Легенды Сэнгоку. Под знаком тигра

Дмитрий Тацуро, 2017

Япония, первая половина 16-го века, эпоха Сэнгоку-Дзидай – время воюющих провинций, когда сын поднимал меч на отца, а брат на брата. Когда обычный простолюдин мог убить знатного военачальника и сам возглавить целую армию самураев . В это неспокойное время и довелось появиться на свет Нагао Кагэторе, которому пришлось познать на себе потерю и предательство близких ему людей, и окунуться с головой в этот круговорот кровавой смуты.

Глава 5

Незнакомец

Лето 8-й год Тэнмон (1539). Ринсэндзи, Этиго.

Час Тигра. Главный храмовый колокол возвестил о том, что пора бы всем проснуться, хотя солнце едва ли показало краешек своего диска из-за гор. Уже после нескольких ударов монахи начали выходить из своих скромных и полу мрачных келий, чего нельзя было сказать о послушниках, особенно новоиспечённых, не привыкших вставать в такую рань. Все тут же устремились к единственному колодцу, дабы омыть лицо и руки для утренней трапезы. Старшие монахи пропускали вперёд послушников, чтобы те поскорее закончили водные процедуры, дабы поспешили на утренние занятия и не опаздывали. Под звонкое пение старшин, молодые поторапливались, лишь бы не слышать эти заунывные сутры, которые давили им на уши с утра-пораньше.

Закончив умывание, монахи и их помощники, отвечающие за хозяйственные дела, отправились готовить завтрак, мыть полы в помещениях и подметать территорию монастыря. Старший же настоятель, которого звали Тэншицу Коику, умывшись последним, легко и спокойно пошёл в зал учений, в котором его должны были ждать молодые ученики.

На вид ему было лет семьдесят. Как и все монахи, обладал круглой, бритой наголо головой. Седые брови свисали аж до глаз, очень узких, хотя иногда казалось, что настоятель специально прищуривается, потому, что плохо видит. Нос его был узкий у переносицы и расширялся у кончика, образуя некое подобие мячика-мари. Всю его внешность, пожалуй, дополняли большие уши с длинными мочками, над которыми часто посмеивались послушники за спиной настоятеля.

Монах негромко, словно его ступни не касались пола, вошёл в зал. Ученики дружно поклонились, поприветствовав настоятеля, и уселись за свои столики. Ученики сидели перед ними на коленях, так как столики были низкими, сделанные из лакированного дуба и предназначались лишь для одного человека. На столах лежало несколько листов бумаги, кисть и тушечница для письма. Сидели, ученики, друг напротив друга, старшие по левую сторону зала, младшие по правую. Между ними оставалось лишь небольшое расстояние, предназначенное для того, чтобы настоятель смог передвигаться между рядами.

Тэншицу встал перед учениками, так, чтобы его видели все присутствующие, сомкнул кисти рук на груди и громко начал петь, высоко задрав голову. Голос его чуть с хрипотцой и всё же, звонко гудел в ушах учеников. Дети удивлённо воззрились на него. Зачем он поёт на уроке, ведь песнопения начнутся не скоро? Всего учеников в зале было не больше десяти. Самому старшему недавно исполнилось тринадцать, звали его Ишичи, а младшему не было и пяти.

Этот самый малый, заслышав пение настоятеля, начал запихивать в уши бумагу лишь бы не слышать дребезжание старого монаха. Вся младшая группа разразилась хохотом, но предусмотрительно прикрыли рты ладонями, чтобы Коику их не услышал. Старшие наоборот, создавали серьёзный вид, но уже предполагали, что сейчас будет потеха. Тэншицу, не обращая внимания на то, что младшие его перестали слушать, а старшие делали вид, продолжал петь. Мальчик, утрамбовавший себе в уши уже всю бумагу, лежавшую на столе, понял, что этого будет недостаточно, заткнул уши пальцами. Настоятель резко оборвал своё пение и опустил свой взор на учеников, не смотрел ни на кого в отдельности, но видел каждого.

— Что это там делает Сачико? — состроив удивлённую мину, спросил Коику. — Зачем он запихал в уши то, на чём сейчас будет писать?

Четырёхлетний мальчик, которого звали Сачико и не думал, что настоятель перестал петь. Он увидел лишь улыбающиеся лица своих однокашников и то, как учитель открывает рот, — бумага дала эффект. Тэншицу, тем временем подошёл к ученику и прокричал ему в ухо, но мальчик не слышал. Он подумал, что учитель специально пытает его своим отвратительным пением.

