Внимание… Марш!

Дмитрий Сенчаков, 2019

1988 год. Подающие надежды кандидаты в мастера спорта СССР по лёгкой атлетике призваны в спортроту. Как выиграть чемпионат СССР с рекордом, если ты далеко не фаворит? Как победить на войсковых соревнованиях, если ты так ни разу и не подошёл в сапогах к брусьям и турнику? Вольное повествование о легкоатлетической школе московского «Динамо», преисполненное самобытным юмором и юношеским максимализмом, вплетается в подлинную историю некогда могучей державы. С искренней любовью и вниманием к деталям восстановлена атмосфера утраченной эпохи, определившая судьбы главных героев – представителей потерянного поколения. В обширную географию романа вплетены неожиданные яркие персонажи, искромётные истории и даже поэзия. Дружба и соперничество, дерзкие выходки и первая любовь – об этом, и не только… Наконец-то в мировой литературе появилась художественная книга о легкоатлетах.

Глава 1. Презумпция наивности

С майором нашим нам повезло. Хоть и вольнонаёмный кадровый офицер, но по натуре такой же вольнолюбивый, как и все спортсмены — неважно, бывшие или настоящие. Первым барским его жестом было отправить нас обратно по домам к маменькам, после того, как вытащил нас из утробы Городского сборного пункта на Угрешской улице. Ибо пилить с нами, новобранцами, своим ходом в часть ему было скучно. А может, майор был суеверен? Так или иначе, забривание в армию с пятницы, тринадцатого мая, откладывалось на сутки.

Тряслись в двадцатом трамвае до «Пролетарской» (ведь ни «Кожуховской», ни, тем более, «Дубровки» тогда ещё и в помине не было)¹. Майор, формально распустив нас ещё на остановке, уселся в голове вагона и всю дорогу игнорировал наше присутствие, в то время как мы, четверо молодых оболтусов, оживлённо перебалтывались, болтаясь без дела на задней площадке.

Вернувшись, как ни в чём не бывало, домой, словно из какой-нибудь штатной командировки в ближайшее Подмосковье, я для начала навернул бабулиного борща. Ломоть ароматного круглого «Московского» оттенил своими вкусными корочками раскрасневшуюся от свёклы капусту и разваренную картошку. Бабуля придвинула чашку с компотом, присела на табурет, и теперь подробно рассматривает, как я ем. Дождалась момента, когда я вытер рот рукавом, и принялась расспрашивать меня про армию.

— Армия, это такое дело… — попытался рассказать я, прищёлкивая языком, который всё ещё боролся с налипшими на зубы остатками урюка из компота. — Это такое дело… Ну, в общем, спрятались мы на угрешке в спортзал, как майор нам велел. Чтобы отсидеться, кто бы нас ни вызывал. А он нас типа сам найдёт, когда приедет… Ну, и там на матах заснули… Майор, как выяснилось, четыре часа нас искал, нигде найти не мог. Мы ведь к девяти утра из военкоматов подъехали, а майор, оказывается, уже в начале десятого там был. Ну, пожурил нас, конечно. Вот, домой отпустил…

— И что ж теперь-то? — недоумённо полюбопытствовала бабуля.

— Теперь — завтра утром. Станция метро «Ленино»². В центре зала.

— Поди ж ты…

Я чмокнул бабулю в щёку, поблагодарил за вкусный обед и поплёлся в комнату собираться на тренировку. Раздался телефонный звонок. В трубке — Машка.

— Ты дома?

— Дома.

— Почему? Тебя комиссовали? — стебётся Машка.

— Пока ещё нет, — оправдываюсь я. — Просто отпустили на побывку. А ты откуда знаешь?

— Мамка тебя видела. Ты вверх по эскалатору на «Рижской», она — вниз. Звонит, вся такая, с работы: боец твой, говорит, на квартиру вернулся, напрасно ты его вчера столь задушевно проводила. Ржала мне в трубку.

— Тут она права, — солидаризируюсь с её мамашей. — Действительно, напрасно. Что сподвигло тебя на подвиг… чёрт, коряво выразился… э-э-э, лишиться, так сказать, презумпции невинности?

— Козёл! — обиделась Машка.

— Уж не собираешься ли ты ждать молодого бойца два года?

Машка промолчала.

— Я на тренировку собираюсь.

— Вечером зайду? — кротко постулировала Машка. Знак вопроса можно смело опустить.

