Логово тьмы. Цикл Воин

Дмитрий Янковский

Темные бесплотные твари, потерпев поражение от витязей Стражи, не пожелали остаться в долгу. А раз другие попытки провалились, они решили атаковать людей напрямую, вырвавшись из логова Тьмы и воплотившись в нашем мире в кошмарных чудовищ. Теперь Микуле и его товарищам придется напрячь все силы, чтобы сдержать этот натиск. И без потерь в этой битве не обойтись.

Глава 2

Уже вечерело, когда Микулка пришел в себя. На западе бушевал закат, какие можно, увидать лишь в короткую пору бабьего лета, золото и багрянец небес смешивались с золотом и багрянцем осенних листьев, печально шуршащих над головой. Некоторые из них нетерпеливо срывались с веток и в последнем танце падали в сырую тень рощицы, а один широкий кленовый лист, кружась, опустился на Микулкину грудь.

— Очнулся? — совсем рядом буркнул Жур, и паренек, с трудом повернув голову, разглядел слепого волхва, сидящего у сложенного, но еще не разведенного костра.

— Это ты меня так? — скривившись, спросил Микулка. — Ящер… Шею не повернуть…

— Вот и полежи. Эй, Мякша! Пора костер разжигать. Нанизал мясо-то?

— Ага! — Сын рыбаря вынырнул из-за кустов, держа в обеих руках по толстому прутику с нежно-розовыми кусками мяса.

Лицо у него сияло неподдельной радостью, даже начищенный бронзовый таз не так блестит на солнце. До чего же иногда мало надо человеку для счастья, а этому и вовсе достаточно просто почувствовать себя нужным.

— Да погодите вы о еде! — Микулка с трудом сглотнул застрявший в горле ком. — Что со мною случилось?

Жур только махнул рукой:

— Погоди, это разговор особый. В двух словах не расскажешь…

— Да хватит туману-то напускать! — обиделся паренек. — Чуть шею мне не свернул, а теперь отмахивается!

Он выкрикнул это громче, чем хотел, тут же закашлялся, сорвав пострадавшее горло, и целая стайка кленовых листьев закружила в воздухе над ним разноцветный хоровод.

— Чего кричишь, птиц пугаешь? Им уже ночевать пора, — шикнул на него Жур, прислушиваясь к мерным ударам кремня, из которого Мякша с трудом выбивал вялые искры. — Возьми тебе сразу и расскажи… Я сам пока толком не понял! Надо подумать, а на голодное брюхо какие мысли, кроме худых?

Микулка раздраженно стиснул зубы, но промолчал. Есть и вправду хотелось, тут уж ничего не попишешь, а Мякша, как назло, без всякого толку молотил кремнем по булатной пластине. Хорошее у Жура кресало, таких и в Киеве-то раз-два и обчелся. Как же можно не высечь из него нормальной искры?

Мякша уже порядком притомился, посбивав кресалом ладони, когда волхв не выдержал, отобрал кремень из неумелых рук и сам с двух ударов высек такой жаркий сноп искр, что пересохшая древесная труха мигом выпустила сизые струйки дыма.

— Раздувай, — отдал он кресало юноше. — И живее, а то хорошо, если этим мясом позавтракаем, хотя думалось все же повечерять.

— Ладно тебе мальчишку мучить! — шутливо одернул его Микулка, с трудом принимая сидячее положение. — Загонял совсем. Он вон каких крупных зайцев подбил, а тебе все мало. Гоняешь, покрикиваешь…

Сын рыбаря сразу помрачнел, будто вспомнил что-то не очень хорошее.

— Это Жур… — виновато вымолвил он. — Как без глаз можно так стрелять9! Я стрел десять извел — все без толку, а он вжик-вжик — и готово. Две стрелы — пара зайцев.

— Научишься, — неопределенно пожал плечами слепой волхв. — Когда проживешь на этом свете по-боле.

— Да уж прямо… — махнул рукой Мякша. — Микулка вон помладше меня будет, а умеет в десять раз больше.

— В десять… — рассмеялся Жур. — Ладно тебе воздух языком трясти, лучше учись всему, до чего дотянуться сможешь. Тогда будет толк. А ты только и делаешь, что смотришь, как у других получается.

