История запорожских казаков. Военные походы запорожцев. 1686–1734. Том 3

Дмитрий Яворницкий

XVII век ознаменовался непрерывной чередой измен, предательств и перебежек казачьих гетманов и шляхты вместе с войсками к разным участникам конфликта. Все большее значение стал приобретать казачий полковник Мазепа, который в 1685 году был избран гетманом. Казалось, ему удалось поставить казаков на службу новой империи. Однако закончилось все это чудовищной и вероломной изменой накануне Полтавской битвы. Мазепа сделал ставку на победу шведского короля. Эта роковая ошибка имела драматические последствия для всего днепровского казачества.

Глава 1

Участие запорожских казаков в походе польского короля Яна Собеского на Молдавию. Сношения московских царей с крымским ханом при посредстве запорожцев. Предписание запорожскому войску от московских царей о совместном действии с воеводой Григорием Косаговым против турецких городков. Пререкания запорожцев с гетманом Иваном Самойловичем и недовольство чрез то на них со стороны московских царей. Грамота царей кошевому атаману Федору Иванику с воспрещением сноситься с жителями турецких городков и с приказанием подписываться «подданными царского величества». Участие запорожцев в первом походе русских на Крым. Действия запорожцев на низовьях Днепра против басурман под начальством кошевого атамана Филона Лихопоя. Возвращение русско-казацких войск из крымского похода к реке Самаре. Лишение Самойловича гетманского уряда. Намерение московского правительства о построении укрепленных городов на реках Орели и Самаре

Вечный мир, заключенный в 1686 году между Россией и Польшей и прекративший давно длившуюся обоюдную с той и другой стороны борьбу из-за обладания Правобережной Украиной, хотя и успокоил Россию на западной границе, зато привел ее к войне на южной: московское правительство, добыв чрез тот вечный мир Киев и вместе с Киевом некоторые другие, ближайшие к нему города, взамен того обязалось помогать польскому королю Яну Собескому в его борьбе с турками и с этой целью должно было открывать поход на Крымский полуостров.

Став в такое обязательство, московское правительство, по всегдашней своей осторожности, не сразу, однако, объявило разрыв Турции и Крыму и сперва вошло с ними в дипломатическую переписку. Эта переписка тянулась с весны 1686 года и до весны 1687-го.

Такая продолжительность переписки объясняется тем обстоятельством, что войну с Крымом и Турцией русские цари считали слишком важным предприятием и потому находили нужным серьезно приготовиться к ней. По-видимому, они не прочь были даже от того, чтобы поставить крымского хана и турецкого султана на мирную в отношении Польши ногу и заставить их без войны сделать уступку в пользу польского короля. Из Москвы в Крым и в турецкие на Днепре города отправлено было за это время несколько «любительных» грамот с претензией за обиды от подданных хана и турецкого султана подданным московских царей. Посредниками в доставке грамот одной и другой стороны были запорожские казаки.

Но одной доставки со стороны запорожцев царских грамот в Крым недостаточно было для Москвы: Москва, главным образом, надеялась на запорожцев как на военную силу, во многих отношениях незаменимую для предстоявшей с басурманами войны. Однако запорожцы вовсе не были склонны к тому, чтобы, так сказать, пойти в одну ногу с историей Москвы.

Между Кошем войска запорожских казаков и правительством московских царей уже в течение 30 предшествовавших лет сложились отношения, в силу которых запорожцы заняли оборонительное, а московское правительство наступательное положение. О равномерности сил в этой борьбе, разумеется, не могло быть и речи: запорожское войско от одного решительного прикосновения к нему московских войск сразу и навсегда перестало бы существовать. Но таких решительных мер Москва не могла предпринять в силу различных причин, не зависящих от нее. В этом отношении московское правительство находилось в полном смысле слова между двух огней. С одной стороны, оно не могло допустить рядом с собой такого явления, как община запорожских казаков, которая основана была на слишком широких народных началах, не слыханных ни в одной республике ни в древнее время, ни в Средние века. С другой стороны — оно находило весьма полезным для себя существование запорожского войска: при слабом экономическом развитии, при бедности в денежном и материальном отношениях и в то же время при быстром политическом росте, который значительно опередил рост экономический, московское правительство не было в состоянии содержать постоянной и сильной армии для борьбы с многочисленными своими врагами, в частности для борьбы с мусульманами и потому, по необходимости, должно было прибегать к помощи запорожского войска, которое ничего почти не стоило московским царям и всегда готово было пойти на борьбу с врагами святого креста и всего славянского мира. Правда, московские цари из года в год посылали запорожцам известную казну; но, во-первых, эта казна слишком была невелика, каких-нибудь 2000 рублей или 500 червонцев на восемь или на десять тысяч человек; а во-вторых, присылка ее не была определена раз навсегда, как это видно из того, что о такой казне нужно было бить челом царям и ежегодно посылать депутатов в Москву и, несмотря на то, нередко не получать ее в течение двух-трех лет^[1]. Но запорожские казаки необходимы были Москве не только для борьбы против мусульман, они служили ей щитом и в ее борьбе против поляков: взяв в свои руки с половины XVII века Малороссию и весь ее, как тогда говорили, казакорусский народ. Москва вошла в многочисленные войны с Польшей, и в этом случае запорожцы существенно необходимы были для Москвы: они прикрывали южную границу Московского государства от басурман и давали возможность русским царям сосредоточить все боевые силы на южной границе для борьбы с польским королем.

Резкая противоположность между Запорожьем и Малороссией, с одной стороны, и Великороссией — с другой наиболее стала сказываться во второй половине XVII века. В течение всего этого времени в Московском государстве идет сильное развитие идеи государственности; в Запорожье и в Малороссии в это же время наиболее проявляется стремление к удержанию вековечных прав и вольностей и, чрез них, к сохранению индивидуальности народа. Лучшей формой для сохранения индивидуальности южнорусского народа, по понятию малороссийской массы, считалось казачество. Оттого малороссийский народ впоследствии и изукрасил казаков всеми цветами народно-поэтического творчества; оттого и теперь народ в своих воспоминаниях о казаках ставит казака выше человека и приписывает ему сверхчеловеческие достоинства. Само казачество, в лице наиболее развитых политически людей времени, понимая вполне свою роль, стремится к тому, чтобы организовать из своей среды сильную общину и тем сохранить свои права, свои вековечные вольности, а следовательно, чрез них и самую малороссийскую народность. Однако, при всем усилии малороссийских патриотов, они не могли достигнуть никаких положительных в своем стремлении результатов; в этом они встретили решительное противодействие со стороны московского правительства. Для достижения положительных результатов нужны были и время, и сильная организация в Малороссии и в Запорожье. Но московское правительство не могло допустить самостоятельной организации ни в Запорожье, ни в Малороссии, потому что всякая организация вообще, в частности и организация в запорожском войске, есть сила сама по себе; в сплоченной организации запорожское и малороссийское войско могло бы представить страшную силу, без организации — простую толпу. Оттого московское правительство зорко следит за каждым движением запорожских казаков в отношении проявления ими самостоятельной жизни и в мирное время не терпит их существования. Только в военное время оно прибегает к помощи запорожского войска и тут дает обещание сохранить за казаками и все их старые права, и все их казацкие вольности. Запорожцы понимают истинные отношения к ним московского правительства и, сколько возможно, силятся отстоять за собой существование своих прав и вольностей. Для этого они стараются пользоваться наиболее удобным для них случаем — войнами Москвы с враждебными ей соседями, главным образом с турками и татарами.

Как бы то ни было, но ввиду похода на Крым Москва возлагала на запорожцев большие надежды и, прежде всего, постаралась воспользоваться ими как посредниками между Крымом и Москвой.

