Ограбление по-русски в начале перестройки

Александр Скориков

Двое работяг с домостроительного комбината попадают в переплёт: милиция просит их поучаствовать в… грабеже. Грабёж состоялся, но из-за идиотизма нашей действительности всё идёт кувырком. Мы можем всё, но ничего толком не доводим до конца.

Всё наладится, всё будет хорошо.

Витя Гранкин, слесарь (после второго стакана)

* * *

Однажды сидели в гараже на Конногвардейской у Нарумова.

Вечер летел быстро: уже третий раз сбегали в «лавку». Да и разговор покинул темы работы и футбола: «Не-е, братцы, не доживем до побед сборной, как пить дать».

Уже пожурили кое-кого, как всегда в последнюю тысячу лет на Руси: «Они что там, наверху, офонарели?»

Что, тысячу лет назад фонарей еще не было? А что было? Факелы? А как же тогда возмущался поддавший народ?

«Они что там, наверху, офакелели?»

Ты смотри, какое русское слово запамятовали!

Потом отчего-то свернули на клады, находки, выигрыши в лотерею.

И тут Ванька Белкин и рассказал эту свою повесть о Великом ограблении.

А начал он её так:

— Честно говоря, авторам детективов в наше время не позавидуешь. Это в позапрошлом веке можно было написать, как у какого-нибудь Акакия Акакиевича украли теплое пальто. Нынче о таких пустяках и читать никто не будет.

Не завлекает.

Как минимум, нужна сумма похищенного со многими нулями. И это не только в детективах такое поветрие. Вон полеводам тоже ух как не хочется признаваться, что собрали всего по тонне зерна с гектара.

Как говориться, курам на смех. В том смысле, что курам только остается, что смеяться на птицефабриках: клевать-то им после таких урожаев нечего.

Но полеводам надо очки втереть отнюдь не курам, и даже не петухам. Поэтому они и норовят преподнести свои достижения всё больше в центнерах, а то и в пудах. А уж мечтают…

«По сто тысяч фунтов с га!» — вот это бы звучало!

А уж если бы в граммах… Такого даже ЦК КПСС себе позволить не мог. Наверное, понимал, что только разреши, миллиграммами запахнет, на газетную страницу взглянуть нельзя будет: на линотипах цифра нуль сотрется.

Ну, земледельцы земледельцами, но и писатели тоже эту болезнь подцепили. Вспомните, вы читали какой-нибудь детектив, где был бы всего один труп? То-то! Колбасят чуть ли не на каждой странице.

Тайком от шефа прочитаешь на работе пару десятков страниц, и уже вечером чегой-то домой идти не хочется: так и чудится, что не в переулке, так в подъезде отметелят, пришьют, задавят или уж в лучшем случае расчленят.

Что значит, почему в «лучшем»? А-а, вам, наверное, интереснее, когда вам ноги переломают или почки отобьют, чтоб всю жизнь на лекарства тратиться. А здесь и на похороны не надо. Что же может быть лучше?

Даже слух пошел, что издательства стали платить авторам за количество отправленных на тот свет персонажей. Правда, говорят, один бумагокропатель тут же утопил «Титаник», и после этого издатели дали обратный ход. Но до конца, конечно, уже не смогли: процесс, как сказал один человек, уже пошел.

Поэтому, когда заходишь в книжный магазин и видишь полки, забитые детективами, начинаешь понимать, почему население России каждый год на миллион человек уменьшается. Такое ощущение, что это несметное количество авторов этот миллиончик как раз и…

Но не будем о грустном: писатель тоже человек, и он вынужден писать то, что хочет читать пожилой и средних лет простой русский гражданин. Потому что подрастающее поколение уже ничего не читает, ему достаточно «стрелялок» в компьютере.

И этот раб пера, вернее, клавиатуры, спит и видит, что завтра ему знакомый следователь расскажет о совершенно фантастическом способе убийства или хотя бы как кто-то хапнул в прямом смысле мешок денег. Желательно, конечно, зеленого цвета. Потому что наши деньги…

Впрочем, у меня есть знакомый, который согласен и на такие, если, правда, их будет чувальчик. Вы не знаете, что такое «чувальчик»? Это скромные люди так называют мешочек, сварганенный из наперника для матраца. Двуспального, разумеется. А то вы еще подумаете чего-нибудь.

