#БабаМилосская. Наши: «Код да Винчи» и саги Толкиена

Дмитрий Сивков

Журналист Георгий Кириллов по прозвищу Чемодан становится обладателем «ключа» к разгадке тайны нахождения рук Венеры Милосской. Оказалось, она некогда и была легендарной богиней народов Урала и Сибири. В «Золотую бабу» её облёк вождь-шаман одного из племён войска Аттилы. За артефактом ведут охоту тайное общество, церковь и криминальный мир. Одни хотят вернуть изваянию прежнюю божественную силу, другие – воспрепятствовать этому, как преддверию Апокалипсиса, третьими движет нажива…

«СВЕРЧОК» ЙОРГУСА КЕНТРОТАСА

Визит московского гостя, что и говорить, озадачил. Лекторская болтовня, перемежаемая намёками на мою осведомлённость, определённо таила в себе опасность. Хотя задачей Льва Николаевича наверняка было обозначить мне радужные перспективы. Похоже, я со своими догадками и находками виделся кому-то на данный момент важной фигурой. Важной-то важной, но, скорее всего, — разменной. Даже не представляя всей картины происходящего, я пришел к пониманию, что разыгрывается какая-то серьёзная шахматная партия и фигуры в ней двигают отнюдь не простые смертные. Доска на шестьдесят четыре чёрно-белые клетки, она ведь, по сути, одна: что на столе во дворе хрущёвки, что на матче за звание чемпиона мира. Только в одном случае на кону шалабаны или, в козырном случае, пара-тройка сотен рублей, в другом — всемирная слава, реальные деньги и проверка твоих амбиций по наивысшим эталонам. Тут скорее, вырисовывался второй вариант. Только вот я был не игроком, а фигурой в чужих руках. Пешкой, но перед которой откроют перспективы пройти все шесть клеток по своему или чужому, если доведётся рубить, полю и обернуться ферзём, ну, или другим персонажем из первого ряда, «если терем с дворцом кто-то занял». Мой гость, кстати, тоже не тянул ни на того, кто двигает фигуры, ни даже на главную среди них. Максимум — на хоть и не действующего прямолинейно, но незамысловатого по своей сути слона.

Я ещё не знал, насколько далеко простирается осведомлённость Льва Николаевича со товарищи о моих, с позволения сказать, открытиях, но, скорее всего, она достаточно полная, раз направили ко мне переговорщика, наделённого определёнными полномочиями. Что ж, конечно, можно попытаться пойти в полный отказ и включить дурака в надежде, что отстанут. Но вряд ли это будет разумно. Мной уже заиграли. Вернее, я сам, не ведая того, сделал первый ход. Даже несколько, и, судя по реакции, — весьма продуктивных и неожиданных. О том, чтобы выйти из игры, нечего было и думать. Даже если и можно, то небезопасно. Необходимо быть в теме, и чтобы гроссмейстер не переставал видеть в тебе проходящую пешку.

На следующий день Лев Николаевич, несмотря на то, что ему пришлось преодолеть больше сотни километров, появился в точно означенное время.

— Нет, природа у вас просто наизамечательнейшая! — услышал я от него вместо приветствия.

Москвич был всё в том же костюме, только рубашку сменил. Показалось, в моём гардеробе есть такая же, ну, или почти — голубая, в мелкую белую полоску с похожей текстурой ткани, о чём я и не преминул сообщить гостю. Однако попытка сблизить наши позиции была отвергнута — весьма дипломатично, но довольно явно:

— Ну, не знаю, — снова, как и при вчерашнем расставании, чуть замешкался гость, даже забыв применить превосходную степень, но потом, призвав на помощь всё ту же чуть укорительную улыбку, нашёлся. — Преотличнейшая, должен сказать, рубашка! Я купил по случаю в Мюнхене сразу семь штук, на каждый день недели.

Прозвучало это так, словно мне дали понять, что я позволил себе некое излишнее панибратство, так что мои догадки насчёт места в чьей-то игре, хоть и косвенно, но нашли подтверждение. Мне даже стало неловко за попытку сблизиться, хотя я никоим образом не навязывался в ближний круг. Просто ляпнул первое, что пришло в голову. Впредь следовало быть осторожней. Спасибо, Лев Николаевич, за науку.

