Прекрасный день, чтобы умереть

Дэвид Дэниш

"Сегодня среда, и сегодня я умер", – с таких слов начинается великолепный роман "Прекрасный день, чтобы умереть", написанный с невероятной искренностью – такой, какую вы встретите только среди близких друзей. "Прекрасный день, чтобы умереть" рассказывает о тщетных попытках молодого человека побороть абсурдность всеобщей смерти, придать смерти какое-то значение – как если бы это вообще было возможно. Это бессмысленная борьба между надеждой и страхом, Богом и землей, жизнью и смертью.

2

Рамат — это небольшой пост революционной гвардии в Тегеране. Десять лет назад в здании находился музей. После исламской революции его экспроприировали и превратили в тюрьму, как и многие другие учреждения.

В приемной гвардейцы сняли с меня наручники. Они сфотографировали меня, взяли отпечатки пальцев, записали мой адрес и номер телефона. Мы вернулись в главный зал, и гвардеец провел меня сквозь толпу. Нас окружали вооружённые автоматами революционеры, следившие за порядком. Мы прошли через весь зал, потом меня повели вниз через какую-то квадратную каморку, потом еще ниже, по узкой лестнице, прямо в подвал. Не было слышно ни звука, кроме отдаленного эха наших шагов. Наконец мы оказались перед большим помещением, соединявшимся с несколькими коридорами. Гвардеец остановился перед запертой дверью и постучал, отбивая какой-то ритм. На уровне лица отворилась небольшая задвижка, два маленьких внимательных глаза мелькнули за ней, привратник осмотрел разрешение и подтвердил его. Ключ повернулся в замке, и дверь распахнулась.

«Салам Алейкум», — приветствовали друг друга гвардейцы, пока меня вели дальше по коридору.

Замок позади меня тут же заперли. Еще три шага, открылась следующая дверь, и мы очутились в длинном коридоре с небольшими камерами вдоль стен. Меня грубо втолкнули в одну из них, и я услышал щелчок задвижки за спиной. Потом в камеру донесся удаляющийся звук шагов, петли скрипнули, а затем воцарилась тишина, в которой я вдруг ощутил, как болезненно пульсируют раны на скулах.

Я огляделся и заметил, что кто-то смотрит на меня с другой стороны коридора. Черты лица были совершенно неразличимы при таком тусклом освещении, я не мог разобрать даже цвет кожи, единственное, что я мог понять, — за решеткой стоял человек, и он держал руки в карманах. Его фигура была скрыта тенью, кроме глаз, ярко блестевших в тусклом свете тюрьмы. Эти глаза неотрывно смотрели на меня.

— На что уставился? — спросил я, чтобы удостовериться, что это был человек, а не призрак.

— Ты приоделся, они тебя на празднике поймали? — Он переминался с ноги на ногу. — Мне было одиноко. Меня оставили наедине с моими мыслями, а их в моей голове тысячи, и одна страшнее другой. Я рад, что ты пришел.

Мои глаза медленно привыкли к темноте, и я наконец смог рассмотреть его получше. Он выглядел измотанным. Его взгляд был усталым и неподвижным. Он был здесь уже давно, один, лежа во тьме, борясь с кошмарами, наводнившими разум.

— Что с тобой случилось, — спросил он.

— Сыр был в мышеловке, а кошки ждали рядом.

— Я знаю, знаю. Эти ублюдки всегда набрасываются на тебя, словно стая волков. Готов поспорить, все произошло у всех на виду, — он выдержал паузу, а потом добавил еще, — Да, это их метод. Они всегда работают напоказ. Все для того, чтобы произвести впечатление и посеять ужас. Это работает.

— Что ты сделал? — спросил я.

— Ничего особенного. Просто делал свои дела, когда они меня схватили.

— Какие дела?

— Я продавал птиц на улице, но мне сказали, что это теперь незаконно. В этой гребаной стране все незаконно.

— Но я невиновен, — проговорил я очень тихо. — Я ничего не сделал.

— В этой стране нет невиновных, — отрезал он.

— Что с нами будет?

— Я не знаю, да мне и наплевать.

— Как тебя звать? — спросил я, глядя на него.

