Обреченные выстоять. Мужские расказы

Дмитрий Чарков, 2014

В центре всех рассказов – мужчины: взрослые и подрастающие. И их отношения. Отношения разные – между отцом и сыном, Родиной и дедом, внуком и поступком, компьютером и одиночеством, войной и Россией. Но какие отношения без мамы, бабушки, близкой подруги… – именно они зачастую определяют, что у тебя в душе по отношению к той земле, на которой ты родился, и к тем людям, которые окружали тебя с детства. ISBN 978-5-00071-204-7

ЛАБИРИНТЫ

Я копаюсь на помойках, как червяк,

С детства жизнь моя наперекосяк,

Канализационный люк — моя дверь,

Но я счастлив по-своему, поверь!

Ю.Клинских, «БОМЖ»

— Бежим, Сеня, бежим!!! Убьют же…

Камень с острыми краями, размером с куриное яйцо, с гулким звуком ударился о спину Лёхе чуть ниже лопатки. Семен краем глаза увидел, как тот, вскинув руки, чуть не упал, чертыхнувшись, но удержал равновесие и с обезумевшими от страха глазами ринулся дальше вперёд, шваркая разбитыми кроссовками по искореженному асфальту. Его собственные ботинки не по размеру были настолько тяжелы, что ему стоило огромного напряжения перемещать их в беге, и он опасался, что в итоге совсем потеряет их, но времени на заботу об удобствах сейчас не было: он что есть сил бежал вперед, стараясь увеличить разрыв между собой и преследователями, уже не глядя на приятеля, который заметно отставал, тяжело дыша где-то сзади. Вдруг над своей головой он скорее почувствовал, чем услышал резкое движение воздуха и звук, похожий на свист, и еще один камень ударился о землю прямо перед ним, чудом не задев его голову.

Семен глядел вперед сквозь патлы, в которые превратились за последнюю неделю его волосы, сбившиеся сейчас ему на глаза: он знал это место — еще метров тридцать, и за углом старого кирпичного здания общежития покажется заброшенная котельная, а недалеко от завалившегося входа есть колодец, и если они успеют добраться до него до того, как настигнут их преследователи, то в нем можно будет схорониться — туда за ними никто не решится спрыгнуть.

Лёха пыхтел в двух метрах позади, но не отставал. Они оба уже почти задыхались, когда, наконец, обогнув угол из красного потрескавшегося кирпича, увидели перед собой одноэтажную постройку такого же типа, как и полуживое общежитие, с зияющими проемами вместо окон.

— Сюда, Лёх, сюда! — крикнул он, направляясь к проёму, который раньше был дверью.

Лёха, ничего не соображающий от боли, страха и усталости, покорно влетел вслед за ним в смердящее помоями и испражнениями место. Семён замер на мгновение, опершись рукой о мелованную стену, переводя дух и озираясь по сторонам. В дальнем углу заваленного мусором помещения на стене он заметил красную стрелку, указывающую вниз, с какими-то буквами, до которых ему не было дела — он интуитивно ринулся туда, перескакивая через старые коробки и пакеты, наполненные битым стеклом, пустыми консервными банками и еще Бог весть чем. В углу, под ворохом тряпья, которое он отпихнул ногой в сторону, его глазам предстал люк.

— Помогай… давай, Лёха! — крикнул он через плечо, пытаясь сдвинуть тяжелую чугунную крышку с гравировкой"1975".

Лёха, сложившись чуть ли не вдвое, присоединился к нему, и они на одном адреналине спихнули в сторону тяжелый люк, когда услышали у входа матерные выкрики и возбужденные возгласы:

— Вон они, братва! Там, в углу копошатся!

Лёха первым проскользнул в черное отверстие, и Семён услышал, как тот с грохотом приземлился на твердый пол. В угол, где он оставался еще на поверхности, с треском канонады посыпались камни и обломки предметов, валявшихся в изобилии на полу.

— Фу, вонь какая! — неслось со стороны нападавших.