Он и сам почувствовал возникшее между нами напряжение, понял, что допустил ошибку, не сдержав своего хренового снобизма. Поэтому быстро вошёл в образ рубахи-парня, тем более, что когда начинал говорить по теме, преображался, и слушатель невольно проникался к нему если не симпатией, то самым что ни на есть почтительным вниманием.

— Вчерашний рассказ, если помните, завершился тем, что практически все охотники за Золотой Бабой гонялись за её призраком или, если хотите, — тенью. Каждое описание богини сделано теми, кому лично лицезреть её случай так и не представился, они лишь передают слова других. Кажется, охотники за Сорни Най всегда опаздывают, каждый раз хранители идола успевают подменить его: то на деревянную копию, то на каменную. На самом деле подмен никаких и не было! Остяки, вогулы, зыряне и другие народы молились именно тем истуканам, которые попадались на капищах алчным искателям. Но верить в такое им не хотелось. Это означало признать, что все труды и жертвы были напрасны. Отсюда и версии о том, что Золотую Бабу хранители каждый раз успевали увезти, спрятать или подменить. При этом сами аборигены по какой-то причине поддерживали эти слухи. Может, видели, насколько губительна эта страсть для пришельцев и оттого старались подогревать её? В самом деле, ряды охотников за золотым тельцом, ряженным в бабу, косили и тяготы походной жизни, преумножаемые суровым климатом, и губили засады, куда их легко заманивали туземцы очередным мифом. А драгоценной статуи просто НЕ БЫЛО. Она — ФАНТОМ! Одна из самых великих мистификаций в истории человечества.

Хотя, конечно, на ровном месте такие легенды не рождаются. Прототип реально существовал, но в девятом веке его уже не было на Урале, и удалился он отнюдь не на Север — чуть ли не до плато Путорана на севере Якутии, как многие полагают, а в противоположном направлении. При этом оставил о себе такую память, что, воплощённая в легенды и мифы, обросшие, как водится, новыми подробностями и «свидетельствами», она благополучно сохранилась и до наших дней. Мало того, миллионы людей ежегодно лицезреют её воочию. Но обо всем по порядку.

Помните, как по-разному представлена Золотая Баба у фон Герберштейна в «Записках о московитских делах»? Автор, получается, свёл воедино европейскую и азиатскую версии происхождения богини. Топографический знак — богиня Минерва с копьем в руках — влияние итальянских авторов, считавших, что Золотая Баба — это Юнона (вместе с Юпитером и Минервой возглавляющая пантеон римских богов), которая попала в Югорскую землю из Римской империи. Словесное же описание делает её похожей на тибетскую богиню бессмертия Гуань Инь — это уже отсылка к версии восточного происхождения. Помните, «… идол есть статуя, представляющая старуху, которая держит сына в утробе», и там уже «виден другой ребенок, который, говорят, ее внук». Весьма сюрреалистично, не находите? Не потому ли Гуань Инь нередко изображали в виде своеобразной матрёшки, содержащей внутри себя уменьшенную копию.

Но чаще всего образ богини в описаниях предстаёт вполне земным воплощением женской красоты и изящества. Глазам же многочисленных охотников являлись в основном топорно сработанные идолы. «Топорно» здесь следует воспринимать даже не фигурально, а буквально. Это вполне соответствовало уровню развития таёжных народов, тех же вогулов или остяков. Впрочем, почему только их? Языческие идолы соседей — славян и варягов в Средние века также не отличались изяществом форм и тонкой работой. А между тем, богиня из драгметалла в основном представлялась высокохудожественным скульптурным изображением в стиле классицизма, а отнюдь не наивного искусства. Изваять подобное югорским мастерам было нереально — не их стиль и метод. Обтесать бревно или камень в перерыве между охотой или рыбалкой, действуя по наитию, пусть и божественному, это — пожалуйста. Тут же — другой случай, высшая лига по сравнению даже не с заводской, а дворовой командой! Тем более, если речь идёт о литом из металла изделии. Таких технологий в тайге просто никогда не существовало, чего не скажешь о древней Греции или Риме, где литые фигуры обитателей Олимпа и Пантеона были делом привычным. Вполне логический вывод из всего вышесказанного: родина Золотой Бабы — Европа, в частности, Древняя Греция или Римская империя, о чём не раз высказывались историки.

