Высота: Реальная история борьбы за свое дело, честное имя и любовь

Дмитрий Сергеевич Лохов (2025)

Что делать, если тебя подставили, твой бизнес на грани краха, а близкие люди отворачиваются один за другим? Сдаться и смириться? Роман «Высота» — это реальная история борьбы за дело своей жизни. Дмитрий прошел путь от простого инженера до владельца компании, но внезапное обвинение в мошенничестве, предательство соратников и давление конкурентов едва не разрушили всё, чего он добился. Эта книга рассказывает не только о трудностях российского бизнеса, но и о силе духа, мотивации и верности своим идеалам. Она вдохновляет тех, кто сталкивается с кризисами, учит строить прочные отношения в деловой среде и показывает, что порядочность в мире сурового бизнеса — это не слабость, а сила. Непридуманная история о живых людях, реальных компаниях и честной борьбе за высоту.

Глава 2

Соня делает уроки, как обычно, наклонив голову набок и высунув кончик языка, русые волосы растрепаны, вид сосредоточенный. Ручка скользит по бумаге, выводя крупные правильные буквы, учебник на подставке раскрыт на странице со смешным медвежонком.

Дмитрий может смотреть на дочь бесконечно, не отрываясь, но сегодня его мысли далеко.

Кто, кто может покуситься на «Высоту», спланировать изощренную, хитрую атаку? Конечно, другие поставщики — им интересно, чтобы самый наглый и активный конкурент пропал с рынка… но у них не так много возможностей залезть внутрь Белогорской фабрики.

Или это игры внутри РТТГ? Кто-то решил избавиться от Дмитрия Плахова? Зачем?

Соня что-то спрашивает, и приходится напрягаться, чтобы понять, что именно.

— Да, доча, именно так это и пишется, — говорит он.

Они сидят в детской, с обоев улыбаются зайцы с барабанами и пони с флагами. Поднимается в углу стеллаж, уставленный книжками — сплошь яркие, цветастые корешки. За окном лужайка, забор, над крышами соседей хмурое осеннее небо, ладно хоть дождя нет.

Цели корпоративных игр бывают разные, иногда очень причудливые, иногда мелочные до неприличия. Продвинуть нужного человека, выбить бюджет на что-то, обеспечить себе годовой бонус, для чего натянуть локальные показатели закупок или продаж, и не важно, что от этой натяжки в следующем году все рухнет в тартарары, — эффективный менеджер свои десятки миллионов получает и может валить в следующую контору, чтобы уже там втирать очки собственнику.

Дмитрий не любил таких «профессиональных собирателей бонусов», но ему приходилось иметь с ними дело.

Соня спрашивает еще что-то, и на этот раз Дмитрий кивает, не вслушиваясь.

Лежащий на коленке телефон начинает вибрировать, на экране высвечивается лаконичное «Мистер Чжан».

— Доброго дня, — говорит Дмитрий.

— И тебе доброго дня, Большой Брат, — отвечает мистер Чжан, и они смеются вместе.

Это старая шутка, родившаяся в те времена, когда в «Высоте» работали три человека и Дмитрий впервые поехал в Китай, не зная других языков, кроме родного и родного матерного.

— Как ты сам? Как жена? Как дочь? — По-русски мистер Чжан говорит прекрасно, даже «р» выговаривает, и еще бы — его отец работал с советскими инженерами бездну времени назад, когда СССР и правда был большим братом для КНР; тон же у него как у любящего дедушки, который решил проведать внуков, и не скажешь, что этот человек ворочает сотнями миллионов долларов по всему миру.

«Ауро» — это бренд, это сила, это знак качества, это семьдесят процентов рынка обогатительного оборудования в громадном Китае.

Дмитрий отвечает, потом сам спрашивает — про сыновей, уже взрослых и самостоятельных, про внуков.

— Как идут дела? — интересуется мистер Чжан, и Дмитрий напрягается.

Они общаются не так часто, но бизнес обсуждают в рабочие дни и в рабочее время, а воскресенье — и в Китае воскресенье. И мистер Чжан всегда спрашивает конкретно: что с такой поставкой, что с этим клиентом, что с таким двигателем… и если он говорит абстракциями, значит, что-то идет не так.

Он знает насчет истории с Хакасией? Но откуда?

— Работаем понемногу, — говорит Дмитрий, — надо переформатировать рынок, искать новых клиентов… в связи с этим закупки могут немного упасть, но это на какое-то время. Пашу́, как негр на плантации, даже книжку почитать некогда.

Все правда до последней запятой, и ничего лишнего.

— Понимаю. — Мистер Чжан усмехается. — Но помни, что сказывает наш председатель. — Все же русский язык для него чужой, иногда он смешно ошибается. — Только когда комар сядет тебе на яйцо, ты поймешь, что точность гораздо важнее силы^[2].

Дмитрий усмехается в ответ:

— У нас осенью нет комаров.

— Паразиты находятся всегда. — Мистер Чжан делает небольшую паузу, и Дмитрия накрывает желание рассказать обо всем, облегчить душу перед кем-то большим, сильным и надежным.

Но он сдерживается, он знает, что тут «Ауро» ему не помощник.

А кроме того, он всегда решает свои проблемы сам.

— Будь здоров, дорогой друг. Если что — звони, не стесняйся, — заканчивает разговор Мистер Чжан.

В комнату тут же, словно по сигналу, заходит Маша.

Лоб ее нахмурен, в серых глазах — недовольство, в руке — тряпка для пыли.

— Так, чем вы тут заняты? — В голосе пылает нетерпение. — Самое время прибраться. Дима, ты мне поможешь?

Уборка дома для жены — священный ритуал, долгий, нудный и кропотливый. Совершается он раз в неделю, занимает несколько часов и сводится к массовому истреблению любых признаков непорядка и грязи, которые только можно найти в двухэтажном доме на сто девяносто квадратов.

— Да ты же без меня справишься, — говорит Дмитрий. — У тебя одной лучше выходит.

