Место под Солнцем. Книга первая

Ева Наду

Любовь и измены, интриги и предательства, взлёты и падения… Что бы ни происходило в твоей жизни – всегда нужно оставаться собой! Этому правилу следуют и Клементина де Брассер – юная дикарка из провинции, неожиданно для всех ставшая женой молодого графа де Лоранс, ловеласа и бретёра, и граф де Мориньер – верный слуга и доверенное лицо Людовика XIV, Короля-Солнца. Принесёт ли им удачу такая верность себе? Спасёт ли от королевского гнева и небесной кары? Что ждёт этих двоих в конце их долгого пути?

Глава 4. Inde irae. Отсюда и гнев

В соседней комнате послышался шум, заставивший Генриетту прервать речь. Она досадливо наморщила лоб, когда на пороге комнаты появился де Гиш.

— Что вам угодно, сударь? — спросила сухо.

Бесцеремонное вторжение придворного возмутило принцессу. Он мешал ей сейчас. Так мешал! Не хватало ещё, чтобы король, который теперь так нежно, так доверительно держал её за руку, убедился в справедливости распространяемых при дворе слухов о близости, существующей между ней и де Гишем.

Она взглянула на вошедшего высокомерно.

Граф де Гиш смешался на мгновение. Потом в ответ сделался надменен. Кивнул принцессе отчуждённо. Ни разу не взглянул больше в её сторону. Склонился перед королём.

— Ваше величество, граф де Мориньер…

Король оставил руку принцессы. Поднялся.

— Да-да! Пусть войдёт. Я жду его.

Генриетте ничего не оставалось, как подняться вслед за Людовиком. Она следовала чуть позади. Негодовала: отчего Людовик всегда так снисходителен, так милостив к этому гордецу и так жесток и невнимателен к ней!

Когда Мориньер появился на пороге, с трудом спрятала за принуждённой улыбкой свою к нему неприязнь.

Король улыбался, был доволен.

Принцессе казалось, что в мужчине, так некстати появившемся в её апартаментах, Людовик видел избавителя — от хандры, от дворцовой скуки, от назойливости придворных дам. От её, Генриетты, назойливости.

Она не могла простить Мориньеру этого ощущения.

Было, впрочем, кое-что ещё…

Генриетта не умела объяснить этой своей реакции. Но и не признать — не могла: всякий раз, когда судьба сталкивала её с этим человеком, она — весёлая, остроумная, «душа общества» — вдруг начинала чувствовать себя угловатой и неловкой. Так случилось и теперь.

Подчинившись требованию короля, она продолжила свой рассказ.

Заговорила уже скорее по принуждению, растеряв от раздражающего её волнения всё своё обаяние. Соблазняющие прежде модуляции голоса исчезли, тонкие черты лица стали холодны и невыразительны.

Слишком мало жизни осталось в ней, чтобы его величество мог находить общение с принцессой столь же приятным, как прежде. Но, если Людовик и заметил внезапные изменения в настроении невестки, то ничем не выдал этого. Продолжал внимательно слушать.

— Так вот, сир, — ровным голосом снова заговорила Генриетта, вернулась к прежней истории, — мучимый ревностью, маркиз убил свою жену. Почти сошедший с ума от подозрений он, должно быть, спрашивал её, просил, умолял признаться, кто является отцом его старшего сына. Не знаю, что она отвечала. И отвечала ли вообще. Он, оскорблённый мужчина, думал, что смерть супруги утишит боль. Но покой так и не посетил его сердца. Все последующие годы, глядя на то, как растёт и мужает его наследник, он ни на мгновение не забывал о своих сомнениях. Ничто, казалось, не могло избавить его от страданий. И вот спустя много лет после тех ужасных событий нашлась женщина, которая полюбила его. Отдала ему не только руку, но и сердце — чистое, доброе, благородное. Она имеет право на счастье!

— Безусловно, — Людовик нетерпеливо застучал носком туфли по паркету. — И что мешает быть счастливой этой женщине?

— Эта насмешница-судьба! Совсем недавно, ваше величество, её пасынок узнал истинную причину смерти своей матери. Один из свидетелей гибели несчастной, умирая, решил облегчить душу…

Генриетта побледнела вдруг. Вспомнила, что именно стараниями графа де Мориньера тот, о ком она сейчас вела речь, получил в своё время место при дворе, о котором грезили многие. Подумала: теперь, когда неожиданно свидетелем этого её разговора с королём стал Мориньер, она оказалась в ситуации неловкой, даже опасной. Прервать рассказ, остановиться — она не могла. Продолжать — значило вступить на путь конфронтации с очень сильным противником.