— Заходи, — со вздохом, не лишённым вымученного артистизма, сдался я.

Троллейбус запнулся на стрелке, клацнул релейной группой, докатился до остановки и расхлопнул широкие среднюю и заднюю двери. Я убедительно заглянул в глаза водительше, сидящей в метре от меня за стеклом с трафаретными надписями. Та нехотя щёлкнула тумблером и распахнула третью, то есть узенькую переднюю дверь. Я кивнул и выпрыгнул с площадки аккурат к почерневшей бронзовой памятной табличке художника Грабаря Игоря Эммануиловича³, прилаженной к некогда белой стене мосховского дома⁴. Городской транспорт отвалил, освобождая проезжую часть для перехода. Я перебрался на сторону Петровского парка, проскочив перед недовольным голубым москвичонком. Фыркнув сизым дымком, москвичонок пылит дальше, я же миную ворота и шагаю аллеей.

На ступеньках столкнулся с Ленкой. Та поправляла прическу — только выскочила из манежа, и было видно, что не хватило запаса времени прихорашиваться. Кожаная куртчонка была распахнута. Белую футболку как всегда у Ленки натягивали её особенные крупные сосцы.

— Опа! — удивилась Ленка. — Тебя вроде ж забрали?

— Не дождётесь, — врезал ей фразой из анекдота про старого еврея.

— Смотри, а то патруль сцапает.

— Завтра сам сдамся, — парирую в ответ.

— А что ты сегодня после тренировки делаешь? — прикусив верхнюю губу, с особым своим фирменным прищуром мониторит Ленка.

— Наслаждаюсь послепоследним вечером на воле, — признался я.

— Как это?

— Последний был вчера, — пояснил я и вспомнил, как ласкал Машку.

— А-а…

Она там что-то себе думает, оценивающе рассматривает меня. А я улыбаюсь во всю ширь лица и подбадриваю её движениями век. Наконец Ленка открывает рот, чтобы сформулировать свою идею. Но мне уже смешно. Я хлопаю её по плечу и спрашиваю:

— Ленка, а Ленк! О чём это твоё фамилие такое — Москова? Вроде буква лишняя, а? Нет?

— Дурак, — фыркнула Ленка и брызнула по ступенькам вниз, к метро. Кроссы её белые только и засверкали…

Динамовский манеж гудел, словно шмелиный рой, деловито сновавший беговыми дорожками и секторами для разного рода прыжков и метаний. Щелкали обрушиваемые барьеры, звенел отбрасываемый шест, ухали и пружинили ядра. Плюхались в маты тела спортсменов. Пели тренерские свистки. Под сводами манежа громоздились наставнические окрики, откровения метателей, выдыхающих в голос, и воркование голубей. В огромные (в пол) окна врывалось молодое майское солнце. Розовый тартан⁵ млел ему навстречу, грелся и вкусно пах родной спортивной резиной. В столбах света вилась вековая пыль. Бегуны резвились на дорожке. Пахли свежим рабочим по́том. В секторе для метания ядра пахло свежевыпущенными газами. Это Серёга Рубцов шёл на неофициальный рекорд СДЮШОР⁶ «Динамо».

Размявшись, я встал в колодки. Проделал это основательно и неторопливо. На «внимании» поиграл весом тела, распределяя его на четыре опоры. На самом деле — на шесть точек, так как большой палец и остальные четыре пальца создавали надёжную двойную опору для каждой из рук. Выпорхнул из колодок легко и непринуждённо. Частота работы коленей, «дизельная» тяга, положение спины — всё как надо. Н-А-Д-О. Назвался Атлетом — Делай Образцово.

— Вот смотрю я на тебя, — проходит мимо меня конкурирующий тренер Сан Саныч. — Каждый раз думаю — заснёшь ты в этих колодках. Словно в гамаке на ночь устраиваешься. А как выбежишь — прям орёл! И пруха у тебя есть, и техника неплохая! Вот скорости бы тебе добавить!..

— Куда ж быстрее, Сан Саныч? — отшучиваюсь я. — Ваших я и так порву.

— Э-эх, что тебе мои сопляки? Тебе в сборную надо пробиваться.

— А мне и так хорошо, Сан Саныч. Уж поверьте.