Верхняя губа Маши дрожит, трепет передается на родинку под носом в форме крохотного сердечка.

— А ты не думал, как я устаю, когда делаю все одна? — спрашивает она раздраженно.

— Так зачем за каждой пылинкой бегать? Кто на эти шкафы заглядывает? — Дмитрий поднимается, теперь он смотрит на Машу сверху вниз, и еще он видит, что Соня отвлекается от уроков и таращится на родителей. — Кому надо, что ты раз в неделю убиваешься вусмерть?

Но жена не слышит, она говорит свое, точно отыгрывает роль:

— Ты мне никогда не помогаешь! Тебя никогда нет дома! Очаровательно! Ты тут гость!

— Мама! Папа! Не ссорьтесь! — восклицает Соня, и от ее голоса у Дмитрия внутри все переворачивается, хочется схватить ребенка в охапку и бежать прочь из этого дома, где ему не рады, куда он возвращается, чтобы отдохнуть, и находит все что угодно, кроме отдыха.

И кроме заботы… да, права Юлия.

— Мы не ссоримся, солнышко, — на автомате отвечает Маша, но на дочь даже не глядит, она буравит мужа взглядом.

— Конечно, нет, — саркастически произносит он. — Это лишь мирный обмен мнениями. Уборка — твое развлечение. — Каждое слово Дмитрий выговаривает отчетливо и громко, чтобы его услышали. — На хера она мне нужна? Делай ее раз в две недели, найми кого-нибудь! Проблема, что ли?

— То есть ты хочешь, чтобы в доме были завалы грязи?! — Маша отшвыривает тряпку, та улетает в угол, где падает на морду огромному плюшевому Чебурашке.

Соня всхлипывает и тоненько скулит:

— Мама… папа…

Но они слишком разгорячены, чтобы отвлекаться.

— Или ты хочешь, чтобы по нашему дому шлялась чужая женщина, заглядывала во все уголки, в грязное белье? Ну? — Щеки у Маши белые, глаза сузились до щелочек, руки уперты в бока — классическая поза разгневанной супруги. — Ты мой муж, ты должен мне помогать! А тебя никогда нет! Тебе на нас наплевать!

— Стоп! — Дмитрий вскидывает ладони. — А для кого я зарабатываю? Дом не из воздуха! Уборка — твое развлечение! Я никогда в него не лезу! Она мне честно не нужна!

Соня подскакивает, обхватывает его за ногу, прижимается всем телом, и он чувствует, как она дрожит.

— Ты… — начинает Маша.

— Стоп! — повторяет Дмитрий, и жена осекается. — Я все делаю, на что подписывался. Дрова для бани нарубил сегодня? Нарубил. Шиповник и деревья постриг? Постриг. Утром. После рабочей недели в шесть дней, и на работе у нас тоже, знаешь, не курорт ни разу… Помощи я у тебя просил?! — Сердце саднит, но он в своем праве, ведь все так и есть.

— Не надо, папа. Не надо, — тихо просит Соня. — Не кричи на маму.

— Просил? — спрашивает он уже тише.

Маша молчит и смотрит в сторону, губы поджаты, нос задран едва не до потолка, между бровями глубокая складка, грудь вздымается и опадает под халатом.

— Не просил, — говорит Дмитрий. — Поэтому сейчас мы собираемся и идем гулять. — Аккуратно гладит Соню по макушке. — Одевайся, доча, поедем в «Апельсин», в кино заглянем, в кафе посидим… А ты, Маша, пока развлекайся со своей уборкой, если она тебе так дорога. Три часа мы тебе не помешаем.

Жена вылетает из детской, хлопнув дверью.

Соня всхлипывает, но одевается, натягивает любимый комбинезон, и Дмитрий помогает ей. Сердце его сжимается от тревоги и бессилия — да, он настоял на своем, но он не знает, правильно ли поступил, по делу и по совести ли, такое с ним бывает редко, и это злит.

Но, честно говоря, он вообще не знает, как тут поступить.

* * *

Пропуска в святая святых РТТГ на этот раз они ждут необычайно долго.

Володя беспрерывно болтает, откинувшись на кожаном диванчике, прихлебывает кофе из бумажного стаканчика. Дмитрий сидит молча, злится — из памяти не уходит вчерашняя ссора с женой, да еще Буреев якобы болеет, на переговоры ехать не может, и приходится это делать самому, впустую тратить время.

Да, можно, конечно, позвонить в приемную Ноздрева, директора по производству, где Плахова хорошо знают, но напрягать тамошние связи пока рано, они пригодятся, если все пойдет совсем под откос.

— Да, братан! — оживляется Володя. — Тут такая тема! Я же машину купил! Вчера!

Дмитрий смотрит на своего коммерческого директора с удивлением:

— Какую? И на какие шиши?

— «Киа Оптима»! — Володя жмурится, точно кот при виде миски с рыбьими головами. — Твой «лексус» рядом с ней полное фуфло! Она же разгоняется до сотни за пять секунд! Разработчик у нее кто? Сам этот, знаменитый, как его… этот… Тема, в общем!

— А деньги?

— Ну ты же мне дал. Нам с Янкой на квартиру не хватало, помнишь?

— И ты, вместо того чтобы купить квартиру для жены, которая хочет ребенка, взял «Оптиму»? — Дмитрий больше не может злиться, он просто не верит собственным ушам. — Серьезно? Ты совсем дебил? Конченый?

— А чего сразу дебил? — Володя обиженно сопит. — Покатаюсь и продам потом. Купим вместе потом квартиру, а то чего она не зарабатывает…

— Ты мужик! И ты должен отвечать за семью, за свою женщину, — говорит Дмитрий. — Чтобы ей было комфортно и хорошо. И ты тратишь деньги на машину, когда вы мыкаетесь по съемным квартирам? Какой там комфорт, откуда? Как рожать ребенка, если дома у вас нет?

В ответ раздается неразборчивое бормотание, обильно приперченное словами «братан», «тема», «Киа Оптима».

Дмитрий больше не может этого слушать, он встает и идет к окошку бюро пропусков.