Семён, прикрывая рукой голову, протиснулся в узкое отверстие, нашарил ногой ступеньку, опёрся о неё, и, скрючившись, из всей силы уперся спиной и затылком в наполовину сдвинутый в сторону чугунный диск. Тот поддался усилиям и сдвинулся назад в пазы, оставив Семёна в кромешной тьме. Откуда-то снизу раздался запоздалый крик Лёхи:

— Осторожно!!!

Нога Семёна соскользнула с выемки колодца, и он больно грохнулся на пол, подняв столб пыли, которую не видел, но почувствовал в носу и на потрескавшихся губах.

— Сенька, ты живой? — спросил его товарищ в темноту, а затем, пошарив в карманах, достал зажигалку и чиркнул ею, осветив пространство вокруг себя.

Алексей встал на ноги, потирая колено, поднес пламя зажигалки к свечке, которую вынул из другого кармана, и та зардела, отбрасывая плавающие тени на стены коллектора. Семен сидел, оторопело глядя на товарища. Лёха толкнул его легонько в плечо:

— Ты чего, придурок, головой что ли треснулся?

— Да, вроде. Задницей больше.

— Чего делать-то будем? Вон там проход какой-то есть.

Семён, наконец, вышел из оцепенения, встал и подошёл к отверстию в стене, сквозь которое можно было пройти, лишь слегка пригнув голову: оно было широкое и тёмное. Где-то в его недрах был слышен шум воды, и пахло сыростью.

Сверху послышались приглушенные голоса, явно раздосадованные их исчезновением, буквально, под землю. Лёха поднял голову вверх по направлению к беспорядочным шагам и истерическим выкрикам, доносившимся извне.

— Быдло, — прошептал он.

Его приятель усмехнулся, почесав щетину. Алексею это не совсем понравилось, и он уже громко повторил:

— Все они — быдло, если ты еще этого не понял. Без мыслей и без сомнений. А сожалеть начинают, только когда к их горлу острие стекла приставишь, и сожалеют только о том, что первыми тебя не придушили. А за что меня душить, или тебя, скажи! Потому что мы не живём в квартирах? Шаримся по помойкам?

— Мы воняем, — как-то неуклюже предложил свою версию Семён, осторожно вступая в темный проход тоннеля. Сверху суета уже была где-то вокруг люка.

— Собаки бездомные тоже воняют, — резонно заметил он. — А их жалеют.

Под ногами у них хлюпала жижа из пыли и конденсата.

— Тебе же бросают в шляпу мелочь — значит, тоже жалеют.

— Хрен там. Это они у Бога грехи отмаливают, сейчас же все в веру ударились, — не унимался Лёха.

— Глупости. Милостыню на улицах как раз и дают те, кому не жалко. А не жалко тому, кому и терять-то особо нечего. Сам не замечал разве?

— Замеча-ал, как же, — согласился Алексей. Он оперся о бетонную стену, покачнувшись: она была холодной и скользкой. Семён, ссутулившись, уверенно шлёпал вперёд, как будто по дороге на работу, куда ходил каждое утро последние пять лет кряду.

— А эти, шпана — они просто боятся.

— Чего меня боятся-то?

— Да они не тебя боятся, Лёха — ну кто тебя забоится, сам подумай! — они боятся неизвестности, которую ты — мы — для них олицетворяем, вот и всё. Неизведанная сторона жизни. Так же и покойников боятся.

— Во, блин, сравнил!

— Ну, уголовников — если тебе легче от этого.

— Не легче.

Поодиночке они ж не нападают, а только так, стаей — командный дух вырабатывают, видать.

— Это точно.

Чем дальше они углублялись, тем теплее становилось. Алексею даже показалось, что направление их движения стало даже немного уходить под горку, по наклонной: он смотрел на отблески свечи, отбрасываемой на сырой потолок с проглядывавшей местами ржавой арматурой, и замечал искривление света относительно воображаемого горизонта. Сквозняка не чувствовалось, но дышать можно было свободно. Они приблизились к месту, где начиналось разветвление: вправо уходила такой же по размерам тюбинг, а влево шел пониже и более узкий рукав.