— Ну-ну…

Подхожу к Дёмину. Во рту у него свисток. Смотрит в секундомер, даёт короткую пронзительную команду. Стайка младших девчонок скатывается с виража в густую толпу «на прямых». Бегут легко, радостно, задорно. У них это только второй отрезок из четырёх первой серии. А потом ещё серия. Эта будет уже не в радость — начнётся настоящая работа. Дыхалка, сердцебиение, молочная кислота в молоденьких мышцах, упакованных в молоденькую вспотевшую кожицу. А если кто обедал перед тренировкой — ещё и слоников рожать придётся. Вот и посмотрим, как пойдут пешком на последних отрезках. Дёмин вновь засекает время на отдых девчонкам.

— Никафёдч, ну, как бы, здрасти, — смущённо говорю я шефу.

— Привет. Ты откуда тут?

— На троллейбусе приехал. Как обычно.

— Ты должен в учебке быть.

— Майор на завтра перенёс.

— Вечно Порфирий чудит.

— Так точно.

— Вольно. Что ж так рано пришел? Генка и остальные через час только подтянутся.

— Душевный порыв, Никафёдч, не ругайте.

— У меня для тебя плана тренировки на сегодня нет. Пинай балду.

— Сегодня и так целый день балдоворот балды в природе, — киваю я.

— Мордатенков сказал, когда присяга?

— Ничего он не сказал… Впрочем, нет, сказал. Завтра утром, метро «Ленино», в центре зала.

— Всё?

— Всё.

— Клоун. Я сам с ним поговорю. Тебе в Минск, на первенство ЦС «Динамо»⁷ ехать…

— Так вроде сначала наше внутреннее первенство, Московского городского совета «Динамо».

— Верно, но его можно в экстренном случае и пропустить. А ЦС нельзя.

— Не собираюсь я его пропускать. Открытие сезона.

Никафёдч усмехнулся.

— Сезон вы открывали второго мая. Эстафетой на приз «Вечёрки» по Садовому кольцу.

— Ага, в плюс семь с дождём тупили шипы о каменистый асфальт.

— Не повезло с погодкой в этом году. Бывает.

— Зато повезло, что никто не порвался. Обидно было бы схватить травму на этой ерунде. Ну, я-то хотя бы подхватил в аптеке фанфурик меновазина, растёрся заранее, а как другие — не знаю.

— Не заводись, — отмахнулся Никафёдч. — Раньше в спорткомитете гнали волну по поводу повышенного риска получения травм на этой эстафете. А один раз, в 1959 году, её даже отменили. Но с тех пор эта тема мало кем поднимается.

Ничего себе, удивился я. Отменили эстафету в связи с повышенным риском травмироваться! Подумать только! Я и не знал что такое возможно в нашей системе.

Ежегодная легкоатлетическая эстафета на приз газеты «Вечерняя Москва» традиционно проходит на Садовом кольце второго мая каждого года. Полный круг 17,6 километров делится на двадцать мужских и десять женских этапов, длиной от 200 метров на Таганке до 1150 метров на Краснохолмском мосту, где традиционно разыгрывается дополнительный приз имени братьев Знаменских. Все московские клубы выставляют сборные команды бегунов, от спринтеров до стайеров. Старт/финиш на площади Маяковского. Я традиционно бежал самый короткий, двухсотметровый этап в горку на Таганке. Ну а выиграли, как водится, Профсоюзы. Куда было «Спартаку» тягаться с ЦСКА и «Динамо», но теперь, когда все профсоюзные клубы слились в одну мощную команду — наоборот, странно было бы проиграть.

Без Женьки, которого призвали в армию на пару недель раньше, тренироваться было скучно. Когда все пинки для балды были израсходованы, отправился восвояси. Заняв своё коронное (у узкой передней двери) мягкое место, так, чтобы был великолепный обзор по ходу движения, вставляю в Walkman кассету с группой Tuxedomoon. Троллейбус шелестит рогами по толстым проводам. Водительша (та же самая) уверенно педалирует вагон о четырёх колёсах. Клацают контакты. Гудит электротягло. Пассажиры клацают компостерами — пробивают талончики.

Таким образом, семантика не работает.

Эту жизнь мы проживаем, только делая дело,

А органами чувств, возможно, придётся пожертвовать.

Таким образом, я просто хочу сказать,

Что так же, как и вы, я должен найти способ,

Чтобы рассказать вам всё, так ничего и не сказав.