— Пока ничего, — качает головой улыбчивая девушка. — Говорят, Ирина Анатольевна занята. Никаких просветов.

— А вы пустите нас внутрь. — Дмитрий улыбается. — Мы просвет сами найдем, если что. Вы же меня знаете?

Девушка вздыхает:

— Знаю, но не могу. Извините. Сейчас позвоню еще раз в приемную.

Дмитрий скрипит зубами и разворачивается.

И видит давно и хорошо знакомую фигуру, мощную, под два метра, и улыбку на простецкой физиономии.

— Кого я вижу! — восклицает он. — Ты что тут делаешь?

— Да приехал вот, — отвечает Лешка с неистребимым своим деревенским акцентом. — Квартальную программу производства защищать. Вы как, Дмитрий Сергеевич?

Теперь он Алексей Александрович, директор Тургуйской обогатительной фабрики, одной из лучших в РТТГ, но когда-то он был простым механиком на той же фабрике, и командовал им некто Плахов.

— Пытаюсь прорваться через ваших преторианцев, — разводит руками Дмитрий. — Запарили совсем.

— Прорваться? А что такое? — хмурится Лешка. — Не пускают? Зашибись!

— Да мне к Волковой надо, — без охоты поясняет Дмитрий. — А она не хочет меня видеть.

— А я сделаю, вот. До приемной Ноздрева доберусь, организую. Простой же кракозябр.

— Не лезь ты в это. Можешь пострадать. Я-то в РТТГ человек со стороны, а ты…

— А я вам всем обязан, Дмитрий Сергеевич, вот. — Скулы Лешки твердеют. — Всем. Выделили, научили всему-всему и голову мне вправили, когда я с Лидкой тогда разругался. Хорошо помню!

— Ладно, давай, — сдается Дмитрий. — Когда у вас защита?

— А послезавтра, заодно еще какой-то вопрос большой обещают по Сибири и Дальнему Востоку. Всех позвали. Только я раньше прибыл, чтобы кое-какие дела решить. Вот.

«Всех? — отдается в голове у Дмитрия. — Значит, и Скорик с Белогорской приедет?»

— Да, понятно, — говорит он. — И да, в приемной узнай у секретарши еще одну вещь… Маленькую совсем. И кинь мне потом в Ватсап.

Лешка выслушивает и кивает, следует крепкое рукопожатие, и он уходит.

Через пять минут Дмитрий поднимается на лифте внутри здания, рядом с ним Володя. Створки расходятся, прямо перед ними обнаруживается роскошная дверь с табличкой «Волкова Ирина Анатольевна. Директор по закупкам».

— Ты уверен, что нас там ждут? — спрашивает Володя.

— Уверен, что не ждут. И это лучший момент для визита.

Дверь открывается без скрипа, в нос шибает смесью дорогого парфюма и табака, холеная секретарша-брюнетка поднимает взгляд от экрана.

— Мы к Ирине Анатольевне, — сообщает Дмитрий. — Моя фамилия Плахов. Из «Высоты».

Безупречное лицо секретарши идет еле заметными трещинами, словно маска, в голосе сквозит удивление:

— Вас нет в списках на прием. И я вовсе не уверена…

— Конечно, нас там нет, — перебивает Дмитрий. — Но мы будем ждать тут хоть до ночи. Вот прямо на этих двух стульях.

— Братан, нас отсюда выкинут, — шепчет из-за плеча Володя. — Нужно валить бы…

Дмитрий бьет локтем назад и удачно попадает в солнечное сплетение, так что шепот обрывается судорожным всхлипом.

— Это не шутка, — добавляет он. — У нас очень важный вопрос. Жизни и смерти.

Директор по закупкам всего РТТГ — очень высокое кресло, практически трон, и тому, кто его занимает, в обычных условиях не по рангу общаться с поставщиком масштаба «Высоты». Но сейчас условия не совсем обычные, и если кто и в курсе происходящего, то как раз хозяйка этого кабинета и вот этой холеной куклы.

— Ну… — Секретарша моргает, точно зависший робот. — Я доложу.

Она уходит и возвращается со словами: «Придется подождать. Разденьтесь пока».

Дмитрий кивает — он не ждал иного и сильно бы удивился, если бы их пустили сразу. Время ожидания в приемной прямо пропорционально важности начальника — и, увы, этот принцип работает не только в госучреждениях, но и в больших организациях, почему-то именующих себя коммерческими.

Пока они ждут, он отвечает на пару звонков, в поисковике уточняет время прилета завтрашнего рейса из Абакана.

Селектор на столе у брюнетки оживает примерно через полтора часа, из него доносится одно слово, произнесенное ледяным голосом:

— Пускай.

Ирина Анатольевна Волкова вполне соответствует этому голосу, с нее можно рисовать валькирий. Она высока и статна, светлые волосы уложены волосок к волоску, на угловатом, не очень женственном лице блестят пронзительные голубые глаза, а подбородком ее можно дробить руду.

Запах табака тут сильнее, и ясно, что курит вовсе не холеная секретарша.

— Садитесь, — велит хозяйка кабинета. — Не понимаю, зачем вы пришли. Вопрос прост и ясен. Нарушены дефинитивные нормы, применяемые внутри нашей компании. Нарушили их вы. Вступают в силу соответствующие положения договора и нормы законодательства.

— Никакой ясности нет, — возражает Дмитрий. — Хочется разобраться, что случилось. Сколько лет мы работаем с РТТГ? Три! Мы продаем самые лучшие решения в мире. Подделка нам невыгодна!

— Выгодна — не выгодна, я не знаю. — Нордическое лицо Волковой не отражает эмоций, оно словно выточено из камня. — Будет решать суд… Который может не состояться, если вы, — она делает паузу, но Дмитрий не ведется, молчит, — если вы поведете себя правильно.

Он поднимает брови и недоверчиво усмехается.

