Утопия-авеню

Дэвид Митчелл, 2020

Впервые на русском – новейший роман современного классика Дэвида Митчелла, дважды финалиста Букеровской премии, автора таких интеллектуальных бестселлеров, как «Сон № 9», «Облачный атлас» (недавно экранизированный Томом Тыквером и братьями Вачовски), «Голодный дом» и других. И хотя «Утопия-авеню» как будто ограничена во времени и пространстве – «свингующий Лондон», легендарный отель «Челси» в Нью-Йорке, Сан-Франциско на исходе «лета любви», – Митчелл снова выстраивает «грандиозный проект, великолепно исполненный и глубоко гуманистический, устанавливая связи между Японией эпохи Эдо и далеким апокалиптическим будущим» (Los Angeles Times). Перед нами «яркий, образный и волнующий портрет эпохи, когда считалось, что будущее принадлежит молодежи и музыке. И в то же время – щемящая грусть о мимолетности этого идеализма» (Spectator). Казалось бы, лишь случай или продюсерский произвол свел вместе блюзового басиста Дина Мосса, изгнанного из группы «Броненосец Потемкин», гитариста-виртуоза Джаспера де Зута, из головы которого рвется на свободу злой дух, известный ему с детства как Тук-Тук, пианистку Эльф Холлоуэй из фолк-дуэта «Флетчер и Холлоуэй» и джазового барабанщика Гриффа Гриффина – но за свою короткую историю «Утопия-авеню» оставила неизгладимый след в памяти и сердцах целого поколения… «Замечательная книга! Два дня не мог от нее оторваться…» (Брайан Ино)

Рай — это дорога в Рай

Вторая сторона

Свадебный гость

В конце своего восьмиминутного путешествия от Солнца свет проходит через витражное стекло церкви Святого Матфия в Ричмонде (Лондон) и попадает в темные комнаты Джасперовых глазных яблок. Фоторецепторные палочковые и колбочковые клетки сетчатки преобразуют свет в электрические импульсы, которые по оптическим нервам попадают в мозг, а тот определяет различную длину световых волн как «лазурь Девы Марии», «багрянец крови Христовой», «зелень Гефсиманского сада», а затем распознает образы двенадцати апостолов, по одному в каждом сегменте розеточного окна, похожего на тележное колесо. Зрение рождается в сердце Солнца. Джаспер отмечает, что ученики Христа, в сущности, были хиппи: длинные волосы, балахоны, лица как у укуренных, нерегулярная занятость, духовные убеждения, сомнительные места для ночлега… и гуру. Колесо окна начинает вращаться. Джаспер закрывает глаза и, чтобы не соскользнуть, мысленно перебирает имена двенадцати апостолов, вспоминая давние уроки Закона Божьего и церковные службы: Матфей, Марк, Лука и Иоанн, они же — Великолепная Четверка; Фома, который больше всех нравится Джасперу, за то, что потребовал доказательств; Петр, у которого сложилась самая успешная сольная карьера; Иуда Фаддей и Матфий, сессионные исполнители; Иуда Искариот, которого садистски подставил наш Отец Небесный, преследуя собственные цели. Джаспер не успевает перечислить остальных, потому что слышит стук. Ритмичный, слабый, на пару звуковых уровней ниже голоса викария. Тот самый.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Он открывает глаза. Розетка окна больше не вращается.

Стук тоже стихает. «Но я его слышал. Он проснулся».

Джаспера предупреждали, что этот день настанет. Что ж, по крайней мере, муки неведения прекратились. «У меня всего-навсего была ремиссия». Он косится вправо, где Грифф в обтрепанном выходном костюме легонько барабанит пальцами по коленям. Слева Дин пытается вращать одним указательным пальцем по часовой стрелке, а другим — против часовой стрелки. «Мне нравится с ними играть. Я не хочу, чтобы это кончилось».

Может быть, квелюдрин замедлит развитие симптомов.

«Может быть…»

Джасперу было пятнадцать. Вишни вокруг крикетного поля покрылись цветами, белоснежными, как свадебное платье. Джаспер был не сложен для регби и не обладал выдержкой для гребли, зато у него были координация, скорость и терпение, идеально подходившие для стартового состава школьной крикетной команды. Джаспер был полевым на задворках. Шел матч между школой Епископа Илийского и школой Питерборо. Трава была свежескошенной, солнце — жарким. Илийский собор Ноевым ковчегом высился над рекой Уз. Капитан команды, Уайтхед, взял разбег и пустил долгий мяч под ноги бэтсмена. Бэтсмен отбил в сторону Джаспера. Раздались выкрики. Джаспер уже бросился наперерез, перехватил мяч на бегу, в нескольких шагах от границы поля, сэкономив своей команде четыре рана. Точный переброс Уайтхеду заслужил одобрительные хлопки болельщиков. За аплодисментами — или в них, или среди них — Джаспер впервые услышал «тук-тук, тук-тук, тук-тук», что определило, преобразило, изменило и едва не оборвало его жизнь. Звук был похож на легкое касание костяшек пальцев к двери в конце длинного-предлинного коридора… Или на стук крошечного молоточка за дальней стеной. Джаспер огляделся, ища источник звука. Все зрители толпились на противоположной стороне питча. Ближе всех к Джасперу, шагах в сорока от него, стоял Банди, одноклассник.

— Банди! — окликнул его Джаспер.

— Что? — Из-за сенной лихорадки голос Банди звучал гнусаво.

— Слышишь?

— Что?

— Стук.

Они вслушались в первозданную музыку кембриджширского утра: трактор в полях, машины на дорогах, вороны. Соборные колокола начали вызванивать полдень. И за всем этим: тук-тук… тук-тук… тук-тук…

— Какой стук? — спросил Банди.

— Да вот этот — тук-тук… тук-тук…

Банди опять прислушался.

— Скажи, а если у тебя крыша поедет и за тобой придут дядьки в белых халатах, можно я заберу твою биту?

Реактивный самолет размыкал застежку неба. За канатом, над кружевными белыми зонтиками купыря, порхала голубая бабочка. Джаспер чувствовал то, что чувствуют, когда кто-то выходит из комнаты.

Уайтхед начал длинный пробег. Стук прекратился. Или исчез. А может, у Джаспера просто очень хороший слух, а где-то рубили дрова. А может, ему почудилось.

Брошенный Уайтхедом мяч ударил по калитке. Калитка рассыпалась. Деревянные столбики подскочили в воздух.

«Как так?!!»

— Дарами можно наслаждаться всю жизнь или сразу же о них забыть.

Викарий церкви Святого Матфия говорит, как премьер-министр Гарольд Вильсон. Голос звучит плоско, глухо жужжит, словно пчела в жестянке.

— Дары вручают искренне или из желания подольститься. Дары могут быть материальными. Дары могут быть невидимыми: услуга, доброе слово, прощенная обида. Воробей в кормушке. Песня по радио. Еще один шанс. Беспристрастный совет. Согласие. Благодарность — тот самый дар, который позволяет распознавать любые другие дары. Жизнь — бесконечная череда вручения и принятия даров. Воздух, солнечный свет, сон, пища, вода, любовь. Для христиан Библия — дар Слова Божьего, и в этом неоглядном даре скрыты драгоценные слова о дарах, посланные апостолом Павлом страждущей церкви в Коринфе: «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал, а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познáю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь, но любовь из них больше».

Джаспер, прижавшись ухом к каменной колонне, слышит биение сердца.

Викарий продолжает:

— «Но любовь из них больше». Когда вера отворачивается от вас, советует апостол, обращайтесь к любви. Когда надежда угасает, обращайтесь к любви. Истинно скажу Лоуренсу и Имоджен, что в те дни, когда супружество перестает напоминать благоуханный цветник — а такое случается, — обращайтесь к любви. Просто обращайтесь к любви. Истинная любовь — обращение к любви. Любовь, обретенная без усилий, столь же маловероятна, как сад, возделанный без трудов…

Джаспер глядит на цветы у алтаря. «Вот это и есть свадьба». Он вспоминает маму, задумывается, мечтала ли она о такой свадьбе. Наверное, когда выяснилось, что она беременна, все ее мечты развеялись. Если верить книгам, романтическим комедиям и журналам, день свадьбы — самый счастливый день в жизни женщины. Гора счастья. Целый Эверест. Все очень серьезны в церкви Святого Матфия. «В церкви, в западном Лондоне, на огромном каменном шаре, летящем сквозь космическое пространство со скоростью 67 000 миль в час…»

— А вот и загадочный запоздалый сотрапезник. — Человек в банкетном зале Эпсомского загородного клуба еле помещается на стуле. — Дон Глоссоп, «Дорожные шины „Данлоп“». Старый друг отца Лоуренса. — Его рукопожатие как тиски.

— Здравствуйте, мистер Глоссоп. Я вас помню.

— Да? — Дон Глоссоп выпячивает нижнюю челюсть. — Откуда?

— Я видел вас в церкви.

— Ага, значит, предысторию мы выяснили. — Дон Глоссоп выпускает руку Джаспера. — А это Бренда, моя лучшая половинка. Ну, мне так говорят. Она же сама и говорит.

У Бренды Глоссоп налаченная укладка, броские драгоценности и зловещая манера говорить: «Очарована знакомством».

— Скажи мне, пожалуйста… — начинает Дон Глоссоп и тут же чихает, трубно всхлипывая, как осел. — Вот с какой стати в наши дни молодые люди выглядят как девчонки? Мне, например, зачастую трудно понять, кто есть кто.

— А вы приглядывайтесь повнимательнее, — предлагает Джаспер.

Дон Глоссоп раздраженно морщится, будто Джаспер не понимает, о чем тот ведет речь.

— Я про патлы! Почему ты не стрижешься?

Из церкви Святого Матфия Джаспер ехал в одном автобусе с Гриффом и Дином. Жаль, что их рассадили по разным столам.

Дон Глоссоп смотрит на Джаспера:

— Что, язык проглотил?

Джаспер вспоминает вопрос. «Почему ты не стрижешься?»

— Мне нравится, когда у меня длинные волосы. Поэтому и не стригусь.

Дон Глоссоп щурится:

— Ты похож на педика.

— Это вы так считаете, мистер Глоссоп, а…

— Да в этом банкетном зале любой, кто на тебя поглядит, сразу скажет «педик»! Гарантирую.

Джаспер не смотрит на лица вокруг, отпивает воду из стакана.

— Это мой стакан, — произносит чей-то голос.

«Сосредоточься».

— Если бы у всех гомосексуалов — то есть у «педиков», как вы их называете, — были длинные волосы, то ваше заявление было бы логично. Но длинные волосы вошли в моду всего несколько лет назад. А раньше вы встречали гомосексуалов с короткими стрижками. — Дон Глоссоп непонимающе смотрит на него, поэтому Джаспер решает помочь ему примерами: — В тюрьме, на флоте, в частной школе. Вот у нас, в школе Епископа Илийского, был преподаватель, который любил приставать к мальчикам и носил такой же парик, как у вас. Так что ваша логика ущербна. С вашего позволения и при всем уважении.

