозможно. Без хоть малого пропитания ему долго не протянуть.

Как призрак, Арн прополз из конца будки ко входу и заглянул в щель. Солнце едва встало и еще не успело усмирить холод. Гона тоже не было. Наверно, старый пес все-таки нашел где переночевать и согреться этой ночью.

Плавно откинув щит, Арн вылез из будки и подпер его ко входу. Больше, как сюда, ему пока вернуться будет некуда. Пробежав через две улицы, мальчик приткнулся к колодцу. Вытащив ведерко с водой, он с жадностью принялся хлебать стылую воду. Мурашки тут же поползли по всему его телу, но Арна это не останавливало — жажда была намного сильнее.

Напившись вдоволь, он облокотился на оголовок и тяжело вздохнул. Хватающие за душу печальные воспоминания снова открыли незаживающие раны. Невольно слезы сами побежали по щекам, а руки потянулись к глазам, чтобы закрыть их и больше ничего не видеть.

— Что случилось, юноша?

Арн убрал руки, и его глаза увидели ссутулившего, еле передвигающего старика в старой грязной одежде, держащего железное ведерко. Ничего не отвечая, мальчик встал и пошел по вымощенной каменной тропинке в противоположном направлении. Ему совсем не хотелось никому ничего рассказывать. Да и вообще просто говорить, беседовать или делиться чем-то. Оборачиваясь несколько раз, Арн видел, как старик провожает его тяжелым взглядом. Он еще больше ускорил шаг. Сейчас ему нужно было только одно — отстраниться.

Опустив голову вниз и завернув руки в рукава свитера, он шел по мостовой. На пути, возле начинавшегося торгового района, появился дом Барника. Деревянное непримечательное здание, с однообразной формой строения и с глупым, как казалось Арну, флюгером в виде двух черных котов, кричащих друг на друга. Но как бы он ни выглядел, свою привлекательность ему обеспечивало мастерство хозяина, готовившего просто потрясающие мучные изделия. У него всегда можно было купить самые вкусные лепешки с сыром, пироги и штрудели. Тянущийся и растворяющийся вокруг аромат, исходящий от этого дома, пропитывал воздух по всей округе и щекотал нос каждому проходящему мимо. Не стал исключением и Арн, не выдержавший притягивающего запаха. Он подошел к дому и заглянул в окно. Внутри были дощатые полы, стол с разного рода специями, посуда с мукой и, конечно, сам мастер Барник. Печь уже была растоплена, и в ней румянилась свежая выпечка.

Арн так увлекся наблюдением, как готовился хлеб, что вдруг замер от неожиданности. Парадная дверь открылась, и через окно он увидел того самого капитана городской стражи, ворвавшегося в их дом прошлой ночью. Злость и ненависть пробежали по его телу. Страха больше не было. Даже так сильно терзавшие его голодные позывы уступили пробудившемуся гневу.

— Капитан Горс, — полный мужчина в фартуке поприветствовал его и поклонился.

Это было самое ненавистное имя, которое, как казалось мальчику, он будет помнить и ненавидеть еще долгое и долгое время. По крайней мере, до того самого момента, пока не сможет перерезать горло этой вонючей жирной свинье.

Стражник никак не отреагировал на приветствия Барника и, подойдя к печи, всмотрелся в железный лист, стоявший в печи. Больше он не хромал, передвигаясь довольно быстро. Священнослужители сделали свое дело — подняли на ноги убийцу и вручили ему меч.

— Знаешь, Барник, почему я не закрыл еще твою лавочку? — Капитан с пренебрежением отсмотрел хозяина дома.

— Из-за вашего доброго сердца, капитан? — как можно мягче ответил хозяин.

— Нет, конечно. Доброго сердца?.. — Горс чуть не захлебнулся от смеха. — Только из-за твоих лепешек с сыром! Доброе сердце… — Стражник, не веря собственным ушам, покачал головой и снова чуть не захлебнулся от услышанного.

— Ненавижу! — под проскользнувший порыв ветра вылетело у Арна. Его глаза с самой чудовищной злобой смотрели через стекло на заточенного в доспехи убийцу. — Твое доброе сердце я скормлю Гону — старой блохастой собаке. Но даже и он трижды сплюнет, пока прожует его.