— Внимательно слушайте меня, — продолжает директор по закупкам. — Внимательно. Обман имел место, и мы имеем право подать в суд, предъявить обвинение по статье сто пятьдесят девятой Уголовного кодекса, часть седьмая — в особо крупном размере. Как бы… очевидно?

Дмитрий сдерживается, хотя ему хочется вскочить и заорать, что все это неправда, что никто ничего не подменял!

— А доказательства есть? — цедит он через сжатые зубы.

— Это вам в дирекцию по общим вопросам, к Олегу Игоревичу, — отвечает Волкова. — Только не рекомендую. Мы не подадим на вас в суд, если вы пообещаете сидеть тихо. Недолго. Года два-три. История забудется, и там, если все будет хорошо, мы снова станем работать вместе. Как бы… почему нет?

Володя мрачно сопит — просидеть два-три года без доходов от РТТГ, без девяноста процентов выручки?

— Вот моя визитка. — Она протягивает белый прямоугольник. — Мой номер и помощницы. Если какие-то вопросы по другим договорам, остатки выплат — смело обращайтесь, все решим. Если я не беру трубку, то пишите в Ватсап, там отвечаю всегда.

Что-то странное происходит с ее лицом, под тонким слоем кожи будто двигаются тектонические плиты, и Дмитрий не сразу понимает, что она улыбается.

— Да, спасибо, — говорит он, хотя понимает, что их просто отшили, Волкова наверняка знает, что произошло, но не хочет говорить.

— Всего хорошего, — несется им вслед, и в этом пожелании весь холод арктических ледников.

* * *

Буреев не знает, куда деть руки, он то щупает собственный подбородок, то хватает со стола ручку и крутит ее, то теребит пуговицы на пиджаке.

— Так в чем вопрос? — спрашивает Дмитрий, дочитав договор. — Согласовали. Подписали. Четыреста миллионов на счету, а они нам сейчас как воздух. Просрать нельзя. Нужно начинать работать.

Из памяти всплывает разговор с Борисычем. Неужели Петька и тут накосячил?

— Да в «Сибугле» собственник сменился, такой вот экстремум функции, — говорит он. — Написал я генеральному, он не отвечает.

— Что значит не отвечает? — Дмитрий смотрит на Буреева в упор, гневно раздувая ноздри. — А позвонить? А написать коммерческому, техническому, вообще всем? Менеджеру, который договор вел? На приемную, в конце концов?!

— Да им явно не до нас. — Петька, когда волнуется, трогает подбородок, и сейчас тоже. — Может, лучшего времени подождать? Когда все устаканится, уляжется…

— Какого «лучшего времени»?! — перебивает его Дмитрий. — Лучшее время — сейчас! Ждать нельзя! Ты что, вообще не понимаешь, что происходит? Совсем тряпка конченая? Клиенты на тебя жалуются, что добиться ответа невозможно! А деньги ты получаешь?! Дивиденды на тебя выводим — на всех троих, между прочим, если ты вдруг забыл! Генеральный, твою мать! Завиральный!

Сам понимает, что его несет, но остановиться не может.

Как в детстве, когда приходилось защищать того же Петьку от черемуховских пацанов — «отвалите, это друг мой», разбитый чужой нос и свои костяшки пальцев, зато чувство, что все сделал как надо, поступил верно.

Ведь друга всегда надо прикрывать… а если этот друг не хочет прикрывать тебя?

Буреев отшатывается, словно ему буквально прилетело по физиономии, щеки и лоб его бледнеют.

— Ты грубишь. — Он тяжело дышит, ручка в пальцах едва не трещит. — Это хамство! Непозволительно!

— Да ладно? — Дмитрий напоказ вскидывает брови. — Ты настоящего хамства не слышал. Ты — генеральный директор, твою мать, и должен отрабатывать каждую копейку. Верно? Договор с «Сибуглем» на сраную реконструкцию нам нужен, чтобы тупо выжить без РТТГ. Верно? Верно?! Отвечай!

Он знает, что их слышно в приемной, только ему все равно. Они должны быть сейчас одной командой, пахать вместе, тянуть вместе, а не прятаться по углам. И если кто-то не хочет тащить вместе с остальными… Тут мысль обрывается, поскольку этот «кто-то» — Петька, с которым знакомы под тридцать лет, съели не один пуд соли. Не выгнать же его на улицу!

— Ну верно. — Буреев наконец кивает, он часто-часто моргает, лицо совсем белое.

— У нас нет будущего, есть только сейчас, и лишь от нас зависит, хорошее или нет, — Дмитрий делает усилие, чтобы голос его звучал ровно. — Поэтому иди и звони. Пиши, делай что хочешь, но договорись о встрече… Я поеду, если ты не в силах… Если… — делает паузу, — еще не выздоровел.

Петька вздрагивает.

— Ты обвиняешь меня…

— Ни в чем. Иди и доберись до «Сибугля». Сегодня. — Дмитрий сует ему договор. — Пулей.

— Ты грубый, ты очень грубый стал. — Буреев медленно встает, голос его прерывается, руки трясутся. — Настоящий тиран! Забрался на свою «Высоту», и тебя словно подменили! Деньги портят людей! Унижаешь всех подряд! Сам не замечаешь!

Дмитрий удивленно моргает.

Деньги? Он не помнит, сколько зарабатывает, поскольку у него нет времени тратить. Понимает, что немало, но все уходит на дом и семью, на налоги и на ту же «Высоту», куда все время надо вкладывать, чтобы быть на плаву.

И не чувствует, что изменился с тех времен, когда они вместе с Петькой возились с паяльниками, собирая колонки и целые аудиосистемы, терзали гитары в гараже, изображая собственную рок-группу, и даже выступали на каком-то вечере в ДК, уже забылось, по какому поводу… тогда у него ни копейки за душой не было, и это ничуть не мешало жить весело.

Он тот же простой пацан, отвечает за свои слова — а кто за свои слова не отвечает, тому не выжить на черемуховских улицах, — и готов за друга порвать пасть кому угодно. Какое значение имеет, кто сколько зарабатывает?

Очень хочется сказать: «Тебя деньги точно испортили», но Дмитрий сдерживается.

