Легенды Сэнгоку. Дракон Этиго

Дмитрий Тацуро, 2021

Япония, середина 16 века, период сэнгоку-дзидай. Даймё Этиго Нагао Кагэтора продолжает своё противостояние с Такэдой Харунобу. Его враг хитёр и коварен, поэтому конфликт в очередной раз заходит в тупик. Ко всему прочему, тяжким грузом давят и внутренние проблемы – недовольство вассалов, восстания и измены. Кагэтора больше не хочет терпеть подобное. Решив всё перечеркнуть, он покидает Этиго раз и навсегда.

Глава 5

Суровая зима

Зима, 1-й год Кодзи (1555-56). Провинция Этиго.

Воины Этиго вернулись домой. Встречали их с великой радостью, несмотря на то, что возвращались они практически без трофеев. Дети встречали своих отцов, весело смеясь, жёны мужей, проливая слёзы радости, а старики восхваляли ками и бодхисатв за то, что их дети вернулись целыми и невредимыми. Не все. Но в этот раз смертей было намного меньше. Кагэтора, как и следовало правителю, компенсировал каждую потерю. Это не возвращало погибших, к жизни, но давало семьям ощутимую поддержку.

В отличии от простых воинов, копейщиков, лучников, знаменосцев, носильщиков и прочих, самураи вернулись все, особенно бусё. Несмотря на тяжёлую войну и не очень хороший результат, возвращение решили отметить в Касугаяме. Князь Нагао ещё раз похвалил отличившихся и назначил денежные вознаграждения. Практически все стались довольны и пир прошёл с улыбками на устах. Ко всему прочему, вернувшись, самураи узнали, что Сын Неба, Император Го-Нара, сменил девиз правления Тэнмон на Кодзи. Это стало ещё одним поводом для пирушки.

Когда всё закончилось, Кагэтора распустил всех вассалов по домам, оставшись в Касугаяме лишь с несколькими людьми из своей личной охраны, которые тоже могли вести некоторые хозяйственные дела. Встретить новый год князь Нагао всем разрешил в своих владениях. Больше всего упирались Усами и Наоэ, они ни в какую ни хотели покидать своего господина надолго, но тот настоял. Он даже пригрозил суровым наказанием любому, кто появиться до завершения всех праздников. На том и порешили.

За месяц до нового года, Кагэтора получил печальное известие — умер Тайгэн Сэссай. Несчастье случилось сразу, после того как он вернулся в Суругу, заключив перемирие между Нагао и Такэдой. Кагэтора устроил по нему поминальную службу в Ринсэндзи и отправил письмо с соболезнованиями, к которому приложил вака:

«С грустью созерцаю

Снег покрыл всю землю.

Тьма пустоты.»

Он был удивлён, когда перед самыми праздниками, получил скорый ответ:

«Зиму сменит весна

И распустится мальва в лесах.

Цветения миг.»

Помимо ответного вака, письмо содержало скромное поздравления с победой над Такэдой и с наступающим новым годом. Подписано было, неким Мацудайра Мотоясу. Кагэтора разобрал в подчерке молодецкую, ещё не окрепшую руку, целеустремлённый характер и скромность, сравнимую с самим Тайгэном. Он не сомневался, что это был юный ученик Сэссая, который не пренебрёг соболезнованиями князя Этиго, тогда как даймё Суруги, Имагава Ёшимото его проигнорировал. Что ж, Кагэтора решил запомнить имя юноши, который хочет заменить покойного монаха в этом суетном мире.

Вскоре начались праздники. Касугаяма и близлежащий город-порт Наоэцу, построенный Наоэ Кагэцуной, гудели, пели и плясали, вместе с их жителями. Горожане наряжались в красочные костюмы, украшали дома пёстрыми лентами, бамбуковыми ветками, а перед входом выставляли увешанную игрушками сосну-кодомацу. Дети пускали воздушных змеев, кидались друг в друга снежками, взрослые приходили из храмов и устремлялись домой, чтобы как следует отпраздновать. Вскоре, храмовые колокола пробили сто восемь раз, отгоняя каждую из забот, которыми были обременены люди за уходящий год.

Кагэтора был один. Он не праздновал. Уединившись в своей холодной пещере под замком, он разжёг священный огонь-гома и начал читать заклинание, перед статуей Бисямон-тэна. Вскоре в святилище стало тепло и своды наполнились невидимой, но весьма ощутимой энергией. Кагэтора воззвал к силе бога войны.

* * *

Замок Бивадзима, Этиго.

Усами говорил, но Гэндзюро его не слышал. Он погрузился в свои мысли и не замечал никого и ничего вокруг себя. А ещё он был зол. Перед Садамицу он этого не показывал, но сердце его разрывалось от обиды, и он хотел закричать. Молчал. Думал, краснел, сопел, но молчал.

— Где она, Садамицу-сама? — перебил Гэндзюро старика. — Где моя жена?

Усами посмотрел на него так, будто тот, хочет отнять у него нечто ценное, такое, за что можно и убить. Садамицу убивать его не собирался, но ударить хотелось, причём чем-нибудь тяжёлым.

— Я для кого сейчас всё это рассказывал? — спросил старик язвительно. — Ты сейчас не бродяга, не шпион и даже не пехотинец, ты самурай, причём очень богатый. Ты кокудзин и предполагаемый наследник. Почему же твои мысли сейчас о женщинах, а не о важных делах клана?