Железный лист выдвинулся из печи, и Горс чуть ли не голыми руками ухватил румяную лепешку, тут же отправив ее в рот.

— Барник, — капитан не унимался, жадно пережевывая маленькие кусочки, — вот что бы ты делал, если бы оказался в Черных Холмах?

— Это ты должен сидеть в тюрьме! — процедил сквозь зубы Арн, еще сильнее сжав кулаки. Окна были плотно заколочены, и никто не услышал этих слов. Но он и не боялся этого — если бы Горс заметил его, он бы дал ему настоящий бой, пусть хоть их силы и были неравны. Терять ему все равно было нечего.

— Мне даже представить сложно, капитан. Я никогда не нарушал закон и всегда был честен перед графом.

— В этом случае ты бы уже не делал лепешки, Барник, — с ироничной грустью процедил стражник. — Там бы из тебя уже сделали лепешку. — По дому снова разлетелся заливистый громкий смех.

— Хотите, я соберу вам несколько штучек в дорогу? — мягко спросил хозяин.

— Барник! У меня складывается такое ощущение, что мое общество тебе совсем не радует и ты хочешь от меня побыстрее избавиться.

— Как вы могли такое подумать, капитан? Я лишь хотел, чтобы вы не оставались голодным и наслаждались моей выпечкой как можно дольше.

— Ты так же умеешь льстить, как и готовить, Барник. — Горс жадно ухватил еще пару штук и завернул их в платок. — Но ты прав, время не ждет. Скоро казнь, и я должен на ней присутствовать, а не сидеть здесь и набивать свое брюхо.

— Кто этот бедолага, господин?

— Вор. Но не простой. Член гильдии. Серая Мышь, может, слышал о таком?

У Арна все пересохло в горле. Он словно потерял дар речи. Его сердце готово было одновременно выпрыгнуть и остановиться. Так он называл его отца, после того как ворвался в их дом. Неужели суд так быстро прошел и его уже приговорили к высшей мере?

— Нет, капитан, могу вас заверить, с таким именем никто не покупал моих лепешек.

— Я лично взял его живьем, вот этими руками. — На его лице появилась довольная ухмылка. — С приходом нового графа казнить стали в два раза чаще. Но разве это плохо? Скоро город станет намного чище, и я в этом ему помогу.

После этих слов Горс открыл дверь и скрылся, дожевывая очередную лепешку. Хозяин наконец с облегчением вздохнул и занялся тем, что он умел делать лучше всего.

Обогнув дом, Арн решил следовать тайком за капитаном, чтобы тот вывел его на городскую площадь. Держа солидное расстояние, он шел за ним сквозь улицы и переулки, пока тот не вывел его на городскую площадь и растворился в толпе. Горс так ни разу и не обернулся и даже наверняка не подумал, что кто-то мог тайком следить за ним.

Так много людей, собравшихся в одном месте, Арн не видел еще никогда. Все они наблюдали за последними приготовлениями на деревянном эшафоте, стоящем в конце городской площади, прямо перед замком графа Херекарта.

Проталкиваясь мимо собравшихся зевак, мальчик пытался подойти как можно ближе. На помост вывели трех мужчин с мешками на голове и связанными руками. Один из них был в той самой одежде, в которой Арн видел своего отца в последний раз. Стражники встали по бокам, а здоровенный палач в черной маске расположился позади. Капитан Горс поднялся на помост и стал возле трибуны. Повсюду заголосили старики и женщины, мужчины и юноши. Все они осуждали приговоренных, желая им самых долгих мучений на том свете. Арн, оказавшийся внутри этого котла, молил их замолчать и не произносить больше ни слова. Но остановить их было невозможно, и крики еще чаще и громче стали разноситься отовсюду. Затем толпа переключилась на вышедшего на балкон графа Старого Мола и во весь рот начала его приветствовать и аплодировать.

Белое изысканное здание, откуда Херекарт наблюдал за тем, как выполняются его распоряжения, возвышалось над центральной площадью и словно карающим глазом пыталось найти непокорных и несогласных с мнением закона.

Арн никогда не присутствовал на публичной казни, и даже если бы одним из осужденных был не его отец, он все равно никогда в жизни не хотел бы на все это смотреть и тем более ликовать в предвкушении чьей-то смерти. Но в последний раз не увидеть отца он не мог.