Генриетта вскинула голову. Заговорила медленно, разделяя слова долгими паузами:

— Ваше величество, жизнь ни в чем не повинной молодой женщины и её несчастного старика-мужа стала совершенно невыносимой. Этот бастард… Он… он угрожает их жизни.

Она замолчала, чтобы перевести дыхание. Король взглянул на стоявшего изваянием Мориньера. И, наконец, догадался.

— Бастард, вы говорите? — произнёс неспешно. — Вы так убеждены в этом, принцесса?

Людовик обернулся к женщинам, по-прежнему занятым распутыванием пряжи.

— Если я правильно понял, любезная сестрица, героиней вашей драматической повести является ваша фрейлина… госпожа д'Аркур? Так её, кажется, зовут? А герой и её супруг — Луи д'Арпайон, маркиз де Северак?

— Да, сир, я говорила о них.

— Я помню эту свадьбу. Грандиозное было празднество.

Людовик помнил. Не только свадьбу, но и то, что последовало позже. Однажды, холодной темной ночью, сын маркиза де Северака, жаждая отомстить отцу, вошёл в замок во главе большого отряда. Людовик не мог бы забыть этого, потому что именно тогда старый маркиз явился ко двору, прося о милости. По его просьбе Людовик послал войска, которые осадили замок, занятый Севераком-младшим. Жан-Луи долго оборонялся. Когда понял, что удержать замок не удастся, бежал в Париж.

С тех пор конфликт между отцом и сыном то остывал, то разгорался вновь. Ни тот, ни другой не обращались больше к Людовику за правосудием. И молодой монарх считал за благо позволить им самим разрешить их противоречия.

— Так чего вы желаете? — он обращался к принцессе, а смотрел поверх её головы на Мориньера. — О чем просите, дорогая моя сестрица? Эта ваша история… Вы считаете: ваш король о ней не знает?

Людовик умолк. Он ждал, что граф де Мориньер вступит в разговор. Был уверен, что тот не преминет заступиться за человека, чью жизнь знал лучше многих и которому даже в какой-то степени покровительствовал. Он думал, что Мориньер расскажет ужасные подробности этого преступления, поведает о том, как женщину убивали — медленно и жестоко. Расскажет, как на поляне — весенней, залитой ослепительным утренним солнцем, покрытой ёжиком только что проклюнувшейся травы, — ей вскрыли вены, как оставили истекать кровью в нескольких шагах от Божьего дома, как стояли вокруг неё мужчины во главе с самим маркизом, смотрели, как утекает из молодой женщины жизнь.

Когда некоторое время назад Людовик слушал эту историю, волосы шевелились на его голове, кровь стыла в жилах.

Между тем Мориньер молчал.

Смотрел спокойно в глаза своему королю. И молчал.

Повисла пауза — тёмная, тяжёлая, как предгрозовая туча.

Наконец, не дождавшись поддержки Мориньера, молодой монарх снова заговорил:

— Выслушав в своё время обе стороны и разобравшись в этой трагедии, мы посчитали, что преступление, которое совершил Луи д'Арпайон, маркиз де Северак, безусловно, заслуживает самого сурового наказания. Но за давностью лет и в связи с преклонным возрастом маркиза нами было решено оставить совершённое им без внимания. Но если вы просите, ваш король может вновь вернуться к этому делу.

Генриетта закусила губу. Она понимала: всё пошло не так, как хотелось. И всему виной этот проклятый южанин! Она метнула в Мориньера острый, как дротик, взгляд. Спохватившись, прикрыла глаза.

— Вы считаете, дорогая моя сестрица, что, как судья справедливый, мы должны в первую очередь наказать преступника, коим, без сомнения, является старый маркиз? — спросил Людовик, озадачив Генриетту неожиданно жестокой усмешкой.

За спиной короля раздался тихий стон. Мориньер взглянул в глубину алькова. Мадемуазель д’Аркур, выронила клубок и в ужасе зажала ладонями рот. Смотрела на короля. Потом перевела затравленный взгляд на Мориньера.

Клубок, вырвавшийся из её рук на свободу, пересёк полкомнаты и прикатился к ногам Мориньера. Тот остановил его. Наклонился, поднял. Вернул испуганной молодой женщине. Потом, возвратившись на прежнее место, наконец, посмотрел на Генриетту — тяжело, пристально, так, что у принцессы захолодели пальцы.

