Раз. Два. Полтора

Юрий Дружинин

Здесь, в этой книге, отражены все реальные эмоции и переживания. Эта книга о том, как я служил в армии! Как из студента я превратился в солдата! Может быть, слишком откровенно, но все, о чем рассказывается в этом произведении, действительно правда! Это произошло со мной в те два года моей жизни, в течение которых я отдавал долг Родине! Это были непростые годы и для меня, и для Родины, мощного государства под названием СССР, которое распалось на множество стран…

АПиПСА

После принятия присяги мы стали полноценными солдатами. И в течение ближайших недель нас должны были распределить по частям. Все мы с тревогой ждали своей участи. Неизвестно откуда стали просачиваться самые разнообразные слухи. Братьев Щербаковых и еще нескольких наших вроде бы брали в комендантскую роту. Видимо, в основном ориентируясь на высокий рост и хорошие физические данные. Гену распределили на 7 площадку. И немаловажную роль в этом, видимо, сыграло то, что в анкете он написал, что имеет три прыжка с парашютом. Я откровенно пожалел, что в свое время так и не прыгнул с парашютом, хотя учился в ДОСАФе вместе с Геной. После, правда, я узнал, что в армии существует негласное правило — друзей и земляков стараются раскидывать по разным частям, чтобы легче было сломить в дальнейшем личность и превратить ее в легко управляемое быдло. Ведь, как известно, один в поле не воин. И на несколько сот человек попадались единицы, которых действительно не удавалось сломить. Не разлучали только братьев. Так что служить вместе с Геной мне не светило. Моя участь пока оставалась для меня покрыта мглой. Во время одного из построений я разговорился с пареньком, который стоял возле меня. Это был довольно крепкого телосложения паренек, но в нем чувствовалась какая-то интеллигентность, возможно, это впечатление создавалось из-за очков. Ведь стереотип, что все очкарики — интеллигенты, прочно укоренился в сознании советского человека. Парнишка представился Виктором. Мы обсудили с ним перспективы дальнейшей службы. Оказалось, что Витек (так я окрестил его для себя) в свое время окончил музыкальную школу и теперь пытается пробиться либо в оркестр (оказывается, на полигоне есть оркестр), либо в ансамбль (на полигоне, оказывается, существует и концертный ансамбль). Я с некоторой завистью подумал, что для меня оба варианта явно отпадают ведь я, к сожалению, кроме любительского бренчания на гитаре не имею никаких способностей к музыке. А служить в ансамбле было бы явно легче, чем где-нибудь на площадке. Но видимо, в этот раз судьба решила проявить ко мне благосклонность… Однажды в воскресенье, после обеда, наш доблестный сержант предложил сводить всех желающих в баню. Причем баня эта представляла собой просто душ, горячая вода отсутствовала, и конечно, никакого пара. Поэтому желающих набралось не особенно много. Из всей роты человек пятнадцать. В число этих добровольцев помыться под холодной водичкой попали и мы с Витьком. Лично меня перспектива принять холодный душ нисколько не смущала, тем более что на улице стояла жара под тридцать, а желание смыть пыль и грязь было просто огромное. Так вот, по пути в баню к нашему немногочисленному строю подошел капитан с лирами на петлицах. Сержант остановил строй. А капитан спросил, разбирается ли кто-нибудь из нас в электронике и имеет ли навык в пайке. Я, помня о том, что лучше сразу говорить о том, что умеешь делать, сделал шаг вперед и сказал, что я умею паять, собирал бегущие огни и цветомузыку на гражданке. И самое главное, окончил Авиационный техникум по специальности «Наладка и эксплуатация станков с ЧПУ». По-моему, капитана очень заинтересовала моя кандидатура. Хотя он не объяснил, куда и на какую должность ему нужен человек. Мы сходили в баню, приняли холодный душ, причем наш добрый сержант выдал нам небольшой обмылочек на всех. Но мы были рады и этому. После бани, чистые и посвежевшие, пошагали в роту. Разговор с капитаном вселил в меня какую-то надежду на хорошее: «Может, и мне удастся попасть в ансамбль, а это гораздо лучше, чем лопатой работать». После узнал, что капитан этот был действительно из ансамбля, но кроме меня у него было еще несколько кандидатур: какой-то парнишка с 7 площадки, который вроде бы здорово волочет в электронике, и еще кто-то. Так что полной уверенности в том, что мне удастся попасть на службу в непыльное место, у меня не было. В отличие от Витька — оказывается, капитан переговорил и с ним и пообещал его взять. Но в один прекрасный день нас всех построили, и наш ставший почти родным сержант огласил нам, кого и куда распределили. Сержант зачитывал фамилию, называл часть, куда направляется человек. Я запомнил, кого и куда распределили из тех людей, кто был мне более-менее близок. Братьев Щербаковых и Купникова Сашку распределили в комендантский взвод. Гену Косинцева на седьмую площадку. «Директора», Игоря Шпажинкова и Гену Широких на восьмую площадку. По строю проносился легкий ропот, и сержант не пытался его унять. Где-то ближе к концу списка я услышал и свою фамилию: Дружинин, Колодин — Концертный Ансамбль Советской Армии. Все с легким удивлением и даже какой-то завистью посмотрели на нас так, как будто мы неожиданно выиграли путевку в Сочи вместо службы в армии. Причем даже наш незабвенный сержант удивленно приподнял вверх брови. Не так уж часто удавалось мне произвести подобное впечатление на столь большую аудиторию. Подобный случай произошел со мной однажды в пятом или шестом классе школы. Отвлеку вас этим небольшим отступлением. Так вот, в школе я учился хорошо, и кроме того, все учителя буквально ставили меня в пример по поводу моего примерного поведения. Но как говорят, в тихом омуте черти водятся. И однажды я запятнал свою безупречную репутацию.