— Куда пойдем? — спросил Семён. — Отшагали уже метров тридцать, наверно.

— Направо пойдешь — в дерьме утонешь, пойдешь налево — туфлю потеряешь: выбор-то небогат.

Сзади раздался скрежет металла.

— Они что, решили всё-таки спуститься? — спросил Лёха, напряженно вглядываясь через плечо назад.

Там, откуда они только что вышли, забрезжил свет. Семён тоже остановился, обернувшись в сторону коллектора.

— Не думаю. Навряд ли у них с собой фонари, а свечки они точно в карманах не таскают, уж будь уверен.

— А вдруг хватит дури с зажигалками..?

Они услышали крики:

— Эй, уроды, вы здесь?

Алексей вознамерился было что-то ответить, но Семён схватил его за руку чуть повыше локтя, приложив палец к губам, и прошептал:

— Тоже умничать собрался?

Наверху не унимались:

— Уроды, мы вас выкурим — выползайте из своей норы по-хорошему. Попинаем слегка, да отпустим.

Алексей стоял, понуро опустив плечи, вслушиваясь в голоса. Он нервно поглаживал пальцами скуденькую бороденку. Семён показал ему жестом на правый рукав канализационного прохода, и они двинулись дальше. Он сказал приглушенным голосом:

— Не обращай внимания. Тебе это надо? Или что-то новое и полезное хочешь услышать?

Лёха пожал в полумраке плечами и покорно пошел за Сенькой вперёд.

Выбранный ими рукав вскоре привел их к небольшой округлой площадке, в центре которой накрененная лестница поднималась к очередному люку.

— Ты знаешь, где мы? — спросил Лёха.

— Думаю, что отмахали метров сто уже от котельной, — ответил Семён, вглядываясь в потолок. — Я посвечу, а ты приложи ухо к крышке — может, услышишь что-нибудь.

— А сам чего..?

— Ты легче, Лёха, посмотри на перекладины, — он потрогал влажный металл, покрытый ржавчиной, — меня могут и не выдержать.

— Меня, значит, выдержат, — проворчал Алексей, пробуя ногой нижнюю ступеньку.

— Тебя ловить легче. Давай, я поддержу!

Лёха с опаской начал медленно подниматься к верху. Посредине он замер и спросил:

— А чего слушать-то?

— Да хоть что-нибудь: машины, голоса, шаги — чтобы определить, где мы. Что не понятно-то? Может, мы бродим вокруг общаги, и сейчас выползем прямо перед теми ублюдками — хочешь повстречать их снова?

— Не-а, — с этим лаконичным ответом Лёха как-то воодушевленнее продолжил своё самозабвенное восхождение кверху.

Перекладины лестницы под его шестьюдесятью килограммами недружелюбно скрежетали, и на самом верху он притаился, опасаясь слететь вниз, но сподобился всё-таки приложить ухо к чугуну. С полминуты он вслушивался, а потом объявил:

— Тихо, как в могиле.

— Сплюнь.

— Может, просто не слыхать ничего?

— Да этот чугунный диск над твоей башкой — как локатор в небе: всё должен принимать и отражать.

— Откуда тебе нафиг знать?

— Да так… знаю, и всё.

— Ну и чего делать-то будем?

Семён помолчал, раздумывая, затем ответил:

— Подождать нужно. Сейчас сколько время? Около десяти вечера, наверно. Там уже похолодало, так чего нам вообще туда выползать?

— Так на базу надо, там же и жрачка, и манатки все…

— Да ладно, помрешь, что ли, если не поужинаешь? А на манатки твои никто и не позарится.

Алексей попробовал было плечом приподнять крышку, но сил у него оказалось маловато для такой затеи, и он её оставил, спустившись осторожно вниз. Оглядевшись, Семен обнаружил у стены сваленные в кучу алюминиевые и фанерные коробки из-под каких-то деталей: видимо, недавно в этом тюбинге что-то ремонтировали и, как всегда, оставили после себя реквизит. Он перевернул пару ящиков, смастерив своеобразное кресло, и растянулся на них, разминая уставшие ноги. Алексей последовал его примеру.