— Это, несомненно, важная деталь. — убеждённо проговорил Гэндзюро. — Разве может клан развиваться без женщины? Кто будет ухаживать за домом и рожать детей? Я не вижу здесь никого! Где она? Где Нами? Моя жена!

— Ты, конечно, прав, но лишь отчасти. — Усами погладил седую бороду. — Если жена не в состоянии родить наследника, значит, следует взять наложницу, а за домом могут ухаживать слуги.

— Но ведь она ваша кровь! — настаивал Гэндзюро. — Неужели…

— Прекрати распускать сопли, ты мужчина! — повысил голос Садамицу. — Ты хотел жениться на ней, я дал тебе на это право. Дальше, ваши проблемы меня не касаются. Ты вошёл в мой клан, так изволь выполнять соответствующие обязанности. Забудь о ней на время. Можешь плакать в подушку по ночам или писать душераздирающие стихи, но днём думай лишь о делах важных. Думай о своём клане. Если моя дочь не одумается со временем, значит возьмёшь наложницу, она родит тебе сына, и он возьмёт фамилию Усами. Ясно? — Садамицу проговорил всё это строго, но голос его был ровным и спокойным.

— Может вы и правы. — опустил голову Гэндзюро. — Я должен быть благодарен судьбе за то, что из подкидыша превратился в высокопоставленного землевладельца.

— Вот так-то лучше. — похвалил Усами. — А теперь слушай и запоминай. Я буду вводить тебя в дела постепенно, чтобы твой маленький мозг не вытек из твоих больших ушей от переизбытка информации.

— Вы такой остроумный Садамицу-сама! — съязвил Гэндзюро, но после неоднозначного взгляда, прикрыл рот и был весь во внимании.

Гэндзюро слушал Усами несколько часов. Старик говорил о каких-то документах на землю, реестрах на оружие, запасы, людей и ещё много всяких вещей. Кроме того, молодой владелец должен был сам вести гражданские дела, слушать жалобы и выносить приговоры, производить смотр войск, вести разнообразные учёты и ещё много чего. К вечеру, выйдя из кабинета Усами, Гэндзюро просто валился с ног. Придя в свою комнату он, не раздеваясь, упал на футон и так проспал до утра.

Следующие дни он провёл уже в практике, под личным надзором Садамицу и иногда повторял теорию, которой напичкал его хозяин замка. И так практически два месяца, вплоть до самых праздников. Гэндзюро думал, что наконец-то расслабиться, но ему пришлось вести подготовку к новому году. Вообще, ему казалось, что Усами слишком его перегружает, вешая нужную и ненужную роботу, тогда, как сам старик по полдня не вылезал из своего кабинета, читал книги и пил чай в своём чайном домике. Гэндзюро трудился как пчела и некоторую работу начал выполнять уже инстинктивно. Ко всему прочему, он ещё должен был тренироваться в додзё по часу в день, упражняясь с луком, мечом и копьём. Остальное оружие мог выбрать по желанию. Также, три раза в неделю, они с Садамицу упражнялись в верховой езде и стрельбе из лука на полном скаку. Гэндзюро прекрасно стрелял из лука, но это для него было в новинку. Он даже несколько раз падал с лошади и в конце концов, вывихнул себе ногу. Тут то, Усами и дал ему отдохнуть, приказав соблюдать постельный режим.

В один прекрасный, холодный, зимний день, когда нога почти уже выздоровела, Гэндзюро вышел во двор своей усадьбы. Да, теперь у него была своя ясики, во втором дворе замка Бивадзима. Сам замок представлял собой довольно странную конструкцию. Во-первых, он не был горным, как большинство замков Этиго. Первая линия укреплений или третий двор, располагалась на ровной местности, а стены шли широким полукольцом охватывая берег моря Нихон. Вторая линия, где находился дом Гэндзюро, была меньше, но такой же формы и находилась внутри первой. Во-вторых, первый, он же главный двор находился не где-то, а в самом море, в пятидесяти шагах от берега, на скалистом острове. Там и стояла тэнсю. Хонмару был не жилой, а лишь прибежищем на случай войны и вёл к нему понтонный мост. Хотя, Гэндзюро подозревал, что там у Усами есть какие-то свои личные дела, о которых он предпочитал умалчивать. Эти подозрения были небезосновательны, поскольку старик частенько наведывался туда и подолгу пропадал.

Помимо нового дома, появилось и новое имя. Усами Гэндзюро Садакацу, так теперь его звали. После свадьбы с Нами, он вошёл в клан Усами и стал, кем-то вроде заместителя Садамицу и в случай его смерти, возьмёт главенство на себя. С одной стороны, Гэндзюро был рад такому повороту судьбы, но с другой, оказался самым несчастным человеком в Этиго. После женитьбы, он практически не видел свою супругу. Нами всячески избегала его и проводила больше времени в деревни Нокидзару, чем у себя дома. Мысли о ней не оставляли младшего Усами не на мгновение и порой, это даже мешало его работе.

Ещё одна немаловажная деталь, состояла в том, что Гэндзюро был удалён от своих соратников в нокидзару и лишь выполнял всю работу, во время отсутствия хозяина Бивадзимы и всех его боеспособных людей. В войне с Такэдой, Садакацу тоже не участвовал и уже подумал, что Садамицу тоже его избегает и специально оставляет в замке, чтобы он не мешался ему под ногами. Ан, нет, со временем, Гэндзюро понял, что это была своего рода, проверка и старик всерьёз готовит его к вступлению в полноправные владельцы кланом.