Мякша замолк и принялся усердно раздувать костер, щурясь от едкого дыма сыроватых ветвей. Микулка дождался, когда трепещущий огонек разгонит густую шипящую гарь, и тоже подсел поближе. Что-то знакомое было в Журовой манере говорить, да и шуточки тоже… Оно и понятно, ведь его учил дед Зарян, может, даже дольше, чем Микулку. Но сколько паренек ни выспрашивал о тех днях, добиться чего-нибудь от волхва было тяжко.

На жарком огне еду можно только испортить, никак не испечь, и хотя крепкие Микулкины зубы запросто перемололи бы даже полусырое, обуглившееся снаружи мясо, но Жур любил все делать на совесть. Он дал костру прогореть до углей, пышущих во тьме гранеными рубинами, и только после этого позволил Мякше вбить в-землю четыре рогатины и навесить на них прогибающиеся под тяжестью мяса прутья.

Ровный густой жар мигом окутал аккуратно порубленную заячью плоть, запузырил стекающим розовым соком, начал растапливать нагулянный жирок. Угли ответили жадным шипением и струйками нетерпеливо рвущегося ввысь дыма. Кое-где живучее пламя вырывалось наружу, но Жур, словно предугадывая его появление, тут же заливал смешанной с заячей кровью водицей.

Микулка с Мякшей глядели на это действо будто завороженные — один привык поедать чуть ли не сырое, а другой видал, только как мамка в печке готовит. Но тут, в дрожащем мареве углей, в ароматном дыму от подкидываемых в пекло трав, в шипении истекающего сока было больше от тайной волшбы, чем от простой и неприхотливой готовки.

— Слюниподберите… — добродушно буркнул волхв. — Раньше чем пропечется все равно есть не дам.»

Мясо зрело… Купалось в густом дыму, аппетитно шипело и исходило ароматным паром. Лес замер, будто тоже ждал, только ночной ветерок лениво шептал в листве. Микулка даже позабыл на время о странном происшествии, все внимание без остатка отдав предстоящему ужину. Еда еще только готовилась, а он уже мысленно пробовал ее на вкус, смаковал, наслаждался.

— Может, уже? — не выдержал он наконец. Жур молча отломил от ветки тонкий сучок, ткнул в запеченную корочку и покачал головой — рано еще. Терпения слепому волхву было не занимать, научился ждать за долгие годы одиночества.

Только когда тупой сучок стал легко протыкать мясо до самых косточек, Жур позволил снимать прутья с жару. Микулка мигом разложил на опавших листьях чистую тряпицу, развернул хлеб, поутру купленный в последней встретившейся деревне, и достал баклажку с густым осенним пивом.

Зато когда его зубы наконец впились в нежное, горячее, тающее во рту мясо, паренек понял, что до этого и не ел никогда, а только брюхо набивал с голодухи. Он и не думал, что от еды можно получать столько удовольствия. Даже сравнить было не с чем.

Пропеченная плоть отставала от размягченных костей, сок наполнял рот, запах щекотал ноздри и пьянил сильнее, чем доброе пиво.

— Вот это еда… — с набитым ртом промычал Микулка. — Ты что, всегда так готовишь?

— Когда есть из чего, — хмыкнул волхв.

После ужина сытая усталость пригвоздила всех к земле. Осенняя прохлада, затаившаяся днем, теперь вылезала на ночную охоту за теплом человеческих тел, пробиралась под одежку, зябко студила плечи. Пришлось раскатать притороченные к седлу тулупы, подаренные самим князем. Только Жур будто и не мерз вовсе, таращился в стынущие угли слепым взором.

Микулка медленно засыпал, в приятной сытости позабыв о недавних тревогах, но вдруг крепкая рука ухватила его за плечо.

— Что? — еще плохо соображая, разлепил он отяжелевшие веки. — Тьфу… Напугал!

Над ним, приложив палец к губам, тихонько склонился Жур:

— Тихо! Пусть Мякша спит. Разговор есть, не для его ушей. Отойдем.

Микулка недовольно потряс головой, сбрасывая остатки сонного оцепенения, нехотя откинул тулуп и, ежась от подступавшей прохлады, двинулся за волхвом.

— Ты хочешь поведать о том, что случилось? — полюбопытствовал он.

— Хочу сам разобраться. Не вяжутся тут концы с концами.

— Да говори ты яснее! Что за манера туман напускать?

— Яснее… — усмехнулся во тьме Жур. — Кабы все было просто, я бы тебя не будил среди ночи. Ты мне вот что скажи: что ты почуял перед тем, как я на тебя кинулся?

