Плюшевые самураи (сборник)

Евгений Гаркушев, 2007

Истории, воплощающие в себе современные мифы... О людях и отношениях между ними, мире будущего во всем его многообразии; о компьютерах, техногенной цивилизации и возвращении к природе, о встречах с инопланетянами на Земле и полетах в космос. Перед вами сборник рассказов Евгения Гаркушева — захватывающих, философских, ярких. В них автор повествует о разных предметах, но порой и в самых страшных историях текст искрится тонким, в чем-то даже неземным юмором.

Корнеплод

Бездна поглотила меня не сразу. Сначала земля стала мягкой, словно на болоте — хотя я не сходил с места, рассматривая одиноко стоящий Оливиус Сапиенс Вульгарис, и пытаясь наладить с ним хотя бы поверхностный контакт — просто из любопытства. Потом почва словно потекла, и я мгновенно погрузился в превратившийся в болотную жижу грунт по пояс.

— Тяни! — закричал я Паше Крюкову, любившему пафосно рассуждать о высоких чувствах и долге перед человечеством долгими вечерами в тесной кают-компании. Сейчас он стоял в десяти метрах от меня на пропитанном аммиаком холмике и задумчиво рассматривал серое небо.

Мой крик слился с верещанием оповестительной системы скафандра:

— Нападение извне!

Крюков перевел взгляд на меня, помедлил секунду и, согласно букве инструкции о действиях при нападении, полоснул по натянувшемуся сверхпрочному тросу-связке лазерным резаком. Выражение его лица под зеркальным щитком скафандра я не видел, но, полагаю, больших нравственных терзаний он не испытывал. Не нарушить инструкцию и выйти сухим из воды — главное. А в душе Паша всегда был сволочью, хоть и прикидывался гуманистом.

Лишившись всякой поддержки, я ушел в болотную жижу с головой. А потом полетел вниз.

Казалось, падению не будет конца. Кругом царила полная тьма, систему подсветки я активировать не сообразил. Только подсознательно считал удары сердца. Десять, двадцать, тридцать… Проклинать Крюкова бессмысленно — после разрыва троса он меня не слышал. Вряд ли вообще меня кто-то когда-то услышит.

На Земле скорость падения человека перестает увеличиваться, если мне не изменяет память, примерно при двухстах километрах в час. Дальше ускорение свободного падения компенсируется трением о воздух. На Оливии сила тяжести меньше, а плотность атмосферы, пропитанной аммиаком — больше. Но, полагаю, до ста километров в час можно без проблем разогнаться и здесь. Что я уже и сделал. Так что оставалось ждать удара. Ведь и у самой глубокой пропасти есть дно. Ста километров в час будет более чем достаточно.

— Примите меры к уменьшению скорости падения, — посоветовал искусственный интеллект скафандра.

Замечательно! Сам бы я, наверное, не догадался, спасибо за подсказку. Только кто берет с собой на прогулку по лесу парашют, весящие несколько центнеров гравикомпенсаторы или реактивный ранец? Мы не берем. Прежде под землю на Оливии никто не проваливался. Если бы не аммиак — рай, а не планета. Деревья разумные, флора и фауна исключительно мирная…

Бум, шлеп, чавк, хлюп! Сердце едва не вырвалось из груди, когда ноги чего-то коснулись. А я уже летел вверх. И даже кости были целы. Такое ощущение, будто приземлился на гигантский батут, медленно погасивший скорость, вобравший в себя энергию — и постепенно вернувший ее. Вновь швырнувший мое тело вверх.

Мгновенное зависание в высшей точке полета, снова падение, отскок — но уже совсем невысокий. Батут не был предназначен для прыжков. Он мягко гасил скорость. Три подскока — и я очутился в огромной луже. Жидкости по колено, берегов не видно… Впрочем, ничего не видно. Я, наконец, догадался включить фонарь, вмонтированный в шлем. Не сильно-то это помогло. Разглядеть смог лишь жидкость под ногами — которую прекрасно ощущал и до этого. Все остальное терялось в непроницаемой тьме.