— Что? — Лицо Дона Глоссопа заливает нежный багрянец. — Что-что?

«Может, он туг на ухо».

— Я сказал, что у нас, в школе Епископа Илийского, был преподаватель, который любил приставать к мальчикам и носил такой же парик…

— Мой супруг имеет в виду… — вмешивается Бренда Глоссоп, — что он никогда в жизни не сталкивался с подобными типами.

— Тогда почему он так авторитетно рассуждает о «педиках»?

— Это же общеизвестно! — Дон Глоссоп подается вперед, волоча галстук по еде на тарелках. — Все педики патлатые!

— Эти ужасные The Rolling Stones тоже все патлатые, — говорит женщина в пушистом ореоле сиреневых волос. — Просто отвратительно.

— В армии им быстро мозги бы вправили. Очень жаль, что всеобщую воинскую повинность отменили, — заявляет человек в строгом галстуке и с медалью на лацкане. — Так сказать, вколотили еще один гвоздь в гроб.

— Вот и я о том же, генерал, — говорит Дон Глоссоп. — Не для того мы разнесли нацистов в пух и прах, чтобы всякие там доморощенные бездельники-гитаристы превратили Великобританию в страну «йе-йе-йе!» и «о-о-о-о беби!».

— Отец этого, как его там, Кита Джаггера, работал на фабрике, — говорит Бренда Глоссоп. — А теперь его непутевый сынок обзавелся роскошным тюдоровским особняком.

— К счастью, «Ивнинг ньюс» рассказала, чем именно они там занимаются, — говорит Пушистый Ореол.

— Надеюсь, судья Блок призовет их к ответу по всей строгости закона, — говорит генерал. — А ты, конечно, ими восхищаешься.

— Эти дикие завывания даже музыкой не назовешь! — заявляет Дон Глоссоп. — Вот «Strangers in the Night»^[35] Фрэнка Синатры — это музыка. «Land of Hope and Glory»^[36] — тоже музыка. А этот ваш рок-н-ролл — гадкие громыхания.

— Вполне возможно, что для сэра Эдуарда Элгара «Strangers in the Night» были гадкими громыханиями, — возражает Джаспер. — Каждое новое поколение вырабатывает свою эстетику, это факт. Почему вы воспринимаете это как угрозу?

— Джаспер! — говорит сестра Эльф, Беа, которая поступила в Королевскую академию драматического искусства. — Прости, но ты сел за чужой стол.

— Оно и видно, — говорит генерал.

— А… — Джаспер встает и отвешивает легкий поклон гостям за чужим столом. «Будь вежливым». — Очень приятно было с вами познакомиться…

За своим столом, кое-как выдержав закуски (креветочный коктейль) и горячее блюдо (coq au vin)^[37], к десерту Джаспер начинает тонуть в разговорах. Левон и бухгалтер из Дублина обсуждают изменения в налоговом кодексе. Дин с шафером Лоуренса обсуждают Эдди Кокрана. Грифф что-то нашептывает в розовеющее ухо хихикающей подружки невесты. «Смотри на них…» Вопрос; ответ; шуточка; факт; сплетня; реакция на сплетню. «С какой легкостью у них все получается…» Джаспер свободно говорит по-английски и по-голландски, неплохо по-французски, сможет объясниться на немецком и на латыни, но язык мимики и интонаций для него непостижим, как санскрит. Джаспер знает все признаки того, что ему не удалось удержать внимание собеседника: легкий наклон головы набок, замедленный кивок, сощуренные глаза. Такое неумение можно списать на эксцентричность, поэтому спустя час Джаспер не выдерживает и сдается. Неизвестно, является ли его мимическая и интонационная дислексия причиной или следствием дислексии эмоциональной. Он знает, что такое скорбь, злость, зависть, ненависть, радость и весь остальной спектр обычных эмоций, но сам ощущает их всего лишь как легкие перепады температур. Если нормальные люди о нем такое узнают, то не будут ему доверять, поэтому Джаспер вынужден вести себя как один из Нормальных, но постоянно допускает ошибки. А когда он допускает ошибки, Нормальные думают, что он хитрит или издевается. Всего четыре человека на свете и одно бесплотное существо воспринимают Джаспера таким, какой он есть. Но Трикс в Амстердаме, доктор Галаваци ушел на пенсию, Grootvader^[38] Вим умер. Формаджо неподалеку, в Оксфорде, а вот пути Джаспера и Монгола больше не пересекутся.

Пятой могла стать Мекка, но ее умыкнула Америка.

«Человек — тот, кто уходит». Джаспер прикидывает, сколько времени займет десерт, кофе и застольные речи. На его часах 10:10. Не может быть. Он подносит часы к уху. «Время остановилось». Он не способен придумать какую-нибудь убедительную отговорку, поэтому незаметно ускользает. Попадает в коридор, где на стенах висят невыразительные английские пейзажи, а на ковре под ногами роятся точки. В двери вваливается толпа игроков в гольф, болтают с удивительной скоростью и громкостью. Лестница предоставляет спасительный выход…

С террасы на крыше, где стоит скамья и вазоны с цветами, открываются виды на гольф-корт, кроны деревьев и кровли Эпсома. День разморенный, полный пыльцы. Джаспер прикуривает «Мальборо» и ложится на скамью. В небе обломками кораблекрушения дрейфуют неприкаянные облака. «Вдыхай все это и выдыхай все это». Джаспер вспоминает лето в Домбурге, лето в Рийксдорпской лечебнице, лето в Амстердаме. «Время — это то, что не позволяет случаться всему одновременно». Джаспер вспоминает прошлый четверг, вид из окна в кабинете Левона на третьем этаже. Туда долетала вонь из мусорных баков. Через пару улиц на плоской крыше загорали три женщины в бикини. Наверное, там был публичный дом — все-таки это Сохо, — и у женщин был перерыв. Две были чернокожими. Одна включила транзистор на полную громкость, и до Джаспера донесся еле слышный голос Ринго Старра: «With a Little Help from My Friends»^[39].

— Джаспер, ты не хочешь к нам присоединиться? — спросил Левон.

— Я здесь. — Джаспер отвернулся от окна.

— Ну и что они сказали? — спросил Дин. — Мы заключаем договор?

— Сначала я отвечу на твой второй вопрос, — сказал Левон. — Нет, договор мы не заключаем. Все четыре лейбла нам отказали.

Все молчат.

— Вот радость-то! — сказал Дин. — Поздравляю!

— Мог бы и по телефону сообщить, — сказал Грифф.

— А все-таки что они сказали? — спросила Эльф.

— Тони Рейнольдсу из ЭМИ демки понравились, но у них уже есть андерграундная группа. Pink Floyd.

— Но мы с Эльф звучим совсем не так, как Pink Floyd! — возмутился Дин. — Он все три демки прослушал? Или только «Темную комнату»?

— Да, я сидел с ним рядом. Но он все равно отказал.

— А Вик Уолш из «Филипс-рекордз»? — спросила Эльф.

— Вику в общем понравилось, но он все время спрашивал: «А кто здесь Джаггер? А кто здесь Рэй Дэвис? Кто лицо группы?»

— А кто лицо долбаных The Beatles?

— Вот и я о том же, — сказал Левон. — А Вик мне и говорит: «The Beatles — это исключение, которое подтверждает правило», а я ему: «Нет, The Beatles подтверждают правило, что каждая великая группа — это исключение», а он мне: «„Утопия-авеню“ — не The Beatles», а я ему: «В том-то все и дело».

— А долбаные «Пай-рекордз» на что сослались? — спросил Грифф.

— Мистер Эллиот заявил, цитирую: «Из-за Эльф парни не будут фанатеть с группы. Из-за Эльф девчонки не будут убиваться по Дину и Джасперу и ссать кипятком».

— Это абсурдное и оскорбительное заявление… и вдобавок отдает инцестом, — возмутилась Эльф. — Дурацкая причина для отказа.

— Мистер Эллиот намекнул, что если мы расстанемся с Эльф и сделаем группу клоном Small Faces, то он, возможно, изменит свое мнение.

Эльф шумно выдохнула, будто ее кто-то ударил.

— Разумеется, я его послал куда подальше, — сказал Левон.

— Нет уж, пусть берут нас в комплекте, — заявил Грифф.

Дин закурил сигарету:

— А что сказали в «Декке»?

— Дерек Берк видел вас в «Марки»… — Левон откинулся на спинку скрипучего кресла. — Ему нравится ваша энергия, но он не уверен, стоит ли «Декке» вкладывать деньги в ваш эклектический стиль.

— Короче, нас загнали в угол, — сказал Грифф. — «Большая четверка» дала нам под зад. И что теперь?

— Не отрицаю, это весьма огорчительно, — сказал Левон, — но…

— Так, дело — полный швах, — простонал Дин. — У меня теперь ситуация даже хуже, чем в январе. Я на мели, полгода воздухом питаюсь, а в результате что?

— Замечательная группа, три прекрасные демки, небольшая, но уверенно растущая армия поклонников, пять или шесть классных песен. И движение в нужном направлении. Перспективы.

— Ага, если мы такие замечательные, то где наш контракт на альбом? Вон, Чез Чендлер выбил контракт для Джими Хендрикса всего за три недели!

— И вон, у этих тоже контракты есть! — Дин кивнул на афиши Дика Спозато и сестер Спенсер.

Левон скрестил руки на груди:

— Хендрикс — гениальный ритм-энд-блюзовый гитарный виртуоз. Дик — крунер, менеджером которого я стал по просьбе Фредди Дюка. Сестры Спенсер исполняют популярные арии для широкой публики и для слушателей передачи «Воскресные песнопения». Их пристроить легче легкого. А вот «Утопия-авеню» — совсем другое дело. Вас невозможно втиснуть в рамки известных категорий, поэтому поначалу вас отвергают. Если это вас расстраивает или если вы считаете, что я для вас плохо стараюсь, — то вот, пожалуйста, дверь не закрыта. Все свободны. Вас никто не держит. Бетани вышлет вам уведомления о расторжении нашего с вами договора.

Грифф и Дин переглянулись, но не двинулись с места.

Джаспер смотрел на часы над головой Левона.

На одном циферблате было выставлено лондонское время, на другом — нью-йоркское, на третьем — лос-анджелесское.

— Я был не прав, — признал Дин.

Грифф вздохнул:

— Ага. И я тоже.

— Ну, считайте, что ваши так называемые извинения приняты, — сказал Левон.

Эльф стряхнула пепел с сигареты:

— И что делать дальше?

За низким столиком сидят четверо: бритоголовый настоятель, чье лицо навеки запечатлено в памяти Джаспера, его послушник, градоправитель со своим верным камергером. Подсвеченные грезами ширмы расписаны хризантемами. Из тыквенной бутыли, красной, как кровь, послушник наливает прозрачную жидкость в четыре неглубокие чашечки, черные, как сажа. Звенят хроматические переливы птичьих трелей.