— Видела бы тебя твоя мама! — продолжает Буреев, и это удар ниже пояса.

Мама с отчимом так же живут в Черемухово, разве что оба уже не работают, на пенсии. В Москву они не рвутся, да Дмитрий их и не тянет — чем дальше живешь, тем крепче родственные чувства. Они созваниваются дважды в неделю, но в последние дни его крутит так, что времени на беседы с родственниками просто нет.

Когда разговаривал с сестрой Любой, живущей в Иркутске, он вообще не помнит.

— Маму не трогай, — говорит он тихо. — Иди. И работай.

На душе погано, словно туда опростались все соседские кошки.

Буреев исчезает за хлопнувшей дверью, но та сразу же открывается, и в кабинет проникает Юлия: в руках изящная фарфоровая чашка травяного цвета, но запах от нее идет не чайный и не кофейный, а незнакомый, горький.

— Чего тебе? Что это? — спрашивает Дмитрий.

— Это настойка пустырника. — Чашка звякает, опускается на стол, и Юлия так и остается стоять, опершись изящными тонкими руками о столешницу и наклонившись вперед так, что грудь натягивает белую ткань блузки. — У вас очень нервная работа, Дмитрий Сергеевич. Выпейте, пожалуйста.

Дмитрий сглатывает, отводит взгляд.

— Да зачем? Обойдусь, — бурчит он.

— Обойдетесь? Нет. — Юлия качает головой. — Это успокоительное. Оно совсем безвредное, аха. Несомненно, не обойдетесь.

Поругаться еще и с ней? Ну нет.

Дмитрий пьет, и зеленовато-коричневая жидкость оказывается хоть и горькой, но не противной.

— Дмитрий Сергеевич. — Юлия не уходит. — Я закончила все, что вы мне поручили. Документы по Кордорскому ГОК все готовы, ушли на подпись. Готова взяться еще за какую-нибудь задачу, лишь бы только снять часть нагрузки с ваших плеч, таких широких плеч…

Лицу становится жарко, он понимает, что начинает краснеть и надо срочно отвлечься.

— Переговоры приходилось вести?

Дмитрий спрашивал ее об этом на собеседовании, но забыл, поскольку информация перестала быть важной.

— Когда в туризме работала. — По безупречному лицу Юлии пробегает легкая тень: времена эти оставили у нее не особенно радужные воспоминания.

— Ладно, тогда потренируешься немножко, раз сама вызвалась. Освежишь навыки. Нужно выйти на пару фирм-дилеров, которые торгуют оборудованием вроде нашего из-за рубежа, но с Китаем не связывались. Будешь предлагать им вот что…

Она кивает, в руках у нее блокнот и ручка.

— Если РТТГ не хочет покупать грохота «Ауро» у нас, будет покупать у других. — Дмитрий чувствует, как уходит мерзкое послевкусие от разговора с Петькой, ощущает, что он вновь по-хорошему зол, полон сил и готов ко всему.

И теперь самое время звонить мистеру Чжану.

Пока не слишком поздно… в Москве одиннадцать, значит, в Тяньдзине шестнадцать.

Нырок в прошлое

2

Диман вышел из-за угла школы и увидел на крыльце стайку парней.

— Ты чо, вообще лямой, что ли? — донесся гнусавый голос Сереги из девятого «В», пацанчика мелкого, но борзого.

Понятно, отловили толпой какого-то лоха и учат жизни.

Чужак, стоявший в кольце своих, школьных, показался Диману знакомым уже издалека — опущенная на грудь голова, сутулая спина. Подойдя ближе, он с удивлением узнал Петьку Буреева, с которым дружили еще с ясельных времен, когда их мамы-подруги встречались чуть не каждую неделю и брали с собой детей.

Потом общение чуть заглохло, Диман пошел в обычную школу, а Петька в лицей… каким макаром он тут оказался, да еще посреди четверти, в октябре?

— Точно лямой, — пробасил записной двоечник Ванька Протопопов, огромный, но с маленькой головой и ушами, как ручки у кувшина.

— Сча я ему стукну, мигом оживет, — пообещал Серега.

— Э, тихо! — воскликнул Диман. — Оставили его, резко.

— Это кто? — Протопопов развернулся, медленно, всем телом, словно не умел вращать голову на шее, глазки его под нависающими бровями расширились, челюсть отвисла. — Плахов?

Этот кабан был среди тех, кто явился проверять Димана, когда он только перешел в пятнадцатую школу, — что за пацан, кто по жизни. Диман разговаривать не стал, выбрал ближнего и зарядил ему по морде; остальные поглядели, поржали, да и приняли за своего.

— Плахов, да ты чо? Он же лох! — зачастил Серега.

— Он мой друг, отвали. — Диман поднялся на крыльцо, протянул руку. — Здорово, Петька.

— П-привет, — сказал Буреев и ладонь пожал.

— О, заговорил, гля, — брякнул кто-то из пацанов. — А то молчал и краснел, как девка. Гы-гы-гы…

— А ну заткнулись! — Диман резко повернулся к юмористу, замахнулся.

Раньше бы он врезал не задумываясь, просто ушатал бы этого ушлепка в будку с разворота, и все.

Но две недели назад серьезно заболела младшая сестра Люба, и как раз после того, как Диман в очередной раз подрался, даже не подрался, а отметелил кого-то просто так, ради веселухи… А бабушка до этого несколько раз сказала, что за грехи Бог может наказать не тебя, а твоих близких. И он тогда подумал: как это, из-за него, такого сильного, взрослого, будет страдать кто-то маленький и слабый… нет, это нечестно!

И прекратил драться… ну почти.

— Да ладно тебе, ты чо? — Юморист побледнел и шарахнулся. — Я пошутил же!

— Все запомнили — друг он мне. — Диман обвел пацанов взглядом. — Если какой наезд… Разбираться сам приду.

Последним кивнул Протопопов, до которого всегда доходило очень плохо.

