Бельведер

Дмитрий Пирьян, 2023

Российская империя, Санкт-Петербург, вторая половина XIX века, период правления императора Александра Второго Николаевича. В стране общественные преобразования, дворцовые интриги, народные волнения – извечная смута. Террористическая организация «Народная воля» не оставляет попыток убийства самодержца, прибегая для достижения своей цели ко всевозможным хитростным методам. Тем временем в предместьях дворца Бельведер, у Бабигонской дороги, обнаружено бездыханное тело придворного лекаря Лавра Георгиевича Тихомирова. Лейб-медик застрелен. Уездные сыщики не справляются с расследованием, и им в помощь в Старый Петергоф направляется столичный следователь Зиновий Ригель. Удастся ли ему распутать это на первый взгляд несложное дело?..

Глава 4

В столице накрапывал мелкий, для петербуржцев с рождения привычный дождик. Прямо скажем, чертовщина да и только творится с погодой в этом Петербурге. Тут дождь есть, а там нет. Удивительный каприз здешней природы. Буквально с утра всего лишь в тридцати верстах от Питера ни единого намёка на облачность, солнечно, а к полудню ещё и припекло так, что утекай и ховайся^[7] в лесную тень и куда там сможешь, а тут сплошь низкие облака и моросит. И спрятаться городскому обывателю от этой мороси негде; парадные входы и проходные дворы — на замках, навесов на фасадах домов нет и с деревьями, по части озеленения городских кварталов, дело обстоит плохо.

Уездный исправник пересёк редко укрытый молодыми липами привокзальный сквер и очутился на набережной Обводного канала.

У Штиглицкого (Ново-Петергофского) моста в этот самый момент стояли двое и, как поначалу показалось Тарасову, вели между собой вовсе случайную беседу.

Один из собеседников был уже знаком подполковнику; за долгие годы примелькался у вокзальной площади. Тарасов осведомился: городничий-будочник Павел Прихватов. Крепкий, мордатый мужик лет тридцати пяти, из отставных егерей. В полицейском головном уборе и шароварах. На боку шашка, на шее свисток на шнурке — всё как положено.

Другим оказался занятный тип: по фасону из новороссийских вольнонаёмных мастеровых, коими нынче был полон Путиловский завод. Этот был вовсе не известным уездному исправнику. Игнатий Васильевич видел его впервые. Довольно молодой, невысокого роста парень неказистого телосложения с крупной головой. Шатен, глаза карие. В картузе, льняных косоворотке и штанах, и небрежно наброшенном на плечи пиджаке, раскроем из зелёного шинельного сукна.

Прихватов о чём-то оживлённо рассказывал мастеровому, а тот с нескрываемым интересом внимал его рассказу и поддакивал в знак солидарности. А зачастую, как смекнулось Тарасову, задавал слишком уж наводящие вопросы, как будто выуживал из простодушного будочника нужную информацию. Тот же был и рад со служебной, постовой скуки распинаться — упражнялся в красноречии, вроде как нежданно обретя столь благодарного и терпеливого слушателя.

Уездный исправник в целях не привлекать внимание, насколько оказалось допустимым, бочком-бочком приблизился к собеседникам и притих со стороны парапета, как бы некто, совершая неторопливый послеобеденный променаж, на минуту запнулся, намереваясь полюбоваться неспешным течением в Обводном канале.

По правде сказать, что и любоваться там было нечем. Сплошь муть, грязь и зловоние. Но ничего другого Тарасову на ум не пришло. И он любовался. Упоительно вдыхал и всем своим видом старался выказать умиротворение.

«Хорошо, что хоть мундир в поездку не напялил, — подумалось ему. — Вот была бы кому потеха наблюдать полицейского начальника, впавшего в романтизм у сточной канавы».

— «Мерзавец! Подлец! Преступник!..» — кричала она ему, а он наутёк, — рассказывал Прихватов. — Бельма навыкате, пасть раззявил, от натуги воздухом свистит, что кочегарка речного буксира. И бегом от неё… и вприпрыжку… и навпростэць!..

— Чего?..

— Не разбирая дороги. Напрямки.

— Ага, понятно. А что же она?

— Сущая дьяволица! — перекрестился Прихватов. — Телом сама сбитая, щёки со страсти ажно пурпурные. Следом за ним. И не отстаёт… Ну-у, усмехаюсь, попал прелюбодей под бабий бунт.

— С чего предположили адюльтер^[8]?

— Ну, это как бы… Так подумалось, — пожал плечами Прихватов. — А за кем же ещё, как не за лживым любовником посреди бела дня и на людях станет гоняться импозантная молодая баба, да ещё и с револьвером в руках?

— Свят, свят, свят!..

— Револьвер-то я после приметил, — признался городовой. — Поначалу всей интуицией вцепился в беглеца. Неспроста, думаю, бежит к воде. «Куда?!» — кричу ему. — «Пёс!.. Не положено!.. Табличку о запрете купанья видел?»

Прихватов пояснил:

— У нас же тут вот как: по нынешнему городскому регламенту повсюду, где водоём какой чем вырыт али природой сам по себе сделался и в нём возможны купания, необходимо ставить специальный пост спасения на водах. А ведь этому спасению крепкий харч, сносную одёжу да плавсредства какие-никакие, но обеспечь и подай. А коль в Петербурге вода-то сплошь и рядом, где же ты всего богатства на такие мероприятия напасёшься? А так тьфу!.. Пустяк!.. Воткнул табличку: «не дозволено», дескать, и думать не моги сволочь всякая в воду лезть. И никаких забот. Регламент соблюдён и сплошная экономика. Так я же эту табличку ему и в харю!..

— А что же он?

— Он босяк и преступник!.. Промахнул мимо и как сиганёт в канал с моста! И поплыл. А тут… Бах! Бах!.. Револьверные выстрелы. Я так и присел. И не то чтобы испужался, а растерялся самую крихiтку^[9]. Никак не ожидал, что эта баба — из «кольта». Тяжела же машина. Бабе таким пяти-линейным калибром палить не с руки. Ей бы какой скрытный или дамский пистоль.

— Убила?!

— Не-а… Переплыл по воде, бес. Взобрался на пирс и по другой стороне стрекачом сбежал. Да куда там было бабе из «кольта» попасть?.. А может, и убила бы, но урядники подоспели. И два филёра. Откуда они тут возьмись?.. И не пойму. Заломили ей руки и свели в участок.

Прихватов заметил скособоченного в правой стороне Тарасова. Видать же, в будочниках не задаром ел свой хлеб, примечал окрест высокие должностные чины и признавал на расстоянии даже без мундиров.

Уважительно вытянулся во фрунт, приветствовал начальство:

— Желаю вам здравствовать, господин исправник!

— И тебе не хворать, Павел Сидорович, — ответил Игнатий Васильевич и поинтересовался: — А чего это вы тут?

— Так вот, значит, знакомцу случай рассказываю, — объяснил Прихватов, обернулся…

А знакомца того уже и след простыл.

— Вот же пропасть! — всплеснул руками городовой. — Ну что за люди нынче пошли? Как заприметят полицейское благородие, так сразу и тикают без оглядки. А вот к нам, к урядникам, у них всё же доверие имеется.

— Кто же это был? — спросил Тарасов.

— Максим Ельников, — ответил городовой. — Паспорт у него я давеча проверял. Студент.

— Странно, — смутился Тарасов. — Я принял его за мастерового.

— Прикидывается, — выказал смекалку городовой. — Рядится мастеровым. Это у них фасон такой. Проживает он в доходных домах где-то у Нарвской заставы. Точнее доложить не могу-с.

— Что означает: «у них фасон»?

— В пролетария рядятся. Шутиха такая. Этот Максимка как-то бахвалился своим вроде как хождением в народ. Говорил, что в их кругах такое жизненное кредо. — Прихватов виновато хмыкнул: — Не могу знать, что оно за кредо такое, но не иначе как смутьян. Я давно за ним приглядываю.

— А тут он чего? — неспешно выпытывал городового Игнатий Васильевич.

— Так вы, как я приметил, уже всё и слышали, — хитро прищурился городовой. — Шибко он недавним случаем интересовался. Расспрашивал, что да как. Видать, не без разницы ему эта политическая баба.

— С чего ты решил, что она политическая? — удивился Тарасов. — Сам же ему гутарiл^[10], что она за любовником гналась.

— Брехал, — растянулся самодовольной улыбкой Прихватов. — Заманивал, увлекал, зубы заговаривал. А вдруг, думаю, и он о чём сболтнёт, чего я не ведаю? А баба факт — политическая. Она же бумажки разбрасывала, когда ей шпики руки крутили. А в них так и вписано: «Земля и Воля! Долой царя!..» Видать, у неё задание такое было. Они же, эти политические, так себя ведут: люди всякие рассказывали, что смутьяны эти, где и когда в кружок тайком соберутся, так сразу друг дружке задания разной важности поручают. Вот, значит, ей и досталось бумажки бросать.

— Так отчего же она гналась за этим?.. Стреляла зачем?.. Вполне могла разбросать свои бумажки безо всякого шума и скандала. Дюже много могла сделать, да и не спеша расклеить своих бумажек на стенах вокзального павильона и ближайших домов. Возможно, что и получила бы от какого бдительного дворника под зад метлой, но только и всего. Более никто бы её ничем не потревожил.

— Вот этого, извиняйте ваше благородие, я не знаю, — пожал плечами будочник. — Пёс же их не поймёт, этих политических. У них сто чертей в башке и ещё дюжина в печёнках. Оклеить стены, несомненно, могла. Потому как клей при ней филёры нашли. Но токмо клей сапожный, с бычьих хвостов и жжёных копыт вареный. Запах от него особый, шибко вонючий.

— И стреляла из «кольта»? Прямо так и распознал оружие? — усомнился исправник.

— Обижаете, Игнатий Васильевич, — нарочито обиделся Павел Прихватов. — Я всё-таки на Дунае семь годков в егерях отслужил. Сбрую повидал и пользовал всякую.

— Что же беглец?.. