Жил-был стол… Совсем другие истории

Е. Е.

«На первый взгляд, герои этой книги – состоявшиеся, даже – успешные, мужчины. Всё в их жизни сложилось – семья, карьера, друзья. И никто не догадывается, что каждый день они начинают жизнь словно с начала, с чистого листа, задавая себе вопросы – кто я? И – зачем я тут?Обрывки событий, переживаний, впечатлений, мыслей и сомнений. Вроде бы простые по сюжету рассказы заставляют нас возвращаться к чему-то, казалось, давно забытому, но очень важному. А ещё они оставляют веру – всё можно изменить».

Мой Питер

Ода

Мой Питер?.. Ну что вы?! Мой Питер — это не промозглый Питер Достоевского, где целой семьей снимают «угол за занавеской» и пятилетние дети умирают от чахотки… Мой Питер — это не Питер интеллигентных и интеллектуальных пьяниц Довлатова… Мой Питер — не карнавал иронии Веллера… не Исаакиевский собор глазами японских туристов… не бесконечный Зимний дворец с распростёртой перед ним самой красивой в мире площадью… не каналы, не мосты… не белые ночи… и совсем не Чижик-Пыжик…

Мой Питер… это три поездки… две улицы… и один человек…

Ну хорошо. Улиц, наверно, не две. Больше. Там есть Московский проспект, по которому все мы въезжаем в этот город из аэропорта. Потрясающий. Монументальный. Памятник великой стране. И там, конечно, есть Литейный и Лиговский. Но я не помню, что на них происходило. Что-то было, конечно, как без них? И конечно, это то, что связывает две главные улицы моего рассказа — Невский и Гороховую. Может, канал Грибоедова? Или набережная Мойки? Или Фонтанки? Для Макса все эти три улицы одинаковы — в том смысле, что каждая из них в разное время замыкала собой этот треугольник — Невский, Гороховая, ну и набережная.

Что ещё важно? Ну, чтобы вы представляли место действия? Просто я не буду рассказывать конкретно — где и что было, и как стояли, и какая была погода, кто шёл мимо или ещё что-нибудь — вся эта мелочёвка не укладывается в мой рассказ. Важно, что это было в Питере. А это ведь совсем особый город, и поэтому представлять вам, как, и что, и где там было, — надо.

Так вот… Конечно, магазин Зингера… огромный… он и сам-то огромный, да ещё в два этажа. Стеллажи, стеллажи книг. Там, на втором этаже, где окна выходят на Невский, он как-то вдруг незаметно превращается в ресторан. Но не это главное… Люди. Их много. Они проходят между стеллажами книг, они стоят, они читают форзацы, листают сами книги. И ещё — там, у кассы, очереди. Макс, и Петров, и я — мы были в этом магазине в разное время, но, не сговариваясь, отметили — как же много людей. В Москве не так. Да, в нашей любимой Москве и книжные-то закрываются. Вон, хотя бы на Гоголевском?! Огромный же был магазин. И хороший…

Такие вот дела… Что ещё?! Ну «Литературное кафе». Как раз-таки на углу Невского… и чего там? Не помню. За время поездок Макса в Питер там многое изменилось. Если уж называть своими словами — испортилось. В первую очередь — кухня. Официанты так же вышколены, вежливы. В белых перчатках и фартуках. И так же кто-то играет на рояле. Но кухня?! Что-то, конечно, осталось… щи по-Петровски, ещё что-то… но так, по мелочи. В основном классическая европейская кухня. Главное же — умер тот старичок, что ходил между столиками и рассказывал о Пушкине. Вообще, считается, что именно из этого кафе поэт и поехал на свою последнюю дуэль. Их, как известно, было немало. Штук эдак тридцать. Но дело не в этом… Старичок ходил между столиками и как-то ненавязчиво, что-то спрашивая, вдруг втягивал вас в разговор, вынуждал задавать вопросы… и потом уже сам рассказывал, а вы слушали его мягкий негромкий голос. Свободно плывущий рассказ. И вам не хотелось, чтобы он замолкал. Я не знал, откуда он там взялся. Видел в своих поездках. В последнюю, когда многое уже испортилось, и я это знал, пошёл туда именно ради него. «А он умер недавно», — сказали мне. «Вот скоро пригласим другого». Так я узнал, что это был не просто посетитель, а нанятый актер театра. Если бы я узнал это раньше, не было бы такого очарования. И не слушал бы я его… А теперь было грустно. И что он — просто выполнял свою работу. И что — умер. Я развернулся и ушёл.