— Я думаю он оглох! — заключил настоятель, поняв, что его попытки докричаться до Сачико тщетны. Он помахал ладонью перед лицом ученика, тот проследил за ней глазами. — Но не ослеп! — Тэншицу повернулся к ученикам. — Как, по вашему мнению, нам теперь общаться с Сачико? Ведь он перестал слышать.

Ученики тихо хихикали, но пожимали плечами. Руку поднял лишь один, Торачиё. Зимой ему исполнилось десять лет, и он перешёл в старшую группу. За три года пребывания в монастыре он очень вырос, его длинные ноги способствовали этому и в своём возрасте он не уступал в росте настоятелю Коику, который был очень даже не маленьким.

— Торачиё! — Тэншицу улыбнулся. — Ты конечно-же хочешь помочь Сачико, как ты это обычно делаешь?

— Да настоятель! — ответил Торачиё детским баском. — Ведь если человек нуждается, ему необходимо помочь.

— А нуждается ли в помощи наш Сачико? — спросил Тэншицу. — Разве он не сам себе запихал в уши бумагу, только лишь для того, чтобы не слушать моё пение? Ишичи? — обратился он к старшему ученику. — Тебе ведь тоже не понравилось моё пение. Почему ты не засунул себе в уши бумагу как Сачико, а продолжал слушать?

— Но ведь песня должна была закончиться. — пристыженно ответил Ишичи, опустив голову. — Я просто потерпел.

— Правильно! — одобрительно кивнул настоятель. — Всё имеет начало и всё имеет конец. Ни что ни вечно.

— Он поступил неразумно. — снова подал голос Торачиё. — Ему просто нужно преподать урок терпения.

— И это правильно. Ведь Сачико ещё совсем мал, в его возрасте всем свойственно совершать глупости. — говорил Коику. — Но всякая глупость должна оцениваться по мере её свершения. Ведь так? — обратился он ко всем ученикам. Все дружно закивали, соглашаясь с учителем.

Сачико давно уже понял, что настоятель Коику перестал петь и всё ровно сидел с заткнутыми ушами, подумав уже просидеть так весь урок не слушая учителя. Торачиё смотрел на него с некоторым снисхождение, зная, что сейчас настоятель придумает ему наказание, которое непременно вызывает всеобщий смех, что уже не в первой.

— Итак. Торачиё, ты хотел помочь вразумить нашего изобретательного Сачико? — на вопрос Тэншицу, Торачиё кивнул. Учитель продолжил. — Возьми кисть и обмакни её в тушечницу. И раз уж так вышло, что Сачико оглох и не услышит твоих вразумительных речей, нарисуй у него на лице кандзи"май"-глупец.

Торачиё сделал, как ему велел настоятель. Подойдя к Сачико, он аккуратно вывел тушью замысловатый символ на всё лицо мальчика. Сделав порученное, Торачиё сел за свой столик. Его взгляд на Сачико стал ещё более снисходительным. Сам же четырёхлетний ученик, сидел все это время, не издав ни звука. Его лицо приобрело ещё более глупое выражение, подкреплённое характерным кандзи.

Пробил колокол. Время завтрака.

Настоятель Тэншицу отпустил учеников. Все улыбались и смеялись, подначивая, незадачливого Сачико. Только лишь один Торачиё спокойно шёл в обеденный зал, не принимая участия в веселье. Он считал, что глупость маленького мальчика не должна служить поводом для насмешек, тем более для старших учеников, которые любили издеваться над маленькими. Но только не он. Не Торачиё, который когда-то сам был предметом таких насмешек.

* * *

После завтрака, всё свободное время, Торачиё посвятил памяти усопших, близких ему людей, на кладбище монастыря. Там, среди многочисленных серых каменных надгробий, за многие годы, поросших мхом, было место и для родни Торачиё. Кладбище монастыря Ринсэндзи являлось местом усыпальницы клана Нагао, ещё со времён его деда Ёшикагэ, который и построил сей монастырь. За это время война унесла множество жизней, включая отца и старшего брата Торачиё. С того злосчастного дня прошло три года, но мальчик ни упускал не единого дня, для того, чтобы прийти и помолиться в память о родных.