— Жизнь и смерть неразделимы! — провозглашает градоправитель.

Все четверо поднимают чашечки, чествуя странное заявление.

Настоятель пьет лишь после того, как видит, что градоправитель осушил свою чашечку. Они обмениваются любезностями, и лишь потом Джаспер понимает, что здесь присутствует и пятый гость — Смерть. Шероховатые донышки чашечек изнутри смазаны ядом, без цвета и запаха. Сакэ растворило яд, и теперь он в крови всех четверых. Градоправитель и его камергер приняли яд, чтобы настоятель его тоже выпил.

Настоятель все понимает. Этот сценарий написан. Он тянется к мечу, но рука одеревенела. Все, что он может, — это замахнуться кулаком на чашечку. Она катится по полу, подпрыгивая, словно плоский камешек по воде.

— Термит двуногий, наши догматы работают! — говорит он градоправителю. — Елей из душ на самом деле дарует бессмертие!

Они говорят о мести, о правосудии, об убитых женщинах, о принесенных в жертву младенцах, а потом камергер падает грудью на доску для игры в го, черные и белые камни разлетаются в разные стороны. Следом на пол оседает послушник. На губах пенится кровь и слюна. На белый камень садится черная бабочка и раскрывает крылышки…

Тук-тук… тук-тук… тук-тук…

— Вот ты где, Спящий красавец.

Джаспер открывает глаза и видит Беа. Она совсем рядом, смотрит на него. Потом наклоняется и целует его в губы. Джаспер не возражает. Ее пальцы касаются его лица. «Приятно». Звенят хроматические переливы птичьих трелей. Они встречались два раза: когда Эльф привела ее на репетицию к Павлу, в клуб «Зед», и еще в «Кузенах», где «Утопия-авеню» играли сет. Беа отводит голову назад:

— Только не говори Эльф.

— Как тебе угодно, — отвечает Джаспер.

— Когда натыкаешься на Спящего красавца, ничего другого не остается. Только не воображай.

— Не буду, прекрасная принцесса.

Она садится на скамейку напротив.

«Сад на крыше. Загородный клуб. Свадебный банкет». Джаспер занимает сидячее положение. В небе обломками кораблекрушения дрейфуют неприкаянные облака. «Вдыхай все это и выдыхай все это».

— Речи закончились? Я долго спал? Нам уже скоро играть?

Беа отсчитывает ответы на пальцах:

— Почти. Не знаю, я по часам не замеряла. Да, скоро.

На ней чернильно-синее облегающее платье. Она обладает отчетливой, яркой красотой, которой так не хватает сестрам.

— Ты переоделась, — говорит Джаспер.

— Наряд подружки невесты — не мой стиль. Эльф попросила тебя отыскать и передать сообщение.

Внизу хлопает дверца машины. Беа берет Джасперову пачку «Мальборо» и зажигалку.

Джаспер терпеливо ждет.

Беа выдыхает дым:

— Она сказала: «Чтоб через двадцать минут был на сцене». Это было пять минут назад, так что уже через пятнадцать.

— Передай ей: «Спасибо за сообщение. Я приду».

Беа странно смотрит на него.

«Она еще чего-то ждет?»

— Пожалуйста.

— А как тебе в одной группе с моей сестрой?

— Мм… приятно?

— Как это?

— Она очень талантливая. Хороший клавишник. Голос у нее невесомый и с хрипотцой. Песни сильные.

Самолетик оцарапывает небеса.

Беа сбрасывает туфли, садится, скрестив ноги. Лак на ногтях небесно-синий, как лампа Трикс.

«Может быть, мне полагается задать ей вопрос».

— Откуда ты знала, где меня искать?

— Представила себе, что я — это ты, и подумала… — Беа очень убедительно имитирует Джаспера: — «Как бы мне отсюда выбраться?»

— А это было трудно или легко?

— Ну, я же тебя нашла.

Летний ветерок колышет лаванду в вазонах.

Беа затягивается, передает сигарету Джасперу. На фильтре розовый след губной помады.

— Сыграйте «Темную комнату», — говорит она. — Мне нравится «Оставьте упованья» и «Плот и поток», но, по-моему, «Темная комната» будет вашим первым хитом. Напоминает «Сержанта Пеппера». Цветовой гаммой. Общим настроем.

Джаспер задумывается, что будет, если он коснется ее руки, но, по словам Трикс, дама должна сделать первый шаг. У него сухо в горле.

— Ты же слышал «Сержанта Пеппера»?

Занавеска выбилась за приоткрытое окно в кабинете Левона. Джаспер лежал на диване и наблюдал за остальными, когда все слушали первую сторону. Эльф, удобно устроившись в бархатном кресле, изучала тексты. Дин растянулся на ковре. Левон сидел за обеденным столом, уставившись на миску с яблоками. Грифф прислонился к стене, подергивая руками в такт Ринго. Все молчали. Джаспер узнал песню, про которую ему рассказывал Рик Райт в клубе «UFO».

После балаганной, ярмарочной «Being for the Benefit of Mr. Kite!»^[40] Левон перевернул пластинку. Звуки ситара Джорджа Харрисона ниспадали каскадами, метались непоседливой кометой… и преображались в кларнет в «When I’m Sixty Four»^[41]. Джаспер заметил, как два звука производят третий. Последняя композиция, «A Day in the Life»^[42], была миниатюрной копией всего альбома, как Псалтырь — миниатюрная копия всей Библии. «Надерганные из новостей» фрагменты Леннона контрастировали с обыденными строками Маккартни, но вместе они сияли. В конце безумное оркестровое крещендо вихрем вздымается к финальному аккорду, взятому в десятки рук на многих фортепьяно. Звукорежиссер постепенно увеличивает чувствительность микрофонов, доводя до максимума, и неимоверно растягивает звучание затухающего аккорда. Это напомнило Джасперу миг перед пробуждением, когда в сон вторгается реальный мир. На выбеге звучал закольцованный кусок, на котором все участники группы со смехом пели что-то нечленораздельное.

Игла поднялась с пластинки, звукосниматель щелкнул, укладываясь в гнездо.

В июньских деревьях Квинс-Гарденс ворковали голуби.

— Офигеть, — с долгим извилистым вздохом сказал Дин.

— Вау! — выдохнул Левон. — Это просто какое-то странствие духа.

— Ну, я всегда считал Ринго везунчиком, но это… — сказал Грифф. — Даже не представляю, как ему удалось все это отстучать!

— Вся студия превратилась в некий метаинструмент, — заметила Эльф. — И все словно записано на шестнадцати дорожках. Но шестнадцатидорожечных пультов не бывает!

— А бас звучит так четко, — сказал Дин, — будто его записали последним, а потом наложили поверх остального. Такое вообще возможно?

— Только если все остальные части записывать под ритмическую дорожку у каждого в голове, — ответила Эльф.

— Хорошо, что они больше не гастролируют, — сказал Дин. — Вживую так ни за что не сыграть.

— Отказ от гастролей дал им свободу. Вот они и решили, мол, да пошли все на фиг, запишем, что хотим.

— Ну, это только Битлам можно не гастролировать, — заметил Левон. — А всем остальным обязательно. Даже Стоунзам. В общем, ваш менеджер сказал свое веское слово.

— А обложка какая! — Эльф подняла альбомный конверт. — Цвета, коллаж, разворот с текстами… Потрясающе.

— Вот бы нашему альбому что-нибудь такое же классное, — сказал Дин.

— Для этого надо, чтобы лейбл полюбил вас без памяти, — предупредил Левон.

— Кстати, вот в «Темной комнате» текст рискованный, — сказал Грифф, — но «Lucy in the Sky with Diamonds»^[43] — вообще улет. Это же про ЛСД!

— Ага. И в последней вещи, «A Day in the Life», тоже, — добавил Дин. — Там явно про травку.

— Слушайте, по-моему, The Beatles взорвали психоделию, — сказала Эльф. — Такое не переплюнешь.

— Нет, они пока только запалили фитиль, — возражает Левон. — После «Сержанта Пеппера» «Темная комната» — самое то. В общем, решено. Первым синглом «Утопия-авеню» будет «Темная комната».

На улице фургон мороженщика вызванивал «Апельсинчики как мед…». Дрожащий звон отражался от оштукатуренных фасадов георгианских особняков Квинс-Гарденс. Джаспер услышал свое имя.

Все смотрели на него.

— Что?

— Я спрашиваю, — сказал Дин, — что ты думаешь про альбом?

— Ты ж не станешь наклеивать ярлык на луну… А тут — искусство.

Спустя две недели Джаспер видит знакомое лицо в зеркале над соседним умывальником. Отражение принадлежит отцу Эльф.

— Поздравляю с замужеством дочери, мистер Холлоуэй.

— А, Джаспер. Как тебе свадьба?

Джаспер сдерживается, чтобы не сказать «никак», но ответить «хорошо» — значит соврать, поэтому он говорит:

— Превосходный креветочный коктейль.

По какой-то причине мистер Холлоуэй находит это забавным.

— Все эти мероприятия устраивают женщины, исключительно для самих себя, — заявляет он. — Только, чур, я этого не говорил.

Джаспер отмечает про себя, что с ним поделились секретом и сестра Эльф, и отец Эльф.

— Спасибо, что порекомендовали нам юриста. Он проверил наши контракты.

— Время покажет, как строго мистер Фрэнкленд блюдет финансовую добросовестность, но, если верить юристу, свои души вы никому не заложили.

Джаспер пытается сострить:

— Да, говорят, они нам еще пригодятся.

Отражение мистера Холлоуэя морщит лоб:

— То есть?

«Шутка не удалась».

— Ну, как утверждают легенды и церковники, душа — вещь полезная. Вот и все.

Тарахтит ролик полотенцесушилки.

— А, понятно. — Тембр голоса мистера Холлоуэя меняется. — Эльф упоминала, что ты учился в школе Епископа Илийского. Среди моего начальства в банке тоже есть ее выпускники.

— Я там учился до шестнадцати лет, а потом переехал в Голландию. Видите ли, у меня отец — голландец.

— И как он относится к тому, что ты отверг преимущества, которые дает хорошее образование, и решил податься в поп-группу?

Джаспер смотрит, как отец Эльф вытирает руки, тщательно, палец за пальцем.

— Отец не вмешивается в мою жизнь.

— Вот-вот, мне говорили, что в Голландии вседозволенность — распространенное явление.

— Не столько вседозволенность, сколько равнодушие.

Мистер Холлоуэй вытягивает чистый отрезок полотенца, для следующего посетителя туалета.

— Во всяком случае, я точно знаю, что в мой банк ни за что не примут на работу человека, у которого в резюме значится «играл в группе». Независимо от того, где он учился.

— Значит, вы не одобряете «Утопия-авеню»?