И руку к этим творениям прикладывали величайшие мастера своих времён. Так, древнегреческий скульптор Пракситель, живший в IV веке до нашей эры, создал из мрамора статую Афродиты Книдской, в которой воплотил образ знаменитой гетеры Фрины. Это земное воплощение богини любви влекло в святилище города Книда тысячи паломников. Люди устремлялись со всей Греции для того, чтобы молитвенно вскинуть к статуе руки и воскликнуть: «Нет ничего прекрасней божественной красоты Афродиты!». И так уж вышло: позже именно это вменили в вину её прообразу. По мнению обвинителей, куртизанка оскорбляла величие богов. Но красота гетеры оказалась лучшим адвокатом. Когда Фрина предстала перед судьями обнажённой, они не решились вынести смертный приговор той, «которую сама богиня признала бы своею сестрой». Наивные греки тогда полагали, что в совершенное тело не может вселиться несовершенная душа. После смерти своей музы и любовницы Пракситель отлил из чистого золота её статую, украшавшую храм Дианы Эфесской.

Из этого не следует, что Золотая Баба и есть то самое изваяние. Хотя в нашем случае — заметьте, я говорю «нашем» — есть определённая связь. Дело в том, что именно Праксителю одно время приписывали авторство статуи богини Афродиты, найденной в 1820 году на острове Милос и получившей всемирную известность под именем Венеры Милосской. Всё дело в том, что именно эта, одна из самых известных скульптур в мире и была когда-то Золотой Бабой.

— Я вижу, вы не очень-то удивлены моими словами, — произнёс гость, выдержав паузу, которую отвёл себе для прикуривания очередной сигариллы, а мне — для выражения эмоций. — Лично я нахожу эту реакцию довольно странной для человека, насколько я понимаю, любопытствующего по своей природе, а тем более — журналиста.

Теперь настала моя очередь взять микротайм-аут. Но если собеседник надеялся, что пауза мне понадобилась для того, чтобы прийти в себя, то он заблуждался. И пусть. Тем лучше. Я ещё вчера понял, зачем этот пижон припёрся за тридевять земель. Или дать ему понять? Пожалуй, рано.

— Если вы, Лев Николаевич, надеялись своим заявлением привести меня в душевный трепет, то прогадали. Глядя на ваши манипуляции с пачкой сигарет, я лишь вспоминал одно стихотворение:

Сухое левантийское лицо,

Упрятанное оспинами в бачки.

Когда он ищет сигарету в пачке,

На безымянном тусклое кольцо

Внезапно преломляет двести ватт,

И мой хрусталик блеска не выносит,

Я жмурюсь, и тогда он произносит,

Глотая дым при этом: «Виноват».

— Что-то знакомое… Бродский?

— Угадали. «Зимним вечером в Ялте». А что касается профессии… Знаете ли, она накладывает определённый отпечаток — привычку всё подвергать сомнению. Например, декану моего родного факультета журналистики Уральского университета Борису Маковскому приписывают слова о том, что, если мама говорит, что любит вас, обязательно проверьте. Да и постоянно приходится выслушивать истории, которые с позиций здравого смысла всерьёз можно рассматривать не иначе, как в качестве бреда. Надо отдать должное, вы в этом плане большой оригинал.

— Ёрничаете, Георгий Петрович, ну-ну… Держитесь молодцом. В покер не играете? Нет? Зря. Из вас мог бы выйти толк. Там ведь главное — не выдавать своих эмоций, у вас это хорошо получается. Знаете, мы предполагали, что вы уже о чём-то догадываетесь, теперь я в этом почти уверен.

— Ну, мои догадки, если такие имеются, это всего лишь фантазии на тему… Вы же, надо полагать, располагаете фактами? И к тому же столь убедительно приводили доводы в пользу литой фигуры из металла, как тут же называете изваяние из мрамора.

— Доводы были не столь моими, сколь общепринятыми. Среди них, кстати, есть и предположения в пользу того, что Сорни Най могла быть хризоэлефантинной — изготовленной из деревянного каркаса, на который крепились пластины из слоновой кости, позже покрываемые золотом. В данном же случае золото наносили на камень. Об этом свидетельствует и анализ краски, обнаруженной в порах мрамора Венеры Милосской. Есть там и природный краситель, который использовали первоначально ещё древние греки, римляне ободрали его, придав камню первоначальную красоту, но позже статую золотили уже здесь, на Урале. Сюда она попала с одним из племён угров, участвовавших в нашествии гуннов на Европу. Здесь её покрыли краской на основе золота и воска, которая сама по себе недолговечна, но и её следы учёным удалось обнаружить.