Несмотря на печальные события, которые омрачили начало обучения Торачиё в Ринсэндзи, мальчик не потерял самообладание. Напротив, смерть отца и брата подкрепила в нём желание научиться владеть собой, познать искусство войны и самое главное проникнуться в сердца людей и научиться понимать их. Ведь, как думал Торачиё, его отец проиграл не потому, что был плохим полководцем, а потому, что не понял своего врага. Который, подкреплял свои силы не только отвагой и воинскими умениями, но и духовными наставлениями, способствующими бодрости духа и достижению намеченной цели. Торачиё воевать не хотел. Но, сам того не понимая, шёл по пути воина, ежедневно оттачивая свои навыки в боевых искусствах, разбавляя их трактатами полководцев древности о правилах ведения войны. Не забывал он и о духовной пище. Наставления, порой чудаковатые и не понятные, которые преподавал настоятель Коику, учили Торачиё видеть мир таковым, каким он и является. Видеть то, что происходит перед глазами, не строить иллюзий на будущее и не жить деяниями прошлого. Он понимал, дорога в Касугаяму для него закрыта, с приходом к власти Харукагэ.

Новый правитель Этиго, ненавидел свою семью. Он сделал всё, чтобы никто из членов клана Нагао не оспорил его власть. Харукагэ изгнал свою мать Судзумэ из Этиго, которая пыталась подговорить вассалов клана сделать даймё её младшего сына Чикаро, получившего в совершеннолетии имя Кагэясу. Сначала он хотел убить её, но вассалы его отговорили, и князь отправил мать в ссылку на остров Садо, куда уже много столетий ссылают политических преступников. Самого Кагэясу, Харукагэ отдал в клан Куродо, чтобы тот лишился всяких полномочий в семье Нагао. Тору Годзэн, мать Айи и Торачиё, новый князь хотел отдать в наложницы Тэруте, но женщина, исполнив траур по мужу, подстриглась в монахини. Приняв имя Сэйган-ин, она стала жрицей богини милосердия Каннон. Айю отдали замуж за сына Уэда Фусанаги, Масакагэ из замка Сакадо. Этот брак послужил мирным договором между Касугаямой и Уэда, которые ещё со времён молодости покойного Тамэкагэ не питали любви к даймё и периодически поднимали восстания. Впрочем, не только Нагао-Уэда из Сакадо отличались буйным нравом.

После того, как Харукагэ признали князем, прошло несколько месяцев и Этиго попытались атаковать Дзинбо из Эттю. Стычка произошла на границе. Из-за отсутствия у Харукагэ всяких полководческих талантов и плохой организации войск, армия Этиго потеряла много воинов в этой битве, но сражение выиграла. Дзинбо отступили, а бусё Харукагэ отказались их преследовать, объяснив это тем, что мол, хороших воинов итак осталось мало, а враги, получив по заслугам, явятся ещё не скоро. Главным оратором выступал, конечно же, Иробэ Кацунага, он и спровоцировал генералов разойтись по домам. А после начались восстания во всех уголках провинции. Главы кланов были не довольны правлением Харукагэ, а крестьяне жаловались на увеличения поборов с их полей и деревень. Стабильность сохранялась только в округе Касугаямы, да на юге в Сакадо. Последние кстати, так же были недовольны, но союз для них дело святое и они терпеливо ждали своего часа. А даймё, тем временем, придавался пьянству, дебошу и разврату, учинённым им у себя в замке. Ответственность за управление легли на плечи Тэруты Хидэтаки, чему тот был несказанно рад. Он не только не отговаривал Харукагэ отказаться от разгульной жизни, но и всячески поощрял его. Тэрута, от имени даймё конечно, забирал в деревнях молодых девушек, потрошил амбары с рисом и сакэ и присылал их в Касугаяму на развлечения Харукагэ. Тех самураев, которые ещё оставались верными клану Нагао, Тэрута посылал на усмирения восстаний, дабы те не засиживались в замке и не наблюдали за моральным разложением наследника Тамэкагэ.

Всё это Торачиё узнавал у путников, посещавших монастырь и от самих монахов, ходивших в замок по разным поручениям, от врачевания до молитв за упокой. Он был недоволен поведением своего брата, но боролся с собой, пытаясь смириться с этим. Так как Харукагэ ни за что не позволит ему вернуться в Касугаяму и сделает всё, чтобы отгородить Торачиё от клана Нагао, дабы не оспаривались его права на власть.

Торачиё продолжал молиться и даже не заметил, что со спины к нему подошёл кто-то. Этот,"кто-то", не стал отвлекать мальчика и терпеливо подождал, когда он закончит. Через некоторое время Торачиё перестал молиться, поднялся с колен, и было направился прочь с кладбища, как неожиданно увидел перед собой настоятеля.

— Ты снова поминал усопших? — спросил Тэншицу. Лицо его было спокойным и невозмутимым. Торачиё не мог понять, о чём сейчас думает монах, злится или наоборот, одобряет.