— Я все-таки отец Эльф. Участие в группе вряд ли поможет карьере моей дочери. И потом, это же опасно! А если бы в Брайтоне бутылка попала в голову ей? Шрамы украшают мужчину, а вот женщину они уродуют.

— Поэтому в некоторых клубах исполнители выступают в клетках.

— По-твоему, это должно меня утешить?

— Ну… — «Это вопрос с подвохом?» — Да.

Резкий смех мистера Холлоуэя гулко разносится по туалету.

— А вдобавок в этом вашем «андерграунде» полным-полно наркотиков.

— Вообще-то, наркотики везде. По статистике, пятая часть приглашенных на эту свадьбу принимает диазепам. А ведь есть еще никотин, алкоголь и…

— Ты нарочно дурачком прикидываешься?

— Мистер Холлоуэй, я не знаю, как прикидываться дурачком.

Банковский управляющий недоуменно сводит брови, будто у него не сходятся цифры в графе отчетности:

— Нелегальные наркотики. Которые… на которые «подсаживаются» и из-за которых сигают с крыш и так далее.

— Вы имеете в виду ЛСД?

— В «Таймс» пишут, что это эпидемия.

— Это они в погоне за сенсацией. Люди сами выбирают, принимать им рекреационные наркотики или нет. Наверняка многие ваши сотрудники такими баловались.

Отец Эльф повышает голос:

— Уверяю тебя, этого не может быть!

— Откуда вы знаете? — все так же негромко спрашивает Джаспер.

— Потому что наркоманов среди них нет.

— Вы любите выпить, но вы — не алкоголик. С наркотиками то же самое. Они вредны, если их принимать регулярно, а не эпизодически. Правда, есть одно исключение — героин. Это на самом деле ужасно.

В туалетном бачке капает: кап, кап, кап.

Мистер Холлоуэй хватается за голову.

«Отчаянно или раздраженно?»

— Вот я слышал твою песню «Темная комната». Там слова… Ну, ты вроде как признаешь, что песня написана… — (Джаспер прекрасно знает, что ему не стоит и пытаться завершать чужие предложения), — что песня написана, исходя из твоего личного опыта… приема наркотиков?

— Я написал «Темную комнату», вдохновленный знакомством с одной немецкой девушкой-фотографом. У нее была темная комната. Фотолаборатория. Мне вообще нельзя принимать психотропные препараты, они негативно воздействуют на мою психику. Амфетамины для меня не так опасны, но из-за них я могу забыть слова или смазать аккорды. Так что я не увлекаюсь наркотиками.

Мистер Холлоуэй щурит глаза, оглядывает туалет и смотрит на Джаспера:

— А… Эльф? — На его лбу выступает испарина.

— И Эльф не увлекается.

Мистер Холлоуэй кивает:

— Все-таки ты очень странный молодой человек. Чудак. Но я рад, что мы с тобой поговорили.

— Может, я и чудак, но чудак честный.

Дверь распахивается, в туалет вваливается Грифф, задом. Волосы у него всклокочены, на виске багровеет шрам, а голова обвязана галстуком.

— Король Грифф сейчас вернется! — обещает он двум хохотушкам. — Вот потопит «Бисмарк» — и сразу к вам. — (Дверь захлопывается.) — А, де Зут, ты здесь? А Дин решил, что тебя унес волшебный дракон Пых.

Мистер Холлоуэй таращит глаза на Гриффа.

«Растерянно или возмущенно?»

Мистер Холлоуэй переводит взгляд на Джаспера.

«Сердито?»

Мистер Холлоуэй выходит из туалета.

«Кто его знает».

— Что это с ним? — спрашивает Грифф. — Все-таки свадьба, а не похороны.

«Утопия-авеню» начинает выступление с «Куда ветер дует». Эльф поет и аккомпанирует себе на акустической гитаре; Грифф работает щеточками, только в том месте песни, когда ему в голову швырнули бутылку, он бухает в бас-барабан, лихо подбрасывает палочку, ловит ее и крутит в пальцах, как тамбурмажор. Вторую песню, «Мона Лиза поет блюз», пока еще недоработанную, Эльф исполняет за фортепьяно. Бас-гитара Дина поддерживает басы фортепьяно, а в проигрыше Джаспер вступает с замысловатым лирическим соло. Женщины внимательно вслушиваются в слова (Эльф меняет их на каждой репетиции). После этого Грифф берется за палочки по-серьезному, и Дин запевает «I Put a Spell on You»^[44], а Эльф подыгрывает ему на пианино. Гости помоложе выходят танцевать, поэтому песню растягивают и Джаспер выдает саксофонное соло на «стратокастере». Он смотрит в зал, видит танцующих молодоженов и думает: «Если бы я умел завидовать, то позавидовал бы этим двоим: они нашли друг друга, и у них есть любящие родные и близкие». Беа тоже танцует, с высоким красивым темноволосым студентом, но смотрит на Джаспера. Он мягко передает соло Дину, который исполняет проигрыш слэпом. Клайв и Миранда Холлоуэй сидят за столом. Джаспер не понимает выражения лица мистера Холлоуэя. Отец Эльф накрыл ладонью руку жены. Наверное, успокоился. «Музыка объединяет». Глоссопы сидят скрестив руки на груди, напряженно выпрямив спины. Даже Джасперу ясно, что они недовольно кривятся. «Музыка объединяет, но не всех…»

И тут Джаспер замечает, что Дон Глоссоп отбивает ритм носком туфли, а его жена чуть заметно кивает головой в такт мелодии.

«А может, и всех…»

Стук, который Джаспер слышал на крикетном поле во время игры с командой школы Питерборо, не повторился на следующий день. И на следующий. И на следующий за ним. Джаспер убедил себя, что никакого стука и вовсе не было. Однажды после обеда староста корпуса Свофхем-Хаус отправил Джаспера в собор, отнести ноты регенту хора. Порывы восточного ветра срывали последние цветы с вишен и подталкивали Джаспера в спину, так что он почти бежал по Галерее, одной из средневековых улочек Или. Где-то впереди гулко хлопала дверь, распахиваясь и закрываясь, распахиваясь и закрываясь. Он только поравнялся с аркой, как вдруг деревянная створка старинной калитки сорвалась с петель, пролетела в шаге от головы шестнадцатилетнего Джаспера и, с демонической силой ударившись о противоположную стену, рассыпалась в щепки. От свернутой шеи, сломанных ребер и пробитого черепа Джаспера спасло чудо. Напуганный этим происшествием, Джаспер, однако же, поспешил к главным воротам и вошел в полумрак собора. Трепетало пламя свечей. Звучали аккорды органа. По залу расхаживали редкие туристы, но Джаспер не стал любоваться шедевром средневековой архитектуры. В такой вечер лучше сидеть дома. Он прошел по клуатру в капитул, где находился кабинет регента, приблизился к двери и собрался постучать, но тут…

Тук-тук…

Джаспер еще не постучал, но уже услышал стук.

Он огляделся.

Никого.

Он осторожно поднес руку к двери.

Тук-тук…

Но ведь он не касался двери!

Может быть, кто-то стучит в дверь изнутри?

Зачем? Или это шутка? Разве это смешно?

И откуда неведомый шутник знает, когда стучать? В двери не было глазка.

Джаспер в третий раз приготовился постучать в дверь.

Тук-тук…

Наверное, в кабинете регента кто-то был.

Джаспер толкнул тяжелую дверь.

Она приоткрылась.

Регент хора сидел за письменным столом, в дальнем конце комнаты, и читал газету «Таймс».

— А, де Зут! Где твои манеры? Пора бы уже запомнить, что прежде, чем войти, положено стучаться…

Пурпурное пламя

Дин крутит руль, Зверюга сворачивает с шоссе А2 на кольцевую развязку у Ротэм-роуд. «Чудом добрались». В Блэкхите спустило колесо. Пока Дин с Гриффом его меняли, Джаспер сидел на обочине. «Интересно, как у богатеньких получается владеть миром, если по жизни от них никакой пользы…» Мотор Зверюги взрыкивает. «Если накроется карбюратор, то придется потратить еще пятнадцать фунтов, вдобавок к пяти за колесо». Несмотря на два-три выступления в неделю, долг Дина «Лунному киту» и «Сельмеру» выражается в немыслимой сумме. «Когда я работал у мистера Кракси, денег в кармане было больше… Нам кровь из носу нужен контракт на альбом. Нужен хит. И за выступления надо бы больше денег просить…» Мимо круглосуточной кафешки на Уотлинг-стрит, где собираются дальнобойщики, гоняющие фуры по маршруту Лондон — Дувр — Европа; мимо старых казарм, законсервированных на случай войны; мимо лабиринта муниципальных застроек — когда Дин был мальчишкой, здесь простирались поля; и на вершину холма Уиндмилл-Хилл, а там сила тяжести берет свое и Зверюга катит вниз, туда, где уже виднеется россыпь грейвзендовских крыш, узкие улочки и переулки, воронки от давних взрывов, стройплощадки, подъемные краны, железнодорожная ветка к Рамсгиту и Маргиту, шпили, газгольдеры, коробка новой больницы, корпуса многоэтажных домов и бурые сточные воды Темзы, где баржи причаливают к целлюлозно-бумажному комбинату «Империал пейпер», к фабрике «Смоллет инджиниринг», к цементному заводу компании «Блю сёркл», и дальше, на эссекском берегу, трубы теплоэлектростанций в Тилбери. Дым фабричных труб завис в неподвижном воздухе жаркого июльского вечера.

— Добро пожаловать в рай, — объявляет Дин.

— Если думаешь, что здесь уныло, съезди в Гулль в середине января, — говорит Грифф.

— Рай — это дорога в Рай, — изрекает Джаспер.

«Ага, понять бы еще, что это значит», — думает Дин.

— Тут все такое… самобытное, — говорит Эльф.

«Она что, издевается?» — думает Дин и уточняет:

— В каком смысле?

— Да так… это комплимент.

— Ну извини, здесь нет таких красот, как в Ричмонде.

— Нет уж, это ты извини, что я вся такая богатенькая и бестолковая и настоящей жизни в глаза не видела. Я исправлюсь. Начну смотреть «Улицу Коронации».

Дин выжимает сцепление. Зверюга катит с холма.

— Я думал, ты издеваешься.

— С какой стати?

— Да кто ж вас поймет…

— Кого — вас? Богатеньких и бестолковых?

Дин долго молчит, потом произносит:

— Это я дергаюсь. Прости.

Эльф фыркает:

— Ну да, кто бы дергался… Тут же все твои друзья-приятели.

Зверюга разгоняется на крутом склоне.

«С того и дергаюсь… — мрачно размышляет Дин. — Вот Эльф с Джаспером увидят бабулю, Билла и Рэя и подумают: „Ну и троглодиты!“ А бабуля, Билл и Рэй увидят Эльф и Джаспера и подумают: „Ишь какие фуфыри!“ А в „Капитане Марло“ нас запросто могут освистать. Или на смех поднимут. И вообще, чем ближе к Гарри Моффату, тем мне хреновее…»

— И что за хренью вы здесь маетесь?! — Отец гневно уставился на Дина.