Готовясь к походу на Крым, Москва должна была прежде всего выискать повод для нарушения мирных отношений к Турции и Крыму. Таким поводом послужил захват мусульманами на южных окраинах России в полон христиан и нападения татар на запорожских промышленников в разных степных местах. С этою целью посланы были к «султанову величеству» подьячий Никита Алексеев и гетманский «посыльщик» Иван Лисица с просьбой об отпуске русских полоняников из турецкой неволи. К «ханову величеству» отправлены были избранные от запорожского войска. Последние должны были изложить хану жалобы за подданных царского величества, малороссийских жителей и запорожских казаков, которые, ходя для звериных и рыбных ловель пониже Кизыкерменского городка, терпят там, вопреки мирному договору и установленной шерти бывшего хана Мурат-Гирея с Москвой, великие обиды от татар; у таких промышленных людей татары не раз курени разгромляли, «животы» грабили и самих казаков в полон брали.

Крымский хан Селим-Гирей, по-видимому, еще не знал о состоявшемся между Польшей и Россией мирном трактате; если же и знал, то был не вполне уверен в том. Во всяком случае, получив жалобу от русских царей, хан отправил в Москву своего гонца Мубарекшу-мурзу Селешова с обширным к царям листом. Ханский гонец выехал из Бахчисарая в конце апреля месяца, прибыл в Севск в мае, был допущен к царям июля 3-го дня 1686 года. В ханском письме было сказано, что, по жалобе великих государей относительно притеснений и обид малороссийским и запорожским промышленным людям, Селим-Гирей отыскал и «высмотрел» список шерти бывшего Мурат-Гирея, ханова величества, и в том списке нашел статью, которая касается одних торговых людей, имеющих приходить в самый Крым или в другие государства через Крым для торговых дел. О таких людях сказано: обид им не чинить, пошлин с них не имать, товаров у них даром не отбирать. Относительно же казаков, которые ходят для рыбных ловель, звериных промыслов и покупки соли на низовья Днепра, о том, чтобы с них никакой пошлины не брать, в той шертной грамоте не написано ничего. Однако хан «для умножения братской дружбы и любви» всем кизыкерменцам и собственным подданным «крепкий заказ» учинил, чтобы отнюдь с тех казаков, которые сухим и водным путем ходят для добычи не войной и не воровски, никаких пошлин не брать и обид им не причинять. А относительно разгрома казацких куреней, грабежа животов и захвата самих казаков в полон, то, по тщательному расспросу у кизыкерменцев и у ханских подданных татар, оказалось, что таких обид никому не было нанесено и что ни один человек из запорожских казаков не был взят в полон. Напротив того, во всем Крыму известно, что царские подданные, калмыки и донские казаки, не раз подбегали под Крым и немало причиняли в нем бед: пастухов татарских на степях разгоняли, лошадиные стада у них отбивали, по разным дорогам воровали и даже одного крымского посланца, ехавшего со многими людьми назад от султанова величества, побили и погромили. И татары «ради дружбы меж ханом и московскими царями тому казацкому дуровству терпят и противности им никакой не чинят». А еще раньше того донские казаки взяли под Черкасским городком Абдуагу и теперь «таят и мучат его у себя для того, чтобы он сулил за себя окуп большой». Да в шертных же крымских грамотах написано — быть хану другом для царского друга и быть ему недругом для царского недруга, так же поступать и царям, потому что кто царям друг, тот и хану друг, а кто хану недруг, тот и царям недруг, и это постановление нужно крепко с обеих сторон блюсти и достойно друг другу против всякого неприятеля помогать. Теперь, когда крымские войска пойдут против поляков, общих как для русских, так и для татар врагов, то и царям следует из ближних украинных или черкасских городов послать казаков для войны против общих врагов. А что до просьбы государей — позволить запорожцам, согласно грамоте султанова величества, вольно ходить для взятья соли к озерам близко Днепра, не брать с них пошлин и не чинить никаких обид, то нужно, чтобы царские величества прислали ханову величеству список с той утвержденной султановой грамоты, и когда время собирания соли придет, то хан ради вечной дружбы и любви будет радеть о том, чтобы казакам вольно было соль на озерах имать^[2].

Когда ханский гонец находился еще в Москве, в это время там получилась весть о задержке московского подьячего Никиты Алексеева и гетманского посыльщика Ивана Лисицы в турецком городе Очакове и о приходе под город Керенск^[3] и под другие царского величества украинные города крымского Мамут-султана с воинскими людьми для взятия подлинной ведомости об учиненном русскими царями мире с польским королем и для подговаривания царского величества подданных татар. Ханский гонец, поставленный по этому поводу на допрос, дал такой ответ, что набег тот, вероятно, сделала купа своевольных людей, как делают такие же набеги донские и запорожские казаки на татар, и хотя хан много раз писал о том к государям в Москву, но управа и розыск тем людям и до сих пор не учинены. На то ханскому гонцу возразили, что к запорожцам и донцам послан запрет отнюдь с ханскими подданными ссор и задоров не чинить, а ныне со стороны ханова величества мирным договорам делается явное нарушение тем, что к подданным царского величества, татарам, посылаются «прелестные» листы. Ханский мурза, ввиду такого дела, находил за лучшее, чтобы его отпустили с каким-нибудь нарочным из Москвы в Крым; он ручался, что тот нарочный, доставив его, гонца, в Крым, будет возвращен в целости до Запорот. Но гонцу на это объявили царский приказ, что пока не будут возвращены в Москву подьячий Алексеев и посыльщик Лисица, до тех пор и ему оставаться в Москве. Мурзе советовали так и в Крым написать с добавлением того, что в Москве как ему самому, так и всем людям при нем выдается «со всяким удовольством против прежняго» жалованье от царей. На это ханский гонец отвечал, что об отпуске царского подьячего и гетманского посольства он не станет хану писать, так как хан делает то, что захочет сам, а не то, что скажет ему какой-нибудь мурза; поэтому гонец находит, что держать его, мурзу, в Москве и смысла никакого нет, приехал он к великим государям с любительной грамотой, с любовью должен быть и отпущен из Москвы^[4].

Оставив у себя ханского гонца, цари написали о том грамоту к самому хану и отправили ее сперва в Запорожье к воеводе Григорию Косагову и к кошевому атаману Федору Иванику с приказанием доставить ее в Крым с надежным казаком. Воевода и кошевой с общего совета выбрали для той цели запорожского казака Клима Шило да Сумского полка казака Богданова, которые отвезли царскую грамоту к кызыкерменскому бею, и бей отправил ее к хану в самый Крым.

В этой грамоте цари писали, что они принимали у себя ханского гонца, изъявили через него ханскому величеству приязнь и любовь и уже готовы были отпустить его от себя, как вдруг узнали о том, что царский подьячий Алексеев и гетманский посыльщик Лисица, возвращавшиеся «с уволенными» от Магмет-султанова величества русского народа полоняниками, задержаны в турском городе Очакове неизвестно ради каких причин. Оттого великие государи по необходимости и ханского гонца задержали при себе; а когда ханское величество отпустит русских гонцов, тогда без всякого задержания будет отослан и крымский гонец^[5].

Пересылаясь с Крымом «любительными» грамотами, московское правительство на этом, однако, не останавливалось и в то же время брало свои меры для борьбы с басурманами. Так, в мае месяце послана была в Сечь царская грамота, в которой приказывалось запорожскому войску собраться всеми силами и чинить промысл «на перелазах» против басурман, где они привыкли переходить через реки и делать набеги на украинские города^[6].

В это же время, пока происходила переписка между Крымом и Москвой, польский король Ян Собеский с половины июля месяца уже действовал в Галиции против турок. В самом начале августа он переправился через Прут и оттуда написал 10-го числа к запорожцам письмо с приглашением принять участие в борьбе против общих врагов, басурман.