— Да настоятель! — Торачиё вежливо поклонился. — Я каждый день приношу им дань уважения.

— Ты никогда не задумывался над тем, что мешаешь им спокойно спать? Мёртвые не нуждаются в ежедневных почитаниях. Они ушли из этого мира, чтобы переродиться в лучшую форму в следующей жизни. А ты постоянно напоминаешь им об их прошлом. Это не вежливо по отношению к ним. — с укором произнёс Коику.

— Но, если я не буду их почитать, о них просто-напросто забудут. — немного возмутился Торачиё.

— Я не говорю о забвении. — поправил его монах. — Но достаточно будет поминать предков раз в год. В день их смерти или день поминовения. А ты всё больше тревожишь и их, и себя.

— Я не молюсь о себе. — покачал головой мальчик.

— А надо-бы. Подумай о себе, молись о просветлении, пойми свой путь в жизни. — Тэншицу положил руку на плечо ученика. — Отпусти своё прошлое-оно лишь затуманивает твой рассудок. Забудь о родных, они вызывают у тебя обиду. От обиды может родиться отчаяние, из отчаяния, гнев. А гнев подобен раскалённым углям, которые ты взял, чтобы бросить в своего обидчика, но обожжёшься больше ты, а не он.

— Я пытаюсь забыть. — опустил голову Торачиё. — Но разве можно забыть столько горя, сколько причинили мне в прошлом. И о тех людях, которые мне сделали столько хорошего, и которых я, наверное, никогда больше не увижу.

— А что говорит тебе твоё сердце? Ты прислушиваешься к нему?

— Моё сердце? — мальчик положил свою руку себе на грудь. — Я не знаю. Но иногда я чувствую, что должен бороться с той несправедливостью, что учиняет мой брат, с тем, как он угнетает людей Этиго. Он ведь поступает неправильно?

— Он идёт в поводу своих желаний, а его желания не соответствуют истинному пути. Он не слушает ни голос разума, ни зов сердца. — внезапно Коику подтолкнул Торачиё. — Пойдём в хондо²⁷ по пути и поговорим.

Настоятель и ученик тронулись с места и направились на территорию монастыря. Торачиё шёл, понурив голову. Он не был уверен в своих чувствах и пытался понять, на какой путь Тэншицу хочет его направить. Настоятель снова заговорил:

— Так скажи, что тебе мешает следовать зову сердца?

— Оно зовёт меня идти в бой. Но, я не хочу воевать. Война-это путь обмана! Но ведь невозможно с помощью обмана прийти к справедливости!

— Это сказал Сунь-Цзы? — спросил Коику.

— Да!

— Он писал о том, как сам вёл свою войну, кто сказал, что ты не можешь воевать по своим правилам?

— Но как это сделать? Если я восстану против своего брата, я стану мятежником, а если одолею, узурпатором, ничуть не лучше его? Да и кто за мной пойдёт? Я всего лишь четвёртый сын погибшего князя. Про меня, наверное, и не помнят вовсе.

— Сомнения! — воскликнул Тэншицу. — Ты постоянно сомневаешься, поэтому никогда не сдвинешься с места. А если ты не двигаешься, то никогда не дойдёшь до своей цели. У тебя есть цель?

— Возможно…-Торачиё оборвался на слове. Он вдруг и сам услышал в своих словах нотки сомнения. — Есть! — твёрдо сказал он. — Я хочу принести в свою землю мир, я хочу, чтобы правосудие свершилось! Этиго не должна быть раздробленной.

— Если такова твоя цель? Тогда следуй ей. Иди вперёд не оглядываясь, но и ни строй иллюзий, иначе можешь оступиться. — напутственно произнёс настоятель. — Слушай голос разума и зов сердца, они не обманут.

— Но для достижения цели мне ещё многому нужно научиться. Ведь мне всего десять лет. — сказал Торачиё.

— Хочешь учиться, учись! Хочешь восстановить справедливость, так сделай это! Тебе никто не мешает, всё зависит лишь от тебя самого. Все сомнения и дурные мысли тоже исходят лишь от тебя. Поэтому научись победить эти дурные качества. Медитация кстати, очень помогает.

— Благодарю вас настоятель Коику! — приободрился Торачиё. В его глазах, вдруг появился огонёк уверенности в себе.

— Я ничего не делал. — невозмутимо, покачал головой Тэншицу. — Ты сам пришёл к этому выводу. Я только направил тебя в нужном направлении.