Среди моих одноклассников ходили разговоры о том, что некоторые из них в свободное от уроков время ходили на железную дорогу и воровали там из железнодорожных вагонов арбузы, дыни, яблоки и прочие фрукты. По рассказам все это выглядело как захватывающее приключение. С элементами умеренного риска. А ребята, рассказывающие о том, как они вскрывали вагоны и воровали арбузы, а затем убегали от охранников, выглядели эдакими героями. В один прекрасный — в кавычках — день наши заводилы Костя Ремин и Леха Копылов вновь собрались нанести очередной визит на железную дорогу. Не знаю, может быть, для самоутверждения, может быть, для того чтобы доказать своим однокашникам, что я тоже не из робкого десятка, я сам напросился идти с ними. Шурик, которого я блатовал пойти вместе, благоразумно отказался под предлогом, что ему срочно нужно идти домой. Поэтому нашу вылазку мы предприняли втроем. Мы быстро добрались до Заводской, благо идти было недалече. И под руководством Копылова Лехи стали бродить между стоящими товарными составами и присматривать, где же тут арбузы, яблоки и прочие фрукты. Мы даже умудрились сорвать пломбу с одного из вагонов. Как вдруг Костя Ремин крикнул: «Атас» — и быстро побежал вдоль вагонов. Тут и мы с Лехой увидели двоих мужиков, бегущих к нам с железными прутами в руках. Костя то подныривал под вагоны, то наоборот перескакивал сверху через сцепки. А мы, как под гипнозом, в точности повторяли все его маневры. В какой-то момент Костя вновь перескочил через сцепку, за ним прыгнул Леха и попал прямо в руки одного из охранников. Я наконец вышел из ступора и бросился в другую сторону. За мной еще некоторое время гнался второй охранник с железным ломом наперевес и кричал: «Стой, стрелять буду!» Но, видимо, не зря я семь лет занимался легкой атлетикой, да и в крови у меня было столько адреналина, что уже через полминуты крики охранника перестали до меня доноситься. На следующий день в школе мы с Костей с некоторым удивлением, а потом с облегчением увидели Леху. Он поклялся, что не выдал нас, и мы облегченно вздохнули. Затем начали оживленно обсуждать вчерашнее наше приключение. Леха говорил, что охранники сдали его в милицию, там, мол, его продержали до вечера, но он героически не выдал нас. Мы же вспоминали, как за нами гнались охранники с железными ломами и кричали: «Стой! Стрелять буду!» Мы действительно на некоторое время стали сиюминутными героями. А затем во время урока по математике в класс заглянула завуч и произнесла короткую, но емкую фразу: «Дружинин! Ремин! В учительскую! Там за вами из милиции пришли!» Фраза грянула как гром среди ясного неба. И вот именно тогда весь класс, включая учительницу, оглянулся в мою строну и посмотрел на меня с удивлением. И во взглядах читалось: «Недаром говорят, в тихом омуте черти водятся!» Впрочем, все кончилось хорошо. Строгая женщина-милиционер отвела нас в отделение милиции. По дороге она сказала: «Что, бегаешь быстро? Смотри, от меня не убежишь!» Я пролепетал, что, мол, и не собирался. В отделении нас развели по разным кабинетам. И разные следователи допрашивали нас, как мы попали на железную дорогу, что мы там делали, как часто мы туда ходили… В общем, не миновать было нам постановки на учет в Детской комнате милиции, если бы отец Кости не был майором милиции. Он потихоньку замял это дело. И наша анкета осталась не испорчена. Ну а я для себя навсегда зарекся преступать закон. А Леха потом объяснил нам, что менты, мол, обещали посадить его к зэкам в камеру на пару часов, а тех, мол, хлебом не корми дай из мальчика девочку сделать… Вот он и раскололся.