Рынок на Квин-стрит полон людей. Скиффл-группа, сколоченная Дином на этой неделе, самозабвенно исполняла «Not Fade Away»^[45]. Билл и бабуля Мосс организовали складчину и в подарок на Диново четырнадцатилетие купили настоящую электрогитару, чехословацкую «футураму». Песню отыграли, ни разу не слажав, а в крышке табачной жестянки поблескивали медные монетки. Кенни Йервуд и Стюарт Кидд пели и играли на стиральной доске, но лидером группы был Дин. Это Дин выучил аккорды, Дин задавал тон, Дин не позволял Кенни и Стюарту струхнуть. Девчонки же смотрели. А некоторые даже восхищались. Впервые за долгие месяцы Дину было весело, а не кисло и уныло. Ну, до тех пор, пока не появился отец.

— Я кого спрашиваю?!

— Пап, мы тут просто… играем, — пробормотал Дин.

— Играете? Вы попрошайничаете!

— Нет, что вы, мистер Моффат, — начал Кенни Йервуд, — это не попрошайничество, а…

Отец Дина наставил на него палец:

— Так, валите отсюда, вы оба.

Кенни и Стюарт Кидд с сожалением глянули на приятеля и смылись.

— О матери бы подумал! Вот что она скажет?!

Дин сглотнул:

— Но мама же играет на пианино…

— Дома! Не прилюдно! Не на весь белый свет! Ну-ка, подними…

Отец презрительно посмотрел на жестянку с монетками, дождался, пока сын ее поднимет, и повел его через дорогу, к газетному киоску мистера Денди. Рядом с киоском стояла большая пластмассовая копилка для сбора пожертвований, в виде черного лабрадора-поводыря, с прорезью для денег на макушке.

— Высыпай. Все, до последнего фартинга.

Деваться было некуда. Все монетки исчезли в прорези.

— Еще раз такое учудишь — и прости-прощай твоя гитара. Мне плевать, кто там тебе ее подарил. Ясно тебе?

Дин ненавидел отца, ненавидел сам себя за то, что не может дать ему отпор, и ненавидел отца еще больше за то, что из-за него ненавидел себя.

— ЯСНО ТЕБЕ?

На Дина пахнуло водочными парами и табаком. Запах Гарри Моффата.

Прохожие останавливались, глазели.

Дину захотелось убить отца.

Дин знал, что «футурама» в опасности.

Дин уставился на полого лабрадора и сказал ему:

— Да.

Эльф сидит за пианино бабули Мосс, играет «Moon River»^[46]. Дин втягивает носом запах жареного бекона, ковролина, старости и кошачьего наполнителя. Весь первый этаж бабулиного дома свободно уместится в гостиную квартиры Джаспера на Четвинд-Мьюз. Джаспер спокоен и по-джасперовски расслаблен, а четыре поколения Моссов и Моффатов с неподдельным интересом, без малейших признаков неодобрения разглядывают экзотических Диновых товарищей по группе. «Ну, это они пока…» Грифф, выросший в таком же двухэтажном доме — кухня и жилая комната внизу, две спальни наверху, — наверняка чувствовал бы себя уютно, но он поехал на Зверюге в паб «Капитан Марло», чтобы установить аппаратуру, а заодно встретиться с приятелем из группы Арчи Киннока. Седая и морщинистая бабуля Мосс чуть покачивается, тихонько подпевая Эльф. Билл, гражданский муж бабули Мосс, одобрительно кивает — ему нравится исполнение. Громогласная тетя Мардж и тихоня тетя Дот благостно разглядывают гостей. Их сестра, мама Дина, смотрит с фотографии. Рядом с ними сидит Динов брат, Рэй, его жена Ширли и их двухлетний сын, Уэйн, который возится с игрушечными машинками «Динки», изображает аварии на шоссе. В уголке, под полкой с фарфоровыми уточками, примостился Джаспер. Дин смотрит на него. Они живут в одной квартире, у них все на двоих: сигареты, презервативы «Дюрекс», зубная паста, молоко, яйца, гитарные струны, шампунь, простуды и китайская еда навынос… Иногда Джаспер наивен как ребенок, а иногда странный, как инопланетянин, пытающийся выдать себя за человека. Он как-то упомянул, что в школе с ним случился нервный срыв и он угодил в голландскую психлечебницу. Дину было неловко его об этом расспрашивать. Да и вообще, непонятно, являются ли Джасперовы странности причиной или следствием его пребывания в психушке.

Эльф завершает «Лунную реку» сверкающим глиссандо.

Ей тепло аплодируют.

Уэйн ударяет игрушечной машинкой в бок игрушечного грузовика и кричит: «Ка-бум!»

— Ах, какая красота! — говорит бабуля Мосс. — Правда, Билл?

— Красота неимоверная, — подтверждает Билл. — А ты давно играешь, Эльф?

— С пяти лет. Меня бабушка научила.

— Вот, с детства надо приучать, — говорит бабуля Мосс. — «Лунную реку» наша Ви очень любила. Динова мама. Они все играли на пианино: и Ви, и Мардж, и Дот, но у Ви получалось лучше всех.

— Да, если закрыть глаза, то как будто Ви играла, — говорит тетя Мардж. — Особенно вот эти финтифлюшки в середине.

— Эх, если б жизнь сложилась иначе, — вздыхает тетя Дот, — кто знает, как бы для нее все повернулось. В музыке…

— Зато Дин унаследовал ее талант, — говорит тетя Мардж.

— Ох, у нас же говяжий пирог с почками стынет! — говорит Билл.

Тетя Мардж и тетя Дот начинают накрывать на стол.

— Слушай, а пианино не заглушают на концертах? — спрашивает Рэй. — Ну, когда девчонки поднимают поросячий визг при виде нашего Божьего дара? — Он кивает на Дина.

— Ну, до визга нам пока далеко, — говорит Эльф. — Вот как выступим на «Вершине популярности», тогда все может быть. Aкустика вообще зависит от зала, микрофонов, усилителей. Мы привезли с собой «фарфису». У меня есть еще «хаммонд», но он весит тонну, не меньше. Но у обоих звук мощный.

— А на сцену выходить не боязно? — Ширли надевает сыну слюнявчик. — И выступать перед толпой?

— Поначалу да, — отвечает Эльф. — Но тут уж либо привыкаешь, либо это не твое. Ой, спасибо, куда мне столько?!

— Ну, так ведь в бой идут на сытое брюхо, — заявляет бабуля Мосс. — Так, у всех тарелки полные? Тогда… — Все молитвенно складывают руки, и бабуля произносит: — Возблагодарим же Господа за ниспосланные нам дары. Аминь.

Все хором повторяют «Аминь» и приступают к еде.

«Еда, как музыка, объединяет», — думает Дин.

— Пирог превосходный, — говорит Джаспер, будто оценивает сольное исполнение.

— Ой, он и комплименты умеет! — умиляется тетя Мардж.

— Вот этого он как раз и не умеет, — поправляет ее Дин. — Он всегда говорит то, что думает.

— Мой нос — это рот, — заявляет Уэйн, засовывая кусочек морковки в ноздрю.

— Фу, гадость какая! — охает Ширли. — Вытащи немедленно!

— А за столом нельзя в носу ковырять, — говорит Уэйн.

— Рэй, скажи ему!

— Тебе что мама велела? — с притворной строгостью спрашивает Рэй, еле удерживаясь от смеха.

Уэйн засовывает палец в ноздрю:

— Ой, она там застряла…

Это больше не смешно.

Тут Уэйн чихает, и кусочек моркови вылетает из ноздри прямо в тарелку Дина.

Смеются все, даже Ширли.

— А расскажите, как Дин в детстве проказничал, — просит Эльф.

— Ну, тут пары часов не хватит, — говорит Билл.

— Тут пары недель не хватит, — поправляет его Рэй.

— Все врут, — говорит Дин.

— Ага, — фыркает Рэй. — Зато ты у нас теперь бунтарь. А я вот — примерный семьянин.

«Ну да, потому что ненароком Ширли обрюхатил…»

Дин поднимает с пола оброненную Уэйном ложку.

— Дин очень переживал, когда его мама умерла, — говорит бабуля Мосс. — Ну, всем тяжело было. Отец Динов…

Билл ловит взгляд Дина и подхватывает:

— Он тогда совсем расклеился.

— Да-да, — продолжает бабуля Мосс. — Рэй был в училище, в Дагенеме, а Дин остался с отцом, на Пикок-стрит, но у них не заладилось. В общем, как Дин поступил в художественный колледж в Эббсфлите, так и переехал к нам с Биллом. Три года жил у нас. Мы им очень гордились.

— Вот только вместо того, чтобы стать новым Пикассо, — говорит Рэй, — он решил заделаться гениальным гитаристом. Но мы его все равно любим.

— Гениальный гитарист вон он, сидит. — Дин тычет пальцем в Джаспера. — Рэй, ты же был в «Марки».

— Я хорошо играю лишь потому, что все время учился, вместо того чтобы жить, — говорит Джаспер. — Но другим рекомендовать этого не стану.

— Чтобы чего-нибудь достичь, надо трудиться не покладая рук, — говорит Билл. — Одного таланта мало. Нужна еще и дисциплина.

— А Дин очень хорошо рисовал, — говорит тетя Мардж. — Вот его художество, над радиолой. — Все смотрят на картину: пристань в Уитстабле. — Но его всегда тянуло к музыке. Сидел у себя в спальне, упражнялся, пока все до последней нотки точно не сыграет.

— Он и сейчас такой, — говорит Джаспер, накалывая вилкой стручок фасоли. — Обычный басист играет просто, умпа-умпа, умпа-умпа, как на тубе. А у Дина такие плавные переборы… — он откладывает вилку, чтобы удобнее было показывать, — бам-бам-би-дамби-дамби, бам-бам-би-дамби-дам. На басу играет, будто на ритм-гитаре. Замечательно! — Джаспер жует стручок.

Дин смущается, слыша похвалу.

— А вот, видите? — Бабуля Мосс показывает на медную табличку в рамочке и декламирует выгравированные на табличке слова: — «„Могильщики“. Лучшая группа Грейвзенда, 1964 г.». Это Динова группа была. Мы вам потом альбомы с фотокарточками покажем.

Эльф жадно потирает руки:

— Ах, альбомы с фотокарточками!

По улице грохочет мотоцикл. В буфете звенят чашки.

— Джек Костелло снова за свое, — ворчит тетя Мардж. — Сажает Винни, сынишку своего, в мотоциклетную коляску и гоняет по городу как ненормальный. Ой, Джаспер, а можно я спрошу, только ты не обижайся… Вот ты так красиво говоришь, прям как диктор на Би-би-си. Ты, наверное, из обеспеченной семьи, да?