Торачиё больше ничего не сказал. Он лишь поклонился настоятелю и стремглав бросился к главному залу, где вот-вот должны начаться песнопения и чтения сутр. Чтобы там не говорил монах, но его наставления произвели на мальчика неизгладимое впечатление. Предали уверенности и стремления. Теперь он ещё усердней будет тренироваться и постигать свой путь.

Песнопения и моления проходили в главном помещении монастыря, в хондо. Монахи и ученики собирались в длинном зале, рассаживались на соломенных татами лицом к статуе Будды и начинали, нараспев, читать сутры. Будда, сделанный из чистого золота, сидел в позе лотоса на возвышении, представляющие собой одноимённый, раскрывшийся цветок. По обеим сторонам его, находились незыблемые золотые стражи, которые отгоняли злых духов. Вокруг алтаря были расставлены многочисленные вазы с цветами и сосуд для подношения. Алтарь освещался лишь парой, тускло горящих свечей на высоких керамических подсвечниках и двумя бумажными фонариками, подвешенными по бокам позолоченного балдахина. Глаза Будды Шакьямуни были закрыты, а руки сложены перед собой в замысловатом, медитативном знаке; одна ладонь поверх другой едва касались друг — друга, словно держали невидимый шар. Всем своим видом, на первый взгляд бездушная статуя, выражала спокойствие и самоотрешённость. Торачиё всегда думал, можно ли достичь такого спокойствия души и не замутнённости сознания. Он много раз, за три года в монастыре, медитировал на занятиях у священника Шукэна, но у него не всегда получалось отчистить свой разум от посторонних мыслей. Зато ему очень помогало пение сутр. Мальчик настолько погружался в сиё действо, что ему иногда казалось, будто он, отрывается от пола и начинает парить над головами остальных монахов. С ним уже бывало такое. Ещё когда он жил в Касугаяме и слушал волшебную игру на флейте в исполнении Нами, он ощущал ту же свободу и невесомость, точно как сейчас.

Молитвы и пения продолжались один час. После чего, монахи и ученики отправились на обед. Перекусив и немного отдохнув в своих скромных жилищах, ученикам предстояло постигать разные науки в течении двух часов.

Первый урок должен был проходить у учителя Кохэя мастера будзюцу. Кохэй преподавал в отдельном, от монастыря, месте, в старом, заброшенном святилище, которое видимо пустовало уже со времён возведения Ринсэндзи. Монахи монастыря выделили мастеру это место специально для тренировок и помогли ему обнести додзё деревянным забором. Кохэй сам восстановил небольшое обветшавшее здание, которое стало ему как домом, так и храмом. Своих учеников он натаскивал на улице, во дворе, где рассыпал по земле белый, словно снег, песок. В северной стороне ограды стояла деревянная статуя Бисямон-тэна, размером в половину человеческого роста. По словам мастера Кохэя, он сам вырезал этого ками из дуба, на который указал ему сам Бисямон, снизошедший до него во сне.

Именно в этой скромной обители молодые ученики постигали разные военные науки. Учились владеть мечом и стрелять из лука. Овладевали разными способами связывания противника, рукопашный бой, который включал в себя всяческие броски, болевые приёмы и некоторые удары. Искусство верховой езды изучали очень скудно, потому, что в распоряжении Кохэя была всего одна лошадь и, хотя детей было немного, всё же для каждого преподать индивидуальный урок езды требовал много времени. Поэтому, пока мастер натаскивал одного из учеников на лошади, остальные изучали основы боя и так по очереди.

В монастыре, правда было две лошади, одну из которых и презентовали Кохэю. Столь малое количество парнокопытных выражало отнюдь не бедность Ринсэндзи, а скорее расположение провинции Этиго, окружённую со всех сторон горами, где лошади абсолютно не требовались. Так, что армия Нагао, так же не имела большого количества конницы.

Иногда, в летнее время, Кохэй тренировал учеников в плавании. Ведь воды рек в Этиго очень долго оставались холодными, и было недолго получить обморожение. Но больше всего, мастер уважал искусство боя на копьях, или как его ещё называли-содзюцу. Именно этому Кохэй посвящал больше времени и требовал от учеников абсолютной отдачи в этом виде единоборства. Его любимым оружием было копьё бисямон-яри. Длинной, не меньше семи сяку, древко из дуба, покрытое чёрным лаком, а блестяще отполированный наконечник имел форму знака"Ж". Ученики несколько раз наблюдали, как мастер Кохэй выделывал этим оружием великолепные ката, уколы, финты, поразительное разнообразие атак и защиты. Всё это откровенно завораживало пока ещё не опытных детей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

27

Хондо — главный зал в буддийском храме.