— А сколько ждать-то будем? — спросил он, располагаясь рядом.

— Да отдохнем маленько, и двинем дальше, — заверил его Сеня, закрывая глаза. Свеча мерно горела на полу между ними, откидывая на стены причудливые тени.

— Ты сам откуда? — немного погодя спросил Семён.

— Местный я, из Черёмушек, — откликнулся Алексей.

— А как на улице очутился?

— А как мы все сюда попали? Кого водка, кого жадность, кого что…

— Жадность-то при чем тут?

— Да вот при всём: хотел я двухкомнатную вместо своего барака, и чтоб подороже продать и подешевле купить — как все, в общем. Только не всем везёт. Тогда-то не знал еще, что для таких предприимчивых уже специальная бригада создана — рыщут по объявлениям, прозванивают, встречаются, беседует, а вроде как и порядочные, приличные люди, понимаешь? Мне вот, например, сумели втолковать, что есть один покупатель, который хочет обменять свою двухкомнатную на частный дом — ну, дескать, любовь у него безумная, а женщина капризная, так он хочет поближе быть к ней. Даже показали мне бабу по нашей улице, и хахаля этого. Конечно, у меня глаза от такой удачи на лоб полезли, сам посуди: обменять барак на отдельную квартиру с чисто символической доплатой! Это потом только я прочухал, что это специально для меня они спектакль разыграли — женщина-то настоящая, а мужик подставной: прилично одетый, с сединой и бородкой такой — профессорской. Он просто на моих глазах, видать, клеился к ней, а со стороны впечатление было, что ухаживает: цветы дарит, под ручку водит. А потом и ко мне на переговоры пришел: выручай, мол, я уже год здесь сторожу жильё на продажу, и ты — моя находка и спасение всей жизни. Могут они, конечно, найти гнилушку в человеке: не лестью, так деньгами, не деньгами, так напором — в общем, ударили мы с ним по рукам. У меня были, конечно, кое-какие сомнения, я даже к юристам хотел сходить, но риэлтер сказала — это женщина была, тоже приличная вся такая, прикинь? — что, типа, давай-давай, ты на сделке хорошо сэкономишь, как раз хватит на гонорар юристу; вот я и не пошел.

— Ну а бумаги-то сам подписывал? Не глядя, что ли?

— Да ведь они у меня доверенность взяли, вроде как на ведение дел по подбору вариантов, к нотариусу водили — я до сих пор не знаю, что это за нотариус. А потом оказалось, что — фьюить! — свою-то продал, а взамен купил квартиру в давно снесенном здании. Только документы по продаже оформили в управлении юстиции, а по покупке на следующий день — опять у нотариуса, у другого только, который и нотариусом-то не был, очередная подстава, в общем. И сколько не ходил по конторам да по участкам — всё без толку: документы по продаже оформлены правильно, повода к расторжению нет, а покупка — просто ничего не значащая бумажка; две разные сделки, факта мошенничества не усмотрено, возбуждению не подлежит — вот и вся правда.

— А родственники?

— Жена ушла ещё в молодости, дочь где-то с ней есть — но кому я сейчас такой нужен? Не жене — это уж точно, а дочке сейчас семнадцать только, а как я приду к ней бомжом и скажу: вот, родная, принимай отца-археолога, только что из-под земли вернулся; а всё, что мать про меня нагородила — чушь. Так, что ли?

— Пожалуй, так не прокатит.

— Да никак не прокатит. Думаешь, я не ломал себе голову? И к одним сунулся, и к другим, и к третьим — да кому нафиг это надо? На работе жить пытался, барахло в служебном гараже пристроил, так его растащили — не мог же я дежурить там круглосуточно.

— А ты кем работал?

— Водителем.

— И что, уволили?

— Три месяца тормошили с пропиской, а потом извинились, сказали, прости, Петрович, хороший ты человек, но без штампика. А меня потом всё это так достало, сил не было — хотел удавиться, да не смог: жадность опять остановила, жадность до жизни, ради неё только и не удавился тогда. А человек — он ко всему привыкает, и к колодцам тоже.