— Глубина? — спросил я у информационной системы скафандра.

— Сорок сантиметров, — отозвался компьютер.

— Что? Я имею в виду, на каком мы расстоянии от поверхности планеты, а не глубину этой лужи!

— По инерционным данным — девятьсот метров. По изменению давления — восемьсот пятьдесят, — бодро отрапортовал ничуть не смутившийся искусственный интеллект.

— И что это такое?

Ответа не последовало. Компьютер скафандра не склонен к пустым разговорам. При отсутствии данных и некорректных вопросах он не фантазирует, а молчит.

— Возможно ли установить радиоконтакт с напарником или с базой? — скорее, для порядка спросил я.

— Сигнал подается регулярно. Отзыв отсутствует.

— Состав жидкости, в которой мы очутились.

На этот раз системе сбора информации пришлось поработать. Спустя минуту компьютер сообщил:

— Мы находимся в водном растворе азотной кислоты. Защитные свойства скафандра сохранятся около трех часов.

— А потом?

— Скафандр утратит герметичность. Жидкость начнет поступать внутрь. Системы регенерации воздуха хватит примерно на двенадцать часов. Электропитания батарей при средней нагрузке — на трое суток.

Это радостно. Если скафандр выудят отсюда по прошествии двух дней, коллеги смогут получить какую-то информацию. Я смогу продиктовать компьютеру завещание, а он передаст его на базу. Экспертам не позавидуешь — они получат кое-какую ценную информацию, но вряд ли им доставит большое удовольствие слушать мои вопли, когда в скафандр начнет просачиваться кислота. Наверное, она сначала попадет на ноги. Потом я упаду в лужу… Впрочем, до этого, надеюсь, произойдет отравление организма аммиаком.

— В какую сторону предпочтительнее идти? — поинтересовался я.

— На север, — без малейшей задержки отозвался компьютер.

— Почему? Там стена? В ту сторону заметен подъем?

— Скафандр не снабжен эхолотом, — отозвался компьютер. — Так же, как и уровнем. Но в инструкциях сказано, что при отсутствии приоритетных целей следует двигаться на север.

И я пошел на север, следуя указаниям слабо светящейся зеленой стрелочки на лицевом щитке скафандра. Плюх-плюх, плюх-плюх. Каждый шаг приближает меня к смерти. Впрочем, если никуда не идти, смерть придет сама. А ненавистная кислотная лужа может где-то закончится…

Вытащат ли меня отсюда? Однозначно, нет. Три часа — слишком малый срок. Пока подонок Паша, так удачно «сбросивший меня с хвоста», руководствуясь, несомненно, какими-то высшими идеалами, сообщит о происшествии на базу. Ему ведь сначала нужно придумать версию, в которой он будет выглядеть как можно выгоднее… Пока на базе соберут чрезвычайный совет. Сделают запрос на применение тяжелой техники на Землю. И, если оттуда придет разрешение рыть в заповедной зоне, и оливиусы не будут препятствовать — сколько потребуется времени, чтобы прокопать туннель глубиной в километр? Не час и не два.

А если я выберусь из лужи, у меня есть только двенадцать часов. Потому что после этого в скафандре закончится кислород.

Шлепать по луже мне пришлось не слишком долго. Через пару минут я уперся в «стену»: мягкую, ворсистую, влажную. Кислота выделялась прямо из нее. Судя по изгибу «стены», я находился в подобии гигантской трубы. Из лужи на эту поверхность я бы мог вылезти. Да только пользы от этого никакой: кислота на стене более концентрированная, как услужливо сообщила мне система оповещения. Поэтому и резать стену вряд ли имеет смысл — кислота может хлынуть такой концентрации, что разъест скафандр за пять минут.