— Согласен, это кое что объясняет. Но есть ли у вас на руках какие-то факты в подтверждение своей версии? Без них это лишь очередная, пусть и весьма интересная, гипотеза. До такого, при определенном раскладе событий, мог докумекать человек, даже не имеющий глубоких познаний в этой теме.

— Конечно, мы имеем достаточно веские основания так считать. Но вот вы, действительно, докумекали! Мне, честное слово, импонирует, как вы, Георгий Петрович, прикидываетесь простачком. Знаете, это у вас даже как-то весьма натурально получается. Но предлагаю прекратить разыгрывать спектакль. Я буду с вами откровенен, чего вправе ожидать в ответ.

Начну с того, когда и как именно стало нам ясно, что вы, по вашему выражению, докумекали до сути. Этой весной, будучи проездом в Москве, вы посетили Музей изобразительных искусств имени Пушкина. Нет, ничего удивительного в самом факте посещения не было. Вы — человек пусть и не высокой, уж простите, культуры, но в какой-то интуитивной тяге к прекрасному вам не откажешь. Вот и Бродского наизусть цитируете… Хотя кого сегодня этим удивишь? Примечательно другое — вы сделали десятки снимков выставленной в музее точной копии-слепка или по-другому — реплики Афродиты Милосской. При этом большинство из них запечатлели те части статуи, где прежде крепились утерянные ныне её элементы. Это свидетельствует о целенаправленности, а отнюдь не случайности выбора.

— Вот даже как. Кажется, вечер перестаёт быть тёмным.

— Вечер? Помилуйте, сейчас полдень. Ах, да… Наверняка, это цитата откуда-то. А вы, значит, из тех умников, что любят пересыпать свою речь известными фразами. Н-да… Нет, у некоторых это получается, и порой весьма остроумно. Чаще же человек, очевидно, стараясь прослыть эрудитом, вставляет известный ему десяток фраз из классики литературы или кино к месту и не к месту. Надеюсь, вы относитесь к первым.

Что же касается остального, то да… мы стараемся быть в курсе ваших дел. Правда, пока не дошло до физической слежки, но ведь при нынешнем уровне коммуникабельности и интернетобщения это и не требуется.

— Про Пушкинский музей я информацию в соцсетях не размещал.

— Уж извините нас или нет, но нам пришлось взломать вашу электронную почту, на неё вы отправили с планшетника снимки статуи.

Последние слова москвича, с одной стороны, подтвердили мои догадки относительно находок Журавля, но радоваться своей прозорливости мешало чувство тревоги, которое несли признания гостя. И надо понимать, это было лишь началом.

— Нас… нам… Может, уже скажете, кого или что вы представляете? До последнего времени я не был уверен, что хочу это знать, но теперь, вижу, деваться мне некуда. Если вы хотели, чтобы я перестал валять ваньку, то, считайте, ваша взяла.

— Ну, скажем так, мои задачи простираются гораздо шире… Но если брать некий этап, то да. Однако пока лишь частично удовлетворю ваше любопытство. Скажу лишь, что я представляю Орден божественной длани. Это тайное общество ставит целью отыскать руки так называемой Венеры Милосской, воссоединить их со скульптурой и явить миру шедевр искусства в первозданном его виде.

О самом Ордене и его деятельности расскажу позже. А пока, давайте-ка, я сделаю себе кофе, закурю, с вашего позволения, и посвящу вас в некую вводную часть, касающуюся Богини, как её принято называть в нашем кругу. Догадываюсь, что вам многое и без того известно, однако — в ракурсе общепринятых версий, во многом основанных, как сами убедитесь, на фантазиях и домыслах. Ну и это, в определённой степени, нужно мне самому. Понимаете, имеется некий план лекций по предмету, и вдруг из него приходится изымать какую-то часть, вследствие чего рушится вся система изложения. Допустить этого мне крайне не хочется…

Лев Николаевич уже привычно обходился с термопотом, выставленными возле него приборами и банкой кофе. Через три минуты в руках у него дымились чашка пахучего напитка и ароматная мини-сигара. На этот раз повествование столичного профессора молекулярной биологии было более образно. Если предшествующая часть его рассказа, как и вчерашняя, изобиловала больше фактами, то сейчас Лев Николаевич стал позволять себе лирические отступления, которые порой были похожи на выдержки скорее из художественного, чем документального повествования. Оттого в воображении слушателя легко рисовались образы героев, среда, в которой они обитали. Сразу становилось понятно, что эта тема близка и довольно тщательно изучена гостем. И не упустил он эту часть ещё потому, что ему хотелось, чтобы кто-то оценил его труды.

— Поверьте, когда-нибудь дата 8 апреля станет широко отмечаться повсеместно, наравне с Рождеством, Курбан-байрамом или Песахом. Люди обязательно проникнутся величием момента, когда миру явилась Венера Милосская, которую в нашем кругу принято называть Богиня. Пока же это удел лишь посвящённых. Но обо всём по порядку.

В этот весенний день 1820 года крестьянин Йоргус Кентротас из городка Кастро, что расположен на острове Милос, решил поправить стену во дворе дома. Он запряг осла в небольшую телегу, сложил туда инструмент и с сыном Теодорасом и племянником Аминтасом отправился за материалом. Следовало разобрать часть остатков древней стены, сложенной из необработанного камня и являющейся границей участка Кентротасов. Участок располагался неподалёку от развалин античного театра и нависал террасой над склоном горы. Надо сказать, основную часть этого небольшого острова, расположенного в архипелаге Киклады в южной части Эгейского моря и имеющего в длину с запада на восток порядка двадцати трёх километров, а с севера на юг — тринадцати, занимают горы, так что сельхозучасткам и оливковым рощам приходится ютиться на горных склонах.

Вид поля привёл крестьян в бодрое расположение духа: кукуруза взошла дружно, всходы обильно полило дождями, так что следовало ожидать хорошего урожая. Вдохновившись увиденным, Йоргус размышлял о том, на что в первую очередь потратит деньги от продажи части урожая. А возможно, если даст Господь, удастся что-то и отложить. Но не на чёрный день откладывал милоссец. Его заветной мечтой была небольшая маслобойня. Имей он её, не пришлось бы полностью зависеть от того, уродится кукуруза или нет, да и самому, глядишь, не надо будет горбатить спину с мотыгой в поле. В том, что маслобойня будет выгодным предприятием, сомневаться не приходилось. Оливковых деревьев в округе росло предостаточно, а вот маслобойня на острове имелась всего одна — в самом большом селении Плаке. Туда-то и свозили мешки с оливками местные крестьяне, кто на продажу, кто на переработку. Маслобойня же была небольшой и довольно ветхой. Того, что стекало по её жёлобу, с трудом хватало самим милоссцам. Вот если бы запустить новую… Эх, говорят, появились какие-то чудо-машины на паровой тяге. У них и выход масла больше, да и выработка выше. Тогда смело можно бы было загадывать и о поставках за пределы острова. Во всяком случае, оливковое масло, или, как его ещё называли европейцы, — прованское, охотно покупали на кораблях, под разными флагами заходивших в главную гавань острова, городишко Адамас. Ещё бы не брать им такое! Ведь на Милосе рождалось не просто оливковое масло, а густой зеленовато-жёлтый нектар, да такой ароматный, что от одного только запаха начинало слегка першить в горле.

Бывая в Адамасе, Йоргус непременно посещал церковь Святой Троицы и, молясь о здравии живущих и царствии небесном для усопших родственников, неизменно прибавлял в конце просьбу к Всевышнему помочь ему в осуществлении мечты. Но тот оставался глух к мольбам крестьянина, или его уши были забиты просьбами других. Во всяком случае, тряпица, связанная по углам в узлы, куда милоссец заворачивал маслобойные деньги, тяжелела серебряными монетами не больше, чем беременная мышь, и так же быстро облегчалась — непредвиденные нужды сыпались, как манна небесная на Моисея и его соплеменников во время сорокалетних скитаний после исхода из Египта. Сейчас там хранилось лишь несколько турецких курушей или, как их ещё называли, — османских пиастров, которых хватило бы разве что на рычаг для пресса.

Но дошёл-таки черёд и до рассмотрения просьб в меру трудолюбивого и честного грека, занесённых в небесную книгу жалоб и предложений. Милость добралась до Адамаса на фрегате «Л» Шевретт» и бросила якорь невдалеке от стен храма Святой Троицы. В шелесте парусов при обострённой и чуткой интуиции можно было услышать шуршание купюр, а в лязге якорной цепи — звон монет. Но ни самому Йоргусу, ни его сыну с племянником, даже вздумай они выделить эти обычные портовые звуки среди других подобных, они не показались бы особыми знаками, а остались тем, чем и были на самом деле: шелестом парусов и лязгом якорной цепи. Подобные откровения доступны либо тем, кто избавлен от мыслей о хлебе насущном, либо абсолютно нищим. Кентротасам не повезло уродиться среди одних, но они не могли позволить себе оказаться среди других.