(Господи!) Дай мне слова,

Но ничего не говори мне при этом.

Ох, (Господи!), дай же слова,

Которые скажут мне обо всём.⁸

В Марьиной Роще подсаживаются две контролёрши. Одну, в косынке, я помню, вторая — в больших черепаховых очках, новенькая. Суетится. Жестикулирует. Губы шевелятся. Слов не слышу — в ушах, как вы уже догадались, песня «Таким образом». Пришлось снимать наушники…

–…В каком институте учитесь?

— А разница какая?

— У вас студенческий проездной. Без предъявления студенческого билета — недействителен.

— Как-то не вожу с собой студенческий. Ни разу не спрашивал никто.

Жду реакции.

— А завтра вообще в армию ухожу, — зачем-то добавляю спустя секунды.

Дама смутилась.

— Мой на Дальнем Востоке служит, — поделилась она со мной сокровенным. — Полгода ещё.

— Ну и нормально. Не в Афгане же он.

— Отпуск ему не дали. Обещали, но там у них склад с валенками сгорел. А он в ту ночь на посту стоял. Вот собак на него и спустили, — вздохнула женщина.

— А зачем в армии валенки? — не понял я.

— Там морозы до минус сорока бывают…

— Кирзачи, как целлулоид, лопаются? — не выдержал я и засмеялся.

— Ладно, сынок, езжай…

— А буду солдатом — без билета буду ездить? Или штрафанёте?

— Если командировочное удостоверение на руках — едешь бесплатно, — вмешалась опытная контролёрша. — Если нет, не только оштрафуем, но и патруль вызовем.

— И военный билет не забывай, — поддакнула новенькая, — без него никак. Это студенческий нам… ну мы его сквозь пальцы проверяем… Армейские порядки иные…

— Спасибо за совет, — искренне благодарю я.

— А тех, кто в военной форме едет, мы вообще ни о чём не спрашиваем, — добавила бывалая.

Тем временем, вымороженные долгоиграющими светофорами перед Гиляровского и проспектом Мира, мы перевалили площадь Рижского вокзала. Конечная. Водительша зевнула с потягушками и отправилась в диспетчерскую отмечать путевой лист. Контроль побрёл на переход через Сущёвский вал окучивать следующий попутный (или в данном случае поперечный) городской транспорт. Я нырнул во двор серой кооперативной шестнадцатиэтажки, первой из трёх, что расположились между проспектом Мира и Большой Переяславкой. Машка жила в третьей. Мы с ней одноклассники. Загораживая школьную доску, Машкин затылок промаячил перед моим носом десять лет. Сначала с тяжёлой косой. Потом с короткими косичками по бокам. Затем вновь с копной волос. Копна сменилась каре. Ну и так далее, всех метаморфоз не упомнить.

Минуя двор, беру правее, к ларьку с квасом. В очереди трое. Из них двое с бидонами. Третий — Вася Васильков. В проёме основательных сталинских жилых домов снуют по проспекту такси с зелёными огоньками. Громыхают разбитые грузовики. Тарахтят «Запорожцы» и мотоциклы с яйцевидным придатком — коляской. Шелестят «Жигули». С сиреной пронесся «рафик» скорой помощи. В «Склиф» торопится (левая стрелка на Астраханский после кольцевого метро). По тротуару семенят два абсолютно одинаковых ребёнка и держат за руки одну и ту же маму.

— Привет! — трогаю Васю за плечо.

— Привет! — оборачивается он.

— Ты как здесь?

— Брожу. Смотри, что нашёл! — Вася роется в кармане и извлекает горсть цветных обрывков.

Я присматриваюсь. Батюшки! Это ж сторублёвки!

— Кто же их порвал?

— А мне почём знать? Иду по тротуару. Смотрю — что-то яркое коричневеет. Присмотрелся — не понял. Нагнулся — а там мазня какая-то и серия гознаковского шрифта. Ну, я сначала решил, что лотерейный билет какой. Не выигравший. А потом думаю, дай-ка изучу поближе. Только подобрал, заметил рядом ещё один кусочек. Потом ещё, а в трёх метрах ещё один. Ну, я собрал их. Разложил на ладони. И понимаю, что это наши советские целковые. В максимальном их, так сказать, воплощении. Сторублёвки! Стою, озираюсь вокруг. В стороне вижу ещё несколько обрывков, потом ещё… Наконец замечаю, что вдоль тротуара течёт ручей, а в воде бегут такие же бумажечки. Ну, я и мокрые все пособирал, что нашёл. Жаль, вода убежала в подмосковные тартарары…

— В ливнёвку, что ли? — не понял я.