Но продолжу свое повествование. Буквально на следующий день за нами приехал уже знакомый нам с Витьком капитан. И мы, собрав свои нехитрые пожитки, загрузились в автобус. Дорога заняла около получаса. И мы оказались в местном оазисе цивилизации. Это тот самый городок, в который нас возили убирать улицы. Капитан привел нас в местный офицерский клуб, позже мы узнали, что он называется «Спутник», представил нас мешковатому сержанту по имени Володя Спиридонов. Сказал ему, чтоб он ввел нас в курс дела, и улетел по своим делам. Володя поводил нас по клубу, показал, что и где находится. Экскурсия не заняла много времени. Первым делом Володя отвел нас на второй этаж и показал нам помещение, в котором располагается ансамбль. Помещение было довольно большое и состояло из нескольких помещений. Из просторного холла, в котором стояло несколько деревянных стульев с откидными сиденьями и стол, который служил заменой тумбочки дневального, можно было пройти в большой танцкласс с балетным станком и зеркалами на одной из стен и огромными окнами на другой. Из танцкласса две двери вели в раздевалки, мужскую и женскую. В раздевалках стояли пара лавочек, шкаф и неизменный атрибут — доска с вешалками на стене. Вернувшись в холл, можно было попасть в музыкальный класс. Володя открыл замок и показал беспорядочно наваленные коробки и ящики, в которых хранилась аппаратура и музыкальные инструменты. Он объяснил мне, что всем этим хозяйством я и буду заведовать. А для начала предложил починить несколько разбитых ящиков. Затем он показал мне маленькую кандейку и сказал, что здесь жил и работал прежний оператор, ну а теперь она будет принадлежать мне. Это мне очень понравилось. Иметь свою, пусть маленькую, но все же свою клетушку — это было просто подарком судьбы. В кандейке был стол, стул, по бокам две больших полки, на которых в художественном беспорядке были навалены какие-то полуразобранные приборы и электронные платы. А у дальней стенки была прикручена на стальных уголках довольно-таки широкая полка, на которой, как я сразу прикинул, можно было спать. Черт возьми, о таком везении я даже и не мечтал! Затем Володя запер «операторскую» и повел показывать нам клуб. Самым большим помещением в клубе, конечно, был кинозал. В другом конце клуба, если подняться на второй этаж, можно было попасть в художку — это небольшое помещение тоже принадлежало ансамблю, в нем и проживал основной состав. А прямо под художкой находился мужской туалет. После этой импровизированной экскурсии мы посидели с Володей на крылечке и покурили. Вообще-то я не курю, но в армии нам выдавали бесплатно по пять пачек сигарет в месяц. Я решил, что не пропадать же добру, стал получать сигареты и потихоньку начал курить. Потом Володя сказал, что когда подойдет время обеда, он придет за нами. Мы остались наедине с Витьком. Мы еще немного побродили вокруг клуба. Особых достопримечательностей мы не увидели, слева от клуба был небольшой скверик, а сзади и справа клуб окружали бетонные заборы, за которыми по всем признакам располагались воинские части. Затем мы вновь поднялись в ансамбль и расположились в мужской раздевалке, там была узенькая лавочка, на которой мы и расположились без особых удобств. Время тянулось ужасно медленно, мы устали сидеть на этой узенькой лавочке. Наш разговор затухал, разбиваясь о все нарастающее чувство голода. «Когда уже наступит этот чертов обед?» — эта мысль почти полностью заполнила наши головы. В этот момент к нам в раздевалку вошел довольно колоритный тип — мужчина небольшого роста в белой футболке, трико и пляжных шлепанцах. Зеркальные светозащитные очки, легкая, так называемая французская небритость и довольно пышная копна волос — все это как-то не гармонировало с суровой обстановкой армейских будней. К тому же на поводке он привел с собой комок шерсти, которому то и дело повторял: «Чапа, к ноге!» Он подошел к нам. И первым протянув руку, представился Славиком. Мы немного смущенно назвали свои имена. Славик сказал, что он солист ансамбля, в который мы попали. Немного поспрашивал, кто мы и откуда. Затем сообщил, что сейчас все находятся в отпусках, и стало быть, нам повезло, будет время немного адаптироваться и освоиться. После недолгой беседы Славик удалился, то и дело подтягивая за поводок Чапу, норовившую сорваться по своим собачьим делам. Славик немного отвлек нас от гнетущего ожидания обеда. Мы немного поговорили о нем с Витьком. На первый взгляд Славик нам показался немного странноватым, впоследствии наши первые впечатления подтвердились. Но ничто не вечно под луной, кончилось и наше бесконечно долгое ожидание. За нами наконец пришел Володя и скомандовал готовиться к обеду. Мы не заставили себя долго ждать. Тогда-то мы впервые познакомились со всем личным составом ансамбля. У нас оказалось всего четыре «деда»⁴, и это само по себе было здорово. Если бы мы попали служить куда-нибудь в роту, у нас было бы не четыре «деда», а минимум тридцать четыре, а может быть, и сорок четыре. И ни одного «черпака»⁵, и уж тем более «дембеля»⁶. Кроме уже известного нам Володи, баяниста, был Паша-танцор, не помню его фамилии, Андрей Загорин, ударник, и узбек-басгитарист Давлат Мамаженов. Кроме нас из «духов»⁷был еще Веня-танцор по фамилии Чигаев, но вел он себя так, как будто отслужил минимум год, и общался со мной и Витьком довольно-таки свысока. Хотя попал в ансамбль едва ли на месяц раньше нас. Небольшим строем из семи человек мы проследовали в столовую, расположенную в части, буквально в ста метрах от клуба. Обед, как и следовало ожидать, не блистал кулинарными изысками. Все та же баланда и на второе пшенная каша, запасы которой в армии, как я уже понял, просто неисчерпаемы. На третье стакан бледно-желтой жидкости под названием компот из сухофруктов.