— Да-а, не повезло тебе.

Алексей продолжал:

— А мне иногда охота в тюрьму — по зиме особенно.

Семён взглянул на него с интересом:

— И как — получалось?

— Не-е, в самый последний момент думаю: ты, дурак, что собрался сделать? И всё, на месяц успокаиваюсь. Потом опять то же самое, и так уже четыре года.

— Ё-ё, — протянул Семён, — я столько не выдержу.

— А куда ты денешься? — спокойно ответил Лёха. — Я тоже поначалу думал, что не выдержу и месяца, а потом… — он махнул рукой и отвернулся.

Семёну показалось, что его товарищ плачет — тихо, по-собачьи. Он ничего не стал больше говорить и молча лежал, перебирая в голове обрывки своих детских воспоминаний: двор, детский садик, футбол, что-то из школы. Это было похоже на калейдоскоп, переворачиваемый в руке: кусочки мозаики складывались в разнообразные картинки, но цельного сюжета не проявлялось. Он снова лёг на спину и увидел на потолке каплю конденсата, собирающуюся оторваться от поверхности и устремиться вниз, прямо к его лицу. Семён закрыл глаза и напряг изнутри своё зрение, пытаясь сквозь веки уловить очертания этой капли, заставить её замереть, в то же время ожидая ощутить на своём лбу легкий"чпок"от её прикосновения, но ничего не происходило. Он помолчал минуту, а потом произнес:

— Лёха, а ты не переживай особо-то — живы, и слава Богу, у многих и этого нет.

— Да я привык уже, чего тут переживать? Гнобит только, что до конца дней своих по колодцам придётся шастать — это ли жизнь? А так сидел бы я сейчас на кухне в своей берлоге, ругался бы с Люськой, ворчал на бабу Свету — вечно надымит папиросами на всю квартиру: ей уже под девяносто, а пыхтит, как паровоз.

— А ты курил?

— Да попробовал пару раз — ничего интересного, лучше стакан водки накатить. А ты?

— Нет, наверно. Да и где бы теперь на это еще деньги брать — на пожрать бы чего наскрести, не до сигарет уже.

— Это точно. У меня тут, кстати сказать, от батона немного осталось, — он достал из кармана куртки кусок батона, завернутый в целлофановый пакетик, — перекусим, может?

— Давай, — с благодарностью согласился Семён и подсел поближе.

Батон пах выпечкой, и его приятно было ощущать у себя во рту, тем более в контрасте с окружающей плесенью.

— А ты что всё молчком да молчком? Или думаешь, мне не понять? — спросил Алексей, жуя свой кусок.

— Ничего я не думаю. Это в тюрьме за жизнь трепятся, а мы вроде как на свободе. У тебя своё, у меня — моё.

— Типа как в Библии?

— Типа как на воротах Бухенвальда.

Помолчали. Вдруг Семён сам начала рассказывать:

— Я сам с Ельца — слыхал о таком, на Азовском море? Семь лет назад подался на заработки на Дальний Восток, повертелся в коммерции одно время во Владике (там тоже море), потом перебрался в Хабаровск. Женился, дочь родили, японскую машину купили — с этим там вообще просто. Хабаровск — купеческий такой, размеренный, коммерсантов много. И все доверчивые, как дети. Во Владивостоке не так. В плане, что коммерции больше, но люди зубастее — ты им ступню, а они по колено оттяпают — акулы, одним словом. Там и с квартирой тяжелее. Устроился сперва страховым агентом, но не клеилось особо, через полгода на продукты питания перешел.

Ещё не так давно был территориальным представителем одной крупной московской конторы. Вернее, офис и завод у них в Красногорске. Работа-то в принципе не пыльная: развивай клиентскую базу по рынкам да торговым центрам, собирай заявки на бакалею, пересылай в головной офис, потом товар приходит, ты его встречаешь, организовываешь доставку, работаешь с претензиями — в общем, если язык на месте, а не там, где обычно у тебя, Лёха, то можно зарабатывать приличные деньги. А чем больше зарабатываешь — тем выше потребности. Тут ещё кредиты на всех обрушились — бери-не-хочу-всё-равно-возьмёшь. Богадельня по всей стране, в общем. Через два года мы уже оформили ипотеку на"вторичке"…

— Это что?