— Сир, — произнёс, — простите моё вмешательство и позвольте выступить в защиту несчастного маркиза. Вина его несомненна. Но в нынешней конфронтации он повинен меньше, чем можно было бы предположить. И тут принцесса, безусловно, права, — он скользнул взглядом по фигуре Генриетты, уставился на её губы, наконец, заглянул в глаза. Будто в тиски зажал — не вырваться. Произнёс с лёгкой, беззаботной улыбкой.

— Ссоре этой пора положить конец.

— Так вы полагаете, что ответственность за непрекращающуюся вражду следует возложить на сына? И я должен наказать Северака-младшего? — король удивлённо вскинул брови.

— Нет, ваше величество, — качнул головой Мориньер.

— Нет, сир, — одновременно с Мориньером воскликнула Генриетта.

Это неожиданное согласие недавних противников развеселило Людовика.

— Говорите сначала вы, принцесса, — милостиво кивнул он.

За мимолётной, брошенной в её сторону, улыбкой Мориньера Генриетта увидела то, чего не могли бы увидеть другие — обещание сделать её жизнь невыносимой, если она позволит себе ещё хотя бы один шаг в выбранном ею прежде направлении. И она отступилась.

— Нет, — вновь повторила она пылко, прижимая руки к груди. — Я не прошу о наказании. Мне только жаль, что в доме Севераков нет спокойствия. Мне тяжело видеть печаль в глазах моей Катрин-Анриетт. Я мечтаю лишь о том, чтобы в семье каждого из вассалов вашего величества царили покой и счастье. Но как это сделать, сир…

Она развела руками, изображая растерянность.

Людовик хмыкнул.

— А вы что думаете? — повернулся к Мориньеру.

Тот пожал плечами.

— Я давно, сир, не вспоминал об этой истории. Но, раз ваше величество интересуется моим мнением… Мне кажется, что самым верным в этой ситуации было бы на какое-то время развести отца и сына на максимально возможное расстояние. Пусть они остынут, отдохнут друг от друга. А там, вполне вероятно, и проблема решится сама собой.

Король приподнял брови, усмехнулся.

— Что ж…

Обернулся к Генриетте.

— Нам известно, принцесса, что вы недолюбливаете Северака-младшего. А я, сознаюсь, иногда с трудом выношу его отца. Но оба они смелы и верны Короне. На таких людей, как эти два упрямца, опирается трон. А государственные интересы всегда должны быть на первом месте.

Мориньер склонился, признавая безусловность высказанного его величеством тезиса. Генриетта присела в реверансе. Да так и замерла в этой неудобной позе.

Людовик обвёл их взглядом. Кивнул. Взял принцессу под руку, поднял её.

— Мы приняли решение, — сообщил, горделиво вскинув голову. — Я давно замечаю, что ваш молодой приятель, граф, не слишком доволен должностью, которую он получил некоторое время назад. Вы и прежде говорили мне, что Жан-Луи де Северак более солдат, чем придворный. Что вы скажете, любезный граф, если мы предложим вашему другу на год-другой отправиться в Новый Свет?

— Я скажу, что у вашего величества появилась забавная привычка подобным образом решать довольно большой круг вопросов, — усмехнулся Мориньер.

Довольный, что всё так хорошо устроилось, Людовик засмеялся колкости графа по-мальчишески весело. Направился к двери. У самого выхода из комнаты остановился и игриво потрепал по щёчке следовавшую за ними принцессу. У него вновь было прекрасное настроение. И он был готов шутить.

— А вы, дорогая Генриетта, будьте внимательнее к вашему мужу. Иначе ваш супруг выведет своим нытьём из терпения не только своего брата, но и короля. И тот непременно отправит его… ну, скажем… в Новый Свет. Воевать во имя величия Франции.

И, улыбаясь, Людовик прошёл по комнатам, где продолжали толпиться все те, кого полчаса назад выставили из покоев принцессы.

* * *

В рискованной шутке Мориньера была значительная доля правды. Людовик, в самом деле, в последнее время был заметно озабочен недостаточно успешным развитием заокеанских земель.

Впрочем, что там — недостаточно успешным? Катастрофически ничтожным!

Сведения, поступающие из Новой Франции, были обрывочными и, как полагал Людовик, не вполне достоверными. Одно было совершенно очевидно: Компания поселенцев, на откуп которой однажды было отдано монопольное право на принятие решений по развитию земель, ставших в своё время их вторым домом, не справлялась с возложенной на неё ответственностью.