Тут из школы донесся самый гнусный в мире, пронзительный и терзающий уши звук — звонок на урок.

— Ты откуда тут? — спросил Диман.

— Да перевели из лицея, — Буреев густо покраснел. — У мамы зарплату того… Ну а там… ездить надо, форма, учебники дорогие и все такое.

— Ясно. — Зарплаты резали по всему Черемухово, а где не резали, там просто не платили; у многих денег даже на еду не хватало, какая уж там форма и учебники. — В какой класс?

Оказалось, что теперь они будут учиться вместе, и Димана это честно обрадовало. Выгнав из-за парты соседа, он усадил рядом Петьку, и только для того, чтобы математичка почти тут же вызвала того к доске.

Класс возбужденно зашушукался, девчонки захихикали — всегда радостно посмотреть, как новичок сядет в лужу.

Но Петька всех разочаровал — кроме математички, — решив одну за другой две задачи не из самых простых. А когда Буреев уселся обратно, то Диман неожиданно ощутил такую гордость, будто это он сам только что поразил всех умом и сообразительностью.

То же самое повторилось и на физике, и класс притих, даже до самых тупых дошло, кто именно теперь будет учиться с ними.

А на третьей перемене Димана перехватили у туалета.

Выйдя оттуда, он наткнулся на Леху, рыжего старшеклассника-второгодника, которого непонятно почему не могли выгнать из школы. Леха командовал бандой из дюжины реально крутых пацанов лет пятнадцати-шестнадцати, которые занимались боксом, никого и ничего не боялись и даже участвовали в настоящих разборках, ходили на стрелки.

Тринадцатилетнего Димана, несмотря на разницу в возрасте, они принимали за своего.

— Привет, — сказал Леха, улыбаясь так, что видна была золотая фикса с одной стороны и дырка на месте выбитого зуба — с другой.

За его спиной отирались еще двое — Протопопов и долговязый старшеклассник по кличке Батон. На лицах у этих красовалось обычное голодное шакалье выражение, Леха же, как всегда, смотрел искоса, словно без интереса, будто он вообще не при делах и только мимо проходил.

Он был самым мелким из троицы, но самым крутым и опасным.

— Привет, — ответил Диман.

— Слышал, ты за лоха вписался, — полуутвердительно произнес Леха.

— Не лох он, а друг мне! — Диман набычился, кулаки сжались сами.

— Вот как? — Рыжие брови поднялись, золотозубо-дырчатая улыбка сгинула без следа. — Плахов, я тебя не узнаю. Ты вроде как с нами…

— С вами.

— Но тот, кто с лохом возится, сам лохом становится, — проговорил Леха задумчиво. — Помнишь?

Да, на улице все просто — если ты хочешь быть крутым, то должен общаться с крутыми и вести себя как крутой.

— Да не лох он, — буркнул Диман. — Умный просто очень на самом деле.

— Умный? — Леха развел руками, и Протопопов с Батоном с готовностью захохотали. — Как ты, что ли?

— Э, полегче. — Кулаки вновь сжались сами, глаза заволок красный туман.

Раньше Диман за такой наезд уже бросился бы, но не теперь, когда Люба заболела из-за него. А он старший брат и должен о сестре заботиться, а то мать пропадает на работе, отчим шляется неизвестно где, чтобы явиться пьяным, и только на деда с бабушкой еще можно положиться.

— В общем, смотри, Плахов. — Леха цыкнул сквозь дырку от зуба и сочно плюнул на пол. — Не оставишь своего ло… друга, так уже и не с нами можешь оказаться.

Диман ничего не ответил, только мрачно засопел — и что делать, куда деваться, ведь и Петьку нельзя оставить, он свой в доску, и с этими тусить прикольно, все же они по-настоящему крутые.

Ладно, рассосется как-нибудь.

* * *

Чтобы войти в подвал, Диман, как обычно, нагнулся.

Внутри его встретил яркий свет единственной лампочки, запахи сырости и плана, земли и прелых шмоток и дружные возгласы:

— О, Димастый… привет, заходи…

Диман пожал с десяток рук и только тут обратил внимание, что в центре подвала стоит стул без спинки, а на нем лежат несколько шприцов, блестят иглы, свалены жгуты, ложки, еще какая-то непонятная ерунда.

— Чего это у вас?

— Дык ханка же, — пояснил Протопопов. — Сейчас ширнемся, и будет все клево. Хочешь?

— Нет, — отказался Диман. — Мне и так хорошо.

Он всегда отказывался — и не только от наркоты, но и от алкоголя, даже от обычных сигарет. Ему и правда не хотелось, хотя он мог на перемене в школе выйти с курильщиками и постоять рядом, но вот втягивать в себя вонючий дым не хотелось совершенно.

— Э-э-э-э, ты чо-о-о, ме-е-ент, что ли? — протянул малознакомый парень, белобрысый, со шрамом на лбу.

— Заткни пасть, Арч! — рявкнул Серега из девятого «В». — Плахов свой! Четкий!

Шприцы пошли в ход, двое пацанов в углу закурили план.

Диман уселся на теплую трубу, прислонился к спине и принялся вспоминать, чем они занимались сегодня у Буреева.

Родители Петьки еще в жирные времена смогли купить музыкальный центр, настоящий «Панасоник». И на нем оказалось очень прикольно записывать на кассеты рассказы про одноклассников и учителей — как историчка тормозит посреди урока и пять раз повторяет одно и то же или Женька Абушев, с которым Диман ходил в садик, на спор поцеловался с дохлой лягушкой и ему это так понравилось, что он только о жабах теперь и мечтает.

Сегодня придумали историю про Оксану, первую кокетку класса, которая вставала в три часа утра, чтобы накрасить ногти, как взрослая, разрисовать себя помадой, тушью и всем прочим для девчонок, спрятать прыщи под пудрой, а потом еще отрезать сантиметр от юбки и набить в лифчик ваты, да побольше, побольше…

Завтра надо раздать послушать — так все обоссутся.