— Нет уж! Это ты лучше поведай, отчего чуть шею мне не сломал!

Волхв не ответил, словно слившись с ночной тишиной. Где-то недалеко взвизгнула ночная птица, прохладный северный ветерок пробежал по ветвям, колыша звезды.

— Чего молчишь?

— На тебя напали… — глухо ответил Жур.

— Напали, конечно! Еще бы чуть-чуть, так и придушили бы! Хватка у тебя, как у медведя…

— Я не о себе. На тебя действительно напали… И мне пришлось ударить тебя, чтобы лишить чувств. Только так можно вырваться. Да и то не всегда, — еще более жутким тоном пояснил волхв.

Микулка замер. До него только сейчас дошла вся серьезность предстоящего разговора, словно самым краешком открылся завес какой-то страшной тайны.

— Кто? — непослушными губами спросил он.

— Тот, кто напасть на тебя никак не мог… Это меня и напугало. Или что-то изменилось, или я чего-то не знаю.

— Но никого ведь не было рядом! Только птицы кругом… Я бы почуял!

— Ты и почуял. Если бы нет, то я мог бы не успеть. И теперь мне нужно точно знать, что именно ты почувствовал. Не таи, это слишком важно. И не только для тебя. От этого может зависеть жизнь всех твоих друзей. Даже больше, чем жизнь. Говори же, не тяни кобылу за хвост! Что?

— Страх… — вымолвил Микулка. — Такой, какого я в жизни не чуял… Даже стоять стало трудно. Казалось, будто опасность за каждым «кустом, я даже о волках подумал, в этой-то роще! Да и не боюсь я волков, у меня двое друзей могут…

— Помолчи. Именно страх? Что ты собирался делать?

— Куропатку выцеливать. А что?

— Куропатку… Может, тебе стало все равно, подстрелишь ты ее или нет? Ты не чувствовал равнодушия к тому, что собирался делать?

— Да нет… — неуверенно пожал плечами паренек. — Наоборот даже… Крался, стрелять приготовился. Их там много было!

— Много? — Жур заинтересованно поднял слепое лицо. — Тебе захотелось набить их побольше? Бить, бить, пока стрелы не кончатся? Унести целую гору мяса?

— Да что я, умом тронулся? Скажешь тоже… Нет. Хотел каждому по птице принесть. Хотя и мог бы, конечно, переколотить всю стаю… Стреляю я быстро.

— Так мог или хотел?

— Мог, — уверенно кивнул Микулка.

— Значит, жадности в тебе не было… Только страх?

— Даже не страх… Бояться было нечего! Просто как волна накатила… Я испугался еще и того, что сам над собой перестал быть хозяином.

— Пока еще нет, — задумчиво кивнул волхв. — Но дело очень худо. Ты даже не можешь представить насколько.

Микулка поежился от пронизавшего до костей дуновения ветра, словно тайный враг уже подкрадывался из густой тени, таился между деревьями, выверяя жестокий и точный прыжок. Непослушные пальцы туже затянули распахнутый ворот рубахи, и паренек присел на поваленное давними бурями дерево, внимательно слушая странные, волнующие слова Жура.

— Тызнаешь, как устроен созданный богами мир? — внезапно спросил волхв, в упор глянув на Микулку жуткими шрамами на месте глаз.

Тот даже отшатнулся от неожиданности.

— Нет… — тихо вымолвил он, чтобы не прерывать рассказа.

— Правильно, — довольно кивнул Жур. — Ни хрена ты не знаешь… Боги создали не только земной диск, стоящий на панцире исполинской Родовой черепахи. Не только небо, не только солнце и звезды… Да и чушь это все, по большому счету. Так… сказки для лучшего понимания. Мир намного сложнее, Ми-кула! Намного… Боги мелочиться не любят.

Он немного успокоился и присел рядом, его пересохшие было губы снова налились здоровым блеском.

— Самое важное в том, что мир поделен на две половины, — продолжил он почти шепотом. — На Явь и Навь…

— Тоже мне тайна, — разочарованно буркнул Микулка. — Это знает и дитя пяти весен от роду! Вместе они складываются в Правь, которая и есть созданный Родом мир.

Жур чуть не рассмеялся при этих словах:

— Слышал ты звон, да не знаешь, где он! Не с того боку глядишь! Не состоит Правь из Нави и Яви… Не складываются они в нее. Как раз наоборот! Изначальная Правь разделена на две половины. Вот в чем суть…

Микулка недоуменно сощурился:

— Так это что выходит — когда-то только Правь и была? Все до кучи было замешано?