Он прислонился к стене, его взгляд стал более отвлеченным.

— Рамин. — ответил он, — А тебя?

— Я Бабер.

Через час двое гвардейцев привели нас с Рамином в зал суда, и с нами был еще один человек, которого я раньше не видел. Дверь помещения постоянно открывалась и закрывалась, люди входили и выходили. Народ прибывал, и судебные чиновники занимали свои места за столами.

«Всем встать!» — прокричал один из гвардейцев.

Когда он убедился, что вслед за его приказом люди поднялись со своих мест, он торжественно и громко произнес имя судьи:

«Его Святейшество Аятолла Сид Факродин Ибн-аль-Камалодин Шейх Нассредин Хаджи Мир Закер Джилани».

Аятолла вошел в зал суда в сопровождении трех вооруженных людей. Он медленно проследовал к своей трибуне через все помещение. На голове его красовался черный тюрбан, а на плечах лежала белая накидка, открытая спереди. Цоканье каблуков его туфель эхом раздавалось по всему залу, пока он шел, и собравшиеся в зале кланялись ему. Он прошествовал к своему месту, заложив руки за спину, кивая головой в ответ на множество обращенных к нему приветствий, потом опустился за свой стол, достал платок из кармана, высморкался, вытер бороду и брови. Наконец, он жестом разрешил собравшимся сесть.

Я слышал о нем. Рассказывали, что он суров, жесток и дик, как и все фанатики. Он заработал репутацию бескомпромиссного судьи, который не признавал никаких исключений. Аятолла был знатоком теологии Ислама, законодателем, политиком, оратором и писателем. Он написал несколько книг о том, какую важную роль в обществе занимает религия. В одной из них, «Сила религии», он утверждал, что люди не уважают ничего, кроме силы, власти и авторитета. Он совершенно искренне верил, что был представителем Бога на земле, и что его долг — вершить правосудие над людьми.

В свете лампы казалось, что лицо Аятоллы полностью провалилось в темноту под тюрбаном и густыми бровями. Он подождал, пока часы пробили двадцать два раза, и дал знак начинать суд. Обвинитель, революционный офицер в форме цвета хаки и армейских ботинках, подошел к своему столу. Он положил кипу бумаг на стол, выпил воды и громко произнес:

— С разрешения Его Святейшества, я вызываю на суд Джабера Носрата.

Человек, сидевший возле нас с Рамином, встал и подошел к свидетельской стойке. Обвинитель достал листок из стопки бумаг, взглянул на Аятоллу, и объявил статью:

— Грабеж.

Он остановился и посмотрел на Аятоллу, который кивнул ему в ответ.

— Утром 10 октября 1983 года, — начал читать обвинитель, — господин Джабер Носрат вошел в ювелирный магазин Казем на бульваре Руш. Он подошел к владельцу и ударил его ломом. Тот упал, но смог нажать кнопку экстренного вызова и предупредить полицию, а также владельцев соседних магазинов. Господин Джабер обобрал 18 лотков с бриллиантовыми ожерельями, но был арестован службой безопасности до того, как он успел скрыться на машине.

Во время этого доклада Джабер старался не смотреть на обвинителя. Но взгляд его жгуче-черных глаз, то и дело останавливавшийся на Аятолле, казался неожиданно сильным и властным для такого низенького, худого человека.

— Что ты можешь сказать в свою защиту? — спросил Аятолла, не поднимая глаз.

Это был первый раз, когда он заговорил. Его слова эхом отозвались в зале суда.

— Я всегда был верен Революции, — ответил Джабер.

Когда он это произнес, я заметил застарелый шрам у него под подбородком. Из-за него на лице Джабера словно бы застыла вечная ухмылка.

— Тебя задерживали ранее? — спросил Аятолла.

— Нет.

— Да, его арестовывали несколько раз, — перебил прокурор. — В прошлом году его поймали на складе, он украл батареи. Выпущен из тюрьмы за примерное поведение через три месяца. Еще через пару месяцев, 15 июля, его опять задержали за продажу краденых автомагнитол. Приговор — шесть месяцев тюрьмы.

— Ты женат? — поинтересовался Аятолла.