После обеда деды и Веня, примазавшийся к ним, пошли в художку на сиесту⁸, а мы с Витьком вновь пошли торчать в мужской раздевалке. Было жарко, и хотя обед был не сказать чтоб сытный, но вынужденное безделье и жара склоняли наши молодые организмы ко сну. И мы, как могли, пытались вдвоем уместиться на узенькой лавочке, расположившись головами друг к другу. Но это было чертовски неудобно. Так что то Витек, то я по очереди пытались разместиться на подоконнике. Он был хоть и пошире лавочки, но зато короче ее. В общем, так мы промучились около двух часов. Короче, время в первый день в ансамбле тянулось долго, как, впрочем, и всегда, когда руки не заняты работой. Но в армии все предусмотрено для того, чтобы солдат не страдал от безделья, потому что когда не работают руки, начинает работать голова. А как известно, в армии солдату думать не положено — за него командиры думают. Ближе к вечеру к нам зашел солдатик, который в клубе был и за киномеханика, и за столяра, и за слесаря, и уборщицу в одном лице. Он озадачил нас с Витьком мыть полы в фойе. Мы сочли, что не имеет смысла вступать в пререкания в первый же день на новом месте. Да и невелика трудность помыть полы… Затем наступило время долгожданного ужина. Ужин был, как и следовало ожидать, легкий. Он состоял из небольшой тарелочки ухи: такой легкий рыбный бульон, в котором кроме пары кусочков картофеля и небольшого кусочка рыбы плавал еще и лавровый лист. Кусочек черного хлеба и стакан чая. Вот и все. После ужина Володя отправил меня чинить ящики для аппаратуры, а Витька озадачил мытьем полов в ансамбле. За работой время летит гораздо быстрее. И потихонечку ярко-желтый диск, светивший в окно класса, в котором я нехотя заколачивал гвоздики в фанерные ящики, приобрел красноватый оттенок. А вскоре стал ярко-красным и почти скрылся за бетонным забором соседней части. Я наконец разделался с ящиками, а Витек с полами, он тоже не проявлял особого усердия. Создавалось впечатление, что уж если мы миновали участь два года держать в руках лопату, то уж швабра от нас никуда не денется, это сто процентов. Мы закрыли ансамбль и вышли на улицу. Был восхитительный южный вечер. В воздухе вновь из ниоткуда возник аромат ковыля и полыни. Жара спала, и городок стал медленно погружаться в сумерки. Из расположенных по соседству частей раздавались армейские шумы, приглушенные расстоянием команды и грохот сапог по асфальту. Мы же в это время сидели на заднем крыльце клуба и курили «Пегас». Это было просто здорово, хотя бы какое-то время не участвовать, а наблюдать со стороны за всей этой суетой под названием служба. Но кайфовали мы недолго, вскоре за нами пришел Веня.