Судя по всему, я попал в чей-то желудок. Оливиусы сапиенсы сообщали, что подземный мир их планеты очень богат и многообразен. И категорически запрещали копать или бурить даже в ненаселенных, пустынных местах. Поэтому о том, кто меня проглотил, я не имел ни малейшего представления. А информация о пищеварительной системе твари, сведения о том, где у нее глотка, а где задний проход, и как туда попасть, могли бы оказаться весьма полезными!

Я зашагал вдоль стены. По искривлению пути моего движения, данные о котором приходили от инерционного датчика, компьютер рассчитал параметры «зала», в котором я очутился. Полусфера с практически ровным дном и диаметром в двести метров. Не так много. Но, если учесть, что это желудок живого существа — и немало.

Когда примерно половина периметра желудка неведомой твари была пройдена, я заметил возвышающийся посреди кислотной лужи валун. Большой, по высоте — с меня, в длину еще больше, продолговатой формы, весь в буграх, словно изъеденный.

— Вот что кислота с камнями делает. А жадность — с огромными земляными червями, — заметил я вслух. Что толку проводить последние минуты в молчании? — Можно подумать, тебе от этого булыжника какая-то польза… Только несварение желудка. Да и скафандр мой тебе, мерзкая тварь, явно еще отрыгнется…

Искусственный интеллект неожиданно оживился.

— Объект подает сигналы в длинноволновом радиодиапазоне, — сообщил он.

— Червь, что ли?

— Булыжник, как вы выразились. По получаемым характеристикам, это органический объект.

— Да ну? Может быть, остатки органического объекта?

— Объект пытается общаться.

— Что? Вот этот большой кусок… Ладно, не будем оскорблять представителей местной флоры или фауны…

— Он стремится к общению, — безразлично повторил компьютер.

— Каким образом?

— Передает сигналы кодом, который используют оливиусы сапиенсы.

— Так раскодируй!

— Перехожу к режиму декодировки.

Для моего удобства компьютер изменил тональные характеристики голоса и, озвучивая «булыжник», заговорил приятным баритоном:

— Вам запрещено проникать под землю, представитель вида хомо сапиенс с планеты, именующейся Земля!

— Ого! Я в желудке какой-то твари, по колено в азотной кислоте — а мне еще и что-то запрещено!

— Разве ваше положение меняет характер договоренностей двух народов?

— Не знаю… Я ведь попал сюда не по своей воле. А вы-то кто такое, уважаемое?

— Я — хомо оливиус вульгарис, — без запинки ответил булыжник.

Если бы это произошло где-то в другом месте и в другое время, я бы рассмеялся. Но сейчас было не до смеха.

— Ты выдаешь себя за прекрасное зеленое дерево тридцати метров высотой, с маслянистыми тяжелыми листьями, меняющими цвет в зависимости от погоды, с могучими подвижными ветвями и гладким, вибрирующим стволом? Считаешь, что можешь управлять погодой, общаться с помощью ультразвука и электромагнитных волн с себе подобными, изменять химический состав почвы и атмосферы вокруг себя, заниматься синтезом элементов? Слагать поэмы, помнить историю планеты за сотни тысяч лет?

— Я не выдаю себя за дерево. Я хомо оливиус. И поэмы слагаю лучше многих.

— Неужели червяк настолько обглодал тебя?

После некоторого раздумья «булыжник» ответил:

— Не думаю, что ты выберешься из пасти червя. Да и я, как проглоченный, теперь вне общества. Поэтому я открою тебе то, о чем мои сородичи предпочитают не распространяться. Деревья — наши придатки. С помощью деревьев мы многое делаем. Но как вы думаете мозгом, а работаете руками, так и мы — не ветки и не листья… Мы — корни. Точнее, луковицы. Утолщения под землей…

— Корнеплоды, — подсказал я.

— Корнеплоды, — не стал роптать хомо оливиус. — И это очень интимно. Увидеть, ощутить чужой корнеплод нельзя. Если все же увидел — стал, как брат.