В этом письме Ян Собеский, называя запорожских казаков мужественными, воинственными, доблестными и храбрыми людьми, любезно верными польскому королю, объявлял им, что июня 21-го дня он получил от царских величеств из города Москвы письмо с просьбой уведомлять о всех своих военных действиях против басурман и на этом основании находил нужным известить о том и запорожцев. Прежде всего король сообщал, что он истребил возле Каменца много хлебных запасов, невдалеке от города оставил для предупреждения вылазок из него неприятелей некоторую часть своего войска. Затем он сообщал, что сам, с главными силами, двинулся в неприятельскую землю и по дороге приказал, на весьма выгодных местах над рекой Прутом, насыпать три земляных окопа и в них поместить сильный охранный отряд войска. Придя в волошский край, он остановился в двух милях от Ясс и Цецоры и там принял от волошского народа добровольное предложение на подданство польской короне; молдавский господарь, по причине нахождения его сына в заложниках у турецкого султана, хотя и «отозвался письмом» к королю, сам, однако, скрылся. Приняв молдавских депутатов, король двинулся к крепости Цецоре, откуда намеревался немедленно двинуться к Яссам, укрепить столицу Молдавского государства, оставить в ней сильный охранный отряд войска и затем идти дальше вовнутрь страны для отыскания неприятельских сил и для принятия под свою защиту всех христианских народов. От пойманных басурманских языков и от доброжелательных людей король получил вести, что крымский калга-султан с значительным войском пошел в Венгрию на соединение с турецким визирем: там христианские войска^[7] так стеснили Буду^[8], что она едва ли устоит от их напора. Нурредин-султан расположился в Буджаке, и в самом Крыму остался только один хан с войском. Но на врагов напал страх и ужас, и от того страха орда от Буджака и Белограда имеет намерение идти к Днепру и соединиться с крымским ханом. «Предуведомляя о том верное наше войско, не сомневаемся, что, настигая врага в Крыму воинственною рукою, вы уже до сих пор воспользовались столь хорошим и вожделенным случаем для вечной славы их царского величества, любезнейших братьев наших, а также прославления веры христианской, к радости всех правоверных и к вечному посрамлению басурман. А если бы хан стал переправляться через Днепр, и вы бы, чего, впрочем, не думаем, не могли удержать его на переправе, то просим вас, хотя с частью войска, пробившись сквозь неприятеля, к нам прибыть»^[9].

Коронный регент Станислав Щука, отправляя королевский лист к запорожским казакам, выразил желание о том, чтобы он доставлен был также донцам и «другим, кого касаться будет»^[10].

Для сношения короля с Украиной и Запорожьем в то время установлен был почтовый пункт в Белой Церкви. Оттуда посылались гонцы в Киев, в города Левобережной Украины и в Запорожье. Добытые вести привозились обратно в Белую Церковь и оттуда доставлялись в Дубно, Львов и Заслав^[11].

Запорожцы, получив королевский лист и списав с него подлинную копию, копию оставили у себя, а подлинник отослали Ивану Самойловичу, причем известили гетмана о том, что, ввиду просьбы короля, они отправили к нему «доброго конного товариства 2700 человек»^[12].

Предприятие польского короля не имело, однако, никаких серьезных последствий ни для него самого, ни для его врагов: заняв столицу Молдавии Яссы, он двинулся было оттуда в Буджак, но тут встретил ханского сына с значительными силами татар; татары, пользуясь летней засухой, зажгли в степи траву и тем приостановили дальнейшее движение короля^[13]. Тогда король, не получив вовремя поддержки ни от Австрии, ни от России, прекратил на время войну и воротился к польским границам ввиду наступившей зимы. В Филиппов пост он отпустил от себя запорожских казаков в Сечь, дав каждому из них по 10 битых талеров на казака «за их добре выгодную для себя военную службу» и через них же отправил всему запорожскому низовому войску благодарственное письмо за присылку конного отряда, прося и впредь не оставлять его своим вниманием в борьбе поляков против басурман^[14].

Действия запорожских казаков против басурман не могли окончиться одним походом их в Молдавию, и запорожцам предстоял впереди целый ряд войн против исконных их врагов.

Для вспоможения запорожским казакам в их серьезной борьбе Москва послала к ним под начальством генерала и воеводы Григория Ивановича Косагова конных и пеших ратных людей. Отправляя воеводу к запорожцам, цари Иоанн и Петр с царевной Софьей Алексеевной писали кошевому атаману Федору Иванику о том, чтобы он, соединившись с русскими ратными людьми, шел под кызыкерменские места и на переправы Днепра, где татары привыкли переходить реку, и там чинил воинский поиск и промысел, сколько Бог всемогущий поможет^[15]. Местом для стоянки Косагова с ратными людьми указан был Каменный Затон^[16].

Однако такое приказание царей осталось без исполнения у запорожцев.

В самом начале месяца сентября воевода Григорий Иванович Косагов, стоявший в то время в Каменном Затоне, доносил царям, что, отправившись в Запорожье для общего с казаками чинення промысла против басурман, он говорил много раз о том с кошевым атаманом и всякий раз получал от него такой ответ, что без помощи со стороны гетмана запорожцам воевать с Крымом нельзя: на речке Каланчаке, в двух милях от Перекопа, стоит с многочисленными ордами сам крымский хан, а в Кызыкермене, Таванском и других турецких городках турки и татары «с великою осторожностью живут». В самом Запорожье теперь силы невелики: из казаков одни разошлись ради запасов в города, другие ушли к польскому королю, а человек около 300 пропало под Кызыкерменским городком. Вследствие такого малолюдства в крымские места и под турецкие городки опасно идти, чтобы и последних людей не потерять, — для такого похода нужна помощь из других мест. О такой помощи запорожцы уже много раз писали к гетману обеих сторон Днепра и не получили от него ничего. Без запорожцев же одним ратным людям в крымские и турецкие места ходить и языка добыть нельзя, потому что нет в полку таких вождей, которые бы знали хорошо поле и все крымские места. Оттого ни с Коша, ни с полка в Крым и «по се число» не посылали никого, хотя воевода беспрестанно кошевому атаману о том и говорил, и писал. Но кошевой стоял на одном, что без прибавочных ратных людей крымской войны он не начнет, и если гетман Самойлович не пришлет в Сечь ратных людей, то запорожцы в Крым не пойдут, а будут только свой Кош остерегать^[17]. Кроме всего этого запорожцы указывали им и на недостаток челнов как на причину, по которой они не решились начинать войну против басурман^[18].

Получив от Косагова такую весть, цари сентября 19-го дня послали кошевому Иванику и всему поспольству, бывшему при нем, новый приказ, чтобы казаки, пользуясь наставшим благоприятным временем, шли походом на турецкие города.

«Нам, великим государям, нашему царскому величеству, учинилось известно, что многие крымские орды с султанами из Крыма пошли на войну в Венгерскую землю против римского цезаря и против королевского величества польского, а в Крыму остался хан с небольшими людьми. По тем ведомостям в такое нынешнее время вам, кошевому атаману, над неприятелями воинской промысл чинить, и вам бы, кошевому атаману и всему поспольству, о том ведать должно и, по совету с генералом и воеводой, собравшись всем низовым запорожским войском, чинить над турскими и крымскими местами и на перелазах, где обыкли крымские войска переправляться через Днепр, воинский промысл. Да что по тому в воинском промысле по нашему царского величества указу учините, к нам, великим государям, писать»^[19].