И мы стали собираться в роту на ночевку. В роту мы пришли как раз к вечерней проверке. Действительно, не имело смысла торчать в роте, если есть возможность находиться в «Спутнике». В роте после вечерней проверки и традиционного просмотра программы «Время» народ стал укладываться отдыхать. Нам тоже выделили несколько кроватей. Мы по-быстрому сходили в туалет и юркнули в свои постельки. В роте порядки были, по-видимому, попроще, чем в карантине, поэтому не было никаких приколов типа «Рота! Сорок пять секунд отбой! Не слышу, как спим, и трех скрипов». Народ потихонечку укладывался спать. Некоторые перед сном решили заняться спортом и взялись за гантели и штангу, небольшой спортивный уголок располагался в углу казармы. Кто-то включил телевизор, и мы, отвыкшие от этого чуда цивилизации, стали смотреть какой-то концерт. Но примерно через час в роту вошел дежурный по части офицер, дневальный громко подал тревожный сигнал: «Дежурный по роте, на выход!», но было уже поздно, офицер заметил, что в роте отбоем и не пахнет, и потребовал прекратить бардак. Затем объявил дежурному по роте наряд вне очереди и ушел. Телевизор был выключен, качки разошлись по своим койкам, постепенно со всех сторон стало раздаваться мерное посапывание и даже негромкий храп. Затем несколько дедов, видимо, решив поприкалываться, со словами «На кого бог пошлет» запустили в пространство казармы пару сапог. Бог послал на какого-то бойца. Он проснулся и с громкими матами послал сапог в сторону, откуда, как ему показалось, он прилетел. По адресату сапог конечно не попал. И следующий везунчик получил сапогом по голове. Вновь крики, маты, и сапог летит дальше по казарме. Не знаю, чем бы кончились эти невинные шалости, но дело шло к большому мордобою. Но дежурный по роте сержант все же решил навести порядок и угомонил приколистов. Время было уже позднее, и даже самых стойких постепенно брал в свои мягкие лапы Морфей. Рядом с моей кроватью — я спал на втором этаже, а снизу Витек — какой-то дедушка поднял молодого. И то ли за какую-то провинность, то ли просто так, по приколу, заставил отжиматься от пола. У меня просто уже не было сил сопротивляться сну, и я провалился в неглубокий и тревожный сон. Не знаю, через сколько я проснулся, по крайней мере мне показалось, что прошло не менее получаса. Я приоткрыл глаза. Боец все еще отжимался от пола. Я даже позавидовал такой выносливости. Черт побери, отжиматься от пола полчаса без перерыва — это не каждый сможет! Я вновь отрубился, уж не знаю, сколько я проспал. Вновь приоткрыв глаза, я увидел ту же картину — боец все еще отжимался. «Это уже просто ни в какие рамки не лезет», — устало подумал я. И вновь провалился в сон. Я даже увидел какой-то сон, но почему-то вновь проснулся. Боец все еще отжимался. Я подумал, что если в нашей армии служат такие солдаты, то нашу армию никто не победит! В очередной раз отрубившись, я проснулся от врезавшейся на всю жизнь в самую глубину души команды: «Рота! Подъем!» Мы быстро оделись, застелили постели и отбыли в «Спутник». Было просто здорово, что нам можно было не принимать участия в жизни роты, в которой мы ночевали. Мы не бегали на зарядку, не заступали в наряды, не ходили перед отбоем по плацу и не пели одну и ту же песню «Не плачь, девчонка». Мы просто приходили ночевать в роту и утром уходили к себе в клуб. Уже эта первая ночевка дала мне понять все наши преимущества по сравнению с молодыми бойцами, которые начинают свою службу в частях. После я видел все, что происходит в роте, когда уходят офицеры. Это было действительно тяжело — выжить в этих условиях. И боец, отжимавшийся ночью в течение нескольких часов подряд, — это был еще не самый худший вариант того, что приходилось выносить молодым. Были и более жестокие приколы, например, балалайка — это когда спящему между пальцами вставлялись свернутые в трубочку бумажки и поджигались. Человек начинал бешено трясти рукой, что вызвало всеобщий восторг, а балалаечник получал порою серьезные ожоги. Был и велосипед — это аналог балалайки, только бумажки вставлялись между пальцев ног. Кроме того, существовала процедура проверки фанеры на прочность: по команде «Фанеру к бою» боец должен был принять довольно специфическую стойку, руки согнуты в локтях и разведены в стороны, одна нога отставлена немного назад — для устойчивости. Необходимо было выдержать несколько довольно сильных ударов в грудь. Это было очень больно и ужасно унизительно. Но выживать все равно надо было. И поэтому бойцы терпели, а после, когда приходил их черед, выплескивали всю боль и злость за пережитые унижения на молодых. И казалось, не будет конца в этом круговороте боли, унижений и сломанных молодых судеб под названием «дедовщина». Конечно, были и относительно спокойные ночи, возможно, когда у дедов просто не было сил и желания прикалываться. Но не буду сильно сгущать краски и забегать вперед. Не все конечно было так уж мрачно. По приходу в «Спутник» Володя разделил между нами территорию, на которой мы обязаны были ежедневно проводить влажную уборку, объяснил, где находятся ведра, тряпки и швабры, и мы приступили к уборке. Мне досталось помещение репетиционного класса, фойе и конечно моя клетушечка, операторская. Витьку достались обе раздевалки и танцкласс. После уборки Володя составил график дежурств по ансамблю и назначил дежурного. Первым выпало Витьку. В обязанности дежурного входило сидеть за столом в фойе ансамбля и по приходу начальства докладывать о том, что, дескать, во время дежурства никаких происшествий не случилось или, не дай бог, конечно, что-нибудь произошло. Все остальное время дежурный мужественно боролся со сном, который атаковал его со страшной силой. Обязанности дежурного по роте были гораздо многообразней.