Крестьяне возились с камнями, выламывая их из древней кладки и укладывая на телегу, то и дело покрикивая на осла, норовившего добраться до молодых сочных побегов кукурузы. Однако целенаправленность животного не могли поколебать людские брань и удары, и в тот момент, когда отец с сыном из последних сил пытались взгромоздить на телегу тяжеленный монолит, осёл в очередной раз сунулся к посадкам, и поклажа полетела наземь. Вот только на этот раз упёртой животине не досталось по хребту, а слова застряли в горле только и ждавшего повода выдать бранную тираду Йоргуса.

Земля под ними ожила, заходила, как при случающихся в этих местах землетрясениях. Но окрест ничто не шелохнулось, лишь под ногами сначала камешки поменьше стали осыпаться в образовавшуюся щель под упавшей каменюкой, потом и её саму разом поглотила пустота. Судя по эху от удара, не бездонная. Люди отпрянули от провала, потянув за собой враз ставшего послушным осла, но увидев, что щель не разрастается, подошли к ней и попытались заглянуть внутрь. На них в свою очередь из обширной полости пялилась ослепляющая темень.

Йоргус послал юношей в дом за фонарём и верёвкой, а сам стал будоражить воображение тем, что обнаружит в подземелье что-нибудь античное, за что можно будет выручить немалый куш у европейских моряков. В голове его тут же ожил «сверчок». Лишь выдавалась свободная минута, мечта о маслобойне вновь занимала все крестьянские мысли. «Цв-и-и-к, цв-и-и-к…», — донимали они, словно песня сверчка в ночной бессонной тишине дома. И это не были какие-то бесплотные мечтания из серии «А вот бы было здорово однажды…». Нет, в черепушке Йоргуса роились различные способы устроения будущей маслобойни, хотя реально удавалось отложить лишь крохи, остававшиеся после уплаты всех податей — туркам, общине, церкви — и расходов на семью по статье «прокормить-одеть-обуть».

В последнем разделе глава семьи изо всех сил старался свести траты к минимуму. Например, свежие лепёшки Кентротасы ели лепешки раз в неделю. По настоянию хозяина жена пекла их по многу и впрок. Расчёт Йоргуса был в том, что мягкого хлеба можно съесть вдвое по сравнению с чёрствым. Сыр или сливочное масло на стол попадали ещё реже выпечки с пылу с жару. Полученное от семи коз молоко перерабатывалось и уходило на продажу, самим доставалось лишь то, что не сегодня-завтра могло испортиться. Такое продавать себе дороже — покупатели могли отвернуться, так что как ни велик порой был искус нажить лишний пиастр, приходилось сдерживать себя. Масло в готовку шло оливковое, такого, считал Йоргус, опять же меньше съешь, чем сливочного. Экономил он и на угощениях, когда без них уж никак нельзя было обойтись — на Рождество, Пасху или именины. Пришедшему с порога подносилась большая чарка раки. Делалось это не от щедрот, тут весь расчёт был на то, что гостя сразу же возьмёт хмель, после чего тому станет не до еды — так, занюхать-закусить, да и выпивки уже меньше требовалось, чтобы напиться всласть. Цв-и-и-к, цв-и-и-к.

А вдруг там целая статуя?! Сам он таких не видел, но говорили, что кому-то попадались каменные изваяния обнажённых тел. Ох, уж эти греки (сами милоссцы не ассоциировали себя с ними), такие бесстыдники! Держать в домах на виду голых каменных баб, ведь это срам да и только. Крестьянин даже попытался представить себе такую, но из этого ничего привлекательного не получилось. Уже много лет женская нагота представала ему исключительно в образе его жены Алкесты, сильно располневшей в последние годы. Правда, она и в молодости была дородной, но с какой-то особой грацией, вот только зрительно восстановить этот образ супруг не мог, отчего ещё более недоумевал по поводу греков.