А еще Буреев начал играть на гитаре, так Диман решил от него не отставать, купил у пацана из параллельного класса бас-гитару за пятьдесят рублей и потом еще новые струны за четыреста… Вчера только приволок к Петьке, но там выяснилось, что электроника у гитары дохлая, надо поменять, но это в следующий раз.

— Ну чо, у кого приход? — спросил Протопопов.

Остальные уже превратились в дрова, глаза бессмысленные, руки как плети, слюни текут, но до Ваньки, видимо, и наркота доходила плохо, как и все остальное.

— Точно не хочешь? — спросил он, злобно пуча глазки-пуговки. — Одна доза осталась.

— Нет, — твердо ответил Диман.

Да, Буреев сегодня опять спросил «а зачем ты с ними общаешься?», и на этот раз Диман не нашелся что ответить: да, вроде бы крутые пацаны, но тогда почему один за другим бросают бокс, школу, только и сидят тут, в подвале, курят, пьют и колются, да еще дерутся? Чтобы отвлечь Петьку, схватился за его «Панасоник», и сразу последовал вопль: «Плахов, убери грязные лапы!» И Буреев побежал за тряпочкой, чтобы протереть свою драгоценность.

От входа в подвал послышался шорох, и внутрь согнувшись пролезли Леха с Батоном.

— Здорово, болезные, — осклабился рыжий. — Чего тут? Да все обдолбанные, е-мое… Давай, просыпайтесь! Дело есть, дебилы! Протопоп, ты соображаешь чего?!

На Димана он даже не посмотрел, словно вообще не заметил.

— Все… соображаю… — ответил Ванька. — Чего… за… дело?

— Э, да? Что? — Серега вскинул голову, с шумом втянул текущую изо рта слюну, глаза его чуть прояснились.

— Остальных в себя приводите, — велел Леха. — Батон, помогай им! Шевелись, ханурики! Надо с одним чепушилой на рынке разобраться, а то он сильно борзый, платить за защиту не хочет… Разберемся, так и лавэ будет, а где лавэ, там и план, и бухло!

Услышав такое, пацаны зашевелились, в руках у них откуда-то появились биты, куски труб.

— Ты с нами, Плахов? — спросил Серега.

Диман пожал плечами:

— Куда я от вас?

Из подвала он выбрался последним, стылый ноябрьский воздух показался свежим и вкусным.

— Давай, братва, за мной, — и Леха порысил в сторону городского рынка.

Остальные, все одинаковые — кожаные куртки, черные лыжные шапки, джинсы, — побежали следом. Попавшаяся навстречу женщина с сумками шарахнулась в сторону, едва не под колеса машин, глаза ее расширились, лицо побелело, и это Димана покоробило, по сердцу будто коготком царапнуло.

Остановились у входа на рынок — лабиринт прилавков и торговых палаток, откуда тянуло непонятно из чего сделанной шаурмой.

— Значит, так! — объявил Леха. — Вон тот ларек с синими ставнями. Окна расхерачить! Если продавец выскочит, так ему по кумполу. Потом сматываемся. Все поняли? Протопоп?

Если уж дошло до Ваньки, то до остальных и подавно.

— Тогда вперед! Пошли, ханурики!

Пацаны с криками и улюлюканьем рванулись вперед, навстречу с лаем бросилась рыночная шавка. Но тут же получила трубой по морде, битой по хребтине, жалобно заскулила и скрылась из виду. Взвизгнула испуганная дамочка, за спиной кто-то завопил «Милиция! Милиция! Грабят!», но на это никто не обратил внимания.

Все знали, что менты приезжают с опозданием, поскольку тоже жить хотят.

— Жа-а-арь! — заорал Леха, зазвенело разбитое стекло, осколки посыпались в серый снег.

Сбоку ларька открылась дверка, из нее выскочил лысый, пожилой уже мужик.

— Ах вы, твари?! Что творите?! — заорал он.

Протопопов врезал ему кулаком и сбил с ног, продавец с гулом ударился спиной о стенку ларька и сполз наземь.

И тут Диман, до этого бежавший с остальными, резко остановился.

— Ты чего, Плахов?! — воскликнул Серега. — Давай!

— Нет, с меня хватит, — ответил Диман.

Захотелось сказать, что это вовсе не геройство, совсем не круто — толпой наброситься на одного, много старше и слабее, разгромить ларек. Но он посмотрел в бешеные глаза Сереги, где еще плавали остатки дурмана, и понял, что никто этого не услышит и не поймет.

Поэтому он развернулся и зашагал прочь, не обратив внимания на злой взгляд Лехи.

К Петьке возвращаться нет смысла, тот наверняка засел за уроки и просидит до ночи. Тогда надо идти домой, там всегда куча дел: печки натопить, воды натаскать и пол помыть, чтобы Люба с мамой были в тепле и удобстве… кто еще это сделает, если не старший брат?

* * *

Поймали их после школы, за гаражами, когда Диман с Петькой и увязавшийся с ними Женька Абушев шли домой.

— Да ты в солисты не годен, — как раз сказал Диман, повернувшись. — Пи-пи-пискля!

У них с Буреевым голоса уже сломались, а Женька продолжал разговаривать мальчишеским фальцетом. А поскольку они затеяли на троих собственную группу, начали не только играть на гитарах, но и песни сочинять, то и петь пробовали все по очереди, чтобы посмотреть, у кого как получится.

— Да ты… — Абушев, как всегда, обиженно нахмурился, но тут же глаза его вытаращились, а рот округлился.

Диман резко повернулся и обнаружил, что их ждут.

Рыжий Леха с небрежной улыбкой на физиономии, Батон, Ванька Прокопенко и все остальные — как раз меж двух гаражей, так что не пройти, даже если по стеночке распластаться.

— П-плахов, — прошептал Петька, — надо бежать.

— Нет, не надо, — твердо ответил Диман. — Куда ты сбежишь? В другой город, что ли?

Черемухово маленькое, и если даже уйти с Каркаса, то все равно нигде не спрячешься.

— Здорово, пацаны, — продолжил он. — Что такое?