Ближе к обеду заявился наш капитан проверить, как у нас дела. Витек доложил о том, что за время его дежурства происшествий не произошло. Капитан поинтересовался, как мы осваиваемся на новом месте. Мы с Витьком дружно ответили, что все, мол, в порядке. Затем капитан убежал, и мы вновь стали коротать время в ансамбле. После обеда к нам пришел Володя и сказал, что вечером мы будем проводить дискотеку для местной молодежи. И вообще, кроме дискотек в наши обязанности будет входить проведение свадеб, различных юбилеев и народных гуляний, поэтому нам необходимо написать домой письма и попросить, чтобы нам выслали гражданскую одежду. Такие новшества нам очень понравились. Мы с энтузиазмом таскали колонки, усилители и прочую аппаратуру, название которой я узнал позже, в автобус. Городок был невелик, поэтому минут через семь езды мы оказались на месте — центральной площади перед зданием ГДО (городского Дома культуры). Под руководством Вени и Володи мы затащили аппаратуру на сваренную из металлических уголков и швеллеров сцену, сверху покрытую дощатым настилом. Мы расставили колонки по краям сцены и подключили их к усилителям, на принесенную из ГДО парту мы установили микшерный пульт, и Веня самолично подключил к нему микрофон и самый простой из всех магнитофонов, которые вообще бывают — «Легенда 404». Именно с него и транслировалась музыка, причем качество было довольно сносным. По краям сцены мы установили пару мощных фонарей, а по центру — шестнадцать фонарей синего, красного, желтого и зеленого цвета. И подключили их к ритмосвету (бегущим огням). Постепенно начала подтягиваться местная молодежь. Веня, как заправский диджей, объявлял о том, какую композицию он поставит сейчас, и призывал поднимать повыше ручки и ножки. Ассортимент музыки у него был довольно-таки разнообразный и свежий. После он сказал, что кассеты ему прислали из дома. Мы с Витьком уже начали приглядываться к местным девочкам и обсуждать их достоинства и недостатки. Но подошел Володя и забрал нас в «Спутник». Мол, нечего торчать на дискотеке без дела, да еще и в военной форме. Сам-то он — и Веня тоже — был в гражданке. Мы пришли в клуб и слушали уже оттуда доносившуюся из центра городка музыку. Ближе часам к десяти за нами вновь пришел Володя, и мы поехали убирать аппаратуру… На следующий день ближе к обеду у меня выдалось около часа свободного времени. И я сел в своей кондейке писать письмо домой. Нужно было попросить у родителей выслать гражданку, чтобы проводить дискотеки. И просто хотелось пообщаться с родными, хотя бы посредством бумажного листа. В армии у меня, да как мне кажется, и у многих, возникает чувство понимания некоторых простых вещей, о которых на гражданке мы почему-то даже не задумываемся. Например, чувство любви к матери, отцу, брату и сестре. Здесь ты понимаешь, что всем на тебя глубоко наплевать, что ты всего лишь винтик огромного механизма под названием вооруженные силы. Особенно ценно то, что где-то далеко есть люди, которые любят тебя просто так, за то, что ты есть. Я просто удивлялся тому, что раньше я умудрялся ругаться с мамой и отцом. Спорил с младшим братом, который меня порой очень сильно доставал, возникали размолвки и с сестрой. Здесь же все это казалось каким-то незначительным и мелким, хотя дома я серьезно переживал и порой даже обижался на них. Раньше я не был большим любителем писать письма, но именно в армии я стал писать их почти что раз в неделю. И с нетерпением ждал ответа. За месяц с небольшим, который я отслужил, я написал домой около четырех писем. Отвечала мне в основном мама. Мне было интересно все, что происходило дома, буквально каждая мелочь, ведь это как-то связывало меня с домом и на душе становилось легче. Я попросил узнать и написать мне армейские адреса друзей и отправил каждому из них по письму. Буквально через пару недель я получил ответы от Олежки и Васька. У них все было нормально, хотя Олег служил в Азербайджане, и там шли боевые действия. Васек попал в Читу и вроде бы более или менее влился в коллектив и адаптировался к службе. Черт побери, как было приятно получить весточки от друзей, и на душе стало спокойней, все у ребят в порядке. От Шурика и Лехи Хакимова писем почему-то не было, то ли у них не было возможности написать ответ, возможно, до них просто не дошли мои письма, а может быть, просто не было желания марать бумагу.

Вскоре я получил первую посылку из дома, мама прислала мне кроссовки, несколько футболок, летние брюки и ветровку. Кроме того, были конфеты, кедровые орехи, печенье, кусочек серы и несколько пачек сигарет. Я по-братски разделил угощение, причем кедровые орехи никто кроме меня и Витька щелкать не умел, народ пытался грызть их как семечки, и никто не мог понять, как мы умудряемся аккуратненько раскусывать скорлупу поперек. И вкус серы тоже никто не оценил. Но тут, как говорят, хозяин — барин, зато нам с Витьком больше досталось. Я припрятал гражданку у себя в кондейке и в дальнейшем на мероприятия типа дискотек ходил уже в ней. Это было непередаваемое ощущение — снять форму и, пусть на час, вновь стать гражданским человеком. Мы постепенно втянулись в службу, тем более в ансамбле она не была такой уж суровой и сложной. Примерно через месяц у нас появился еще один боец — Столяров Виталя из Рязани. Его взяли в ансамбль танцором, в отличие от Вени, который на гражданке серьезно занимался танцами и имел соответствующую балетную худощавость, Виталя худобой отнюдь не страдал. Да и росточком особо не вышел, но на гражданке занимался в каком-то танцевальном клубе. И это, видимо, и сыграло в его пользу. Виталя оказался таким хитрым рязанским мужичком. Он быстро наладил со всеми контакты и скоро вместе с Веней ходил в художку на послеобеденную сиесту. Он умел дружить с нужными людьми. Про себя я могу сказать, что сам никогда не отличался таким качеством. Я всегда старался общаться только с теми людьми, с которыми мне было интересно, а не выгодно. Виталя же отличался редкой коммуникабельностью, и вскоре в столовой на раздатке ему в тарелку подкладывали кусочки пожирней. И даже давали с собой хлеб. А в дальнейшем он свел дружбу с кладовщиком, и когда пришла пора менять форму, то он, в отличие от меня и Витька, достал для себя и Вени атласную, а мы с Витьком — обыкновенную, х/б. Кроме того, он умудрился где-то достать для себя и Вени кожаные ремни, что считалось высшим шиком, ну а мы с Витьком конечно же не могли достать себе эту роскошь. Но, как говорится, не хлебом единым жив человек. Не все блага в жизни измеряются материально. Постепенно мы пообтерлись и стали более или менее коллективом. Ансамблисты отгуляли свои отпуска, и в ансамбле начались репетиции. В ансамбле кроме уже перечисленного рядового состава был довольно большой коллектив из сверхсрочников и вольнонаемных. Моим учителем и наставником стал старшина-сверхсрочник Ерощенко Леонид Иванович. В ансамбле он играл на электрогитаре, совмещая функции соло и ритм-гитариста. Он был высокого роста, носил усы и имел жену и двух дочерей. Вспоминая о нем, могу сказать, что он хороший и добрый мужик. Звал он меня Юрко в соответствии со своими украинскими понятиями. И мы довольно-таки быстро нашли общий язык. Был еще в ансамбле баянист Володя, сержант-сверхсрочник. Конферансье Андрей Харченко. И молодой парнишка-клавишник — тоже Андрей. Что самое удивительное и приятное, был в коллективе ансамбля и женский пол. Это просто здорово, когда в коллективе есть женщины. Они украшают суровую повседневность, и в их присутствии мужчины стараются быть немного лучше, чем, может быть, даже они есть на самом деле. Так вот, начнем с Люды, это наша флейтистка, дама неопределенного возраста, чуть за тридцать, обладательница стройной фигуры, непутевого мужа, двоих детей и огромных голубых глаз, спрятанных за очками. Были у нас три танцовщицы: две Лены, одна из них — жена нашего конферансье, та была постарше, и вторая Лена, помоложе. Обе Лены мнили себя чуть ли не звездами и до общения с нами не снисходили. Мы для них были не члены коллектива, а часть интерьера. Так относятся к сантехнику, который пришел починить кран. Только сантехник приходит не так уж часто, а мы все-таки встречались каждый день. Третья танцовщица, Ира, кроме того что, в отличие от своих коллег, была довольно общительна и не считала зазорным общаться с солдатами, была еще и очень симпатичная. Конечно же, у нее были кавалеры покруче, чем мы, и нам рассчитывать на что-то большее, чем дружеское общение, не приходилось, но все равно было приятно с ней просто поговорить. Была в ансамбле и дама уже солидного возраста, Валентина Николаевна Раховская, в должности завхоза. Кроме того, был у нашего капитана и заместитель, майор Гиконишвили Годерзи Ираклиевич. Человек довольно-таки своеобразный, с менталитетом восточного горца, испорченным тяжелой степенью алкоголизма со всеми вытекающими отсюда последствиями. Хоть роста он был и небольшого, зато страдал манией величия, усугубленной постоянными возлияниями. Видимо, великий его земляк товарищ Сталин оставил у него в душе глубокий и неизгладимый след.

Ансамблисты подтягивались часам к девяти. К тому времени мы обязаны были произвести влажную уборку. Лично я должен был проверить и подключить аппаратуру. Ансамбль начинал разучивать очередной эстрадный шлягер, балет разминался и разучивал различные танцы. В общем, все были при деле. Поначалу я не участвовал в репетициях: либо просто околачивался в фойе, либо, если были сигареты, курил на лестничной клетке. Но вскоре капитан потребовал, чтобы я присутствовал на репетициях, сидел за микшерным пультом и даже в определенных местах, например, когда мой наставник Леонид Иванович врезал на гитаре соло, добавлял немного реверберации (реверберация — это эффект эха, создаваемый с помощью электронного прибора ревербератора). В принципе мне это даже нравилось, ведь, по сути, в конечном итоге я настраивал звучание музыки именно так, как нравилось мне. Я мог выделить или наоборот сделать практически еле различимым звучание любого инструмента, будь то барабаны, гитара или бас-гитара, флейта или баян. Мог добавить реверберации, когда звучало соло гитары или флейты, мог добавить глубины голоса солисту. В общем, я чувствовал, что не просто сижу и бездумно поворачиваю ручки, а занимаюсь творчеством. Конечно, все эти нюансы я узнал не сразу, и не сразу у меня начало получаться создать хорошую согласованность звучания всех инструментов, но мне это было интересно и куда как приятней, чем работать, например, с лопатой — участь, которая постигла большинство моих собратьев. Так что я считал, что мне крупно повезло. Ведь, по сути, кроме прохождения службы я еще и приобретал довольно редкую специальность, которая, как я думал, может мне в дальнейшем пригодиться на гражданке. Но есть такая поговорка «человек предполагает, а господь располагает». Однажды в наш закрытый военный городок каким-то ветром занесло Андрея Макаревича, и он давал концерт в ГДО на нашей аппаратуре. Было здорово ощущать себя причастным к творчеству одного из «динозавров» нашей эстрады. Зал был забит до отказа. А после концерта, когда зрители разошлись, местная телекомпания брала интервью у Макаревича, а я собирал аппаратуру и впервые видел его вблизи, а не с экрана телевизора. Мне это казалось каким-то нереальным, ведь почему-то люди, которых видишь только с экрана телевизора, воспринимаются как какие-то небожители. А здесь видишь, что они обычные люди, можно было пожать ему руку или взять автограф. Но я не сделал ни того, ни другого. Почему-то это просто не пришло мне в голову. Казалось, что он обычный человек, ничем не лучше, чем, например, я, и какой смысл брать у него автограф…

Примечания

4

Дед — солдат, отслуживший 1,5 года.

5

Черпак — солдат, отслуживший 1 год.

6

Дембель — солдат, отслуживший почти 2 года.

7

Дух — отслужил менее полугода.

8

Сиеста — послеобеденный сон.