— До шести лет я жил с тетей, в Лайм-Риджисе. Она держала пансион, но с деньгами всегда было туго. А потом меня отправили учиться в частную школу, в Или. Там я и обзавелся благородным выговором. К сожалению, благородный выговор — это не деньги в банке.

— А как же тетя оплачивала твое обучение? — спрашивает Билл.

— Его оплатили мои голландские родственники. У меня отец — голландец.

Тетя Мардж поправляет вставную челюсть.

— Значит, они как раз и богатые, да?

— Может, не будем устраивать ему допрос с пристрастием? — говорит Дин.

— Так он ведь не возражает. Правда, Джаспер?

Джаспер не возражает.

— Я бы назвал зеландских де Зутов людьми состоятельными, но не богатыми.

— А разве состоятельный и богатый — не одно и то же? — спрашивает Ширли.

— Состоятельный человек точно знает, сколько у него денег. А у богатого их так много, что он об этом даже не задумывается.

— А как же твоя мама? — спрашивает тетя Мардж.

— Она умерла родами.

Женщины сочувственно переглядываются.

— Ох, бедненький, — вздыхает тетя Мардж. — Вот Рэй с Дином свою маму все-таки помнят… А тебе тяжело, наверное. Дин, что ж ты не сказал…

— Я же попросил не устраивать допрос с пристрастием.

Кукушка в настенных часах кукует семь раз.

— Уже семь часов? Не может быть! — восклицает Эльф.

— Время — странная штука, — говорит тетя Дот.

Дину было пятнадцать. Маму разъедал рак, растушевывал морфий. Дин страшился приходить в больницу, хотя чувствовал себя из-за этого самым неблагодарным сыном на свете. Смерть превращала все разговоры на любые другие темы в обычный треп, но как тому, кто не умирает, говорить о смерти с тем, кому жить осталось совсем недолго? Было воскресенье. Рэй остался в Дагенеме, отец отрабатывал сверхурочную смену на цементном заводе, бабуля Мосс и тетки ушли в церковь. Дин не видел смысла в вере. Заявлять, что пути Господни неисповедимы, — то же самое, что выбирать, орел или решка. Если бы от молитв был хоть какой-то толк, то мама бы давно выздоровела. В больницу Дин пришел со своей «футурамой». Мама спала, поэтому Дин решил поупражняться, тихонечко. Он отрабатывал сложный перебор в «Теннессийском вальсе», а когда дошел до конца, еле слышный голос прошептал:

— Очень красиво, сынок.

Дин перевел взгляд на маму:

— Я старался.

Призрачная улыбка:

— Молодец.

— Извини, я тебя разбудил.

— Всегда приятно просыпаться под музыку.

— Хочешь, я еще что-нибудь сыграю?

— «Сыграй это еще раз, Сэм!»

Пришлось играть «Теннессийский вальс» снова. Дин сосредоточенно уткнулся в лады и не заметил, как мама перестала дышать…

Джаспер заканчивает «Вдребезги» зажигательным соло. Эльф извлекает из «хаммонда» сияющие каскады звука. Гриффовы барабаны исторгают громы и молнии. Пальцы Дина уверенно перебирают струны, а сам Дин глядит в зал «Капитана Марло» поверх двух сотен голов. Сюда пришли друзья, которые желают ему успеха; завистники, которые надеются, что ему удачи не будет; люди постарше, которые видят в «Утопия-авеню» то, что у них когда-то было или могло быть; парни, которым лишь бы выпить и снять девчонок; девчонки с сигаретами и с бокалами кампари или грушевого сидра «Бэбишам». Дин смотрит на них и думает: «Вот, Грейвзенд, сколько ты меня ни бил, сколько ты меня ни пинал, сколько ни говорил, что от меня толку не будет, сколько ни обзывал бестолочью, никчемным неудачником и педиком, а теперь разуй уши и слушай. СЛУШАЙ НАС. Мы — „Утопия-авеню“. Мы — классная группа, а станем еще лучше, и ты об этом догадываешься, хоть и прикрываешься кривой ухмылкой». И дружки Гарри Моффата наверняка пришли. «Вот и расскажите ему, как мы здесь отожгли». Джаспер завершает первый виток соло. Дин смотрит на него, и, как и следовало ожидать, Джаспер не отводит взгляда от грифа «стратокастера» — просит дать ему возможность повторить. Мало кто из присутствующих слышал, как вживую звучит педаль вау-вау, она же квакушка, а Джаспер великолепно ею пользуется. «Зато главное, что песня — моя, спасибо за внимание». На одной из репетиций Эльф предложила поменять слова в строчке «все мечты разбиваются вдребезги» на «из того, что разбито вдребезги, вырастают мечты». Дин попробовал, и грустная песня внезапно стала воодушевляющей. Джаспер заметил, что неплохо бы Эльф подпеть на строке «вырастают мечты», и все в клубе «Зед», включая Павла, застонали от удовольствия. Когда Дин играл в «Броненосце „Потемкин“», то не хотел ни с кем делить свои песни — они становились только хуже. А вот «Утопия-авеню» могла улучшить любую песню.

Джаспер заканчивает соло. Дин смотрит на Гриффа, тот кивает; осталось четыре такта… три такта… два… один… и Эльф смотрит на него… и Джаспер выдерживает паузу… и все мысленно отсчитывают, как на общих часах — раз, два, три, четыре, — и взрывом звучит финальный аккорд, разлетается на молекулы…

«Аплодисменты — чистейший наркотик», — думает Дин, утирает лицо барным полотенцем и отпивает глоток эля «Смитуикс».

— За вас!

Аплодисменты не умолкают. Здесь меньше людей в плиссе и бархате, чем на лондонских выступлениях, больше рабочих рубах, джинсов и кепок. Как ни странно, паб «Капитан Марло» — и рыба и мясо. Он — первое питейное заведение на пути работников цементного завода «Блю сёркл», в двух шагах от городского рабочего клуба. Клиентура классом повыше — по грейвзендским понятиям — приходит в паб поиграть в пинбол, послушать музыкальный автомат или (два раза в месяц) выступление какой-нибудь группы. Левон стоит в сторонке с каким-то типом, которого Дин не знает. «Если это — его дружок, то им надо быть осторожнее». Аплодисменты стихают, и Дин подается к микрофону:

— Спасибо, что пришли, и спасибо хозяевам заведения, Дейву и Кэт, за то, что предоставили нам площадку. — Он вглядывается в пространство пивной; Дейв Сайкс, крупный мужик с дружелюбной физиономией плюшевого медвежонка, приветственно машет рукой. — Меня зовут Дин Мосс, я родом из Грейвзенда, так что если я кому задолжал пятерку, когда смылся из города, то после концерта обязательно верну… — Дин подтягивает четвертый колок, — но прежде займу у вас десятку.

Грифф иронически бьет по барабану: пш-ш-ш-ш… та-бум!

— Итак, наша группа. На клавишах — мисс Эльф Холлоуэй!

Эльф играет на «хаммонде» первые такты вступления Пятой симфонии Бетховена.

Какой-то шутник выкрикивает из зала:

— Мой орган всегда к твоим услугам, красавица!

Эльф уже не в первый раз прибегает к стандартному ответу:

— Извини, но на миниатюрных инструментах я не играю.

Барабаны Гриффа снова издают пш-ш-ш-ш… та-бум!

— На барабанах, — продолжает Дин, — наш гость из Народной Республики Йоркшир, Питер «Грифф» Гриффин, или просто Грифф.

Все дружно хлопают в ладоши. Грифф выстукивает раскатистую барабанную дробь, встает и кланяется.

— На гитаре, — объявляет Дин, — мистер — Джаспер — де Зууут!

Джаспер с помощью квакушки отыгрывает последнюю строку гимна «Боже, храни королеву!».

Аплодисменты.

— Эй, Джаспер педрилло! — раздается из зала.

Джаспер делает шаг вперед, подносит ко лбу руку козырьком, вглядывается в толпу:

— Кто хочет мне что-то сказать?

— Я! — машет рукой какой-то тип. — Патлы подстриги!

«Черт, сейчас начнется, — думает Дин. — Брайтонский политех, вторая серия…»

Джаспер внимательно смотрит на типа и произносит первое, что приходит в голову:

— Зачем? Чтобы выглядеть, как ты?

Хохочут все, даже задиристый тип.

Дин, не желая и дальше испытывать судьбу, торопливо завершает:

— Следующую песню написал Джаспер. Она называется «Свадебный гость», и раз, и два, и раз, и два, и три…

Потом звучит старая песня Дина «Идея казалась хорошей…», за ней — напористая «Мона Лиза поет блюз», «Green Onions» Букера Ти Джонса, «Темная комната», десятиминутная «Оставьте упованья» — под конец все зрители хором вопят: «Рас-топ-топ-топ-чу твое лживое сердце, как ты растоптала мое», как будто всю жизнь ее знали, — «Плот и поток», «Дом восходящего солнца» в варианте The Animals, усиленная версия «Куда ветер дует», а потом Эльф поет битловского «Day Tripper»^[47], меняя все местоимения «она» на «он». Вторым номером на бис они исполняют «Шесть футов под землей», лучшую песню «Могильщиков», которую Дин написал, когда ему было семнадцать. Дин больше всего боялся, что, во-первых, обитатели Грейвзенда не въедут в Джасперовы песни, а во-вторых, что Эльф достанут пошлыми шуточками, но ни того ни другого не случилось. Наконец Дейв Сайкс дает полный свет. Дин весь в поту, охрип, стертые пальцы саднят, но сам он кайфует. Дин, Джаспер, Эльф, Левон и Грифф встают в кружок перед барабанами, голова к голове, как регбисты.

— Ребята, это полный отпад! — заявляет Грифф.

— И не говори, — откликается Эльф.

— Нет уж, я все-таки скажу. Ребята, это полный отпад!

— Грифф, этой хохме сто лет в обед, — говорит Эльф.

— Обалденно отыграли, — говорит Левон. — Что-то обязательно произойдет, и очень скоро. Вот увидите. О вас заговорят.

«Только на это и остается надеяться», — думает Дин.

— Джаспер, твоя очередь, — говорит Эльф.

Все смотрят на Джаспера.

— Моя очередь делать что?

— Да скажи уже, что ты чувствуешь, дурик, — говорит Грифф.

Поразмыслив, Джаспер произносит:

— Я чувствую… что мы стали играть лучше.

В тесный кружок пятерых врывается внешний мир.

— Ну, теперь ясно, что мою пятерку ты мне скоро вернешь, — говорит Кенни Йервуд.

— Вот честное слово, я и сам жду не дождусь, — вздыхает Дин.

— Эх, видела б тебя мама… радовалась бы, — говорит Рэй.

— Так она и видела, — говорит тетя Дот и треплет Дина по щеке.

К Дину продолжают подходить одноклассники, старые приятели, учителя и всякие знакомые из прошлой жизни, а потом появляется девушка.

— Ты меня, наверное, не помнишь, но… — начинает она.

— Джуд. Брайтонский политехнический. Ты дала Эльф свою гитару. Ну, как дела?

Она, очень довольная, отвечает:

— Вам надо выпускать альбом. Вот прямо сейчас.

— Ага, я уже написал письмо Санта-Клаусу, теперь вот жду…

— Ну, еще только июль. А ты был послушным мальчиком, не шалил?

«Ух ты, она заигрывает…»

— А как поживает Гэз… или как его там?..

— Не знаю и знать не хочу.

«Слава богу».

— Очень жаль.

— Так я тебе и поверила.

Дин дышит ароматом ее духов.

— А что ты здесь делаешь?

— Брат у меня увлекается музыкой. Узнал, что «Утопия-авеню» играет в Грейвзенде, сказал мне. А я как услышала, так сразу и подорвалась…

— Просто удивительно, после нашего фиаско в Брайтоне.

— Да я бы ни за что на свете не пропустила ваш концерт.

За спиной Джуд возникает Шенкс, сигналит, что, мол, пора уходить.

Дин жестом просит у него две минуты.

— Мы с Джаспером остановились здесь, у приятеля. Ты не хочешь…

Джуд укоризненно изгибает бровь:

— Не торопи события, Спиди Гонсалес. Я приехала с братом, он отвезет меня назад, в Брайтон. Я там устроилась на парфюмерно-косметическую базу. Но… — Она помахивает сложенной запиской. — Если ты свободен, в смысле, ни с кем не встречаешься, то вот тебе мой номер телефона. Служебный. Не забудь сделать вид, что ты — покупатель, а то мне влетит от начальства. Кстати, через двое суток записка рассыплется в пыль, как в сериале «Миссия невыполнима». — Она засовывает сложенный листок в карман Динова пиджака, целует Дина в щеку. — Позвони. Или потом всю жизнь мучайся. Нет, правда, у вас классная группа. Вы прославитесь.

Шенкс подносит мундштук ко рту, дым вьется по трубке кальяна — «Жарься, зелье! Вар, варись!» — втягивается в прокуренные легкие… и вылетает облачками, кудрявыми, будто соцветия цветной капусты.

— Слушай, а оно не запрещенное? — спрашивает Кенни.

Шенкс жестом изображает весы Фемиды:

— Как тебе сказать… сам аппарат — нет, не запрещенный. А вот к курительной смеси копы могут придраться. Но я подстраховался.

Воцаряется долгое, но очень живое молчание. Джим Моррисон поет о конце.

— Эй, Дин, тебе как?

— Нормально, — отвечает Дин, обхватывает губами кончик мундштука, думает о Джуд и… «Давай, затягивайся, буль-буль-буль, вот, и задержи…» Он выдыхает дым. — Похоже на… на… — «Нет, сегодня у меня слов не хватает». — Ну, это как титьку сосать и левитировать одновременно.

Рэй покатывается со смеху, но беззвучно.

— Вы с Джаспером прям как сто лет женаты, — говорит Кенни.

Джаспер сосредоточенно обдумывает это заявление и почему-то напоминает Дину Стэна Лорела.

— Вот про это не надо, — говорит он, посасывая мундштук.

Кальян ему не в новинку. Джаспер жил в Амстердаме.

— Слушай, а в Амстердаме нас поймут?

Слова Джаспера звучат с некоторым опережением:

— Сначала надо выпустить альбом, иначе будет непрофессионально.

«Да уж, об альбоме пока одни мечты…»

Чувствуя, что растворяется в пространстве, Дин пытается вспомнить, где и с кем находится. Квартира Шенкса — над его магазином, знаменитым «Мэджик бас рекордз». Время — за полночь. Кто есть кто? Сам Дин. Шенкс — он и есть Шенкс; его подруга по имени Пайпер; Рэй, родной брат Дина; Кенни Йервуд; Джаспер и какая-то девица, которая возникла после концерта, явно с прицелом на герра де Зута. Говорит, что ее зовут Айви. Все шестеро неподвижны. Рембрандт. «Ясно вам? Я разбираюсь в искусстве». Нарисовано пламенем свечи на живой тьме…

…но тут Шенкс развеивает рембрандтовские чары шелестящим дуновением слов:

–…а вы четверо — это нечто особенное. Крышесносное. Вот в один прекрасный день я буду всем хвастаться: «Да-да, мы с Дином Моссом старые приятели, вместе ходили на концерт Литл Ричарда, я Дина научил первым аккордам…» Какие у вас песни! «Темная комната», «Вдребезги», «Мона Лиза…» Любая станет хитом, правда, Пайпер?

— В Сиэтле вас любая радиостанция с руками оторвет.

— Поскорей бы, а то я совсем обнищал.

Джаспер не слушает. Айви, Айви, Айви что-то нашептывает ему на ухо. Он смотрит на Шенкса, и тот читает его мысли:

— Свободная спальня — вниз по лестнице. Кровать там одна, но вам больше и не надо.

Айви уходит, как кошка, растворяясь в тенях. Дин проверяет, не исчезла ли записка с номером телефона Джуд. «Нет, лежит в кармане пиджака».

— Ну ты силен, приятель, — говорит Рэй Джасперу. — Я весь такой расслабленный, что у меня ни хрена не стоит.

Джаспер пожимает плечами.

— Кстати, предупреждаю, — добавляет Кенни. — Грейвзендские девчонки — ходячие яйцеклетки. Это научно установленный факт. В их сторону только чихнешь, как у них сразу трехмесячная задержка, родичи в дверях толпятся, поздравляют с отцовством. Вон, Рэй не даст соврать.

Рэй жестом изображает петлю на шее, берет священный мундштук… и выдувает соблазнительно фигуристое облачко дыма.

— Не забудь резинку надеть. Надеюсь, ты подготовился?

Джаспер по-бойскаутски салютует и уходит вслед за Айви.

— А у тебя как успехи? — спрашивает Рэй Дина. — Тебе, вообще-то, перепадает?

«Ох, оставь меня в покое!»

— Не особо. На свадьбе сестры Эльф была девчонка из Сент-Джонс-Вуд, пригласила меня к себе, я там на выходные и завис. Такой вот был июнь.

— Везунчик, — говорит Кенни. — А моя Трейси вся такая: «Сначала помолвка и кольцо, а потом секс, ясно?» Я б ее послал, но ее папаша — мой начальник. В общем, кошмар.

— Ну, все не так уж и плохо, — говорит Рэй. — Мне нравится быть отцом. Иногда, когда Уэйн в отключке. А Ширли… у этой коровищи все по настроению. Честно сказать, до свадьбы мне чаще перепадало. А сейчас она с каждым днем все больше и больше на свою мать похожа. Вообще, семейная жизнь — тюрьма, за которую платят сами заключенные. Правда, Шенкс? Ты же дважды в этой мясорубке побывал.

Шенкс прячет пластинку The Doors в конверт, ставит The Velvet Underground.

— Семейная жизнь, ребятки, — она как якорь. О скалы разбиться не дает, но и в свободное плавание не отпускает.

«Sunday Morning»^[48], первая вещь на первой стороне альбома, сразу же затягивает Дина. Нико на полтона фальшивит, но звучит классно.

Рэй садится и спрашивает:

— А Эльф с кем-то встречается?

Укуренному Дину отвечать лениво, но Рэй легонько пихает его ногу:

— Ну, с кем там Эльф встречается?

Дин приподнимает голову:

— С каким-то чуваком, он крутит кино на Лестер-Сквер.

— Слушай, а вы — ну, ты, Грифф или Джаспер — к ней подкатывали? — спрашивает Кенни.

— К Эльф? Да ну тебя, Кенни! Нет, конечно. Это ж как с сестрой перепихнуться.

Кенни вскакивает:

— Что? Ты спал с Джеки?!

Кальянные чары развеиваются. Дин лежит где лежал — на турецком ковре Шенкса. Вспоминает, как отец заявил: «Ну, хватит тебе у бабки жить. Пора и честь знать. Возвращайся домой». А потом сказал бабуле Мосс: «Спасибо вам за вашу доброту, но Дин — мой сын и должен жить со мной. Ви, царствие ей небесное, была бы того же мнения». Что на такое возразишь? Первого января Дин переехал к отцу. Мама умерла в сентябре. Зима сменилась весной, а список Диновых обязанностей все рос и рос. Готовить, ходить по магазинам, убирать, стирать, гладить, чистить ботинки… Все, что когда-то делала мама. «Никто вокруг тебе ничего не должен, — сказал отец. — Включая меня». Гарри Моффат был не дурак выпить, но Дин пришел в ужас, когда увидел, что отец каждый день выхлестывает по бутылке «Утренней звезды» — отвратительной дешевой водки. С виду все было нормально. Никто об этом не догадывался — ни соседи, ни товарищи по работе. Вне дома отец был обаятельным прохвостом, но на Пикок-стрит оттягивался по полной. Изобретал правила. Правила, которые было невозможно соблюсти, потому что они постоянно менялись. Если Дин уходил из дома, значит шлялся. Если Дин оставался дома, значит бездельничал. Если Дин молчал, значит наглел. Если говорил, значит дерзил. «Ну, чего пялишься? Руку на отца поднять хочешь? А ты попробуй. Поглядим, как у тебя получится». Дин даже и не пытался. Отец давил на жалость, изображал из себя безутешного вдовца. Дин поначалу на это повелся. Подбрасывал пустые бутылки в чужие мусорные ящики, отвечал на телефонные звонки, когда отец напивался в зюзю, говорил, мол, нет его, вышел. В общем, делал все то же, что и мама, когда была жива. Врал Рэю: «Да, все в порядке, не жалуемся. Как ты там, в своем Дагенеме?» А что было делать? Просить, чтобы Рэй бросил училище? Попытаться как-то вразумить отца уговорами? Если б уговоры действовали на алкоголиков, алкоголиков бы не было. Но когда Дин поступил в художественное, то пришлось выбирать…

Ночь костров. Дину было шестнадцать. Он вернулся домой с вечеринки в училище. Отец сидел на кухне, тупо уставившись в газету «Миррор». Перед ним стояла пустая бутылка из-под «Утренней звезды».

— Добрый вечер, — сказал Дин.

— Возьми с полки пирожок.

Задергивая занавески на кухонном окне, Дин заметил, что в железном баке на заднем дворе что-то горит. В баке жгли мусор, палую листву и бурьян, но обычно по субботам. А в тот день была пятница.

— Ты тоже костер развел?

— Давно хотел избавиться от всякой хрени.

— Ну, спокойной ночи.

Отец перевернул газетную страницу.

Дин поднялся к себе в спальню и похолодел, увидев, что оттуда исчезло. Отсутствие привычных вещей ощущалось ударом под дых. «Футурама». Проигрыватель «Дансетт». Самоучители игры на гитаре. Фотография с автографом Литл Ричарда. Во дворе горел костер.