Когда парни вернулись, мужчина первым делом спустил в провал на верёвке зажженный фонарь. Тусклый свет большей частью растворился в беспросветной мгле, но его остатков хватило, чтобы понять, что под ними сводчатое каменное помещение, внутри которого что-то белело. Неужели и в самом деле статуя?! Вместе с холодом из подземелья на Йоргуса повеяло запахом денег, что лишь подстегнуло его к действию.

Отец, как самый могутный, остался наверху для страховки, а в провал по верёвке, один конец которой привязали к вбитому в землю колу, спустился сын. Осмотревшись в мерцающем свете фонаря, Теодорас разглядел в нише стены древней крипты статую из белого мрамора. Она была выше его, даже, пожалуй, не меньше, чем на полголовы, превышала рост отца. Услышав об этом, Йоргус вскинул в небо руки с распростёртыми ладонями, но вместо хвалы Всевышнему из его глотки вырвался торжествующий крик из одних гласных, перемежающихся в произвольном порядке. Потом он развёл руки в стороны, сжал кулаки и пустился в пляс, позабыв об опасности провалиться под землю. Аминтас глупо улыбался, глядя на сумасшедшие выходки дяди, осёл же, воспользовавшись моментом, самозабвенно уплетал сочные кукурузные побеги. И лишь Теодорас был далёк от земных утех. Он стал первым за не одну сотню лет человеком, которому предстал прекрасный божественный образ. По мере того как вглядывался в статую, он всё больше, несмотря на отсутствие у неё рук и изуродованный нос, впечатлялся красотой и изяществом её форм, они заставили его позабыть все переживания столь насыщенного событиями дня. В реальность его вернул лишь голос отца. Оборвав свой танец счастливца, тот, перемежая обращения по имени с бранью, довольно долго пытался докричаться до ставшего невменяемым отрока.

— Ну, как вам такая трактовка событий? — Лев Николаевич неожиданно оборвал свою, по-другому не скажешь, песнь песней. — Я так много раз представлял себе этот момент, что словно бы стал его свидетелем. Это хорошее начало для романа. Дарю! Думаю, вам может пригодиться. В самом деле, бросайте работать на потребу дня. Ведь ваши даже самые удачные статьи живут только до следующего номера. Не обидно? Творите если не на века, то хотя бы для своих современников.

— Обязательно подумаю над вашими словами. Вам бы самому, мне кажется, не мешало заняться писательством. Выходит толково и занимательно. Может, продолжите? Кофе я сам заварю.

— Спасибо. Тронут. Выражаясь на ваш манер цитатами, скажу словами Татьяны Лариной: «Но я другому отдана; Я буду век ему верна». В писательском ремесле, кроме определённых способностей, нужна ещё и немалая самоотдача, а она у меня направлена, как вы уже понимаете, на иные цели. Могу лишь позволить порыв вдохновения, но писатели не с него кормятся. А вот вам стоит серьёзно этим делом заняться. Сюжет для дебютного романа практически готов.

— Фактического материала маловато, Лев Николаевич. Как тут будет не увлечься, не насочинять чего-нибудь лишнего.

— Факты будут. А вот уж чего не стоит опасаться в этой истории, так это создания очередной небылицы. Практически все, кто был причастен к ней, врали и продолжают это делать, так как их версии, растиражированные во множественном числе, продолжают жить. Правду, конечно, кое-кто тоже выдавал, но её ещё надо услышать.

Пожалуй, ни одно произведение искусства не породило столько мифов и вымыслов вокруг себя, как Богиня. Многие вопросы до сих пор, спустя почти два века после находки на греческом острове, считаются спорными. Во многом благодаря этому статуя и обрела сверхпопулярность — за год Лувр посещает порядка семи миллионов человек, желающих взглянуть на неё. И всё благодаря отличному пиару. Правда, он получился стихийным, никто его специально не планировал. Вышло так в том числе потому, что у всего, что связано со скульптурой, есть несколько версий, начиная от момента её находки, истории борьбы за обладание между французами и турками и заканчивая, пожалуй, главными вопросами — причиной отсутствия рук и их возможного положения.

— То есть все врали, врут… Все, кроме вас?

— Конечно! Во-первых, их цель оправдывала средства — сначала привлечь внимание, подороже продать, потом заявить о себе, наша же совершенно иная — установить истину, поэтому необходимо избавляться от всех выдумок. Во-вторых, мы располагаем подлинным свидетельством, которому, надо полагать, вы нашли фактическое подтверждение, ну или подобрались к этому близко, как никто другой.