На улице дул холодный и сильный ветер. Близость к морю делало это место совершенно невыносимым. Мороз, то и дело, пощипывал кожу на лице. Гэндзюро зашёл обратно в дом, сел у домашнего очага и уставился на пламя. В огне показалась девушка, красивая, выглядевшая моложе своих лет, но с храбрым и мужественным взглядом. Её волосы развивались, касаясь танцующих языков пламени, а большие глаза сверкали, подобно звёздам. Младший Усами тряхнул головой, отгоняя наваждение, и очаг вновь стал обычным.

— Вы чем-то встревожены Садакацу-сама? — это произнёс слуга по имени Матагоро. Он вошёл через уличную веранду со стороны кухни. Подошёл к Гэндзюро и поставил перед ним поднос. — Вам следует поесть и выпить чаю. Вся еда горячая, это очень нужно в такую холодную зиму.

— Что-то не хочется мне есть. — задумчиво проговорил хозяин дома. — Лучше принеси мне сакэ.

— Но ведь вы же ещё не выздоровели, тем более вы не пьёте, господин! — удивился слуга.

— Что-то очень хочется. — не отводя взгляд от пламени, сказал Гэндзюро. — Принеси. Я не скажу Садамицу.

Матогоро неуверенно удалился и вскоре вернулся с небольшим чайничком, в котором был налит требуемый напиток. Гэндзюро быстро схватил чарку, налил и резко выпил. Поморщился, закашлялся и занюхал рукавом верхнего косодэ. Налил ещё. Вторая чарка пошла лучше.

— В чём причина ваших возлияний? — вежливо поинтересовался слуга.

— В женщинах. — Гэндзюро кашлянул, сакэ лезло наружу, но он с большим усилием сдержался. — Точнее в одной.

— Вы госпожу Нами имеете ввиду?

— Её, кого же ещё.

— Она совсем забросила Бивадзиму уже давно. — будто что-то вспоминая, произнёс Матогоро. — С тех самых пор, как наш господин отверг её.

— Что?! — Гэндзюро был удивлён. Он опьянел с двух чарок, но тут же протрезвел. — Как так, давно? Какой ещё господин?

— Ах, простите меня Садакацу-сама, я не хотел говорить лишнего! — слуга распластался на полу.

— Нет, говори! — младший Усами поднял его за шиворот. Он был взбешён, но не менее заинтересован. — Говори, я сказал! А ни то…

— Хорошо господин, я скажу, только прошу, Садамицу-сама не должен узнать об этом!

— Не волнуйся, он не узнает.

— Госпожа Нами и господин Кагэтора были влюблены друг в друга с самого детства. Но спустя много лет, когда князь начал враждовать со своим братом они возобновили свои отношения. Госпожа попала в плен к Харукагэ и Кагэтора-сама был в отчаянии. Говорят, он упросил Бисямон-тэна, своего бога, помочь ему освободить её, а взамен дал обет целомудрия. Госпожа Нами была спасена, а наш князь до сих пор чтит свою клятву. Именно из-за этого они не смогли быть вместе. Но она… — Матогоро умолк.

— Что она?! — Гэндзюро был в ярости. В какой-то беспомощной, глупой ярости. Он понимал, о чём говорит этот слуга. Он понял многое. Но самое важное, самое идиотское, что он сделал, это позволил себе влюбиться в неё, да ещё и просить благословление на брак у самого Кагэторы. У того, кто тоже её любил. Он не знал этой истории, не мог знать, потому, как Усами позаботился, чтобы сокрыть её ото всех. — Говори! Что она сделала?!

— Госпожа тоже дала обет. — Матогоро был напуган. Он рассказывал то, что нельзя было рассказывать под строжайшим запретом. Если Садамицу узнает, самое лучшее наказание будет сэппуку. Но, Матогоро был хороший слуга и он послушно докончил. — Она поклялась, что никто не будет обладать ей, кроме Кагэторы-сама. С тех самых пор, она верно служит ему, находясь рядом, но в тени. А Садамицу-сама заботиться о том, чтобы они никогда не встречались.

— И всё-таки встретились. — себе под нос пробормотал Гэндзюро. — И всё благодаря мне. Кретину и недоумку. Болтуну и разгильдяю.

Остаток дня и весь вечер, Садакацу провёл за глубокими раздумьями и за сакэ. Он больше не пьянел. Он был в ярости. На себя, на судьбу и на Нами, которая, чтобы избежать замужества могла и рассказать всё ему с самого начала. А Кагэтора? Он дал согласие, несмотря ни на что, как он мог так поступить? С собой, с ней и с Гэндзюро. Или он надеялся, что тайна не раскроется? А, может он больше не любит её? Нет, не такой человек Кагэтора. Он скорее стерпит, спрячет всю боль глубоко в себе, но никогда не подаст виду. А что теперь делать ему? Что делать Гэндзюро? Но, самый подлый в этой истории этот старик. Этот Усами. Он сыграл отвратительную игру на человеческих судьбах. Он самый коварный и подлый. Подлее Гэндзюро, подлее Нами, подлее…

— Нет! — Садакацу швырнул чарку в сёдзи. — Я убью его!