— Самую, что ни на есть, — кивнул Вася. — Последний обрывок прямо с решётки снял. Чудом не смыло. Вот так! Ща кваса напьюсь, пойду на лавочку во дворик какой — раскладывать буду. Это ж богатство!

— Это обрывки, Вася! — аккуратно напоминаю ему я.

— И что с того? Их же обменять можно в Госбанке на Настасьинском. Дом четыре. На целые.

— Откуда ты знаешь?

— Да все знают, — пожал плечами Вася, — не тайна.

Ох, и вкусен этот квас! Особенно после тренировки. Даже если пинал балду. А та пиналась в ответ. Основательно, кстати, напинался. Двенадцать отрезков с низкого старта. Виражи, а потом ещё приседы со штангой, чередующиеся с прыжками с места. Во всеоружии ухожу в армию. Завтра спина и задние поверхности бёдер отваливаться будут. Трентальчика надо бы за подкладку зашить, подумал я, и пнул пустую консервную банку. Та улетела в подворотню с гулким грохотом.

— Хулиган! — взвизгнула бабуся в сером плаще.

— Ещё какой! — отозвался я и скорчил гнусную рожу. Бабка отшатнулась.

— Вырастили окаянных… — бабуся перекрестилась и засеменила прочь.

Мы с Васей немного поржали, кивнули друг другу, и разбежались по своим делам.

Я зашёл в комиссионку. Ту, что в бывших Спорттоварах открыли. Янтарный кулон, что привёз из Клайпеды прошлым летом, по-прежнему не продан, лежит на витрине, запылился уже. Кабы знал, что такая засада. И кольцо, и серёжки, и даже аляповатый перстень (все из балтийской янтарной коллекции) давно улетели. Деньги за вычетом комиссии в обмен на предъяву паспорта получены. А кулон оказался никому не нужен. Я и сам уже почти забыл. Стою, смотрю на него и понимаю, что надо забирать. Нечего ему тут делать. Без перспектив.

В ладони он оказался тёплым. Забагровел, залучился в предзакатном солнце. Так и шагал к дому. На лице улыбка. В кулаке — кусочек янтаря.

Мама пришла с работы минут пятнадцать назад. Успела переодеться в халат, уже начистила картошки, сейчас подметает коридор. Мне только и осталось, что подхватить ведро и вынести мусор.

Ввалился в свою комнату. Рухнул на тахту. Руки за голову. Взгляд на трещину в потолке. Вскочил. Надавил клавишу «пуск» на заслуженной «Электронике-311». Кассета запустилась с того самого места, на котором всё закончилось в прошлый раз. А именно: Фрэнк Заппа «Пижамные люди»⁹. Песня о музыкантах-паиньках, которые, вместо того, чтобы хулиганить на гастролях, играют в шахматы, читают книжки, знакомятся с достопримечательностями. По мнению Фрэнка, как можно по-настоящему отрываться и развлекать массы, если ты трезв и не под кайфом? Но самое неприятное, что все они на ночь одевают пижаму!

С этими всё понятно. Нажимаю «стоп». Переворачиваю кассету. Там обнаруживается то, что потрафит моменту. Один из самых глупых Запповских номеров, длиннющая «Маленькая зелёненькая розеточка». Бестолковая навязчивая песня из двух строк, однако, с приятным развлекательным уклоном, что поднимает настроение. В коде Заппа поёт нижеследующие строчки (делаю погромче):

Теперь вы видите, в некоторых странах третьего мира

Может оказаться сложно танцевать под эту песню,

Потому что проигрыватель на керосине —

Не самое эффективное устройство.

Часто жижа заканчивается прямо на середине припева.

Однако мы продолжаем, несмотря на то,

Что топлива может быть мало в вашем проигрывателе.

Эту песню мы предлагаем также четвёртому миру,

Там, где действительно тяжело.

Ведь ребята поддерживают работу проигрывателя,

Потирая две палочки друг об друга.

Если ничего не помогает, ну тогда просто выбросьте пластинку.¹⁰

Минуты через три раздаётся отчётливый стук молотком по стояку центрального отопления. И почему моих соседей не расслабляет эта музыка? Вырубил кассетник. Поплёлся на кухню.