— Быстро до тебя доходит, — улыбнулся Жур. — Так и было. Еще до того, как Великие Боги сотворили себе помощников — обычных богов, а потом те плодились и размножались, постепенно теряя огненную кровь Рода, пока не родился первый человек, в котором той крови была лишь капля, а все остальное — обычная красная жижа. Но и первые люди жили в мире, не поделенном на Явь и Навь. Не было ни Вирыя, ни подземного царства Ящера, мертвые жили вместе с живыми, а боги вместе с людьми.

Микулка слушал раскрыв рот, все пытался представить такое диво.

— Мир не имел красок, был серым, поскольку Свет и Тьма не существовали раздельно. Не было ни стужи, ни жары. — Жур говорил уже почти нараспев, как Баян под звонкие гусли.

И вдруг умолк, словно собираясь с мыслями.

Ночь уже полностью вступила в свои права, завладев степью и лесом, горами и небом, полыхающим холодным звездным огнем. Медленно, натужно поднималась над темными верхушками деревьев огромная красноватая луна, изъеденная темными шрамами. Она с утомленным безучастием взирала на мир, жутковатая, будто лицо прокаженного. Наверное, она помнила то, о чем сейчас говорил Жур, а может, уже забыла, потому что никто не может удержать в памяти целую вечность.

Микулка дрожал всем телом, то ли от холода, то ли от странного тона, каким говорил Жур. Нарушать молчание не хотелось, но все же он спросил:

— Что же тогда разделило мир?

— Красная жижа, что течет в наших жилах вместе с каплей огненной крови Богов.

Микулка удивленно глянул на волхва, все никак не мог привыкнуть, что тот не видит выражения лиц. Но Жур почувствовал его взгляд.

— Она сделала нас смертными. И это все изменило. Она разделила все людство на мертвых и на живых. В одних течет кровь, в других нет. Так появилось Добро и Зло.

— Смерть — это Зло… — кивнул Микулка.

— Не только, — сказал Жур. — Смерть и то, что с ней связано узами родства, — Тьма и Стужа. Напротив же, Жизнь, Тепло и Свет стали Добром. Так мир обрел краски.

— Значит, не по воле Рода мир разделился, а наше собственное умение умирать разделило его?

— Конечно! Для бессмертных нет ни Добра, ни Зла. Все это существует лишь по отношению к смертным. Только человек может различить злое и доброе.

Микулка задумался.

— Но разве появление Добра и Зла могло разделить мир? — тихо спросил он. — Навроде они как раз должны были сцепиться в лютом двоебое?

— Ты задаешь верные вопросы, — одобрительно кивнул Жур. — Да, Границу между Добром и Злом сотворил Род. А нужным это стало потому, что Добро имело очень важное отличие от Зла. Их непременно надо было разделить. По большому счету Добро созидает, приводит разрозненные вещи в определенный, все более строгий порядок. Разрушая простые вещи, оно создает гораздо более сложные. В этом и есть суть жизни. Созидать. Жизнь — это постоянное разрушение простых вещей, сотворение из них вещей сложных. Из чего, к примеру, состоят смертные твари и люди? Из простого воздуха, из простой воды, из растений, которые мы едим, из мертвого мяса. Жизнь постоянно строит. И живые твари тоже постоянно строят. Из простых веточек — сложные гнезда, из простых бревен — прекрасные резные терема.

— А Зло наоборот… — почесал макушку Микулка. — Из сложных вещей создает простые. Из живых тварей — мертвое мясо, из теремов — уголья и бревна…

Жур снова замолчал, прислушиваясь к редким ночным звукам. Микулка не торопил, ему самому нужно было осмыслить услышанное. Где-то недалеко копошился еж, у края поляны сонно пофыркивали утомленные кони, а над головой яркой зарницей чиркнула через все небо упавшая звезда.

— Пока Добро и Зло были смешаны, — неожиданно продолжил волхв, — мир был в равновесии. Но с появлением людей, когда Добро и Зло разделились, между ними началась борьба. Непрерывная цепь созидания и разрушения.

— Понятно, — усмехнулся Микулка. — Род испугался, что Зло разрушит весь мир без остатка… Потому и провел Границу?

— Не совсем так. — Голос Жура прозвучал как-то странно, словно говорил он через силу, против своей воли. — Люди как раз и стали Границей.

— Что? — Микулка даже вскочил, оскользнувшись рукой о замшелый поваленный ствол. — Что ты несешь?

Жур грустно опустил голову, слова его падали нехотя, как тяжелые капли черной смолы:

— Да. Никому, кроме них, разделение извечных сил помехой не было. Какая разница богам и лесному зверью до наших терзаний? Мы противопоставили Добро и Зло, мы и стали гранью, разделяющей их. Против нас в общем-то Зло и окрысилось. Да к тому же сразу, как началась битва, оказалось, что Зло намного сильнее Добра.

Микулку от таких слов бросило в холодный пот, он вздохнул и заставил себя сесть на место.

— Почему? — тихо спросил он.

— Потому что рожать и строить намного дольше, чем убивать и разрушать. Зло оказалось просто быстрее. Вот тогда Род и разделил Правь на Явь и Навь — чтобы хоть немного оградить людей от страшного напуска. Все же, как ни крути, мы его дети. Явь стала обителью Света, а Навь — логовом Тьмы.

— Но если Род сумел провести границу, то почему же Зло существует и по эту сторону Яви? — задумчиво поинтересовался Микулка.

Жур ответил не сразу, паренек с изумлением заметил, что тот прислушивается не к ночным звукам, а к чему-то иному, не доступному обыденным чувствам. Прислушивается настороженно, словно ожидая нападения со спины. Микулке снова стало не по себе, но он быстро совладал с подкравшимся было страхом.

— Хоть оно и не могло пройти в наш мир напрямую, но все же сыскало лазейку, — пояснил волхв.

— Но как именно? — сощурился Микулка.

— Понимаешь, Зло хоть и существует само по себе, как и Добро, но по обе стороны Прави есть существа, принявшие ту или иную сторону. Это как бы две дружины. Явь населена людьми, стоящими на стороне Света, а Навь — разными злобными духами, божками и прочими тварями. Только Великие Боги стоят выше всех этих дел. Когда люди умирают, мертвое тело уже не может удержать душу по эту сторону Яви, и она уходит в Навь. Зато когда уничтожается тело жителя Нави, его душа переходит в наш мир, вселяется в наших покойников, рождая упырей, русалок и прочую нежить. Так души оказались дырами в Границе, проведенной Родом. Но для Зла этого оказалось мало, ведь нежить — безмозглые твари, толку с них не очень-то много. Тогда Злу захотелось привести в наш мир злой разум. И это ему удалось — опять-таки через людей. Ведь каждая душа одновременно пребывает и в Нави, и в Яви, именно поэтому мы можем чувствовать невидимые глазу вещи и тревогу от взгляда в спину. А Зло через души может воздействовать на людей. Хотя, казалось бы, такое невозможно вовсе, ведь разумный человек, по сути своей стоящий на стороне Света, не может творить Зло. Это все равно что рубить сук, на котором сидишь. Но именно так и случилось, хотя темным силам для этого пришлось шибко постараться. Но раз уж человеческая душа оказалась открытой для нападения со стороны Нави, Зло научилось заставлять людей забывать о том, что они — дети Света.

Жур со вздохом поднял к небу слепое лицо, в каждой морщинке читалась тень застарелой грусти.

— В черных просторах Нави водятся разные твари. Человеку дано их чувствовать, но не дано осмыслить. Когда темные твари нападают на души людей, мы чувствуем себя худо, волнуемся, ленимся, завидуем, злимся. Даже иногда умираем от тяжких хворей, супротив которых не придумано снадобий. И вот одну из таких тварей Зло решило приручить и использовать для того, чтобы отвлечь людей от охраны Границы между Навью и Явью. При нападении этого чудища человек становится равнодушным. Казалось бы, дело сделано, теперь людям станет наплевать на Добро и Зло, и они скоро оставят Границу открытой. Но нет… Оказалось, люди способны бороться с этой напастью. Очень многие, хоть и меньшинство, чувствуя нападение со стороны Нави, могли заставить душу ответить на такой напуск. Человек как бы напрямую вступал в бой с чудовищем, и эта битва почти всегда заканчивалась победой человека. Почти, но не всегда… Некоторые не чувствовали нападения, и злобная тварь логова Тьмы пожирала их душу, заполняя ее равнодушием. Правда, и тогда еще оставалась возможность спасти человека.

— Как? — чуть слышно спросил Микулка.