Тем временем, сентября 2-го дня, вернулся из Кизыкерменя в Сечь запорожский казак Клим Шило с товарищем Дмитрием Богдановым и привез с собою ханский лист, который был доставлен из Бахчисарая в Кызыкермень каким-то мурзой и зашит в красную тафту. Вместе с листом Шило принес воеводе весть, что хан вышел из Крыма и стал на реке Каланчаке, на Очаковском и Кызыкерменском шляхах, в двух милях за Перекопом и в двенадцати милях от Сечи и Каменного Затона. Косагов дал Шилу трех новых товарищей и велел ему ханскии лист отвезти немедленно в Москву.

Из доставленного ханского листа в Москве узнали, что крымский хан уже получил подлинное известие о происшедшем между Польшей и Россией мире и о состоявшемся между польским королем и московскими царями союзе для борьбы против Турции и Крыма. Называя себя великим государем, светлейшим, славнейшим, величайшим и любезнейшим, обладателем престола великой Орды и великого крымского юрта, кипчацкой степи бессчетных татар, бессмертных ногайцев тацких и тевкецких, живущих меж гор черкесов, Селим-Гирей упрекал московских царей за союз их с врагами Турции и Крыма — за задержание в Москве крымского гонца мурзы Селешова, за умышленный пропуск времени для размена, по установившемуся давнему обычаю, с обеих сторон пленных и за намерение идти войной под Крымский полуостров и под турецкий город Азов: «Богу известно, что нарушенье (мира) не с нашей стороны; желаем от Бога, кто сей мир нарушил, и то взыщи Бог над ним; мы крепко радели, чтоб в обоих государствах не было задору и войны, а вы с нашим недругом с польским королем, договор, вечный мир и союз учинили на том, что другу их другом, а недругом их недругам быть»^[20].

Русские цари, не скрывая более своих отношений к польскому королю, находили нужным действовать пока в отношении хана путем слова и для того написали новую грамоту в Крым. Повторив в новой своей грамоте прежние доказательства тому, что нарушение мирных договоров произошло не с русской, а с крымской стороны, и поставив на вид то, что об этом писано было и Мурат-Гирею, и Хаджи-Гирею, и самому Селим-Гирею, великие государи объявляют последнему, что если он желает быть с ними в миру, то должен безусловно воспретить татарам делать набеги под украинные русские города, немедленно прекратить войну с польским королем, постараться склонить султаново величество к царской и королевской дружбе и добиться у падишаха, чтобы все завоеванное турками у Польши было возвращено польскому королю. Кроме всего этого, хан должен немедленно царского гонца Никиту Алексеева и гетманского посыльщика Ивана Лисицу отпустить из Очакова в Переволочну, куда уже давно отпущен и мурза Селешов.

Кошевому атаману Федору Иванику и воеводе Григорию Косагову послан был из Москвы приказ, чтобы они, поговоря между собой, без замедления отправили с кем пригоже из Запорожья царскую грамоту к крымскому хану. Такой же приказ послан был в Севск воеводе Леонтию Неплюеву, а одновременно с ними и гетману Ивану Самойловичу. Последнему, кроме того, приказано было сделать у Переволочны на Днепре обмен посланного туда крымского гонца мурзы Селешова на царского гонца Алексеева и гетманского посыльщика Лисицу со всеми находящимися при них невольниками и с их пожитками. А для лучшей безопасности того размена поставить на перевозе сотника переволочанского с товариством и по размене пленных всех русских доставить в Москву^[21].

Сносясь такими «любительными» грамотами с ханом, московские цари в это же время, согласно условию заключенного мира между Россией и Польшей, исподволь готовились к походу на Крым. Само собой разумеется, что как польский король, так и московские цари в таком предприятии, как война против басурман, не могли обойтись ни без запорожских, ни без малороссийских казаков. А между тем у запорожских казаков с гетманом обеих сторон Днепра в это время шли сильные пререкания и большой раздор. Гетман Иван Самойлович в пространном письме, писанном в конце октября 1686 года к севскому воеводе Леонтию Романовичу Неплюеву, высказывал в самых резких словах причины своего неудовольствия на запорожское войско.

«Да будет вашей милости известно, что на Запорожье послано от меня запасу 500 бочек, денег 2000 золотых, горелки 5 бочек; только ж я, вследствие их неблагодарности, пожалел утруждать людей и подводы под тот запас, потому что ни при каких из бывших гетманов подводами им запасов не вожено и не только подвод не посылано, но издавна, даже при Хмельницком, запасов совсем не давано. Только Брюховецкий тот обычай ввел, чтоб им давать всякий год запасы, но и при Брюховецком запасов подводами (к ним) не вожено, — сами они, запорожцы, от Кишенки челнами отыскивали запасы вешнею порой. Как тогда, так и теперь подводами им запасов не годится посылать, и впредь им в том следует отказать. А что до того, что я, уже при своем уряде, много раз тот запас подводами посылал, то делал я то для того, чтобы справиться с ними во время их шатости, так как они в прошлые времена не только к полякам, но даже к басурманам обращались со своими обсылками. И то радение мое об их управлении чинил по моей верности к великим государям и потому, что не мог с ними тогда сладить. Ныне же, когда, по мирным договорам, они уже поступили в подданство царского пресветлого величества, гладить их тем не годится. Конечно, давать им запасов я не отказываюсь и как определил приготовлять по 500 бочек оного на каждый год и назначил давать им по 2000 золотых готовых денег, так всегда и будет все то доходить к ним… Таким же способом и в этот год, еще с ранней весны я писал им, что запас уже готов и чтоб они сами для себя отыскивали его. Я обещал им доставить до Кодака, откуда они могли бы уже и сами его забрать, так как и дальше того бегают в Варшаву и в Краков за хлебом, а тут дома почему бы им не взять его? Однако они, упорно став на своем, не захотели отыскивать его. Писал ко мне генерал и воевода Григорий Иванович Косагов о том, что они, запорожцы, негодуют против меня, припоминая, как им в городах нет, по воле их сердец, чести. Но они и сами не хранят чести: приехав в города, они причиняют убытки (и делают) озорничества, старшину побивают и людей всяких бесчестят и хотели бы так делать, как делали при Брюховецком. В какой бы город они ни приезжали, останавливаясь там на дворах, окна в избах вышибали и печи разбивали, питье сами себе насильно у людей забирая, беспрестанно упивались, старшого городового или меньшого, кого хотели, побивали, и за то никогда не несли наказания. Всего этого я, при моем уряде, не допускаю, да и допустить не хочу. В городах приказываю удерживать их и впредь самовольства им не позволю, за что они и гневаются и негодуют на меня, забывая то, что во всем сами виноваты, потому что не хотят быть в настоящем исправлении»^[22].

Несмотря на такое негодование против запорожцев, гетман Самойлович при всем том вынужден был отправить к ним в виде вспомогательного отряда на все время зимы 400 человек казаков Гадячского полка с запасами по одному возу на казака и с охраной в числе нескольких человек простых людей, которым, по доставке в Запорожье провианта, велено было препроводить назад из-под фур лошадей^[23].

Выражая свое крайнее неудовольствие на запорожцев в письме к воеводе Неплюеву, гетман Самойлович в то же время не поскупился изобразить их в самом непривлекательном виде и в послании к царям. Вследствие этого ноября 10-го числа из Москвы в Запорожскую Сечь послана была на имя кошевого атамана Федора Иваника и всего находившегося при нем посольства царская грамота от царей Иоанна и Петра и царевны Софии Алексеевны.

В этой грамоте государи упрекали запорожцев за то, что они, несмотря на готовившуюся войну России с Крымом, не перестают сноситься с басурманами. Крымский хан, ожидая со дня на день прихода русских ратных людей к его владениям, уже покинул полуостров и вышел в Перекоп; все турки и татары, живущие в Кызыкермене, Тавани и Ослам-городке, почуя беду, находились в большом опасении, а в это время кошевой атаман и все запорожское поспольство, несмотря на такое положение дел, ссылаются с теми кызыкерменцами, ездят к ним по разным своим делам и принимают у себя кызыкерменских купцов, приезжающих для продажи соли в самую Сечь. Осуждая такие поступки запорожского войска, цари предписывали кошевому атаману сделать «крепкий заказ» казаков запорожского войска из Сечи в Крым и турецкие ниже Запорот на реке Днепре городки не пускать, ни с какими товарами и хлебными запасами не ездить и в наставшее военное время неприятелям вспоможения в их хлебной скудности не чинить. «А что ты, кошевой атаман, в листах своих к кызыкерменскому бею и к другим пишеш и не прописывает того, что ты подданный нашего царского величества, то ты делаешь то непристойно, понеже Запорожье и вы обретаетесь в подданстве у нас, великих государей, у нашего царского величества, под нашею царского величества высокодержавною рукою, в чем на верную свою службу и на вечное нам, великим государям, нашему царскому величеству, в подданство и присягу свою учинили. И тебе б, кошевому атаману, впредь в листах своих прописывать подданным нашего царского величества. А что у вас впредь учнется делать, вы бы о том к нам, великим государям, к нашему царскому величеству, и к подданному нашему гетману Ивану Самойловичу, писали»^[24].

И строгость приказа, и самое положение дел заставляли запорожцев повиноваться требованиям московского правительства. Торговые сношения с Кызыкерменем запорожцы принуждены были прекратить, взамен того они должны были собрать сведения о подлинных намерениях татар в Крыму. Удобным поводом к последнему представлялась доставка царской грамоты в Бахчисарай. Для отправки царской грамоты назначен был, с общего совета кошевого атамана Федора Иваника и воеводы Григория Косагова, запорожский казак Иван Кириллов Богацкий с казаком сумского полка Григорием Собченком да курским рейтаром Григорием Кичигиным.

Иван Кириллов Богацкий, выехав из Сечи ноября 2-го дня на Кызыкермень и Перекоп, ноября 12-го дня прибыл с четырьмя кызыкерменскими провожатыми в город Бахчисарай. Не доезжая до Крыма, в пути, запорожские посланцы видели какого-то польского полоняника, которого татары везли в Крым; от этого полоняника они узнали, что польский король возле города Белограда разбил ханского сына Нурредин-султана, с которым было 10 000 крымских татар, 10 000 янычар да несколько тысяч белогородских татар, самого ханского сына пленил и после того к городу Яссам отступил. По приезде в самый Бахчисарай запорожские гонцы самого хана в нем не нашли и были отведены к ближнему ханову человеку Батырь-аге. Тот ближний человек, Батырь, или Батырча-ага, взял у запорожских посланцев царскую грамоту, распечатав, прочел ее и сказал, что великие государи все доброе пишут в Крым, а потом в тот же день отправил грамоту к хану в город Козлов, запорожским же гонцам велел ханова приказа в Бахчисарае ожидать. В Бахчисарае гонцы прожили четыре дня и тут, то объясняясь с Батырь-агой, то беседуя с разными другими лицами, успели собрать очень важные сведения о намерениях татар. Прежде всего они узнали то, что все татары очень мало верят мирным заявлениям московских царей: воевода Григорий Косагов, говорил Батырь-ага, затем и прислан в Запороги от царей, чтобы готовиться на татар войной. Но если от войск русских царей будет какой-нибудь промысл на татар, то и татары не будут терпеть, и к дружбе, и к недружбе приготовят себя вполне. На такое заявление запорожские гонцы отвечали Батырь-аге, что воевода Косагов прислан в Запорожье с тем, чтобы защищать царские города от наездов татар, а не с тем, чтобы воинский промысл против них чинить. Затем Батырь-ага в разговоре объявил, чтобы великие государи отпустили мурзу Селешова в Крым, потому что ханово величество царского посла Алексеева и гетманского посыльщика Лисицу уже отправил в Москву. Запорожские гонцы и на это нашли у себя ответ: великие государи, говорили они, уже давно отпустили от себя мурзу, и тот мурза находится у гетмана на пути в Крым. При объяснении с гонцами Батырь-ага, между прочим, спросил их и о том, будут ли московские цари присылать хану казну, то есть попросту сказать, давать дань за все прошлые годы, когда они не отпускали ее в Крым. На такой запрос гонцы дали уклончивый ответ, ссылаясь на то, что они о таком деле не знают ничего. Живя в Бахчисарае, запорожские гонцы узнали и о том, что когда в Сечи появился с русской ратью воевода Григорий Косагов, то сам хан со своей ордой вышел за пять верст от Перекопа на Каланчак и стоял там, опасаясь московских ратных людей, до Петрова дня; узнав же, что воевода Косагов, стоя возле Сечи, делает город, а войной в Крым не думает идти, оставил у Перекопа султан-калгу, а сам ушел в Крым. Оставленный султан-калга стоял у Перекопа до приезда запорожских гонцов и потом, войдя в Крым, в ту же ночь послал на подворье к казакам толмача с запросом, зачем они присланы в Крым. Казаки тому толмачу ответили так, что пришли они с царской грамотой в Крым, а что в той грамоте — не ведают ничего. После этого султан-калга распустил свое войско по домам, а сам совсем ушел в Крым. Хотел было султан-калга из Перекопа идти в Белогородчину на выручку ханского сына, высланного против польского короля; но, услыхав о разгроме татар королем, свой поход отложил. Когда же польский король ханского сына взял в полон, тогда крымцы отпустили от себя польского ксендза, который прислан был для чего-то королем в Бахчисарай, но был закован там в кандалы и ходил целое лето в тех кандалах. Теперь того ксендза хан приказал расковать и ради мира с королем велел «с великою честью» в Польшу отпустить, дав ему на дорогу рыдван о двуконь; такой же рыдван дал тому ксендзу и Батырь-ага.

Находясь в Бахчисарае, запорожские гонцы узнали, что крымский хан посылал к калмыцкому тайше Аюку письмо с просьбой о помощи против польского короля; но калмыцкий тайша вместо ответа велел обрезать ханскому гонцу уши, губы и нос и в таком виде отпустить его в Крым. Кроме того, запорожские гонцы дознали и то, что в Крыму уже в течение двух лет не родился хлеб и был большой недостаток в конских кормах.

Отпуская из Бахчисарая запорожских гонцов, Батырь-ага им объявил, что у хана-де был такой план, чтоб ему самому ныне под государевы украинские города идти, а янычарам идти под Запорожскую Сечь, где воевода Косагов с московскими ратными людьми стоял, и для того похода хан изготовил было уже и большое число татарских войск, но когда получил мирную грамоту от царей, то войска те по домам распустил.

Когда запорожские гонцы были уже в обратном пути, то видели возвращавшуюся из похода на польского короля татарскую орду; о белогородской же орде гонцы слыхали, что она оставила у себя третьего султана для обороны против короля^[25].

Оставив Бахчисарай, запорожские гонцы направились сперва в Сечь, а из Сечи декабря 13-го дня прибыли в Москву и привезли с собой от Селим-Гирея, Багатырь-Гиреева сына, лист. В своем письме Селим-Гирей писал, что, согласно просьбе великих государей об отпуске задержанного в крымской Украине русского гонца Никиты Алексеева, гонец и все бывшие с ним русские невольники «без убытка» отпущены из Кызыкерменя вверх по Днепру в Запороти. Отпуская царского гонца, ханское величество надеется, что великие государи, в свою очередь, отпустят крымского гонца Мубарекша-мурзу Селешова в Крым. Относительно же упрека со стороны царских величеств ханскому величеству в нарушении соседской дружбы и в нечинении ответа по поводу набегов на Украину азовских людей он, Селим-Гирей, отвечает, что, напротив того, дружбу соседскую нарушает не хан, а сами московские цари: подданные московских царей, донские казаки, захватили под Черкасским городком крымского человека Абду-агу и до сих пор держат его у себя. Кроме того, те же казаки, выплыв в Азовское море на каюках, воевали азовских, ногайских и черкесских людей; потом, соединясь с калмыками, ходили в Чунгур и много конских стад взяли у татар, и хотя крымский хан не раз писал о том царям, но ответа от них на то никакого не получил. Поэтому нарушение соседственной дружбы происходит не от хана, а от самих же царей. И если московские государи действительно желают держать с ханским величеством дружбу и прочный мир, то пусть они присылают, по установленному обычаю, казну (то есть дань) к разменному пункту под Переволочну на Днепре, вместе с казной пусть шлют царскую грамоту и задержанного в Москве крымского мурзу. Тогда будет между Крымом и Москвой настоящий мир. А что до просьбы государей не ходить против польского короля войной, то татары и не думали на короля ходить, а сам король на них трижды приходил, но, однако, «во всех своих приходах темным лицом назад возвратился»^[26].

На такой ответ московские цари написали хану декабря 25-го дня третью грамоту с уверением дружбы и любви и извещением об отпуске гонца Мубарекши-мурзы Селешова «с удовольствованием по посольскому обыкновению» через Запороти в Кызыкермень. Замедление тому послу учинилось оттого, что и царскому гонцу Алексееву сделано было замедление в отпуске у татар. Впрочем, отпуская крымского мурзу, великие государи поставляют при этом ханскому величеству на вид то, что ханское величество не пишет ничего в своем листе о примирении Магмет-султанова величества с польским королем и не дает никакого ответа на то, почему с крымской стороны делаются частые загоны под украйные малороссийские и великороссийские города и чрез те загоны причиняются «многия разорения и нестерпимые досады» жителям тех городов. Вместо того ханское величество упрекает великих государей за действия на Азовском море донцов и указывает на это как на повод к разрыву дружбы Крыма с Россией. Чтобы раз навсегда прекратить ссоры, великие государи находят за лучшее выбрать между Запорожьем и Кызыкерменем одно из пристойных мест, выслать туда по равному с обеих сторон числу полномочных людей и установить между царским и ханским величеством прежнюю дружбу и любовь^[27].

Написанную грамоту велено было при особом письме послать сперва в Запороти и из Запорот отправить «без замотчания» в Крым с тем казаком, какого «в ту посылку выберет сам кошевой атаман». На случай же, когда хан согласится на съезд представителей в каком-нибудь месте между Запорожьем и Кызыкерменским городком для прекращения обоюдных набегов и ссор, воеводе Григорию Косагову приказано было послать в Крым особых из сичевого товариства полномочных людей. Григорий Косагов, получив разом царскую грамоту и царское письмо, известил государей января 16-го дня 1687 года, что царское письмо он послал в Сечь к кошевому атаману Филону Лихопою, и в Сечи на раде письмо то было прочтено всем низовым казакам, а после той рады к воеводе Косагову приехал с пятью куренными атаманами сам кошевой атаман и объявил, что для отсылки царской грамоты в Крым наряжен казак Игнат Комалдут. И точно, казак Игнат Комалдут прибыл к воеводе января 17-го дня и в тот же день с колонтаевским казаком Голубинченком был отправлен в Крым^[28].

Такая неопределенность отношений между Москвой и Крымом длилась в течение конца 1686 года и начала 1687 и держала в напряжении не только крымских татар, но и запорожских казаков. Последние с большим нетерпением ждали, чем кончится задуманный русскими поход на Крым.

Первый поход открылся с весны 1687 года. Для похода в Крым поднято было до 100 000 великороссийских и до 50 000 малороссийских войск. Главнокомандующим великороссийских войск назначен был князь Василий Васильевич Голицын. Начальником малороссийских казаков состоял гетман Иван Самойлович. С князем и гетманом должны были действовать заодно и запорожские казаки. У запорожских казаков кошевым атаманом на ту пору был Филой Лихопой.

Князь Голицын двинулся в путь раньше гетмана Самойловича и уже мая 20-го числа перешел с войском два притока речки Липнянки, впадающей в реку Орель при Нехворощанском городке. Русские двигались большей частью по направлению к югу и расположились у речки Орлика^[29].

Гетман Самойлович поднялся из городов Украины в конце месяца мая и шел от города Полтавы с девятью украинскими полковниками, двумя полковниками компанейскими и одним полковником сердюцким; при тех полковниках были: один обозный, один судья, один писарь и два есаула. Перейдя реку Орель, гетман июня 2-го дня соединился у левого берега ее с князем Голицыным и двинулся к реке Самаре^[30]. Дойдя до Самары, военачальники прежде всего должны были сделать на этой реке 12 мостов и по этим мостам в течение четырех дней перевозить свои обозы по две тележки в ряд. Вероятно, в это время князь Голицын посетил стоявший у Самары Николаевский пустынный запорожский монастырь и сделал в нем «вклад в 15 рублей»^[31].

Перейдя реку Самару, соединенные русско-казацкие войска стали у Острой Могилы и тут, близ речки Кильчени, совершенно высохшей на ту пору от летних жаров, выкопали для питья несколько колодцев в аршин глубиной. Добытая в колодцах вода оказалась и хорошей на вкус, и в достаточном количестве. От Острой Могилы войска, оставя свою временную стоянку, пошли на речку Татарку и оттуда взяли направление между Великих Плес. От Великих Плес прошли через левые притоки Днепра Вороную^[32] и Осокоровку, где «речка Терти притягла от моря»^[33]. Далее войска двинулись на речку Вольную, где «речка Крымка притягла от Конской». От Вольной войска пошли на вершину Каменки^[34]. В это время в армии говорили, что войско идет по правую руку Каменки, и тогда участник похода генерал Патрик Гордон велел искать Каменку, но, по его словам, этой речки не нашли. От Каменки войска двинулись к речке Конские Воды, или Конке, впадающей на две мили ниже острова Хортицы и на 7 миль ниже Сечи, где нашли довольно травы, но мало леса и нездоровую воду. Здесь обе части войска соединились вместе и расположились на стоянку: раньше того некоторая часть армии пошла через речку Московку, и так как это был более краткий путь, то она и пришла сюда раньше. Июня 13-го числа быстро построили через речку Конку мосты и начали советоваться о дальнейшем маршруте. В это время получено было известие о том, что впереди все сожжено и стояло в дыму и пламени^[35]. Недалеко от левого берега Конки русско-казацкие войска заметили впереди себя несколько небольших отрядов татар и быстро рассеяли их^[36]. Июня 14-го числа армия переправилась через Конские Воды и пошла по сожженным степям. От пыли и отвратительного запаха идти было тяжело; в особенности трудно и нездорово было как для людей, так и для лошадей. Потом войска расположились на небольшой речке Олбе (dem klienen Flusse Olba), невдалеке от Великого Луга, где нашли много воды и травы^[37]. В этот день сделали две мили назад. Июня 15-го числа двинулись по сожженным степям к речке Янчокраку^[38], где нашли мало травы и никакого леса, но зато множество диких свиней. Тут лошади, видимо, стали худеть, солдаты начали заболевать. Июня 16-го числа пошел сильный дождь, который, однако, только прибил пыль, но не освежил растительности. В это время сделали мосты из фашин через речку Янчокрак, которая в этой местности, благодаря дождю, сделалась очень болотистой; понадобилось три часа, чтобы переправиться через нее. От Янчокрака войска следовали по голым сожженным степям до речки Карачокрака. Июня 16-го числа лошади были уже сильно истомлены, а травы так было мало, что ее хватало настолько, чтобы только сохранить жизнь животным, и если бы приблизились татары, то лошади едва ли в состоянии были вывезти не только телеги с жизненными припасами, но и пушки; кроме того, все знали, что далее все сожжено и опустошено. Следовательно, нечего было и думать о завоевании Крыма. В это время, после долгих споров, решено было часть армии послать на днепровское низовье, а главную поднять до таких мест, где можно было бы найти продовольствие для конницы. Июня 18-го числа главная армия направилась^[39] обратно ближайшим путем^[40]. Перейдя речку Янчокрак, войска стали лагерем на возвышении Великого Луга, где нашли воду и немного травы, но никакого леса. В этот день прошли 3 мили. Июня 19-го числа армия отдыхала, и в этот день отправлен был гонец в Москву с известием о возвращении войска обратно. Июня 20-го числа армия продолжала путь далее, перешла маленькую речку Олбу и остановилась на реке Конские Воды, где нашла в избытке траву, лес и воду, хотя вода была нездорова. В этот день гетман с казаками перешел через реку и стал лагерем на «той» стороне, русские же на «этой». Было решено отдохнуть здесь несколько дней, чтобы откормить лошадей, изнуренных и не могших везти далее пушки и амуницию; но это принесло мало пользы, так как от воды, вредной для здоровья, в это время и людей и лошадей погибло немало^[41].

Так описывает весь маршрут соединенных русско-казацких войск участник похода генерал Патрик Гордон в своем дневнике.

Сам гетман Иван Самойлович о первом походе русско-казацкой армии на Крым доносил в Москву, что от реки Самары русские обозы «пошли дикими полями и, пройдя несколько десятков дней, приблизились к Крыму за 100, а к Сечи запорожской за 30 или 36 верст, за речку Карачокрак, откуда зело горели сердца наши достигнути Перекопа и самого Крыма»^[42], но пожар, поднятый татарами в степи, начиная от Конских Вод и до самого Крыма, то есть на расстоянии по приблизительному расчету ста верст, помешал начальникам войска привести свое желание в исполнение.

Степной пожар, как причина неудачи первого похода на Крым, был в то время у всех на устах. И точно, татары и далеко раньше, и много позже этого времени весьма часто прибегали к этому средству для того, чтобы отвратить поход в степь какого-нибудь опасного для них врага. О страшных размерах степных пожаров в прошлые века, когда все степи покрыты были густой, высокой и непролазной, точно лесная чаща, травой, можно до некоторой степени судить по теперешним пожарам в бывших ногайских и запорожских степях. Когда загорится в степи сухая трава, тогда, при господстве там в мае и июне северо-восточных ветров, настает настоящий, со всеми ужасами, ад. Пламя катит верст на сто, на сто двадцать вперед; повсюду раздается страшный треск; воздух делается нестерпимо удушлив и необыкновенно горяч; пожарная гарь слышится за шесть, за восемь часов не доезжая до места огня; дым валом валит полосой ширины в 15–20 верст. Земля делается настолько горяча, что на ней нет никакой возможности стоять. Все, что ползало по степи, жарится, лопается и распространяет везде едкий смрад. Все, что ходило по степи, — звери, дикие кони, рогатый и мелкий скот, дикие свиньи, различные грызуны — все, почуяв беду, бежит от огня стремглав, падает и погибает в пламени и в дыму. Верховые кони, обыкновенно раньше других животных чуя степной пожар, приходят в сильное беспокойство, постоянно ржут и стараются увлечь своих седоков в противоположную сторону от того места, где разливается страшное пламя огня. После такого пожара на сотни верст вся степь превращается в черное поле смерти, где надолго исчезает всякая жизнь. Всякие корма на такой степи исчезают совсем, и нужно ждать слишком большого дождя, чтобы привести землю в надлежащий ее вид, а после дождя необходимо ждать 10–15 дней, чтобы иметь подножный для скота корм. Таковы последствия степных пожаров теперь, но они были гораздо страшней двести — триста лет тому назад при сплошных и непроходимых травах в степи, особенно когда татары зажигали их в разных местах и когда движение ветра шло навстречу шедшим по степи войскам. Поэтому нет надобности заподозревать показание вождей русско-казацких войск, которые считали причиной неудачи первого похода на Крым степной пожар, хотя рядом с этим могло быть немало и других причин, как теперь некоторые исследователи стараются это доказать^[43]. Стихийная причина, то есть поднятый татарами в степи пожар и гибель через то степных кормов, — главнейшая из причин неудачного похода русско-казацких войск на Крым. Но и тут некоторые из историков ставят вопрос, кто же, собственно, был виновником пожара в степи, сами ли татары или же вместе с ними и казаки? Уже очевидец первого похода в Крым иностранец Гордон уверял, что это дело не обошлось без содействия казаков: казаки, опасаясь, чтобы Москва, покорив Крым, не отобрала вольностей и прав у самих казаков, могли подать крымцам мысль произвести в степи пожар и не допустить москалей в Крым. Однако Гордон высказал в этом случае лишь собственное мнение и не подтвердил его никакими доказательствами, а потому, не прибегая к предположениям, следует в этом случае помнить то, что степной пожар, как средство защиты от врагов, весьма часто практиковался у татар, и незадолго перед походом русских на Крым татары таким же способом спаслись в Буджаке от польского короля.

Для того чтобы скрыть отступление всей русско-казацкой армии, а также для того, чтобы не дать возможности крымскому хану послать орду против польского короля, а белогородским и буджацким татарам соединиться в одно, решено было на военном совете июня 17-го дня отправить отряд великорусских войск в числе 20 000 человек и отряд малороссийских казаков также в 20 000 человек, или 8 полков, да несколько тысяч запорожских казаков к урочищу Каменный Затон, где стоял воевода Григорий Косагов, там велено соединиться им с Косаговым и идти в поход к Кызыкерменскому городку. Начальствование над отрядом великороссийских войск поручено было окольничему Леонтию Романовичу Неплюеву, а начальствование над малороссийскими полками предоставлено было гетманскому сыну, полковнику Григорию Ивановичу Самойловичу: «И велели мы, на ту сторону Днепра переправившись, к прежде реченному городку Кызыкерменю идти и осадить его шанцами; в тех промыслах приказал я быть и атаману кошевому с войском низовым, который, быв у меня в обозе, обещался во всех работах быть тщательным и верным… Хотя мы и надеялись на Днепровские луга, что (они) не лишат нас конских кормов, для чего и оперлись было обозами с пожженных полей о днепровские воды; но и в них никакой прибыли не обрели, вследствие тех причин, что в Днепр превеликие воды (стоят), которые еще не скоро опадут, показались только островы и холмы… Ради того стали ныне над Конскою Водой, выше устья Янчокрака, против Великого Луга, в сорока верстах от Сечи Запорожской, а сколько времени можно будет стоять, столько и постоим»^[44].

Простояв у Конских Вод сколько было возможно, русско-казацкие войска двинулись выше и дошли до реки Самары. На ней уцелело еще 12 мостов от прежней переправы. Первым перешел по мостам гетман Самойлович. Но когда он стал на правом берегу Самары, в это время внезапно все мосты запылали огнем от неизвестной причины и в короткое время все, кроме двух, исчезли. После этого русские занялись сооружением новых мостов на месте сгоревших и потом уже перешли с левого берега реки на правый^[45].