— Да, господин, — ответил Джабер.

— А дети у тебя есть?

— Да, четверо.

— Чем ты зарабатываешь на жизнь, когда не воруешь?

— Я плотник.

Аятолла опустил голову, задумался на несколько мгновений, бормоча что-то себе под нос. И почти сразу же выдал свой вердикт:

— Отрубить ему левую руку до запястья.

В темных углах зала заплясали тени. Головы закивали. Казалось, что Джабер не понимал, какое наказание ему назначили. Его взгляд прыгал с Аятоллы на обвинителя и обратно. Внезапно он осознал, что произошло, и пронзительно вскрикнул:

— О Господи, нет!

— Тишина! — приказал Аятолла.

— Ваше Святейшество! — взмолился Джабер, упав на колени. — Сжальтесь надо мной!

— Я уже сжалился, — тихо проговорил Аятолла. — Я мог приказать отрубить обе руки.

— Я не смогу работать с одной рукой! — запротестовал Джабер, глядя на судью так, словно бы он пытался испепелить того на месте.

— Ты найдешь способ. Ты не первый вор в этой стране, который останется без руки.

— Слепец счастливее одноглазого, — неожиданно серьёзно ответил Джабер.

— Не спорь со мной, — сухо отрезал Аятолла. — Ты на моём суде, и я вижу твою вину. Договориться со мной у тебя не получится.

— Ради Бога! — выкрикнул Джабер.

— Следующий!

Джабер продолжал рыдать и выкрикивать что-то нечленораздельное.

— Тишина! — рявкнул Аятолла, приказав гвардейцам увести заключенного из зала суда.

Трое из них схватили Джабера за плечи. Они попытались поднять его, но тот вцепился в стул. Когда же гвардейцам удалось вырвать стул из его рук, он упал на пол и распростёрся на нём, пытаясь удержаться руками и ногами. Было ясно, что дело закрыто, но Джабер еще надеялся на отсрочку. Аятолла был единственным человеком, который мог отменить вердикт об ампутации, и Джабер собирался плакать и умолять до тех пор, пока судья не изменит свое решение. Двое из гвардейцев начали пинать его в грудь. Третий схватил его за плечи и сильно тряхнул. Когда это не сработало, на помощь подошли еще пара человек, и они все вместе потащили Джабера к двери. Он дышал тяжело и шумно, как бык, а его глаза были наполнены слезами.

— Ваше Святейшество! — прокричал Джабер сквозь зубы — Подождите! Всего одно мгновение! Проклятое правосудие! Вы осудили меня, не удосужившись сперва даже выслушать. Я не родился вором, вы понимаете?

Гвардейцы продолжали тянуть его к выходу. Джабер стонал, плакал, выкрикивал ругательства и отбивался, размахивая руками во все стороны. Наконец несчастного удалось вывести из зала суда. Дверь закрылась, но в наступившей тишине всё ещё слышались его крики.

Аятолла выглядел озадаченным. Внутренней стороной рукава он вытер пот с губ и со лба. Как только в суде снова установился порядок, обвинитель продолжил:

— С разрешения Его Святейшества я вызываю на суд Рамина Сафу.

Рамин подошел к стойке и сел. Впервые я смог подробно его рассмотреть. Ему было не больше двадцати. Его лицо было мертвенно бледным, он выглядел совершенно истощенным, а его взгляд сновал туда-сюда с воробьиным проворством. Его голова была гладко выбрита и темна от загара, и на висках просвечивали синие вены. Он поднял глаза и окинул взглядом всех собравшихся в зале.

«Мошенничество», — озвучил обвинитель.

Он поднял очки на переносицу и начал читать.

— В течение двух недель сотни людей подали жалобы на молодого торговца птицами. На основании собранной информации нам удалось составить его портрет и распространить его среди патрульных. Через несколько недель мы обнаружили Рамина Сафу у южных ворот Национального Парка, где он продавал канареек. Он был арестован и приведен сюда. После быстрого осмотра стало ясно, что Рамин Сафа окрашивал воробьев куркумой и продавал их под видом канареек.