Инопланетные сантименты меня не интересовали. Я чувствовал, как азотная кислота подбирается к ногам.

— Значит, вылезти из желудка червя невозможно? Он странствует под землей и поедает твоих соплеменников?

Клубень, как мне показалось, слегка побагровел.

— Не поедает… Прореживает. Доставляет на новые поляны. Но некоторых глотает. И это хорошо. Полезно. Приятно. Червю нужно что-то есть. Не каждое семя дает всходы…

— Отлично. Тебе, стало быть, не повезло?

— В каком-то смысле не повезло, в каком-то — повезло. Что есть везение, что — неудача? Многие хотели бы оказаться на моем месте. А я бы, возможно, хотел стать отцом новой рощи… Закончить свое существование немного по-другому. Но, согласно нашим принципам, формировавшимся тысячелетиями, я не покину утробу червя. Выбор сделан.

— Согласно принципам? — заинтересовался я. — То есть фактически выход отсюда есть?

— Это не имеет значения, — отозвался корнеплод.

— Имеет! И еще какое! Надо мной ведь принципы не довлеют!

— Вряд ли ты сможешь выйти самостоятельно.

В недомолвках оливиуса сапиенса мне послышался некий намек. Хотя я и не специалист по общению, но мне показалось, что его информация многослойна.

— То есть ты можешь помочь мне выйти?

— Нет, конечно. Это противоречит моим принципам.

— Но физически это возможно?

— Каждый оливиус знает путь из пасти червя, — не стал возражать корнеплод. — Но редкий воспользуется этим путем.

— Ясно. Мне нужно всего лишь убедить тебя…

— Вряд ли это удастся.

Действительно. Убедить оливиуса… Это примерно то же самое, что заставить заплакать камень. Остановить реку. Сровнять с землей гору. Шансы на успех крайне малы. Слишком привержены оливиусы своим убеждениям. Общественным принципам поведения. Они всегда принимают решение сами.

А кислота так и сочилась из желудка червя. Интересно, как корнеплод до сих пор не растворился? Наверное, кожура у него плотная и кислотоустойчивая.

— Слушай, помоги мне, — предложил я. — Потом можешь вернуться обратно, к этому червю.

— Невозможно. Презрение рода падет на меня и мое потомство, — ответил корнеплод. — Попал к червю в пасть — не просись обратно.

— Но ты хоть понимаешь, что меня начнут искать? Рыть землю, нарушая ваши запреты? Может даже начаться война. Погибнут сотни твоих соплеменников. И моих тоже.

— Мне-то какое дело? Я вне закона.

— Осталось два часа, — «своим» голосом сообщил компьютер скафандра.

— Прошел час? — удивился я.

— Нет. Тридцать минут. Разрушение скафандра идет быстрее, чем предполагалось.

Захотелось подойти и что есть силы пнуть корнеплод ногой. Но вряд ли это будет способствовать успеху переговоров с существом, которое уже себя похоронило. Надеяться можно только на хитрость и на логику.

Что я знаю о нравах и обычаях оливиусов сапиенсов? На планете существует общественная цивилизация. Все подчинено интересам рощи. Никакой конкуренции, почти никаких личных интересов каждого дерева. Крайне редки случаи неприязненных отношений. Консерватизм во всех делах. Убедить в чем-то оливиуса почти невозможно. Разжалобить — тем более.

— Значит, тебе все равно, что будет с планетой? — спросил я.

— Конечно. Меня уже нет, — отозвался корнеплод.

— Тебе безразлична судьба рощи?

— Я исторгнут из рощи.

— Тебе не хочется отомстить этому червю?

Ответа не последовало. Оливиусы вообще не понимают понятия «месть». Чувство, на их взгляд, совершенно иррациональное.

— Но я хочу наверх! — заорал я. — Мне не улыбается растворяться в кислоте, которой наполнен желудок мерзкой инопланетной твари!