— Да вас ждем, — ответил Леха. — Тебя и вот этого лоха… к Абушеву вопросов нет.

— Ну… ну… тогда я пошел? — совсем уже тоненько спросил Женька.

— Вали, — милостиво разрешил Батон, за что получил от вожака недовольный взгляд — куда поперек батьки?

Леха кивнул, и Абушев рванул прочь, его топот затих вдалеке.

Ах ты, Женька, ах ты, предатель!

— Ну дождались, и что? — спросил Диман, ощущая, как сердце начинает биться чаще и кулаки буквально чешутся.

Да, он перестал драться, чтобы Люба или мама не болели, и перестал еще в сентябре, а сейчас уже седьмое декабря. Начал даже на бокс ходить — пять раз в неделю, на улицу Кирова, чтобы там лупить других и это никто не назвал бы дракой; когда учеба в первую смену, то тренировка по вечерам, когда во вторую — по утрам.

— Кто с лохом водится — сам лохом и становится! — выпалил Серега из девятого «В», после чего огреб от Лехи подзатыльник.

— Трепло ведь, а прав, — пожал плечами Леха. — Ты вроде нормальный пацан, Плахов. Только…

— Друг он мне, вот и все. Отвали! — перебил его Диман. — Не понимаете, что ли?

— А мы тебе не друзья? — спросил Леха.

Диман засопел, обвел взглядом лица тех, что еще летом казались такими крутыми, блатными и отважными пацанами… Смрадный подвал, где шприцы и запах плана, разговоры о том, кто как набухался и кто от передоза «ушел по золотой»^[3], как подрались на дискотеке в ДК и как зажал такую-то девку и пощупал за сиськи, тупые лица и сонные взгляды, выдаваемые за подвиги совместные набеги на ларьки.

— Друзья, — сказал он наконец.

Да, он не бросил общаться с Лехой и его кодлой, но в последний месяц заходил к ним уже не каждый день, а пару раз в неделю. То надо музыкальный центр у Буреева починить, то есть собрать и разобрать, после чего он снова заработает, то тренировка, то отчима дома приголубить, чтобы вел себя прилично, то бабушке с дедом помочь, то гитары настраивать, все куда полезнее, чем в подвале тусить.

— То есть он тебе друг и мы тебе друзья? — Рыжий хмыкнул. — И он нам через тебя друг?

— Нет, — сказал Диман. — Это только грипп через людей передается, а дружба нет.

У Ваньки Протопопова отвисла челюсть, Серега принялся чесать в затылке, и даже Леха опешил.

— Да чего мы с ним болтаем? — Батон сделал шаг вперед. — Ты же лох, Плахов! Общаешься с лохом и сам лох, чепушила сраный!

Диман сглотнул — нет, такие слова спускать нельзя, иначе никто уважать не будет. Даже сам себя не будешь уважать, а без такого уважения как можно вообще быть мужчиной и человеком? Ну а Бог — он же правду видит, он же понимает, что это не пустая драка, а за друга!

— Повтори еще раз, — сказал он.

— Чепушила! Лошара позорный!

Чтобы выкрикнуть это прямо в лицо Диману, Батон немного согнулся, и поэтому бить его оказалось очень удобно. Кулак хрустнул, врезавшись в челюсть, и долговязый старшеклассник хлопнулся на спину, изо рта его вылетело что-то маленькое и красное.

— Это что, зуб? — пробормотал Серега, моргая вразнобой.

«Ого! Это я удачно попал!» — подумал Диман.

Батон захрипел, перевалился на бок, и его вывернуло на снег вонючей дрянью, от которой пошел пар.

— Ни хрена себе, — сказал кто-то за спиной Лехи.

Тот выглядел задумчивым, но ни злости, ни страха на его лице не было.

— Еще вопросы есть? Кто тут лох? — мирно уточнил Диман.

— Да ты… да ты… — вперед шагнул Ванька Протопопов. — А давай раз на раз!

— Плахов, может, не надо? — прошептал Буреев прерывающимся голосом. — Оно же… Их много, давай отсюда.

— Вот поэтому и нельзя к ним спиной, — не разжимая губ ответил Диман. — Стой тихо и не лезь. Давай!

Он шагнул навстречу Ваньке, и толпа шакалов позади Лехи возбужденно загалдела. Протопопова никто ни разу не смог одолеть, ну и Плахов заставил себя уважать с первого дня в новой школе.

— Ха! — Ванька замахнулся, даже не подумав о защите.

Диман врезал ему со всей силы, первый в челюсть, второй по печени, и громадный Протопопов шатнулся. Отступил на шаг, получил под дых и не упал, а скорее осел, да так и остался сидеть, бессмысленно лупая крохотными глазами и щупая вокруг себя воздух, черная лыжная шапка его съехала на одну сторону.

Между гаражей повисло изумленное молчание.

— Во дела-а… — первым его нарушил Серега.

— Еще вопросы есть? — повторил Диман. — Петька — мой друг, и он нормальный пацан. Что ответить за себя не может, так и петь не все умеют, и ушами шевелить, как ты, Батон.

Долговязый к этому моменту пришел в себя и даже ухитрился подняться на ноги, держась за окровавленный рот.

— Поэтому кто на него наедет, будет со мной иметь дело, вот так, — закончил Диман. — Пошли, Буреев.

И они вдвоем двинулись прямо на толпу, которая раздалась перед ними, как торосы перед ледоколом.

— Так ты что, больше не с нами? — негромко спросил Леха.

— Почему? Увидимся еще, — ответил Диман.

И да, они и правда сталкивались много раз, но только в школе и на улице, поскольку в подвал он ходить прекратил. А затем банда перестала существовать, почти все «ушли по золотой», а кого не сожрала наркота, того убили во время стрелок и разборок… до двадцати трех лет не дожил ни один.

Примечания

2

Цитата приписывается Мао Дзэдуну (1893–1976).

3

«Золотая доза» (нарк., жарг.) — эвфемизм для сознательного или случайного самоубийства опиатного наркомана.