Поужинали. Напились чаю. По телеку — «Служебный роман»¹¹. Чтобы найти кого-то… Весь мир готов я обойти… Никуда идти не пришлось. Машка сама пришла. На её совсем не игрушечных телесах — чёрное воздушное платье с пышным воланом юбок. Впрочем, коротковатых. Большие Машкины колени не прикрыты. Машка берет мою ладонь и кладёт себе на бедро, куда-то выше ватерлинии. Я невольно нащупываю кружева чулка.

— Ты в чулках?

— Представь себе! Впервые в жизни. Они на липучках. Новая мода… Папка из Праги привёз.

Папаша у неё — учёное светило. Постоянно по симпозиумам мотается.

— Всё когда-то бывает в первый раз, — задумчиво говорю я. — И первая рюмка водки натощак тоже.

Машка меня не слышит. Оказывается, она только из консерватории. Моя музыкантша больших форм была на концерте. Владимир Спиваков и «Виртуозы Москвы»¹². В программе — Чайковский, Свиридов, Прокофьев. Теперь перевозбуждена. Повалила меня на тахту, накрыла юбками… Лезет целоваться. Нашла коса на камень. Я ж разбит после тренировки. Мне не до либидо. Устал по самый си-бемоль. Но Машке однофигственно. Наступает всеми флангами сразу. Сверху и вокруг.

— Машк, как же ты дожила без секса до вчерашнего вечера?

— Сама не знаю, — отвечает и смеётся. — А главное, не понимаю, зачем?

— Воспитание, наверно, — подсказываю я.

Забалтываю девушку, чтобы защитить свою стремительно ущемляющуюся свободу и оттянуть момент капитуляции.

— Наверно. Маме вчера вечером рассказала, а она удивилась. Говорит: я думала, ты давно уже… Вот так!

— Вот как так?

— Вот как так что?

— Что-то вот как-то так, да…

— Да ну тебя.

— И поделом мне.

— Завтра опять в армию?

— Снова, Машк, сно-ва!

— Ну, давай уже… Надевай его на себя…

— Их нет. Ты забыла? Вчера ж и закончились.

— Как??? И ты не купил?

— Да как-то забыл…

— Ты идиот?

— Не исключено.

— Ты думаешь, девочка должна идти в аптеку?

— Вариант.

— Хрен тебе!

— Ну, тогда…

— Что тогда? — не терпится Машке.

— Вся жизнь впереди… Разденься и жди… — негромко пропел я.

Ну вот. Приложила меня по щеке. Не сильно. Но душевно. С хлёстким щелчком.

— Входи так, болван. Только не вздумай пичкать меня своими сливками.

— Уж тогда скорее фаршировать, Машк. Пичкают обычно в рот.

— Ещё чего! — вспыхнула Машка. — А впрочем… Это же моя главная эротическая фантазия пубертатного периода. Давай как-нибудь попробуем!

— Маша, ты — монстр! Тебе не восемнадцать, а все…

— Девятнадцать. Да, через двадцать шесть дней. Не забудь!

— А чего откладывать? Мне завтра в армию идти. Давай я тебе сейчас подарок подарю, — завёлся я.

Вскочил с тахты и схватил с письменного стола янтарный кулончик.

— Вот!

— Ах, какая прелесть! — зашелестела Машка. Всё в ней зашелестело. Губы. Юбки. Волосы. Ресницы. Она посмотрела на меня с крайней степенью плотоядства.

Я понял — пора сдаваться. Поцелуя не избежать. Ну и последующего тоже.

Тикали часы. Бормотал за стенкой телевизор. Скрипели паркетом соседи сверху. По карнизу стучал преднощный майский дождь. Расслабленная Машка утвердила свою голову на моём плече. Разбросала волосы. Лежит за моим ухом, сереет глазами. Ресницы хлопают, как крылья дракона. Раскрасневшиеся губы, в конце концов, упокоились…

— А у тебя другие девочки были? — копнула она с ходу на штык лопаты.

Несмотря на такой беспардонный наглёж, врать не хотелось.

— Была. Одна… Ещё в десятом классе. Могло быть и больше, — вспоминаю Ленкины сосцы под футболкой.

— Ну и почему?

— Да тюфяк я. Мечтате́лый мужчина.