— Судьба, — равнодушно ответил инопланетянин.

— Ты, кажется, упоминал о том, что мы стали вроде братьев… Когда я увидел твой корнеплод. Ну, то есть, тебя.

— Так и есть. Ты стал практически оливиусом сапиенсом, — отозвался клубень. — И тебе нет пути наверх. Потому что каждый оливиус принимает судьбу. А на тех, кто не принимает, падает презрение.

— Но я не оливиус!

— До не оливиусов мне сейчас нет вообще никакого дела.

— Слушай, если тебя уже нет — что ты теряешь? Ты ведь говорил, что хочешь стать отцом рощи!

— Это так. Но мои желания не имеют значения.

— А желания брата?

— Нет, конечно. Он такой же индивидуум, как и я. Общее несоизмеримо важнее личного.

Я лег в лужу и поднял ноги кверху. Пусть кислота действует на скафандр более равномерно.

— Слушай, корнеплод, что для тебя превыше всего?

— Интересы общества, — ответил оливиус. — Впрочем, сейчас я вне закона. И общество меня тоже не интересует. Я медленно погружаюсь в небытие.

— В нирвану, — буркнул я.

— Да, — как это не удивительно, подтвердил оливиус. Не иначе, компьютеру удалось найти хороший вариант перевода такого сложного понятия.

Интересы общества… А что в их понимании общество? Самое важное, самое прекрасное, что может быть. Не даром же, обнаружив меня, корнеплод сразу попытался наладить контакт. Привычки оказались сильны.

— Значит, тебе все равно, что погибнешь ты сам? Погибнут твои нерожденные дети? Нерожденные дети твоего брата — а я еще не женат, и только собирался найти спутницу жизни и обзавестись потомством?

— Такова судьба.

— Но я не хочу в нирвану! — заорал я. — Мне рано в нирвану!

Корнеплод неожиданно посинел. Или мне только показалось из неудобной позы.

— Ты святой? — спросил он. — Отказываешься от нирваны?

— Я хочу выполнить свою миссию! Любой ценой! — заорал я, вскакивая на ноги.

— Работать на благо общества любой ценой… Даже ценой презрения этого общества. Делать все для своей рощи, когда члены ее отворачивают от тебя листья… Прежде я и не задумывался о такой высоте самопожертвования! Об этом можно сложить целую поэму!

— Так сложи ее!

— Незачем. Ее некому будет прочесть.

— А я действительно хочу заботиться о других! И пусть они отворачивают от меня свои листья! Мне еще нужно многое сделать! Встретиться с Крюковым, например!

— Какая трогательная забота о существе из своей рощи, относящемся к тебе неприязненно, — заметил оливиус. — Я почувствовал скрытые эманации ненависти, исходящие от него. Такую ненависть может испытывать лишь дерево к вредителю…

— Мы с тобой — тоже общество! — закричал я, словно на меня снизошло озарение. — Ведь два — не один! Ты и я! Братья! А мне нужно продолжать жить любой ценой!

— И помочь Крюкову в его делах.

— Да, помочь Крюкову обрести нирвану!

— Я чувствую, ты не лжешь. Твой ментальный фон просто кричит о желанности встречи с соплеменником.

— Ты мне поможешь?

— Не знаю… Помогая тебе, я не достигну нирваны сам. Растворюсь в детях… Изменю судьбу. Получу презрение породившей меня рощи!

— Но это твой долг перед нашим с тобой обществом!

— Это мой долг перед обществом, — эхом отозвался оливиус.

— И ты обязан его выполнить!

— И наши дети не будут расти рядом, — добавил корнеплод, позеленев. — Поэтому я помогу тебе выбраться на поверхность. Ведь ты ущербный оливиус, не можешь поступать согласно своим желаниям.

Я не вполне понял, что имел в виду мой названный сучковатый братец, и вдаваться не стал. Примерно десять процентов заявлений инопланетян не дешифруются логично в принципе. Мы разные. Этот экземпляр был еще на удивление адекватен. Главное — я добился своей цели.

А добиться цели на Оливии бывает возможно, хотя и не простыми убеждениями. Стоит только загружать оливиусов вопросами, давать им пищу для размышлений. Они сами исследуют свои доктрины, и находят выход. На основании каких принципов — никто не знает. Если бы не так, с этими строптивцами мы бы никогда не договорились. До сих пор болтались бы на орбите планеты.

Правда, я не специалист по информационному контакту, а простой химик, и не умею запудривать деревьям мозги. Но в случае нужды из шкуры выпрыгнешь. И разумную картошку убедишь в том, что ты — ее брат.

— Сейчас я произведу одно вещество, — заявил корнеплод. — Состав его известен оливиусам с древнейших времен. Собственно, благодаря этому веществу мы смогли не только выжить, но и расселиться по всей планете, используя червей. Пожалуй, если ты будешь держаться за меня крепче, будет лучше.

— Хорошо, — сразу согласился я. Удачу надо ловить за хвост. Жаль, у оливиусов нет хвоста. — А что это за вещество?

Профессиональный интерес все-таки взыграл и во мне. Я хотел знать формулу!

— Рвотное для червей, — ответил оливиус и вновь изменил цвет — на сероватый. Поверхность его засочилась прозрачной, слегка клейкой на вид жидкостью. Выглядело это отвратительно. Но мне было не до эстетики. Прильнув к корнеплоду, я вцепился в выступы на его шкуре, поставил ногу в углубление. И едва удержался, когда желудок-«батут» под нами содрогнулся, и волна, образованная из плоти червя, погнала нас куда-то вверх. Скорость все возрастала.

Земля с чавканьем расступилась перед нами, и вместе с оливиусом нас выбросило под мрачное серое небо — свет которого все равно на мгновение ослепил меня после долго пребывания в темноте.

Взлетели метров на сто. Искусственный интеллект скафандра опять начал верещать о том, что нужно принять меры по уменьшению скорости падения. Действительно, сейчас мы будем падать на жесткую землю, а не в мягкий желудок червя!

И тут корнеплод выбросил тысячи нитей, ярко заискрившихся даже в рассеянном свете облачной планеты. Нити словно бы сами собой соткались в подобие огромного парашюта. Я вцепился в оливиуса крепче. А тот передал через компьютер:

— Прощай, человек!

— Мы все-таки разобьемся? — спросил я. — Может быть, мне спрыгнуть, чтобы замедлить твое падение? Зачем погибать двоим?

— Держись крепче. Ты будешь жить. Я — нет! И это тоже счастье.

Взглянув вниз, я заметил Пашу Крюкова, глазеющего на невиданное явление местной природы и даже пытавшегося снять его с помощью любительской видеокамеры. Наверное, Паша надеялся на большую внеплановую премию за эту съемку. Интересно, он уже сообщил на базу о моем исчезновении, или продолжает придумывать версию покрасивее?

Удар о землю был сильным. Кости, вроде бы, остались целы, но рот наполнился кровью. Скафандр, к счастью, выдержал. А вот спасший меня корнеплод разлетелся на несколько кусков.

— Прощай, оливиус, — склонил голову я. — Жаль, что тебе не удалось спастись!

Кусочки корнеплода вдруг начали ввинчиваться в землю. Мне показалось, что при этом они пищали! Совсем как дети. Не иначе, через пару сотен лет здесь вырастет роща молодых оливиусов сапиенсов. Мой корнеплод погиб, дав жизнь неразумному потомству.

— Счастья вам, корнеплоды! — от всего сердца воскликнул я. И побрел в сторону мечтавшего о гонораре Крюкова. У меня было еще десять часов автономной работы скафандра и многофункциональный лазерный резак.