Голова Аятоллы опустилась на грудь, а его плечи затряслись. Сперва это была легкая дрожь, потом словно конвульсии охватили все его тело. Он откинул голову назад и разразился хохотом, больше похожим на извержение вулкана. Он хлопал в ладоши и смеялся, широко раскрыв рот и обнажив не только зубы, но и дёсны, будто гиена.

Аятолла приподнялся, достал платок и высморкался. Наконец он довольным голосом задал вопрос:

— А как потерпевшие узнали, что это были воробьи, а не канарейки?

— Воробьи очень чистоплотны, — ответил обвинитель. — Если они видят воду, они тут же начинают купаться.

— Сынок, как тебе в голову это пришло? — спросил Аятолла.

— Что «это»? — В голосе Рамина не слышалось никаких эмоций.

Казалось, что вся уверенность разом к нему вернулась. Он сидел на стуле, положив руки на колени, как человек в очереди к парикмахеру.

— Он все отрицает, Ваше Святейшество, — произнес обвинитель. — Он заявляет, что купил птиц у торговца из Индии.

— Ты можешь сказать, где живет этот торговец из Индии? — спросил Аятолла.

— Нет, — ответил Рамин. — Он путешествует из города в город. Я обычно встречаюсь с ним на площади Вилла. Там он и продал мне птиц.

— Он лжет, — проговорил обвинитель. — Это вымышленная история, такая же фальшивая, как и птицы. Нет никакого индийского торговца, нет и никогда не было.

— Чем зарабатывает на жизнь твой отец? — поинтересовался Аятолла.

— Я ничего о нем не знаю. Он умер, когда я был еще маленьким, — ответил Рамин. — Меня воспитала моя мать, она работала посудомойкой в ресторане, а когда мне исполнилось десять, она умерла от рака. После этого я шесть лет жил с моим дядей, пока…

— Пока его не арестовали, — перебил обвинитель.

Он вытащил из стопки лист бумаги и начал читать.

— Его звали Корос Сафа. Еврей по рождению, бандит, коммунист. На его совести множество преступлений против наших людей и Революции, включая взрывы заминированных автомобилей на улицах по соседству с Парламентом, в которых погибли шестеро служащих Корпуса стражей. Три года назад его арестовали и над ним свершилось правосудие. Революционный Суд Его Святейщества Аятоллы Сехата нашел его вину достаточной и приговорил его к казни.

— Понятно, — произнес Аятолла с некоторой дрожью в голосе. Он откинулся назад, поправил тюрбан и подпер голову рукой. — Ты был осужден за какое-либо преступление раньше?

— Нет, — произнес Рамин.

Обвинитель кивнул в знак согласия.

— В таком случае ты отправишься в Центр Реабилитации Балбак на пятьдесят дней, чтобы научиться жить и работать, как подобает честному человеку. Храни тебя Аллах. Следующий. — Объявил Аятолла.

Двое гвардейцев защелкнули наручники на запястьях Рамина и вывели его из комнаты. Обвинитель взял еще один лист бумаги, просмотрел его и объявил:

— С разрешения Его Святейшества, я призываю на суд Бабера Шауля.

Мое сердце ушло в пятки, но я расправил плечи, поднялся и спокойно пошел вперед. Я спиной ощущал, как все в зале смотрят на меня. Я опустился на стул и постарался не смотреть на Аятоллу. Я сидел в очень неудобной позе, балансируя на самом краю стула и не понимая, куда деть руки и ноги. Это выглядело очень неестественно. Я привстал, чтобы передвинуться подальше, но неожиданно сел чересчур глубоко и сперва подумал, что падаю назад вместе со стулом. Тогда я кое-как подвинулся обратно и вцепился в ручки, чтобы удержаться. Я окинул взглядом помещение и остановился на Аятолле. Он облокотился на ручку кресла, теребя свою бороду толстыми пальцами.

«Предложение секса», — объявил тип преступления обвинитель. Аятолла приподнялся, наклонился вперед и уставился на меня, как врач, рассматривающий опасный вирус.