Капитан Горс поприветствовал всех собравшихся, развернулся и поклонился графу. Затем, раскатав свиток, басистым монотонным голосом принялся зачитывать его содержимое:

— Уважаемые жители Старого Мола, перед вами сейчас снимут мешок с человека, который наверняка не раз лазил по вашим карманам, и вы приходили домой ни с чем. — Капитан Горс дал отмашку, и палач открыл лицо одного из преступников. — Доби Пепельный, укравший золотые украшения у леди Эсвенгер два дня назад на торговой площади вблизи дома Генри Маера. Наша стража взяла его с награбленным у западных ворот, когда он пытался покинуть город.

Публика во всю силу рьяно зааплодировала, и по всей площади раздались благодарственные восклицания.

— Его вина в содеянном была беспрекословно доказана судом, и лично сам Доби Пепельный признался в том, что совершил. Нашим беспристрастным судом было вынесено решение отрубить ему правую руку.

— Нет! Не надо! Я прошу вас! — Побелевший заключенный, с раскаивающейся гримасой на лице, никак не мог смериться с тем, что прямо сейчас лишится конечности. — Я же всего лишь украл пару безделушек. Да у нее их целая куча, они и сами бы вывалились из ее кармана. Мне положена тюрьма, отправьте меня на каторгу в Хромые Горы. Только не отр…

Доби продолжал что-то кричать, но никто, кроме него самого, больше уже его не слушал. Особенно палач, тащивший огромный наточенный топор для исполнения правосудия.

Когда мужчина в черной маске занес топор, Арн больше не смотрел в сторону эшафота, глаза невольно отвернулись и опустились в растоптанный грязными сапогами снег возле ног. Центральная площадь города замерла. Тишина накрыла всю площадь, чтобы через несколько секунд взорваться гулом, пропитанным эхом отвращения и в то же время умиления.

— Граф Херекарт обещает вам, жители Старого Мола, — по площади снова разлетелся бас капитана Горса, — что наши улицы будут очищены от той вши, которая из года в год пила кровь добропорядочных граждан. Дома, где обитали подлые и мерзкие мыши, будут сожжены и уничтожены. Больше вам не придется бояться, что, уходя из дома, вас обворуют или оставят без последнего медяка.

Собравшиеся жители тут же громогласно ответили одобрительными похвалами.

— И вот еще одно доказательство моих слов. — Капитан Горс подошел к связанному человеку и лично сорвал мешок с его головы. — Мы поймали этого породистого грызуна прошлой ночью. Представляю вам, добропорядочным жителям Старого Мола, члена гильдии воров, так долго укрывающегося от правосудия и обворовывающего вас долгие годы, — Манжа Серую Мышь.

По спине Арна пробежала дрожь. На помосте, с опущенной головой, стоял его отец. Люди, находящиеся рядом с ним, унижающе высмеивали и звонко освистывали человека, приговор которому должны объявить уже через каких-то несколько мгновений. И Арн не знал, что лучше — слушать звучащие повсюду слова презрения и оттягивать последние секунды, когда он все еще может смотреть на единственного оставшегося члена его семьи, или сбежать отсюда и не увидеть той участи, которую ему уготовил граф.

— Манж Серая Мышь, за все содеянное и совершенное тобой, именем нашего беспристрастного суда и графа Херикарта лично, ты приговариваешься… — Капитан Горс специально замер, чтобы еще немного подготовить публику, а затем снова продолжил: — К смертной казни!

Арн упал на колени. Он уже не помнил, сколько раз за эти дни его щеки были влажными и сколько раз судьба била его так, чтобы больше он не хотел вставать. Когда случалось нечто похожее, его мать всегда преклонялась и молила Святую Дюжину помочь ей. Это никогда не помогало, но она все равно повторяла это вновь и вновь. Арн не верил, что его так же хоть кто-нибудь услышит там, наверху, но все равно его уста открылись и начали петь ту единственную молитву, которую он знал.

Уже совсем скоро его мольбы растворились среди ликующей толпы. Захлебываясь своими же слезами и прося каждого из двенадцати святых, чтобы они спасли отца, он искренне надеялся на чудо.

Гул толпы накрыл центральную площадь. Правосудие Херекарта снова восторжествовало.