Ещё площади. Сенатская. Она запомнилась Максу именно зимой. А вот Дворцовая площадь, она была в разное время и с разными женщинами… «Будда-Бар». Но он — один раз. Во вторую поездку. Запомнился и сам по себе. И тем, как наблюдали с Юлией за разводом мостов с его ступеней. Юлия — это вторая любимая женщина Макса. Но тогда он ещё не знал, что её любит. Им нужно было расстаться, чтобы это понять. Был чудесный весенний вечер. Середина недели, и бар почти пуст. Лишь несколько девиц, да скорее, уже женщин, двумя или тремя компаниями расположились в середине зала. Ни внешностью, ни своими нарядами они до его Юлии не дотягивали. Как-то слишком манерны были эти их платья в пол. Неуместны. А Юля — в своих рваных джинсах, ботиночках с розовыми шнурками, пышном платке-шарфе вокруг шеи и плеч — она была хороша. И женщины всё время оборачивались на них. Ну понятное дело — сперва на неё, а потом на Макса. Наверное, думали — что между ними? Немолодой же уже мужчина, как бы хорошо за собой ни следил. И яркая девушка, чья рука каждую секунду где-то на нём, с ним — обнимает за плечи, касается его руки, опирается на его колено, перебирает волосы. Что между ними?! Да им просто хорошо было! Они сидели за стойкой, и когда барменша, спросила: «Вам что?» — они посмотрели друг на друга, и Макс сказал: «На ваше усмотрение. Чем бы вы сами гордились?». И та готовила изо всех сил. Расстаралась прямо. Она показала им все примочки — и как наливать через руку, с таким необычным вывертом. И как отделять желток от белка одной рукой. И как, и когда, и в какой последовательности смешивать. Они весело болтали. К стойке больше никто не подходил. Барменша была из Ростова. Закончила ВГИК, режиссёрский факультет. Но вот нашла себя в этом. Скоро собиралась в Екатеринбург. Нигде подолгу не работала. Говорила — ездит, смотрит, учится. Когда-нибудь откроет свой бар. На руках у неё были татуировки, от самых пальцев и вверх. Макс не очень любил татуировки у женщин. Долго запрещал и Юлии делать. Хотя ей шло. Им обеим шло. Где-то в середине вечера, когда вышли смотреть, как разводят мосты, и стояли на высоких ступенях, прямо у входа, наблюдали — как подъехал «S 600» и оттуда, с заднего сиденья, выполз полный такой батюшка, скинул прямо на улице рясу, да ещё прямо на асфальт, напялил пиджак и, шатаясь, двинулся к бару. Было как-то странно это всё.

Воспоминания о том вечере Макс не хотел портить и в следующую свою поездку, уже с совсем-совсем другой девушкой, в «Будда-бар» не пошёл.

Это, как ему казалось, было бы осквернением памяти. Конечно, Макс такого слова ни в мыслях, ни вслух не произносил, но именно что-то подобное крутилось внутри. Хотя тогда вопрос — зачем вообще потащил её в Питер? Где дважды был так счастлив?! Хотел забыть Юлию?! Хотел сам себе сделать больно? Этим сравнением? Прошлого и настоящего? Сравнением, в котором, кто бы и когда его ни производил, выигрыш всегда определён заранее?! А с Юлей кого хотел забыть?! Макс вообще был слишком заморочен на тему памяти…