Дин бросился вниз по лестнице, мимо того, кто это совершил, выскочил в морозную ночь, надеясь спасти хоть что-нибудь.

Костер полыхал. От «футурамы» остался только гриф, на котором пузырился лак. Пурпурные языки пламени лизали деревяшку. Посреди закопченного бакелитового корпуса «Дансетт» одиноко торчал штырек вертушки. Самоучители превратились в золу. Фотография с автографом Литл Ричарда рассыпалась пеплом. Для верности отец подбросил в костер угля и щепы, да еще и сбрызнул бензином. Пурпурные языки пламени обжигали Дину щеки. Густо валил едкий, маслянистый дым.

Дин вернулся в дом, дрожащим голосом спросил:

— Зачем?

— Что зачем? — Отец не смотрел на сына.

— Зачем ты это сделал?

— До сих пор ты был ленивым патлатым педиком с гитарой. А теперь ты просто ленивый патлатый педик. Так что мы движемся в верном направлении. — Отец уставился на Дина.

Дин взял рюкзак, упаковал в него девять альбомов, двадцать синглов, пакетик гитарных струн, поздравительные открытки от мамы, свои лучшие вещи, шузы под крокодилью кожу, альбом с фотографиями и блокнот с песнями. Попрощался со спальней, спустился в прихожую и подошел к двери. Не успел он снять дверную цепочку, как его сбили с ног. Ухо впечаталось в дверную раму. По линолеуму прошаркали шаги. Дин поднялся по стенке:

— И что теперь? Запрешь меня в доме?

— Педик, который только и знает, что бренчать на гитаре, мне не сын.

Дин с ненавистью посмотрел в злые глаза. Это отец говорит? Или водка?

— Верно сказано, Гарри Моффат.

— Чего?!

— Я тебе не сын. Ты мне не отец. Я ухожу. Прямо сейчас.

— Не ссы. Хватит уже заниматься всякой фигней. Музыка, искусство — ишь чего выдумал! Найди себе настоящую работу. Вот как Рэй. Я тебя давно предупреждал, а сейчас принял меры. Ты мне потом спасибо скажешь.

— Я тебе сейчас спасибо говорю. Ты мне глаза открыл, Гарри Моффат.

— А ну-ка, повтори, че сказал?! Вот только посмей! Пожалеешь!

— Что именно повторить, Гарри Моффат? Что я тебе не сын или что…

Челюсть хрустнула, затылок стукнулся о стену. Тело обмякло. Дин сполз на линолеум. Очнулся. Рот наполнился кровью. Боль пульсировала в такт ударам сердца. Дин поднял взгляд.

Гарри Моффат смотрел на него:

— Ты сам напросился… и меня вынудил.

Дин встал, глянул в зеркало. Губа разбита, десны кровоточат.

— Ты и маме так говорил? Когда бил ее? Мол, сама напросилась?

Злобная ухмылка сползла с лица Гарри Моффата.

— В Грейвзенде ни у кого нет секретов. Весь город знает. «Вон идет Гарри Моффат. Он избивал жену, она заболела и умерла от рака». Но в лицо тебе этого никто не скажет. Хотя все знают.

Дин снял цепочку с двери и вышел в ноябрьскую ночь.

— С тобой покончено! — завопил Гарри Моффат ему вслед. — Слышишь?

Дин шагал не останавливаясь. В окнах колыхались занавески.

На Пикок-стрит пахло морозом и фейерверками.

Семь лет спустя, в четверти мили от Пикок-стрит, Дин просыпается. За окнами шумит дождь, Кенни храпит на диване. Кто-то сунул Дину под голову подушку. Рэй кемарит в кресле. Вокруг кальяна теснятся стаканы, бутылки, пепельницы, рассыпаны карты и арахисовые скорлупки. Дин плетется на кухню, наливает воды в кружку. У грейвзендской воды нет мыльного привкуса, не то что в Лондоне. Дин садится за стол, грызет крекер «Джейкобс». С полки под потолком свисают длинные побеги «летучего голландца», закрывают настенный коврик, на котором изображено какое-то божество со слоновьей головой, и фотографию Шенкса с Пайпер, сделанную где-то в солнечных заморских краях. А Дин далеко от Грейвзенда еще никогда не уезжал, если не считать того случая, когда «Броненосец „Потемкин“» играл в Вулвергемптоне. Дин тогда получил гонорар — меньше фунта. Наверняка заработал бы больше, если б стоял с гитарой на Гайд-Парк-Корнер. «А вдруг „Утопия-авеню“ — тупик? Да, мы вчера классно отыграли, но это же дома, среди своих… Вдруг мы никому больше не нужны?» Крыши ступенями спускаются от Квин-стрит к берегу реки. Из Тилберийских доков буксиры выводят сухогруз, поначалу скрытый из виду зданием больницы. Буква за выступающей буквой Дин читает название на борту: «ЗВЕЗДА РИГИ». На табурете лежит акустический «гибсон» Шенкса. Дин настраивает гитару и под аккомпанемент дождя и собственных мыслей начинает перебирать струны…

— Твоя? — В дверях кухни стоит Рэй.

Дин смотрит на него:

— Что?

— Мелодия.

— Да я так, балуюсь.

Рэй осушает кружку воды.

— Тетя Мардж права. Мама порадовалась бы. Сказала бы: «Дин у нас талантливый».

— Это за тебя она порадовалась бы. «Рэй у нас старательный и ответственный». И Уэйна бы вконец разбаловала…

Рэй садится к столу:

— Вы с отцом собираетесь мириться?

Дин резко прижимает струны:

— Я с ним не ссорился.

Капля дождя стекает по стеклу.

— Отцом мне стал Билл. И ты. И Шенкс.

— Я не пытаюсь его оправдать. Но… он ведь все потерял.

— Рэй, мы это уже обсуждали. «Это все водка проклятая». «Его отец тоже бил жену и детей». «Мамина болезнь его подкосила». «Отказываясь называть его отцом, ты ведешь себя по-детски. Меня это очень огорчает». Я ничего не пропустил?

— Нет. Но если бы он мог, то возродил бы твою гитару из пепла.

— Это он тебе сказал?

Рэй кривится:

— Он не из тех, кто обсуждает свои чувства.

— Прекрати. Это не обида на пустом месте, а последствие его поступков. Если хочешь поддерживать с ним отношения — твое дело. Твой выбор. А я этого не хочу. Вот и все. И давай на этом закончим.

— Между прочим, в его возрасте люди умирают. Особенно те, у которых печень ни к черту. А с покойником не помиришься. Призраки тебя не слышат. И вообще, он ведь все-таки твой отец.

«Призраки тебя не слышат, — думает Дин. — Неплохая строчка для песни».

— Да, с генетической и юридической точек зрения он мой отец. А во всем остальном — нет. У меня есть брат, племянник, бабуля, Билл, две тетки, а вот отца нет.

Рэй тяжело вздыхает. Журчит вода в водосточных трубах.

В прихожей Шенкса звонит телефон.

Дин не берет трубку. У Шенкса весьма разнообразные деловые знакомства — мало ли кто ему звонит. Открывается дверь хозяйской спальни, по полу топают шаги.

— Да? — Долгая пауза. — Да, он… Да. А кто его спрашивает?

Шенкс заглядывает на кухню:

— Дин, сынок… Твой менеджер звонит.

— Левон? Как ты меня нашел?

— Черная магия. Джаспер с тобой?

— Вроде бы. Он с девушкой…

— Немедленно приезжайте на Денмарк-стрит.

— Так ведь воскресенье же…

— Знаю. Эльф и Грифф уже едут.

«Похоже, плохие новости».

— Что случилось?

— Виктор Френч.

— А кто это?

— Промоутер «Илекс рекордз». Вчера он был в «Капитане Марло». И предлагает контракт группе «Утопия-авеню».

«Он предлагает контракт группе „Утопия-авеню“». Всего шесть слов.

«У меня есть будущее!»

Прихожая Шенкса обращается в слух.

— Алло? — встревоженно спрашивает Левон. — Ты слышишь?

— Да, — говорит Дин. — Слышу. А… Охренеть.

— Только не спеши покупать «триумф-спитфайр». Виктор предлагает контракт на три сингла и потом альбом — потом, если появится интерес. «Илекс» не входит в большую четверку, но предложение солидное. Нам лучше быть рыбиной средних размеров в маленьком пруду, чем мальком в большом озере. Виктор готов был подписать контракт вчера вечером, но я попросил больше денег и сказал ему, что к нам присматривается И-эм-ай. Сегодня утром он переговорил со своим начальником в Гамбурге и заручился его согласием.

— А ты даже не предупредил, что вчерашний концерт — это прослушивание.

— Хороший менеджер не предупреждает о прослушивании. Давай одевайся, поднимай Джаспера, садитесь на поезд до Чаринг-Кросса и бегом в «Лунный кит». Нам надо много всего обсудить. Завтра утром — встреча с «Илекс».

— Хорошо. До встречи. И спасибо.

— Всегда пожалуйста. И кстати, Дин…

— Да?

— Поздравляю. Вы это заслужили.

Дин кладет трубку на рычаг. Телефон звякает.

«Мы заключаем контракт!»

Старший брат выходит в прихожую, обеспокоенно смотрит на Дина:

— Что с тобой? Кто-то умер?

Капает с крыши платформы. Капает с арки туннеля. Капает с указателей, проводов и семафоров. Голуби кучкуются на капающих балках капающего пешеходного мостика. У Дина хлюпает в правом ботинке. Надо отнести его в сапожную мастерскую. «Нет, — внезапно осознает Дин. — Не надо в сапожную мастерскую. Надо зайти в магазин „Анелло и Давид“ в Ковент-Гардене и сказать: „Здрасьте, я Дин Мосс, наша группа «Утопия-авеню» только что подписала контракт с «Илекс рекордз», поэтому будьте так любезны, покажите мне ваши самые лучшие ботинки“». Дин прыскает со смеху.

— Что смешного? — спрашивает Джаспер.

— У меня мысли путаются, и я вроде забываю, а потом думаю, с чего бы это мне так хорошо, ну и вспоминаю, что у нас будет контракт на альбом, и все снова взрывается — бум!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

35

«Незнакомцы в ночи» (англ.).

36

«Край надежд и славы» (англ.).

37

Петух в вине (фр.).

38

Дедушка (голл.).

39

«С помощью моих друзей» (англ.).

40

«Бенефис мистера Кайта!» (англ.)

41

«Когда мне будет шестьдесят четыре» (англ.).

42

«День из жизни» (англ.).

43

«Люси в небесах с брильянтами» (англ.).

44

«Я тебя заколдовал» (англ.).

45

Здесь: «Не исчезнет» (англ.).

46

«Лунная река» (англ.).

47

«Дневной турист» (англ.).

48

«Воскресное утро» (англ.).