— Какой же ты тюфяк? Повалил меня вчера. За сиську схватил.

— Вообще-то я так не умею, — оправдывался я. — Это когда ты в комнате, кругом твои буфера.

— Что?

— Ну, эти… Бемоли! — быстро нашёлся я. — Не протиснуться. Обязательно их заденешь.

— Ага, скажи ещё, я тебя спровоцировала. Я вообще не думала о тебе, как о мужчине. Не веришь?

— Ну почему… Верю. Я и сам о тебе не думал, как о женщине, — усмехнулся я.

— Да ну тебя. Я серьёзно. С твоими талантами у тебя уже много девчонок должно было быть.

— Да нет никаких талантов, — отмахнулся я. — С теми, кто мне нравится — я робею. С иными — смелый…

— Я тебе не нравлюсь?

— Мне нравится, как ты на скрипке играешь.

— Дипломат хренов! Мне наплевать, если я тебе не нравлюсь. Зато меня всё устраивает, — прорычала Машка и отвернулась, застив своей большой спиной полмира.

— Слонышко моё, — прошептал я. Машка не расслышала. Переспрашивать не стала из вредности.

Не скажешь же ей, что меня худышки заводят. Мне нужны все эти косточки выступающие: пирамидки на плечах, за которые удобно цепляется ремешок сумочки; ключицы, рёбрышки, косточки подвздошные, скобочки на бёдрах, острые коленочки. Проблема же моя в том, что сам постоянно нравлюсь большим девушкам. Оне¹³ выбирают меня, смело навязывают своё общество. Своё плотоядство. Вот и наглею с ними. Распускаю руки. Получаю по мордасам. Хотел бы получать по мордасам хлёсткими маленькими ручонками — но где уж там. Язык немеет.

— Рыцарь печального дикобраза.

— Что? — буркнула Машка.

— Это я про себя. В буквальном смысле, — позлорадствовал я, но остался не расслышанным и непонятым. Ну и к счастью…

— Блин! Я ж эклеры принесла! Из консерватории! — вскричала Машка и тут же вскочила. Тахта с непривычки угрожающе заскрипела.

— Консервированные?

— Дурак, — покачала то ли головой, то ли волосами Машка. — Консерваторские! Их срочно надо съедать. Там на коробочке написано.

— Что, так прямо и написано: «съешьте нас поскорее»?

— Да, там часы указаны, в течение которых они свежие.

— А там заодно не написано, они одноразовые, и их надо съедать насовсем? Или можно потом переедать заново?

Машка не знает, как ей реагировать на меня. Смотрит на часы, охает и вскакивает окончательно. Немнущиеся чёрные юбки медленно опадают, прикрывая поддон и телесные капроновые кружева. Размашисто крутит номер на телефонном диске. Польский аппарат RWT чудом сдерживает её энергию и нажим.

— Погоди, мне надо сделать важный звонок. Насчёт Конкурса молодых исполнителей.

Заговорила на птичьем языке третьей скрипки молодёжного оркестра. Тит Яныч, у меня два сольника подготовлено. Нет, колупать¹⁴ не буду. Дворжак. Концерт для скрипки с оркестром ля минор.¹⁵ Первая часть «аллегро нон троппо». А кто завтра в курятнике¹⁶ будет? Тит Яныч, найдите, наконец, подсадного¹⁷ на сучок¹⁸! Да, этот то гундосит, то сквалыжит, а то и вовсе на полкирпича¹⁹ ниже. Каждый раз приходится на него клапана спускать²⁰. Да-да, Тит Яныч, и Гайдн. Обязательно. Концерт для скрипки и фортепиано соль мажор.²¹ Но там сплошь икра²² в «аллегро модерато»! Семикромы и бискромы!²³ Кстати, Тит Яныч, а кто на фортеплясах будет? Ага. Ясно.

Машка раскраснелась, глаза разгорелись: два уголька в полумраке. Вертит головой — по комнате пляшут полутени. Пальцы теребят невинную спиральку телефонного шнура. Топчет паркет — тот поскрипывает под Машкой, будто деликатно откашливается, тщетно пытаясь привлечь внимание. Трубка долго сопит Тит Янычем. Наконец, Машка вновь перехватывает у него микрофон.

— Сам Коган²⁴ будет в жюри? Что, и Гидон Кремер²⁵? Вот это да! И Татьяна Гринденко²⁶? Я в экстазе! — орёт в трубку Машка.