— Научить его чувствовать. Объяснить, что нахлынувшее равнодушие — это не просто так, что это нападение живого врага. Тогда душа могла противостоять напуску. Тут уже все зависело от сил человека — иногда побеждал он, иногда чудовище.

— На меня напала такая тварь? — чуть побледнев, спросил паренек.

— Нет, по всему видать, не такая. Хуже. Когда темным силам стало понятно, что многие люди способны побороть Равнодушие, они приручили еще одну тварь, куда сильнее первой. С ней уже не многие могли совладать… Выгрызая душу, она заполняла ее жадностью. Человеку тоже становилось наплевать на Границу, он только и думал, как набить мошну. И все же некоторые, зная, что на них напало живое чудище темного мира, могли заставить душу сопротивляться. И тогда Зло сыскало самую жуткую тварь мира Тьмы. Нападая на человека, она взамен выгрызенных кусков души оставляла трусость. Не страх, который присущ и зверю, а именно трусость — неспособность с этим страхом справиться. Раз напав на человека, чудище брало след и не отпускало жертву, нападая снова и снова, пока несчастный окончательно не превращался в труса — безвольное и никчемное существо. Эта тварь выедала душу не сразу, а кусками, не давая человеку оправиться от ран, неспешно, но уверенно делая его рабом страхов.

Жур снова тяжело вздохнул.

— Эти твари так покромсали человеческий род, — сердито вымолвил он, — что теперь Злу не хватает самой малости, чтобы прорвать Границу. И эта малость — витязи Стражи. Я уже говорил, что все вы защищены от нападения со стороны Нави. Защищены свойствами колдовских мечей, которые носите.

— Но на меня эта тварь все же напала? — передернул плечами Микулка, невольно ощупывая кадык, за которым, как известно, спрятана человеческая душа. — Как же так?

— Вот этого и я не пойму! — стукнул кулаком в бревно Жур. — Быть такого не может! Все, кому завещаны колдовские мечи, становятся защищенными со стороны Нави.

— Погоди… — До Микулки начал доходить ужас его положения. — Мне меч напрямую не был завещан!

— Что? — Слепой волхв даже на ноги вскочил, чуть не оскользнувшись на прелых листьях. — Вот Ящер! Я же знал… Совсем из башки вылетело! Привык — раз колдовской меч вруках, значит, завещан. Но ты же его нашел только после дедовой смерти!

— Вот именно… — почесал макушку Микулка. — И как мне теперь быть? Эта дрянь что, может напасть в любой миг?

— Пока я рядом — нет. Когда-то, очень давно, она куснула и меня, теперь же я выучился чуять ее приближение загодя и давать отпор. Надо иметь в себе силы бороться, это помогает… Какое-то время… Главное — знать, что это не просто хандра, а нападение. Тогда все силы души становятся на защиту.

— И долго я так продержусь?

— Не знаю… Зависит от мощи, скрытой в тебе.

— А потом?

Жур не ответил, отряхнул с длинной рубахи приставшие волокна коры и медленно направился к топтавшимся в темноте коням.

— Постой! — громче, чем хотелось, крикнул Микулка. — Я хочу знать! Ты ведь можешь зрить будущее!

Небо роняло падающие звезды, рвущие черноту ночи беззвучными молниями, равнодушные осенние листья падали под ноги умирать. Слепой волхв остановился и глухо сказал, не поворачиваясь:

— Есть только один способ избавиться от этой твари навсегда. Можно, конечно, бороться с нею всю жизнь, как делают другие, но можно напасть самому. Напасть и уничтожить. Твой меч, хоть он и не был завещан, может проложить тебе путь в логово Тьмы.

— Мне что, придется биться по ту сторону Яви? — испуганно прошептал паренек.

— Испугался? — глухо спросил Жур.

— Нет! Но я не знаю как!

— Вся мощь витязя Стражи раскрывается только рядом с Камнем. Я это на своей шкуре испытал… Погоди немного. Сам говоришь, что осталось не боле двух десятков верст. Добудешь Камень, сможешь пройти сквозь Границу. Эта сила вкладывалась в Камень намеренно, создавший его знал, что когда-то придется сразиться со Злом в его же логове. Видимо, время пришло… Иначе ты, поддавшись Злу, станешь слабым местом Стражи. Как я когда-то… Да избавят тебя боги от моего пути!

— Но почему я? — со страданием в голосе спросил Микулка.

Жур отвернулся и пошел к угасшему костру. Больше в эту ночь он не проронил ни слова.