Кольбер предлагал Компанию распустить. Людовик колебался. Просматривал приходившие из Нового Света бумаги, пощипывал себя за отрастающие усы. Размышлял. Изучив документы сам, передавал их Мориньеру.

Так и в последний раз, около недели назад, Людовик призвал к себе Мориньера, выложил перед ним несколько исписанных убористым почерком листов.

Мориньер знал и этот почерк, и человека, составившего письмо. Читал с интересом. Когда закончил, отложил бумаги в сторону.

— Что вы думаете об этом человеке? Можно ли доверять его суждениям?

— Более чем, ваше величество, — ответил Мориньер. — Я знал преподобного отца в то время, пока он был во Франции. Это образованный и смелый человек.

— Давно ли он находится в Новом Свете?

— Если не ошибаюсь, он отбыл из метрополии около шести лет назад. И с тех пор изо всех сил, какие только даны человеку, способствует распространению христианства среди аборигенов. Отец Даблон более многих других достоин доверия, ваше величество.

Людовик кивнул. Заговорил пылко — то ли к Мориньеру обращался, то ли самому себе вещал. Говорил о сильных побуждениях к развитию колоний, какие имелись теперь у Франции, о необходимости создания там новой, стройной системы управления. О регулярных войсках, которые следовало бы отправить в колонию, дабы они могли успешнее оказывать сопротивление агрессии коренного населения Новой Франции.

— Нужно направить туда солдат. Молодых, сильных, готовых сражаться за Францию и умереть, если придётся! Французы — храбрецы. Но им не хватает сил противостоять бесчисленным полчищам индейцев! Вот недавно, совсем недавно, — вы в курсе, наверное, — этот смельчак, Адам д’Орме, бросился со своими молодцами навстречу выступившему войску ирокезов. И победил их. Конечно, победил! Ведь именно благодаря его доблести и доблести его солдат индейцы отказались от плана нападения на Виль-Мари! Вы слышали?

Мориньер слышал. Улыбался внутренне. Когда его король определял для себя цель, ничто более не могло его остановить.

* * *

— А теперь говорите, друг мой, говорите! Что заставило вас явиться ко двору в виде, достойном разве что трактира? — Людовик быстрым шагом пересёк бесконечное множество комнат, прошёл по коридору, сопровождаемый двумя факельщиками, и теперь направил свои стопы в небольшую, смежную со спальней, комнату. Замер на мгновение перед большим пузатым трюмо.

Мориньер оглядел себя в зеркало. «Достойное трактира» платье! Улыбнулся — видел бы его Людовик в иные дни, когда ему, Мориньеру, приходится опускаться на самое дно Парижа!

— Простите, сир! Ассамблея духовенства закончила свою работу. И я счёл, что ваше величество извинит мне дорожное платье, когда прочтёт письмо, адресованное отцом Аннá.

Людовик быстро распечатал письмо.

— Отец Аннá пишет, что они потребовали от духовенства осуждения Пяти положений, — сообщил, глядя на Мориньера в зеркало.

Король сделал несколько шагов в сторону, бросил письмо на длинный стол и возбуждённо заходил по комнате.

— Ассамблея подтвердила решение 1657 года. Прекрасно! Мы этого ждали! И я приложу все силы, чтобы сокрушить янсенизм. И пусть… пусть нам говорят, что в основе этого мировоззрения лежат добрые намерения. Если оно не учитывает… если не хочет учитывать те опасные последствия, которые из него могут проистекать, оно вредно. Даже опасно.

Мориньер стоял, не шелохнувшись. Спокойно дожидался конца речи.

— Вы не согласны, сударь? — король внезапно остановился перед ним. Он хорошо знал, что долгое молчание слуги довольно часто означало несогласие.

— Я воспитанник иезуитов, сир. А наш Орден безусловно поддерживает точку зрения вашего величества.

Король усмехнулся:

— И когда это мешало вам иметь собственное мнение?

Мориньер едва заметно улыбнулся в ответ. Промолчал.

— Я помню Фронду, — воинственно взмахнул рукой король. — Слишком хорошо помню. И мне не нужно, чтобы на смену той, открытой и циничной, Фронде пришла другая Фронда — тайная и лицемерная. Я не терплю эту секту. С этой их отвратительной назойливостью и стремлением к назиданиям! Я не желаю, чтобы эта пока ещё едва заметная, полусекретная организация, чьи щупальца незаметно для нас с вами проникают во все сферы общества, мешала управлению государством. Даже при дворе я чувствую её влияние. Возьмите хотя бы этого интригана — Арно де Помпонна. Он слишком вольно чувствует себя! Слишком! Разве вы этого не ощущаете? Вы не замечаете, что влияние их на судейских так велико, что становится очень похоже на внедрение в государственные службы? Чему же вы удивляетесь? — inde irae — отсюда и гнев. Разве он безоснователен?

Мориньер продолжал стоять изваянием.

— Кстати, Жосслен, слышали ли вы, что написала эта невозможная Жаклин Паскаль? Поистине, семейные наклонности одинаково проявляются и в хорошем, и в дурном.

Последние слова прозвучали почти жалобно. И Жосслен де Мориньер улыбнулся и им, и осторожно заглядывающему в кабинет камердинеру, чьё лицо несло отпечаток вечной насторожённости.

Его величество следовало переодеть к Королевскому совету. Но позволительно ли теперь прерывать этот разговор? Огюстен Демаро вопросительно взглянул на Мориньера. Тот кивнул коротко — можно.

— Да, сир, я помню.

И он процитировал, смеясь: «Если уж мы живём в эти печальные времена потрясений, когда епископы наделены мужеством девиц, то девицы просто обязаны обладать мужеством епископов…»

— О, ваше величество! Разве мужество не добродетель?

— Вы смеётесь, сударь, — слабо улыбнулся король, позволяя себя переодеть. — Вы смеётесь. Между тем как королю не до смеха. Пробовали ли вы воевать с девицами? От победы над ними победителю не достаётся ни славы, ни почестей…

Он сокрушённо развёл руками.

— Женщины — хитрые и коварные создания. Милейшая, очаровательная жена моего брата — внешне чистейшее, ангельское существо. Но стоит проявить толику слабости, немного неуверенности, и она завладеет вашими мыслями, станет управлять вами, а через вас и вашими подданными. Вот вы так хорошо разбираетесь в людях! Скажите мне, Мориньер, отчего ей так не терпится уничтожить Северака-младшего?

Жосслен де Мориньер неопределённо улыбнулся.

— С женщинами можно бороться, ваше величество, но понять их… Это отнимает слишком много сил и приносит слишком мало пользы.

— Допустим, — король улыбнулся отражению в высоком зеркале, одобрительно кивнул хлопочущим вокруг него слугам. — Но тогда ответьте мне, отчего сегодня вы проявили так мало участия в судьбе вашего друга?

— Да не сочтёт ваше величество лестью то, что я сейчас скажу, но… Я был уверен, что вы, сир, не обойдётесь несправедливо с человеком, которого судьба и без того чересчур мимолётно одаривает приятными сюрпризами. И, напротив, всегда слишком щедра на сюрпризы роковые.

Король вскинул голову, взглянул на Мориньера.

Вокруг монарха суетились слуги: поправляли пряжки, закалывали булавки, расправляли манжеты. Они считали свою судьбу счастливой. Молились, чтобы она не переставала быть к ним благосклонной.

Людовик почувствовал вдруг желание сделать что-нибудь для человека, который никогда не просил его милости.

— В таком случае ответьте мне, сударь, будет ли рад господин де Северак, если мы прикажем ему жениться? Он ведь холост! Это, должно быть, тяготит его, не так ли?

Людовик посмотрел на графа де Мориньер с заметной долей лукавства.

— Ну, так что вы скажете?

Мориньер улыбнулся про себя, поняв, к чему клонит король.

Ответил:

— Я полагаю, если ваш выбор, сир, счастливым образом совпадёт с выбором самого Северака, последний будет очень благодарен вашему величеству.

— Что ж, прекрасно! Тогда передайте вашему другу, что сразу по его возвращении из Нового Света, мы устроим его брак с… — его величество сделал вид, что пытается вспомнить имя.

Пошевелил пальцами в воздухе, нахмурил лоб. Произнёс, наконец:

— С мадемуазель де Вернон? Мы не ошиблись? Ведь именно так зовут избранницу господина де Северака. Нам кажется, они замечательно подходят друг другу!

— Ваше величество прекрасно осведомлены! — Мориньер притворился ошеломлённым.

Людовик рассмеялся довольно. Cделал жест, означающий что-то вроде: «А вы сомневались?!»

И отправился на встречу с давно ожидавшим его Никола де Невилем, герцогом де Вильруа, главой Королевского Совета финансов, в превосходнейшем настроении.