Для Аятоллы нет ничего более загадочного, чем секс. Это то, с чем, и в то же время без чего он не может жить, не может ни принять его, ни отвергнуть. В течение шестилетнего обучения в Исламской школе Фейзиех ему не разрешается видеться с женщинами, как заключенному. Он занят исключительно изучением теологии Ислама и узнаёт, что нет ничего более разрушительного, чем сексуальное желание. Он учится ненавидеть всех биологов и психоаналитиков, которые утверждают, что секс — это естественно. И в то же время секс остается великой тайной его жизни. Он живет с ним, истязаемый и потерянный. После окончания обучения он берет себе жену. В течение последующих двадцати-тридцати лет он женится еще на пяти или шести женщинах, и некоторые из них вполовину младше его. Нет никаких ограничений. Он — воплощение закона. Но, несмотря на то, что у него есть несколько женщин, он не имеет права любить их. Никто из смертных не достоин его любви, — она вся должна достаться Аллаху. Женщинам доступно его тело, но не сердце.

Все пятнадцать Великих Аятолл Исламской Республики Иран создавали свои теории о том, как справляться с сексуальным влечением. Аятолла Хомейни, наш верховный лидер, пишет в своей книге «Политические, философские, социальные и религиозные принципы», что лучший способ избавиться от желания — это секс с животными. Он объясняет, что это приемлемый снять напряжение до брака. Однако, есть проблема: секс с курицей. Он пишет, что если мужчина имеет курицу, то ему нельзя готовить и есть её после этого. Также запрещается готовить и есть его семье и его соседям. Однако сосед, который живет через дверь, может ее съесть.

— Ваше Святейшество, могу я продолжить? — тихо спросил обвинитель.

Аятолла поерзал на стуле, и кивнул в знак согласия.

— В последние четыре месяца, — начал читать обвинитель, — Мы получили из различных источников информацию, что ресторан Морварид в северной части города — это место встречи преступников, наркодилеров и проституток. Месяц назад Революционная полиция начала надзор за этим местом и арестовала более сотни преступников. Вечером находящиеся при исполнении сотрудники увидели в ресторане Бабера Шауля. Он сидел там, пил пиво и разглядывал женщин. Революционная полиция направила агента под прикрытием, чтобы получить больше информации о подозреваемом. Когда стало понятно, что Бабер Шауль явился в ресторан за проституткой, подсудимый был задержан и доставлен сюда.

— Ну, что ты скажешь теперь? Как ты объяснишь, что ты оскорбил нашу веру? — спросил Аятолла.

Я чувствовал себя совершенно бессильным, безвольным. Моя голова раскалывалась от боли. Я хотел что-то сказать, но язык не слушался и больше походил на кляп.

— Ты лишь усугубишь свое наказание, если не будешь отвечать на вопросы суда, — сказал Аятолла и после небольшой паузы бросил: — Скажи что-нибудь!

Мои губы двигались совершенно механически. Не было никакой нужды в защите, наказание уже было определено. Наверное, меня заставляли говорить, только чтобы удостовериться, что я не немой.

— Я… Я…

Я потерял дар речи. Горло сжалось, как будто я кричал. Я нервничал, и это, казалось, только усиливало мою вину. С огромными усилиями я все-таки произнес несколько слов:

— Я раскаиваюсь в своем намерении. Но Ваше Святейшество, я же не совершил никакого преступления! Меня накажут за то, чего я не делал?

— Ты виновен и мыслью, и делом, — быстро проговорил Аятолла, — Намерения и действия — по сути одно и то же. Все преступления рождаются в уме, сперва как помыслы. Если мы окормляем их, они перерастают в намерения. Последняя стадия приходит сама собой. Аллах видит все. Ты собирался снять проститутку, и за это ты должен понести наказание. Я посылаю тебя в Балбак на шестьдесят дней, и там ты получишь возможность научиться жить, думать и вести себя так, как будет полезно для нашего общества.

Два гвардейца заковали меня в наручники и вернули в камеру. Рамин стоял за своей решеткой, очевидно, дожидаясь меня, чтобы поговорить. Но мне хотелось побыть в тишине. Я не желал слышать свой собственный голос. Не в силах принять свою судьбу, убитый горем, я опустился на пропахший мочой матрац. Я завернулся в одеяло, уткнулся в стену и заснул.