Мне как-то довелось помогать грузить такой мешочек с картошкой на автомобиль. Ну, что я помогал — это крепко сказано: нас, таких помощников, было еще пятеро.

До сих пор в живых красках видится эта картина, как мы вшестером приподняли один конец «матрасика» и возложили его на край кузова КАМАЗа. Происходившее затем в последующий час действо напоминало борьбу нанайских мальчиков с чувальчиком.

Как нам всё-таки удалось водрузить его в кузов, одному богу известно (надо будет спросить, как увидимся). И это же еще хорошо, что КАМАЗ был длинномер с его бесчисленными колесами. Будь это послевоенная полуторка или какой-нибудь «ЖУК», это был бы их последний рейс. Вернее, он бы после погрузки уже и не начался.

Сами понимаете, о таком чувальчике, наполненным под завязочку пусть и деревянными, можно только мечтать.

А писателю мечтать некогда: ему ограбление подавай.

Но у нас не Америка: банковские сейфы не «подламывают» уже этак с полвека, перевелись «медвежатники».

И не Англия: поезда у нас не грабят со времен гражданской войны. То есть, здесь я загнул, конечно: грабят и, вы знаете, что самое интересное, каждый день.

Но бог ты мой, что это за грабёж, одно название!

Ну, ударили вагон об вагон, дверь вывалилась, а внутри ящики с шампунем или стиральным порошком.

Ну, вещь в хозяйстве нужная, взяли домой каждый по ящичку: вагонники, путейцы, электромеханики, стрелочницы, сигналистки, дежурные по горке, башмачники, составители, машинисты, их помощники, дежурный по станции, телетайписты, операторы…

Может, еще кое-кто подсуетился.

Так что, у вас язык повернется назвать это грабежом? Правильно, и никто не называет.

Конечно, в начале перестройки были случаи, когда представители маленького горского народа полоснут из автомата по окнам кабины электровоза, машинист с помощником счастливые (что еще живы) упадут на пол, усыпанные осколками триплекса, а гордые и свободолюбивые жители окрестных аулов вычистят вагончика три с телевизорами или компьютерами, швейными машинками или люстрами.

Но, сами понимаете, когда речь идет о действиях под лозунгом: «Свобода, равенство, братство», употребление слова «грабёж» — это такой моветон. На самом деле это просто передел валового национального продукта в борьбе за независимость.

А кто во всём виноват?

Русский царизм!

Потому что жили мирно и тихо абреки, спускались с гор в долину, брали с проезжающих в Персию и обратно купцов комиссионные за проезд (обычно в сто процентном размере и с летальным исходом), а царизму это, видите ли, не понравилось, ему самому эти деньги приглянулись.

А это уже беспредел: отнимать у бедного горца его кусок хлеба.

Вы помните, как говорится в «Крестном отце»? «Это просто такая работа, Да, она грязная, но её тоже надо кому-то делать. Герой же не виноват, что эта миссия выпала ему. А семью всё равно кормить надо».

Поэтому, чем виноват маленький горский народ, что ему выпала судьба быть всероссийским ассенизатором? Да, ассенизатором, потому что его представители избавляют людей от такого дерьма, как деньги.

«Новые времена, новые времена!».

Абреку ведь всё равно: Военно-Грузинская дорога или железная, лишь бы большая, ему на большой как-то привычнее… работать. Притом у них традиции, династии. Что ж теперь по милости русских идти добывать себе пропитание каторжным трудом, выращивая кукурузу или пася овец?

Так что теперь вы сами видите, что грабежей в России нет, что и требовалось доказать.

А вот в Англии слямзили три вагона старых мелких купюр, которые везли списать и сжечь. И всего, кажется, вшестером. Во размах!

Да, учиться нам еще у Запада и учиться.

Потому что у нас, куда ни плюнь — попадешь в махинатора, взяточника или пройдоху. Скукота одна, писать не о чем.

Но иногда… Пусть редко, всё-таки случаются НЕОБЫЧАЙНЫЕ ограбления.

Одна из таких историй началась в конце восьмидесятых годов двадцатого века летней порой ближе к концу трудового дня. В этот день вся страна стремилась не работать.

Да, неудачно сказал, масло масляное какое-то.

Каждый советский труженик не просто пытался в этот день похерить то дело, за которое ему платили зарплату. Такое стремление обуревало его и без того каждый день.

Нет, сегодня он делал это с высокой целью: схилять и посмотреть телевизор.

В этот день в стране работали ВСЕ телевизоры, даже те, что стояли в кабинетах у начальников. А ведь туда их приобретали для мебели. (Это уже после списания телевизор попадал на дачу руководителя предприятия).

Народ, наплевав на чинопочитание, толпился в кабинетах и вместе с рентгеновским излучением впитывал флюиды свободы, которые посылал с экранов Михаил Сергеевич.

И у жителей великой страны загорались глаза, и начинали они верить, что скоро жить станет лучше.

Это потому, что мысли у них были коротенькие, как у Буратино. Ведь курс школьной истории преподавали им таким куцым, как рубят хвост у некоторых пород собак: по самый анус.

Да, действительно, в результате любой перестройки или революции кое-кто начинал жить лучше (из тех, кто оставался в живых), но было абсолютно непонятно, почему поголовно все в стране истово верили, что в числе этих избранных будет именно он.

О, загадочная русская душа!

А Михаил Сергеевич, почти как экстрасенс Кашпировский, уговаривал с экранов телевизоров: «Демократия, перестройка, процесс пошел, пошел процесс…»

И народ впадал в транс, внимая, как рождаются знаменитые фразы типа: «Ты не прав, Борис!»

В общем, в тот день телевизор не смотрели только в трамваях, троллейбусах, поездах и на непрерывных производствах.

Правда, ходили слухи, что в одном городе доменщики…

Короче, чугун застыл, и его два года потом выковыривали из домны. Но ведь и рабочих понять можно: свобода не дается без жертв!

И вот в это судьбоносное время в одном небольшом городке по коридору здания управления милиции шла молоденький свежеиспеченный лейтенант Леночка Кравцова.

Двери в кабинеты были распахнуты, внутри толпились её коллеги, пялясь на экраны. Никто и не думал ловить преступников. Казалось, уж тем было бы раздолье. Но впоследствии статистика выявила, что уровень преступности в стране был в эти часы минимальным, почти как при первых показах «Иронии судьбы».

Задним умом иногда думаешь: а, может, и не нужна была перестройка, просто крутили бы круглосуточно по телику «С легким паром», перемежая размышлениями и призывами Горбачева.

Как богато бы мы жили!

Ведь тогда бы у некоторых товарищей… м-м-м… граждан не оказалось бы денег для покупки заводов и фабрик, рудников и нефтескважин. И всё бы это досталось востребованным членам партии и передовым комсомольцам, которые с детства были воспитаны в стремлении облагодетельствовать простой народ.

Какой шанс упустила Россия!

Леночка прошла в дальний конец здания, где телезрителей, влюбленных в демократию, уже не наблюдалось, и для проформы постучала по плексигласу таблички на двери, обитой черным дерматином.

Из-за её плеча на табличке можно было прочитать: «Начальник отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности майор Мегре».

Предчувствую, что в этом месте многие читатели отбросят эту книгу (эх, да что там — книжонку!) с мыслью, что читать бред сивой кобылы, нет (после взгляда на обложку), сивого мерина абсолютно невозможно.

И я понимаю их, действительно трудно поверить, что в нашей насквозь славянской стране возможен майор с такой именно фамилией.

Но, даю честное слово, такой офицер был на самом деле. Мне ведь эту историю не какой-нибудь доктор юстиции, профессор Академии юридических наук рассказал, я её сам видел.

Мне возразят, что и они видели её в гробу, но это, уж извините, всё-таки не одно и то же.

Лейтенант всунула голову в кабинет, спросила не по уставу: «Можно?», и вошла.

Когда дверь за ней закрылась, стало возможным дочитать табличку до конца: «майор Мегреладзе Л. В.»

Любовь Васильевна сидела за письменным столом вполоборота к телевизору и с растерянно-печальным лицом взирала на экран. В последнее время она жила с ощущением, что спокойно до пенсии доработать ей не удастся.

В этот кабинет она попала достаточно случайно. Когда предыдущего начальника отдела перевели в область, за его кресло развернулась такая подковерная борьба, что руководство, в ожидании, чья волосатая рука помощи у конкурентов окажется мохнатей, временно кинуло Любовь Васильевну с детской комнаты милиции на отдел БХСС.

И надо же такому случиться, что в первый же день её работы на новом месте к ней заявился один из работников швейной фабрики, гордо именуемой местными властями «Горпромкомбинатом», и, со словами: «Сидеть пятнадцать лет я не хочу», — выложил толстенную тетрадь, где описывались все махинации его руководства.

Тетрадочка оказалась ещё та: с цифрами, с фамилиями, технологией экономии ткани, с маршрутами отгрузки левой продукции и получателями её вплоть до Сахалина.

Любовь Васильевне и делать-то ничего не пришлось: просто передать тетрадь в прокуратуру следователю.

И машина завертелась.

Дело вышло громкое, и министерство отдельным приказом присвоило Любовь Васильевне очередное звание. Она лишь мечтала получить его при выходе на пенсию, как делается всегда в армии и милиции, чтоб у человека на заслуженном отдыхе деньжат было побольше.

Но на этом неприятности (какие, какие — а зависть?) не закончились: получалось, что законопатить Любовь Васильевну обратно в детскую комнату так сразу уже невозможно.

Как-никак героиня всесоюзного масштаба, хоть к тому времени у одного из претендентов на кабинет и отыскалась в вершинах власти такая волосатая рука, прямо лапа орангутанга, так что покровитель второго конкурента выглядел просто слоном перед мамонтом.

И все, и, прежде всего, сама Любовь Васильевна, понимали, что сидеть на таком хлебном месте ей долго не дадут. Которое дает такой почет и уважение в любом магазине: бросишь пустую сумку на стул в кабинете у директора — хвать, а она уже полная!

И потому начальник милиции каждое утро на планерке очень-очень корректно намекал, что, конечно, плотник с завода «Стройдеталь» с двумя досками или там машинист тепловоза с канистрой солярки, это, может, и хорошо, но не масштабно.

И если кто-то не может работать в полную силу на чрезвычайно ответственном месте, то он, начальник то есть, с пониманием отнесется к заявлению с просьбой о переводе на то место, которое вполне по силам заявителю.

Очевидно, к начальнику товарищи из области тоже применяли китайскую пытку: капали на темечко.

Но Любовь Васильевне уже как-то разонравилось возвращаться к нравоучениям великовозрастным оболтусам и малолетним хулиганам. За двадцать с лишним лет они уже обрыдли: одни вырастали и шли в тюрьму или армию, а взамен подрастала достойная поросль.

Но где и как взять за жабры не «несуна», а достойного, махрового расхитителя или махинатора, причем гуляющего самого по себе, а не в связке с каким-нибудь чиновником из области?

Вот здесь и появилась Леночка Кравцова, выпускница юрфака. Её бросили в помощники Любовь Васильевне с двоякой целью: присмотреться, что с ней делать дальше.

То ли определять в следователи, то ли выгнать к ядреной матери в адвокаты. А если наваляет дров, то можно под шумок попросить и Любовь Васильевну покинуть кабинет за неумение работать с подрастающей сменой.

Леночка, разобравшись в ситуации, стала генерировать идеи, поняв, что, если положительные результаты работы отдела не появятся, её карьера закончится, так и не начавшись, и она провалится в тартарары вместе с Любовь Васильевной.

Но раскачать ту оказалось непросто: Любовь Васильевна и хотела что-нибудь сделать, и боялась.

Конечно, можно провести рейд или ревизию, земля слухами полнится, где у кого рыло в пушку. Но вдруг пойманный с поличным окажется очень нужным человеком, его будут всячески выгораживать, а тебе таких пинков надают: фиолетовой станешь от синяков.

Но одна задумка Кравцовой пришлась начальнице по душе, возможно, потому, что для этого не надо было ничего делать трудоемкого: поставь капкан и жди.

Майор так и сказала:

— Ваша идея мне с самого начала понравилась: действительно, хватит нам всю эту шпану догонять, пора и самим атаковать.

И сейчас лейтенант прибыла доложить о ходе приготовлений к операции.

Любовь Васильевна приглушила звук в телевизоре.

— Вокруг объекта очень усилилась мышиная возня, — принялась рассказывать Леночка. — Бутафория к операции приготовлена, вопросы прикрытия отработаны, командированный по нашей просьбе из Риги капитан Лапиньш прибыл сегодня и уже приступил к работе.

— Кандидатуры подобрали?

Кравцова кивнула, достала из папки кассету и прошла к телевизору, на котором глыбой возвышался видеомагнитофон Воронежского завода, выпрошенный у руководства на время операции, где он стоял в кабинете у начальника больше для солидности.

Затюканный областью, подполковник готов был отдать в распоряжение отдела БХСС и свою служебную «Волгу», если бы знал, что это поможет Любови Васильевне быстрее свернуть себе шею.

Засветился экран, открыв взорам задворки заводского двора. Вдоль глухой стены цеха по мало ухоженной аллейке шли двое.

— Валентин Николаевич Кашкин, — представила Леночка идущего первым невысокого, полнеющего мужчину в летах, основными приметами которого были легкая сутулость и начинающаяся лысина.

Следом шёл сухопарый детина, жилистый, с чуть асимметричным лицом, он возвышался на голову над товарищем.

— Семён Петрович Морозюк, — продолжала Кравцова. — Оба — электрики домостроительного комбината, живут в одном доме, дружат семьями.

Мужчины на экране телевизора нырнули за череду разросшихся кустов и оказались у забора.

На фоне окрашенной в давние времена в желтенький цвет оштукатуренной стены четко выделялась свежая кирпичная кладка, замуровавшая пролом, явно служивший до недавних пор неофициальной проходной.

— Сидели? — запросила биографические данные начальник отдела.

— Нет.

Глядя, как на экране друзья выясняют отношения по поводу возникшего препятствия, майор спросила:

— Дыру по твоей инициативе заложили?

— Угу, — с удовлетворением подтвердила Леночка.

— Полагаешь, они смогут?

Лейтенант лишь пожала плечами.

— Вот тут вы не правы, Леночка, — строгим голосом, каким она обычно разговаривала с малолетними хулиганами, сказала Любовь Васильевна, — наш простой советский человек всё может. Надо украсть — украдет.

Словно почувствовав, что в них верит не кто-нибудь, а родная милиция, друзья на экране пришли, наконец, к общему мнению.

И Морозюк сделал движение, лишь очень отдаленно напоминающее прием каратэ, то есть попросту лягнул забор, и недавно уложенные кирпичи высыпались из дыры, как костяшки домино.

На этом видео съёмка закончилась, и Леночка выключила видеомагнитофон.

А в жизни наши герои вылезли через проём на улицу, Сёма попинал кирпичи и с презрением сказал:

— Вот, люди! Весь цемент украли!

На что Валентин Николаевич урезонил его:

— Сёма, не клевещи на людей — не весь!

Глянув вдоль улицы, — бережёного бог бережёт, — друзья перебегают на другую сторону, где тянутся зады разномастных гаражей.

Они протискиваются в щель между парой кирпичных уродцев и оказываются перед дверями боксов.

Здесь они натыкаются на интеллигентного мужчину профессорского вида, обречённо стоящего у автомобиля с задранной крышкой капота.

Тот не верит своим глазам:

— Валентин Николаевич, вас мне сам бог послал. Не заводится!

Друзья подходят к автомобилю.

— Искра есть? — солидно спрашивает Сёма.

По команде Кашкина он усаживается за руль.

Николаевич возится внутри машины, изредка прося товарища выполнить то или иное действие.

«Профессор» внимает разъяснениям Кашкина.

Наконец, машина заводится, все довольно вытирают руки тряпками.

«Профессор» достаёт портмоне:

— Валентин Николаевич, вы меня так выручили.

Кашкин кладёт руку на кошелёк:

— Мы же соседи, Игорь Витальевич. И вы моего Максима…

«Профессор» настойчив в своём стремлении расплатиться:

— Валентин Николаевич, я знаком с вашими моральными установками, и знаю, что вы не рвач. Но каждый труд должен быть оплачен. И потому я — по совести.

Сёма тут как тут:

— По совести — это допустимо.

И «профессор» впихивает Кашкину купюру в карман рубашки.

По правде говоря, я про этот случай с «профессором» не хотел рассказывать. Проходной он какой-то. И «профессоров» таких у Николаевича вагон.

Но потом мне показалось, что этот эпизод очень характеризует, почему ни Кашкин, ни Сёма, да и другие им подобные в нашей стране не стали в перестройку бизнесменами, ворочающими миллионами.

Потому что они вдохнули оттепельный воздух шестидесятых и поняли, что от них тоже может что-то зависеть в этой стране.

Что ты можешь разработать новую методику преподавания математики или музыки, открыть месторождение нефти в Сибири или золото на Чукотке. Или просто забить «серебряный» костыль в шпалу на очередном участке БАМа.

И этот воздух оттепели всячески стремился побороть известное изречение: «Стань на труп товарища, и станешь на голову выше».

И потому в перестройку миллионерами становились другие, а именно: дети стиляг. Папы безумно любили всё западное, их детки впитали это с молоком, как говорится, матери.

И потому у сыночков в перестройку прорезалось только одно желание: забить на всё и всех, лишь бы добыть любым путём домик в Испании.

И им, в большинстве своём, это удалось. Хотя кто-то, конечно, двинул гораздо дальше испанских пляжей.

Честно говоря, вся эта история вряд ли бы состоялась, если б у её истоков не стояли бы женщины. Потому, что «интуиция заменяет женщине ум». Это не я сказал, это Бальзак. Но любая представительница прекрасного пола обидится на это изречение, даже если вы будете уверять, что его автор не Бальзак, а сам Творец.

А, казалось бы, чего обижаться: ну, нет ума — живи интуицией. Тем более, что доказательства налицо: сделана из ребра, единственной кости в человеке, где нет мозга. Что у Бога праха не было больше? Ну, сделали тебя красивой, довольствуйся этим.

Нет, насчет красоты она не спорит. На мой взгляд, в теорию Дарвина верят процентов пять мужчин и поголовно все женщины. Потому что они, женщины, не слепые — видят, что разница в ступенях эволюции между обезьяной и мужиком, ну, миллиметр. Кто, за то, что — «два»? Вот видите, ни одной женской руки.

Поэтому на все умственные трепыхания мужчин прекрасный пол смотрит, как на забавы шестимесячного ребенка.

Спросите, например, у женщины, восхищена ли она пьесой Шекспира «Отелло»?

«Это где чёрнокожий… (здесь можно вставить любое крепкое словцо) задушил красавицу жену только за то, что она его безумно любила?»

«Да, но его подставили, обманули».

«Безмозглый идиот!»

Что и требовалось доказать: кто в этом мире не имеет мозгов. Попробовали бы её обмануть!

«А Яго? Как тебе Яго? Какое коварство, как он всё это продумал! Ну, что же ты молчишь?»

А она просто онемела. Боже мой, эти тупоголовые даже такие мелочи рассчитывают! Да еще и гордятся этим. Да у каждой приличной женщины таких приключений с платками, губной помадой или трусиками были сотни! Так что теперь из каждого такого случая роман или пьесу городить?

Ну, зашла соседка за солью, похвасталась платком, подарком мужа, да и забыла его второпях.

Тут же сунула этот платок своему мужу в карман, тот случайно достал его перед соседом, и уже через полчаса за стенкой скандал с мордобоем. Ну и что? Прикажете из этого вселенскую трагедию строить? Так до смертоубийства не дошло. У нас, слава Богу, не Италия, где блондинок душат почем зря или там разные Козы Ностры организовывают. У нас никаких «Коз» нет, мы доморощенными животными обходимся.

А еще этот мавр у них командующим армией был. Между прочим, у нас в стране подрастает поколение российских граждан достаточно темного цвета. Влияние африканских студентов. Вон по телевизору показывали, один в армии уже служит.

Представляете, если и у нас командующий армией будет темненький? Да, тогда России уж точно будет полный крантец. Италией станем, не меньше.

Если в затруднительном положении женщина вдруг решит, что ТАК будет хорошо, то она мыслительный аппарат даже подключать не будет. Зачем лишние траты и муки?

И даже если в результате этого «хорошо» Земля окажется в развалинах, она станет на дымящиеся руины и с радостью скажет: «Я же говорила, что будет хорошо».

Потому что для женщины хорошо — это когда всё так, как она хочет.

И поэтому когда перед Любовью Васильевной и Леночкой лишь забрезжили далекие перспективы пришедшей им в голову операции, и они решили, что так будет хорошо, они и не представляли, куда их это заведет.

Но совещание закончилось, лейтенант выскочила из здания милиции, уселась в патрульный «газик» с крошечным кузовком и решеточкой на заднем окне и отправилась на поиски кандидатов в похитители.

А этим двоим, которым майор пророчила блестящее воровское будущее, предстояло совершить сегодняшним вечером — ни много, ни мало — побег.

Конец ознакомительного фрагмента.