К поздней ночи он всё-таки напился и уснул. Вновь не раздевшись.

Утром его разбудили. Голова ужасно болела и Гэндзюро не мог пошевелить не одной частью тела. Поэтому, его силком подняли с постели и утащили в офуро, опустив в горячую, парящую воду. Оттуда он вылез уже сам, кое-как поел, выпил чаю и только сейчас заметил, что прислуживает ему не вчерашний слуга.

— А где Матогоро? — спросил Гэндзюро у нового прислужника.

Тот молчал.

— Ты, что оглох? Кто ты такой? И где мой слуга Матогоро?

— Матогоро больше не будет вам служить Садакацу-сама. — наконец произнёс слуга. — Меня зовут Кацусукэ и теперь, я буду служить вам во всём.

— Но почему? — озадачился Гэндзюро. — Что он такого сделал?

— Он… — Кацусукэ замолк на короткое время, раздумывая, а потом объяснил. — Он сделал то, что нельзя было делать и за это, был сурово наказан.

— Но как? — Садакацу поскрёб затылок и внезапно, его озарило. — Этот старик! — он сжал кулаки, резко подпрыгнул на ноги и бросился к выходу. — Я этого больше терпеть не буду!

Не переодевшись в тёплые одежды, Гэндзюро направился в поместье Усами Садамицу, которое находилось здесь же, во втором дворе, у самого края берега, где начинался мост, ведущий в главную твердыню. Охрана пропустила Садакацу без лишних слов и тот, нагло и бесцеремонно, проследовал в кабинет главы рода.

Садамицу сидел за письменным столиком, повернувшись к входу боком. Рядом с ним лежала кипа, аккуратно сложенных в несколько стопочек, бумаг и несколько книг. На столике тоже лежало несколько листов, на одном из которых Усами тщательно, но без усердия, выводил каны¹¹. Старик был мастером каллиграфии, впрочем, как и во всём.

Усами заметил приход своего зятя, но виду не подал. Гэндзюро сел возле входа и застыл в приветственном поклоне. Садамицу дописал, аккуратно отложил кисточку, закрыл тушечницу и только после этого повернулся к гостю.

— Доброе утро Гэндзюро. Как прошла ночь? Голова не сильно болела? — произнёс он, спокойным, вежливым тоном. Только его слова, почему-то жалили молодого наследника, словно сотня змей.

— Сейчас моё здоровье в порядке. — выпрямился Садакацу. Его взгляд был вызывающим и был устремлён прямо в глаза Садамицу. — Но мои мысли в полном смятении.

— Что тебя так тревожит? — Усами прищурился, он, будто вытягивал и читал мысли своего подопечного. — Вновь мысли о женщинах? Наведайся в весёлый квартал в Нагаоке или Касугаяме и успокой своё мужское естество. Если не хочешь далеко ездить, тогда возьми любую служанку. Уж поверь, они не откажут.

— Не об этом я думаю, — покачал головой Гэндзюро. Он хотел сорваться на крик, но, всё же, побаивался своего тестя, да к тому же у входа стояла охрана. Поэтому, голос его был сдержан, но дрожал от гнева. — Где Матогоро?

— Кто это? — Садамицу сделал вид, что удивился.

— Мой слуга, которого вы изволили наказать.

— Ах, этот. — Усами опустил глаза в пол, погладил бороду. Он совсем не обращал внимание на дерзость Садакацу и тем самым выводил его из себя. — Он совершил сэппуку.

— Почему? Он ни в чём не провинился?

— Он сказал лишнее, хотя, знал, что этого говорить не следовало. Этого достаточно, чтобы наказать слугу. Знаешь, слова всегда играли большую роль в судьбах людей. По одному лишь слову, можно судить о человеке.

— Но, он был мой слуга.

— Пока, хозяин Бивадзимы я и я же, являюсь главой клана. Поэтому, мне решать, кого наказывать и за что.

— Тогда, я задам другой вопрос. — теперь тон Гэндзюро стал намного выше. — Эта история, о которой поведал мне Матогоро, почему от меня её скрывали? Ведь, если бы я знал, то никогда бы не женился на Нами. И почему Кагэтора позволил мне это сделать?

— Ты задаёшь слишком много бессмысленных вопросов и переходишь рамки приличия, говоря о своём господине и повышая голос на меня. — лицо Садамицу вдруг стало строгим и теперь он смотрел на зятя с явным намерением, подавить его морально. — Всё, что произошло между моей дочерью и князем, было слишком давно и поросло травой. Ты же, как вежливый человек и преданный слуга, должен принять всё как должное и снизошедшую до тебя милость, обязан хранить и лелеять. Не каждому удаётся так быстро подняться от рыночного воришки до наследника клана.

— Но, эта история мешает моим отношениям с женой. Мы не сможем жить с ней в гармонии, когда между нами стоит прошлое. — Гэндзюро немножко поубавил тон, но волнение и злость никуда не делись.

— Очень глупо слышать такое от мужчины. Если бы каждый из тех, кого я знаю, говорил подобное, то уподобились бы молоденьким Хэйянским царедворцам, которые только и знали, что воздыхать о былом, о потерянной или безответной любви, писали об этом стихи и в конечном итоге, кончали с собой. Не топи свои мысли в прошлом. Заостряясь на былом, ты становишься лишь тенью — бессознательным отражением самого себя. Правильно жить лишь этим мигом. Только так ты останешься собой.

— Поучительно, но не эффективно. — фыркнул Гэндзюро. — Для этого нужно быть совершенно бесчувственным, монолитным, как статуя, как… проклятье…

— Теперь ты понял? — Усами увидел, что его зять запнулся на своих словах и пришёл к выводу. — Он тоже мучился, тоже страдал, но подавил в себе все ненужные мысли, заставил себя забыть прошлое и двигаться дальше. Он верен тому, что делает и нечто не может поколебать его. Именно поэтому он так поступил. Именно поэтому он дал согласия на ваш брак.

Гэндзюро не знал, что ответить, а вопросы кончились сами собой. Он понимал, о чём говорил Садамицу, но не знал, как ему научиться такому хладнокровию. Такому образу жизни, укоренившемуся в умах и сердцах людей в эти неспокойные времена.

— Что ж, теперь у тебя есть над чем подумать. — видя молчание Садакацу, заключил Усами. — Сегодня я не стану нагружать тебя делами, но завтра, ты нужен мне со свежим умом и светлой памятью. И, прошу, не пей больше сакэ, тем более в таких количествах. Возлияние лишь усугубляет положение и наводит на дурные размышления.

Гэндзюро ушёл, занятый мыслями. Садамицу поднял со столика лист бумаги, на котором писал, до прихода зятя, сложил его в прямоугольную полоску и позвал слугу. Человек появился за спиной хозяина, отодвинув, полностью деревянную стену, на которой висела картина изображающее человека, созерцающего звёздное небо.

— Матогоро, ты отправляешься в Нокидзару. — произнёс Усами. — Это письмо передашь моей дочери, а сам останешься там. Больше в Бивадзиме не появляйся и на глаза Садакацу не попадайся. Самое правильное решение — изменить внешность, как я тебя учил.

— Да господин. — поклонился Матогоро. — Я понял и исполню всё в лучшем виде.

— Как и всегда. — Садамицу еле заметно ухмыльнулся.

В самый последний день уходящего года в Бивадзиму пребыла Нами. В первую очередь она поприветствовала отца и даже уделила внимание мужу. Гэндзюро встретил её официально, с неким холодком. Ей было всё равно. Праздники они встретили вместе, с соблюдением всех церемоний, как полноправные муж и жена. Но, спали каждый в своих частях ясики и друг друга не навещали. Правда, один раз Гэндзюро заявил о том, что женщина должна соблюдать правила и не избегать брачного ложа. На это Нами одарила его удивлённым взглядом и вежливо, с полным равнодушием, заявила, что каждый останется при своём и перемен не будет. Садакацу, конечно разозлился, но виду не подал. О печальной истории, поведанной ему бывшим слугой Матогоро, он решил не вспоминать. Так и разошлись. После праздников, Нами вернулась в Нокидзару, а Усами Садамицу отбыл в Касугаяму. Гэндзюро вновь остался один, заниматься делами клана, как полноценный господин.

* * *

Замок Ёита, Этиго.

В отличии от мрачной Бивадзимы, во владениях Наоэ Кагэцуна царили веселье и танцы. Праздник тут наступил ещё до его начала. Первым делом местные жители были рады, наконец, увидеть своего хозяина и должным образом встретили его в его доме. Даже хеймины преподнесли ему свои запасы, выращенные на полях, сверх того, что они отдают в уплату налогов. Кагэцуну любили и уважали, а он никогда не давал повода в себе усомниться.

Отметив свой приезд, Наоэ взялся за дела домашние. Первым делом он приказал расчистить дворы замка и улицы прилегающей деревни от снега. Причём он сам взял деревянную лопату в руки и начал работать со всеми. Самураи, замковые слуги и крестьяне, от мала до велика, трудились как единый организм. Между ними не было неприязни и социальный статус здесь терял все границы. Все они пели, смеялись и веселились и лютый мороз им был не по чём. Даже жена Кагэцунэ, Оман, вышла поддержать работников, вместе со служанками, разнося им горячую похлёбку и чай. Местная детвора тоже помогала взрослым. Те, кто постарше взял в руки снегоуборочные инструменты, а совсем маленькие лепили комки и швыряли их как можно дальше.

Поистине, это была мирная идиллия, счастливых людей, беззаботно живущих под присмотром Наоэ Кагэцуны.

Сам хозяин Ёиты, не упускал случая подшутить, запустить в кого-нибудь снежный ком или ущипнуть проходящую мимо женщину за интересные места. За такие проделки он удостаивался от Оман немного подозрительным взглядом и частенько снежком в лицо. Впрочем, Наоэ только отшучивался, строил невинные рожицы и прикидывался верным и послушным мужем. Госпожа Наоэ не злилась на него, зная его игривый характер, но всё равно приглядывала, чтобы его шутки не зашли далеко.

Уборка снега, при таком настроении, шла довольно быстро, а чтобы ускорить темп, Кагэцуна начал напевать свои весёлые песни.

— Прекрасным днём осенним,

Иду я по столице.

Повсюду снуют лица,

Наряженных людей.

Гляжу, у лавки дева,

Стреляет в меня взглядом.

Изящно прикрывая,

Тэссэном алый рот.

Сманила меня дева,

В безлюдный угол тёмный

И страстно целовала,

Моё гладкое лицо.

И я, почуяв силы,

Рукою потянулся,

К подолу ниже оби,

Где тайные места.

Гляжу, а там косодэ,

Топорщится занятно.

И я, подумав сдуру,

Что меч там вдруг запрятан,

Схватил рукой железной

И сразу обомлел.

То был не меч

И…

— Господин Наоэ! — окликнула мужа Оман. — Вы ведь не со своими соратниками на пирушке, здесь ведь дети! Прекратите свои пошлые песенки!

— А что там было вместо меча? — задал тут же вопрос один из мальчишек.

— Может она прятала там куклу? — предположила одна из девочек, лет шести.

Кагэцуна прокручивал в мозгу варианты ответов, когда мальчик постарше закричал:

— Я знаю, что там было Кагэцуна-сама! Это был мужской…

— Помолчи негодник! — вовремя остановила его Оман и укоризненно посмотрела на улыбающегося во весь рот, мужа. — Вот видите! Не надо развращать детей в таком возрасте, вы должны быть примером для них, вы ведь хозяин Ёиты!

— Да понял, я понял! — отмахнулся Наоэ и вновь взялся за работу. — Про столицу петь не буду!

— Давайте про походы, Кагэцуна-сама! — попросил какой-то паренёк из крестьянских.

— Про поход, говоришь? — Наоэ призадумался, поскрёб пальцем висок. — Что-то, кажется есть.

— Ехала бугейша с боя

Повсюду горы да долины,

Устала и свернула к зелёному лужку.

Глядит, а рядом речка,

Серебрится тонкой лентой,

Решила искупаться

И смыть следы дорог.

Сняла ёрой цветастый,

Сложила меч и лук

И скинув все одежды,

Вошла изящно в воду,

Остановившись по колено

В струившейся воде.

А в это время, рядом

У берега за камнем,

Рыбак, вдруг притаился,

Таращился на деву,

Дрожа всем естеством.

И тут рыбак коварный,

Задумал непотребство,

Увидев, как бугейша

Нагнулась над водой.

И вот, пока та дева,

Длинные косы омывала

Рыбак напрыгнул сзади

И… Ата-ата-ата-та!..

Наоэ, увлёкшись песней, не заметил, как Оман подошла к нему со спины и схватила за ухо. Дети от души захохотали. Взрослые тоже надрывали животы, толи от того, как закончилась песня, толи от того, как их господин пытается освободится от коварного захвата жены.

— Я же вам говорила, прекратить эти распутные песенки, а вы снова за своё! — причитала Оман. — Что же вы за человек такой? Нельзя спеть о прекрасной любви или захватывающих приключениях?! Обязательно нужно впихивать в каждый текст, свои гениталии?!

— Но так ведь веселее! Ай! — кричал Кагэцуна. — Оман, отпусти! Больно! Ай!

— Вы ведь провинциальный самурай, а не столичный чинуша, так, что терпите! — она ещё больше скрутила ему ухо и пыталась добраться до второго. Наоэ даже упал на колени, сложил ладони и взмолился.

— Дорогая госпожа Наоэ! Пощадите! Я так больше не буду! Я сделаю всё, что скажете, только отпустите! Ай-яй!

— То-то же. — Оман резко убрала руку от уха мужа. — Ещё раз услышу твои «весёлые песенки» в присутствии детей, отхожу лопатой по одному «тайному» месту! Чего сидишь? Продолжай работать!

— Хорошо госпожа, слушаюсь. — Кагэцуна встал с колен, попятился спиной, отойдя чуть подальше от жены и громко, чтобы все услышали, произнёс. — Теперь я буду петь о прекрасной любви двух молодых вакасю¹² и о захватывающем приключении одного монаха, который воздерживался от любви двадцать лет и наконец, снял с себя этот обет.

— Вот же… — Оман выхватила у одного из мужчин лопату и бросилась на мужа. Тот, с испуганными глазами, кинулся на утёк. Толпа плакала от смеха, пока их господин убегал от жены по глубоким сугробам, а та безуспешно пыталась добраться до него, махая перед собой лопатой, сыпля упрёки в его адрес.

Так прошли дни уходящего года и вскоре настали долгожданные праздники. Наоэ собрал всех жителей замка в своём доме и гуляния прошли не менее насыщенно, чем коллективная уборка снега. После всех возлияний, трапез и воздаяний предкам и богам, Кагэцуна наконец-то остался с женой наедине.

Они сидели в обнимку, в тускло освещённой комнате. Рядом с очагом-ирори, дымились ароматные чарки с чаем. Оман положила свою голову на плечо мужу и о чём-то задумалась. Наоэ был счастлив и спокоен. Никакой суеты, ежедневно творившейся в Касугаяме, ни каких лишних лиц, — всяческих жалобщиков, ростовщиков, монахов и чиновников. Ни надо никуда бежать, решать какие-то дела, вопросы и выполнять приказы. Дома Кагэцуна полностью расслабился и будто совсем забыл, кто он есть на самом деле.

— Когда ты уедешь? — вдруг, тихо спросила Оман.

— Через неделю. — беззаботно ответил Наоэ.

— Почему так скоро? Разве князь не сможет без тебя немного подольше?

— Сможет. — Кагэцуна поднял чарку и сделал небольшой глоток. — Но, я без него не смогу. К тому же, как только сойдёт снег, в Этиго начнётся перепись жителей и новое межевание земель. Необходимо подготовиться и составить план.

— Как это скучно.

— Вот именно. — Наоэ нежно взял жену пальцами за подбородок и поднял её лицо к себе, посмотрев ей в глаза. — Я приехал домой не для того, чтобы обсуждать свои обязанности. Пока я здесь, об этом нужно забыть. Поскольку я не знаю, когда вернусь снова, эти дни нужно провести с пользой. То есть, отдохнуть душой и телом.

— Но почему ты не можешь взять меня с собой?

— Оман, ты же знаешь, что пока мужа нет дома, его обязанности ложатся на плечи его жены. И вообще, перестань уже говорить о грустном. — Наоэ подмигнул ей. — Кагэтора-сама озабочен тем, что у меня всё ещё нет наследника. Он, чуть ли не каждый день, задаёт мне этот вопрос.

— На что вы намекаете, господин Наоэ? — её тон стал иронично-официальным. — Неужели вы решили порадовать свою жену и позаботится о своём наследии? Или, без подсказки господина, вы бы до этого не додумались?

— Вот, что ты опять за своё? — досадливо произнёс он. — Неужели нельзя сказать так: — «О, мой муж! Ты вернулся домой, я тебя так ждала! Пойдём, постель уже согрета!». Нет же, тебе нужно упрекнуть, поддеть и ещё поиздеваться!

— Знаешь, а давай поменяемся местами. — Оман приподнялась и чуть оттолкнула Кагэцуну от себя. — Ты посидишь здесь в Ёите, а я, вместо тебя буду вести дела в Касугаяме?

— Это невозможно. — возразил Наоэ. — Ты же женщина. В дела политики нужно вникать светлым умом.

— Так, значит, ты меня ещё и глупой считаешь?! — взъелась она. — Интересно в чём?

— Я этого не говорил. — Кагэцуна понемногу начал понимать, что завёл разговор не с того места. Хотя, с кого места он бы не зашёл, она всё равно повернёт всё по-своему. — Прекрати уже придираться. — он попытался придвинуть её к себе, но получил отворот-поворот. — Мы ведь о постели, вроде бы, начали говорить?

— Вот ещё! — Оман скрестила руки на груди и строго посмотрела на мужа. — Ждала год и ещё подожду! Отвечай! Где я проявила свою глупость на столько, что ты считаешь меня таковой?! И не отворачивайся, смотри на меня!

— Не женился до сорока лет, мог бы ещё сорок так прожить. — буркнул себе под нос Кагэцуна.

— Ах, ты ещё и сожалеешь?!

Наоэ подумал, что чай, слишком не эффективный для сегодняшнего вечера, не помешало бы сакэ.

— И не вздумай приказать подать сакэ…

* * *

Замок Ясуда, Этиго.

Масакагэ предполагал, что Нагахидэ устроит нечто подобное, но он никак не думал, что их будет только двое. Для трапезы и чайной церемонии в чайном домике, было слишком холодно и они расположились в усадьбе. Зимы, в последние три года, выдавались очень лютыми, — морозными, снежными и ветреными, причём начиналась такая погода с середины осени. Поэтому, хозяин замка Ясуда Нагахидэ, пригласил Масакагэ на праздники к себе. Однако, настроение здесь царило, отнюдь не праздничное. Нагахидэ был таким человеком, что везде соблюдал порядок. А порядок в его понимании, заключался в неукоснительном соблюдении всех правил и традиций. Поэтому, все вышестоящие особы должны были праздновать в определённом месте, а все, кто ниже, точно в таких же местах, но соответствующих их статусу. Из высоких особ, на праздники, в замке оказалось только двое, сам хозяин и его гость Уэда Масакагэ, выходец из клана Нагао и двоюродный брат даймё Этиго. Так уж повелось, что волею судьбы, Ясуда оказался женат на сестре Масакагэ, да к тому же, являлся единственным другом владельца Сакадо. И, чтобы не коротать эти холодные, счастливые дни в одиночестве, он позвал Уэда в гости. Тот согласился. И вот, они сидели вдвоём, в небольшой комнате, украшением которой были лишь засушенные кувшинки и камыш, стоящие в токонома. Вверху над полкой, на листе бумаги была начертана хокку:

Одинокая лягушка

Проквакала в камышах

Тоска зимы.

Масакагэ ничего не смыслил в поэзии, но даже ему стало понятно, что его друг тоскует по тем временам, когда его владения покрывало изумрудной зеленью. Замок Ясуда стоял посреди обширных болот и зарослей, поэтому в токонома и стояла характерная икэбана, как, впрочем, и стихи оказались тематическими.

Сам же Нагахидэ, был человеком скрупулёзным, высокообразованным и весьма самовлюблённым. Он не считал нужным объяснять свои поступки и поведение, поскольку думал, что человек умный, должен понять его без пояснений.

Масакагэ себя дураком не считал, но ему было невдомёк, почему на новый год они сидят вдвоём, в маленькой комнате и пьют чай. В крайнем случае, можно было пригласить сестру Уэда, но Ясуда, молчал, монотонно помешивая чайный порошок в ступке.

Когда всё было готово, Нагахидэ, так же молча, разлил чай и они насладились им в благоговейной тишине. После церемонии, в этой комнате они не остались, а перешли в кабинет Ясуды.

Здесь тоже было всё аккуратно обставлено. В северной части кабинета, противоположной входу, на стенах висели полки с многочисленными книгами, рядом со стеной стоял небольшой шкафчик, где хозяин хранил письменные принадлежности и чистые листы бумаги, а рядом находился столик, на удивление, неказистый кривой, будто не сооружённый мастером, а чисто вырванный из земли, массивный пень. От пня, его отличало лишь наличие, каких-никаких, четырёх ножек и лаковое покрытие.

Масакагэ рассматривал всё внимательно, как бы угадывая настроение молчаливого хозяина этого жилища. Нагахидэ не смотрел на гостя, но явно наблюдал за его поведением.

В этом кабинете они устроились окончательно и Ясуда, наконец-то приказал подать сакэ. Распив по две чарки, Нагахидэ соизволил заговорить.

— Этот столик, действительно обычный пень. — монотонно произнёс он.

— Вы читаете мысли, Ясуда-доно? — удивился Масакагэ.

— Нет. Просто каждый, кто оказывается в моём кабинете, задаёт этот вопрос. Для меня этот столик символизирует единство с природой, царящей в здешних краях после холодов и снега. — пояснил Нагахидэ. Говорил он тихо и на одной ноте, словно заученный текст. При этом, лицо его будто застыло в одном положении, выражая, толи усталость, толи полную отрешённость. Масакагэ всегда удивляло, как этот, вечно скучающий человек, может быть таким яростным в бою, заливая свои доспехи золотого цвета, алой кровью врагов. А ведь он ни разу даже не был ранен.

— Как поживает моя сестра? — после долгого молчания, поинтересовался Масакагэ.

— Она в добром здравии. — безучастно ответил Нагахидэ. — Её заботы сугубо женские и ей не место среди мужчин. Вы ведь об этом хотели спросить?

— Вас не проведёшь. — краешком рта ухмыльнулся Уэда, пытаясь придать хоть какое-то веселье этому «празднику». — Ваш сын, полагаю, тоже здоров?

— Да. — коротко кивнул хозяин дома. Он разлил сакэ и приказал принести закуску. Когда перед трапезниками появились подносы с маленькими кусочками сырой рыбы, кальмарами, мидиями и прочими дарами моря, Ясуда поднял чарку и произнёс:

— До дна!

— Как вы считаете, Уэда-доно, правильно ли поступил наш господин, отправив всех вассалов по домам? — спросил Нагахидэ после того, как они выпили и закусили.

— В этом нет ничего плохого, когда князь проявляет заботу о своих слугах. — ответил Масакагэ, в душе обрадовавшись, что разговор начинает понемногу оживляться. — Мне кажется, он хочет загладить вину за долгий поход. К тому же, сейчас зима и в Этиго нет особых хлопот.

— Хм. Я думаю так же. — усмехнулся Ясуда, казалось впервые за всё время их знакомства. — И всё же, я считаю это лишним. Нужно было оставить с собой хотя бы Усами или Наоэ. Наш даймё прекрасный человек и великий воин, но в политике он разбирается плохо.

— Не думаю, что это большая проблема. Каждый из нас готов прийти к нему по первому зову. — ответил Уэда.

— Вот как? — Нагахидэ удивился, но лицо его по-прежнему выражало пустоту. — Даже вы? Помниться вы не желали видеть Кагэтору-сама своим господином.

— Я никогда не был против князя лично. Я просто выполнял обещание, данное отцу. — гордо заявил Масакагэ. — Мы, Нагао, всегда служили Уэсуги, но с приходом Тамэкагэ всё изменилось.

— Я понял вас Уэда-доно. Но давайте забудем о прошлом. В настоящем нас ждут, куда большие перемены. — прервал его Ясуда и разлил по новой.

— Что вы имеете ввиду?

— Первое — это вражда с Такэдой. Как долго она будет продолжаться и сможем ли мы вообще его победить. Второе — это союз с Асакура. Со смертью их главного полководца Сотэки, вся власть теперь в руках их молодого главы. Сможет ли он сдержать икко-икки или же нам придётся самим с ними разбираться. А это значит, что Этиго будет в опасности.

— Почему же. — лицо Масакагэ посветлело. Он почувствовал себя более свободно, чем ранее. Отчасти это был эффект сакэ, а отчасти из-за того, что хозяин дома наконец-то разговорился.

— Придётся сражаться на три фронта. И я не беру в расчёт Ашина из Ивасиро.

— На три? — не понял Масакагэ — Икко, Такэда, а кто третий?

— Ходзё. Не думаю, что Уджиясу не захочет отомстить нам за поражение в Кодзукэ. Да и этот… Наримаса из Уэсуги. Он не сможет выстоять. Уж слишком слаб. — поделился своими соображениями Ясуда. — Однако, это всё домыслы. Я предпочитаю руководствоваться фактами.

— И какие же факты у вас имеются Ясуда-доно? — поинтересовался Уэда.

— Немалые. — Нагахидэ задрал подбородок и его лицо приобрело надменные черты. — Кагэтора-сама слишком мягок. Он простил предательство Китадзё и он пропускает мимо ушей роптание Окумы. Так же, он простил вас Уэда-доно. Не кажется ли вам, что наш господин теряет хватку? Его мысли о мире затмевают его разум.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

11

Кана — слоговая японская азбука, делящаяся на катакану и хирагану.

12

Вакасю — мальчик, не достигший совершеннолетия. Существовало понятие вакасюдо или «путь мальчика», зачастую подразумевающее гомосексуальные отношения.