Я заскучал. Забылся и громко выпустил газы.

Машка обернулась и зыркнула в меня пламенем из самых своих сокровенных глубин. Обожгла вихор, брови, ресницы, щетину. Запахло палёным волосом.

— Да, я вас поняла, Тит Яныч. Хорошо. Я буду к одиннадцати часам. Договорились. До свидания, Тит Яныч, — телефонный звонок завершался холодным стальным тоном.

Трубка хлопнулась об своё место.

— Ты вообще понимаешь, что ты сейчас сделал? — негодует Машка, обрушиваясь на меня всеми своими весомостями. — Ты впёрнулся в мой деловой телефонный разговор. Это мой музыкальный руководитель Тит Яныч Цигель, мне завтра на конкурсе выступать, а ты! Ты… ты испортил не только воздух, но и мою репутацию. Меня завтра забекарят за мой «экстаз»!

— Извини, Машк… Я не хотел портить тебе репутацию. Я даже воздух не особо-то хотел портить. Просто так вышло.

— У него так вышло!

— Прости, Машк, — повторил я.

— Как ты там выразился? — ярилась Машка. — Мужчина мечтателый? Это можно двояко понять. С точки зрения женщины — это мужчина с телом-мечтой. Так что не хвались. Это явно не про тебя. Даром, что спортом занимаешься!

Я пожал плечами. Это верно. К счастью, легкоатлеты — не бодибилдеры. А то бы я пугался каждый раз, когда прохожу мимо зеркала. Эх, Машка-Машка! Я-то имел в виду совсем иное…

Примечания

1

Станция метро «Кожуховская» открыта в 1995 году, а «Дубровка» в 1999 году.

2

С 5 ноября 1990 года — «Царицыно».

3

Грабарь Игорь Эммануилович (1871-1960) — русский и советский живописец, народный художник СССР (1956).

4

МОСХ — Московское отделение Союза художников РСФСР (с 1959 г.).

5

Тартановая дорожка — наливное полиуретановое покрытие беговой дорожки с резиновой крошкой.

6

Специализированная детско-юношеская школа олимпийского резерва.

7

Центральный совет физкультурно-спортивного общества «Динамо».

8

Tuxedomoon In a Manner of Speaking (Holy Wars, 1985).

9

Frank Zappa Po-Jama People (One Size Fits All, 1975).

10

Frank Zappa Little Green Rosetta (Joe’s Garage, Acts II & III, 1979).

11

Режиссёр Эльдар Рязанов. Премьера 26 октября 1977 года.

12

Владимир Теодорович Спиваков (р. 1944) — советский, российский дирижёр, скрипач, педагог, народный артист СССР (1990). Художественный руководитель Национального филармонического оркестра России и Государственного камерного оркестра «Виртуозы Москвы» (создан в 1979), президент Московского международного Дома музыки.

13

Архаичная форма местоимения 3-го лица, женский род, множественное число (он, она, они, оне).

14

Исполнять недоученное, плохо отрепетированное произведение.

15

Антонин Дворжак (1841-1904) — Концерт для скрипки с оркестром ля минор, опус 53, № 108 по каталогу Бургхауса (1879-1882 гг.).

16

Группа деревянных и язычковых духовых инструментов в оркестре.

17

Приглашенный в слабый оркестр музыкант из сильного оркестра с целью укрепления звучания.

18

Кларнет.

19

На полтона.

20

Выпускать пар.

21

Йозеф Гайдн (1732-1809) — Концерт для скрипки и фортепиано соль мажор (1769 г.) HOB VIIA: 4.

22

Множество мелких нот (шестнадцатых и тридцатьвторых) на нотном стане.

23

Итальянское название шестнадцатых и тридцатьвторых нот.

24

Павел Леонидович Коган (р. 1952) — советский, российский скрипач и дирижёр, народный артист Российской Федерации (1994). Художественный руководитель и главный дирижёр Московского государственного академического симфонического оркестра.

25

Гидон Маркусович Кремер (р. 1947) — советский, латвийский, позже немецкий скрипач и дирижёр, основатель камерного оркестра «Кремерата Балтика» (1997), автор нескольких книг.

26

Татьяна Тихоновна Гринденко (р. 1946) — советская, российская скрипачка, народная артистка Российской Федерации (2002).