Хотя виновник поджога самарских мостов и не был обнаружен, но все стали обвинять в том гетмана Самойловича, что совпадало и с видами начальника русских войск, и с желаниями малороссийской генеральной и полковой старшины: первый, испытав неудачу в походе на Крым, выискивал лицо, на которое можно было бы взвалить всю тяжесть ответственности за несчастный поход; передние, ненавидя гетмана за его корыстный и надменный нрав, давно искали случая, чтобы избавиться от него. Потому, когда русско-казацкие войска перешли реку Самару и стали на правом притоке ее, речке Кильчени, то тут июля 7-го дня недруги Самойловича написали «доношеше об измене и неистовстве гетмана к великим государям» и подали его князю Голицыну, а князь Голицын на следующий день отправил то «доношение» в Москву^[46], и через 14 дней после этого «скончалось гетманство поповичево»^[47].

После низложения гетмана отправлен был гонец к сыну его, Григорию Самойловичу, и посланный нашел полковника с обозом ниже острова Томаковки, где вручил ему лист старшины о низложении его отца^[48]. Сам князь Голицын написал приказ окольничему Леонтию Романовичу Неплюеву «принять и держать за караулом гетманского сына, Григория»^[49].

После того главная армия перешла Кильчень и остановилась на рукаве этой речки. Военачальники избрали этот путь, чтобы скорее достигнуть реки Орели, так как до сих пор мало встречали воды и лесу. Июля 10-го числа армия выступила рано и шла по большим равнинам. У реки Орели войска имели остановку, где нашли достаточный запас дров, воды и травы. В этот день были сделаны мосты через реку, а 11-го числа июля войска перешли Орель, оставили пределы Запорожья и направились вдоль речки Орчика, а потом к реке Коломаку^[50].

Пока происходили все эти события, тем временем оставленные на низу Днепра воевода Григорий Косагов и кошевой Филон Лихопой не без успеха действовали против басурман. Косагов отправил нескольких человек из своего полка судами к городу Кызыкерменю, а кошевой атаман лично пошел против турок. У урочища Каратебеня, на реке Днепре, между кызыкерменцами с одной стороны и русскими полчанами и запорожскими казаками с другой произошел бой, «и Божией милостью, а предстательством надежды христианские Пресвятые Богородицы и Приснодевы Марии, предстательством и молитвами московских и их чудотворцев и всех святых, а великих государей и всего их государского дома прилежною молитвою и счастием, те их, великих государей, ратные люди и запорожские казаки на Днепр турских людей побили и взяли на том бою два ушкала, а на тех ушкалах знамена да пять пушек да турок 29 человек; а их великих государей ратные люди и запорожские казаки пришли все с того боя в целости»^[51].

Считая войну с ханом далеко не оконченной и имея в виду новый поход на Крым, правительница Московского государства царевна Софья Алексеевна между другими мерами для успеха в будущей с басурманами войне предложила князю Василию Голицыну построить на реках Орели и Самаре городки, «дабы оставить в них всякие тягости, запасы и ратных людей и дабы впредь было ратям надежное пристанище, а неприятелям страх»^[52].

Примечания

1

В половине XVII в., перед крымским походом, московское правительство должно было выставить 60 000 ратных людей и назначить им, вместе с начальными людьми, 700 000–560 000 руб. Милюков. Государственное хозяйство России. СПб., 1894, с. 54.

2

Архив Мин. ин. дел; крымские дела, 1686, св. 77, № 11.

3

К е р е н с к — уездный город теперешней Пензенской губернии.

4

Архив Мин. ин. дел; крымские дела, 1686, св. 77, № 11.

5

Там же.

6

Там же; малороссийские дела, 1686, св. 69, № 15.

7

В войне польского короля с турками помогали Австрия и Венеция.

8

Разумеется город Будапешт.

9

Величко. Летопись. К., 1851, II, 597.

10

Там же.

11

Архив Варшав. каз. палаты, с. III, кн. VII, л. 120, 123.

12

Величко. Летопись. К., 1851, II, 602.

13

Шмидт. История польского народа. СПб., 1866, III, 86.

14

Величко. Летопись. К., 1851, II, 602.

15

Архив Мин. ин. дел; крымские дела, 1686, св. 77, № 15.

16

Там же; малороссийские дела, 1686, св. 70, 10 декабря.

17

Архив Мин. ин. дел; крымские дела, 1686, св. 77, № 15. Летописец Ригельман по этому поводу говорит, что запорожцы, пользуясь наставшим случаем, не захотели видеть себя подданными московских царей и пожелали остаться вольными людьми. Тогда московское правительство, предвидя для себя самые дурные последствия от того, послало в Сечь знатную сумму денег «и на иные мысли навело казаков: запорожцы, получив подарки, дали обет верно государям служить и «вооруженной рукой за них на татар и турок идти». Летописное повествование. М., 1847, II, 190.

18

Самовидец. Летопись. К., 1878, 165.

19

Архив Мин. ин. дел; мал. подл, акты, 1686, св. 2, № 25.

20

Архив Мин. ин. дел, крымские дела, 1686, св. 77, № 15.

21

Архив Мин. ин. дел; крымские дела, 1686, св. 77, № 15.

22

Архив Мин. ин. дел, мал. дела, 1686, св. 70, № 29.

23

Там же.

24

Архив Мин. ин. дел; мал. подл, акты, 1686, св. 2, № 27.

25

Архив Мин. ин. дел, крымские дела, 1686, св. 77, № 17.

26

Архив Мин. ин. дел, крымские дела, 1686, св. 77, № 17.

27

Архив Мин. ин. дел, крымские дела, 1686, св. 77, № 17.

28

Там же; мал. подл, акты, 1686, св. 2, № 28.

29

Tagebuch des Generals Patrik Gordon. St. Petersburg, 1851, II, 174.

30

По другим сведениям, Самойлович соединился с Голицыным на берегу Самары: Киевская старина. 1886, II, 275.

31

Феодосий. Самарский монастырь. Екатеринослав, 1873, 13.

32

Выше теперешнего села Вороной, имения М.Н. Миклашевской.

33

Что это за речка Терги, неизвестно, но о ней говорит Самовидец.

34

Неизвестны также речки Крымка, Кобылячка и Литовка, о них говорит Самовидец.

35

Tagebuch des Generals Patrik Gordon, II, 174.

36

Собрание госуд. грамот и договоров. М., 1826, IV, 565, 564, 563, 539, 541.

37

Что такое это за речка, неизвестно, но о ней говорит Гордон.

38

У Самовидца ошибочно назван Янчул; в Собрании государственных грамот и в «Дневнике» Гордона Янчокрак; у Самовидца ниже этой речки упоминаются еще Торские пески, вероятно песчаные кучугуры, теперь близ с. Водяного Мелитопольского уезда Таврической губернии.

39

У Самовидца: «От Торских песков с вершины Великих лугов против кучугур при татарском тирлище, в 20 верстах от Сечи».

40

По указанию Величка войска повернули обратно от Плетеницкого Рога: Летопись. К., 1855, III; 13.

41

Tagebuch des Generals Pattrik Gordon, 1851, II, 174.

42

Собрание государ, грамот и договоров. Μ., 1826, IV, 540, 541.

43

Киевская старина. 1886, XIV, 277.

44

Собрание государ, грамот и договоров, IV, 540, 541; Gordon. Tagebuch, II,

45

Маркевич. История Малороссии. М., 1842, IV, 134.

46

Собрание государ, грамот и договоров, IV, 542; Величко. Летопись, III, 14; Бантыш-Каменский. История Малой России. М., 1882, II, 313–334.

47

Самовидец. Летопись. К., 1878, 171.

48

Величко. Летопись. К., 1855, III, 17.

49

Бантыш-Каменский. Источники. М., 1858, I, 322.

50

Tagebuch des Generals Patrik Gordon, II, 181.

51

Собрание госуд. грам, и догов. М., 1826, IV, 563.

52

Там же, 560, 564.