–"Вторичка"-то? Это всё, что не новостройка. Дешевле, да и банки под них легче на кредитование идут. Но сам понимаешь — не в голой же да разбитой квартире жить? Нужен ремонт, нужна мебель…

— Да? То-то она нам теперь прямо-таки необходима.

— Теперь… да что теперь! Год назад и теперь — это как две разные жизни. Если ты только одеколон советский пил и заборы на дрова разбирал в свём Озёрске, или где там… — то, собственно, какая тебе разница: там же прозябать или здесь, в коллекторе? Поменял шило на мыло. А свобода с деньгами, да в бизнесе… Тоже палка о двух концах — кого-то вытягивает наружу, а кого — закапывает в землю.

— Денег много у тебя было?

— Лёха, деньги сами по себе — это бумага с картинками. И много этих бумаг или мало — тоже относительно, это, может, для тебя важно. А для деловых людей важна в первую очередь перспектива — как эти бумажки обернуть, чтоб они приросли сами по себе, как снежный ком. Это игра, в какой-то степени.

— Только в колодце в неё не особо-то поиграешь.

— Да уж, тут точно не развернуться.

— А ты, видать, не за тот конец свою палку держал, когда бумажки с картинками ворошил.

— Не тем? — повторил Семён. — Верно, не тем. Кредитов понахапал, сделал ремонт, прикупили мебели, а тут… компания закрыла представительство — логистика с запада на Дальний Восток им стала дорого обходится, местные производители тоже засуетились, поднялись, цены посбивали… а тут ещё этот кризис — новую работу не найти практически, все издержки сокращают, от балласта избавляются. Полная засада, короче. Чтобы не потерять квартиру, продал машину, даже мебель по объявлению за полцены спихнул — новую! Всё думал — пронесёт…

Семён замолчал, уставившись в потолок.

— Не пронесло?

— Я должен был собрать дебиторку с мелких клиентов и переслать в головной офис.

— Что это такое?

— Ну… клиентам поставили товар в долг, они за него рассчитываются постепенно, по договору, или на реализацию кому-то выставили… разные варианты по отсрочке платежей бывают.

— А ты с них деньги собрал и… того?

— Вот именно — "того". В Красногорске только через два месяца хватились, да и то случайно: одна из моих клиентов была в Москве, и зашла в бухгалтерию за сверкой. По её данным, долг за товар сто тысяч, а по бумагам фирмы — сто пятьдесят. Начали проверку по всем моим клиентам, прислали паренька из коллекторского бюро…

— Сантехника что ли? — не понял Лёха.

Семён покосился на него, но объяснять не стал:

— Вроде того, с большими кулаками и связями в ОБЭПе и местном УФСБ.

— Бил?

Семён усмехнулся:

— Теперь не бьют, всё культурно. За квартиру я уже досрочно рассчитался к тому времени, но по другим долгам… думал, кредитами в других банках перекинуться, но эти лавочки к тому времени уже тоже прикрылись, да на меня спустили информацию по централизованным каналам… В общем, приперли к стенке конкретно — передавай им квартиру за долги. А как? Там ведь жена, дочь. Я не мог придти домой и сказать — вот, мол, давайте выметаться, закредитовался я. А те напирают — посадим, дескать, упираться если будешь."О семье подумай, они ж не в крепости у тебя" — намекали так, что типа найдут другой способ воздействия. Оставалось только петлю на шею — тогда отстали бы. Да и то — предприятие себе на убытки мои долги спишет, и дело с концом, а коллекторы — те не-ет, там ребята непробиваемые. Да и живой я им нужен был. А нет человека — нет проблемы. Без меня к семье не сунулись бы — это же не 90-е.

Конец ознакомительного фрагмента.