Ему бы к психиатру сходить, что ли, а?! Ну или к психотерапевту. Ведь кладезь же всего! Все вот эти рефлексии, или как там это называется — я могу путать. Армии ведь тараканов в голове. И они маршируют по каждому поводу. Воюют. И ведь часто сами с собой. Ну это если повода нет. Такая вот, типа, шизофрения. Тянет куда-то, а прошлое не пускает… А может, хорошие писатели и должны быть такими? В их тараканских полках мы узнаем шайки своих мелких таракашечек? Таких… шуршащих в темноте вдоль забора. Их, наших с вами тараканов — тараканов обычных людей — не ждет гибель в бою… И мы плачем над армиями погибших — чужих… плачем, что не наши… не у нас это всё внутри произошло… родилось, взрастилось и погибло… И тогда мы набираем номер, причём набираем по памяти… номер, которым не пользовались лет двенадцать… набираем и, когда там ответят, говорим: «Привет… это я… как ты?!».

Сейчас лето. Странное, холодное питерское лето. Ночь. Макс идёт по Невскому. Ему нужно дойти до ближайшей набережной, свернуть направо и выйти к Гороховой. И уже по ней… пройдя мимо двух отелей на противоположных сторонах улицы… постояв возле каждого, поозиравшись, выйти к Адмиралтейскому проспекту.

Полчаса назад он вышел из душа. Она спала. Макс вздохнул с облегчением… Я позже скажу, как её звали. Сейчас рано. Тогда придётся что-то ещё о ней говорить, и она станет вырисовываться в ваших глазах человеком. Придётся объяснять что-то о ней. Рассказывать, почему лежит сейчас совершенно… ну, может, не совсем уж совершенно, но изрядно — пьяная. А эти детали, на самом деле очень важные, именно сейчас — лишние… Просто знайте, Макс вздохнул с облегчением — сексом заниматься не придется. А как?! Если весь вечер, как раз с поездки на такси по Московскому проспекту и началось это раздражение. Всё было не так. Вот всё. Оно вроде как и понятно — другой человек и должен бы себя вести по-другому. Он-то чего хотел, ненормальный?! Чтобы её слова были точь-в-точь как те? Которые произносила другая? Несколько лет назад?! И это прикосновение с заднего сидения к его волосам? Как взлохматила их. Наверняка от переполняющей радости! Но это движение и ощущение от него… оно было совсем другим… Совсем не Юля… Юля перебирала его волосы — он ясно это помнил, а эта… взлохматила, по-другому не скажешь. И это не нравилось. Как всегда, сравнение прошлого и настоящего было не в пользу того, что сейчас… И как он мог с ней заняться в этот же вечер сексом?!

Наверное, вам не очень понятно?! Да… Ну… давайте я по-другому…

Максу было лет тридцать, когда он встретил первую любовь всей своей жизни. Году, наверно, в 95-96-м, как-то так. Мы все тогда только оправились от страшного начала десятилетия. Что-то у нас получалось в жизни, куда-то мы двигались. А главное — были молоды. А Максу ещё и повезло по-настоящему влюбиться. Что называется, с первого взгляда. Прошло уже семнадцать лет, и наверное, он не вспомнит, как она выглядела в тот день. Да и лица не вспомнит. Для этого придется смотреть на фотографию. Она там совсем девочка же. Хотя это обманчивое ощущение. Просто глядя на эту фотку, на себя рядом с ней, Макс понимал, как он изменился, каким был и каким стал. И воспринимая себя на ней как совсем молодого человека, он и на неё теперь смотрел как на девочку. Хотя она была ненамного моложе его — те же идеальные двадцать пять лет… Да. И вот они любили. Так вышло, что всё у них кончилось — не дойдя до кухни. Ещё в тот чудесный период, когда они дышали друг другом. Хотя если бы кто-то их спросил: вместе или врозь, — наверно, оба, не сговариваясь, ответили бы: «Да, конечно. Навсегда»…

Конец ознакомительного фрагмента.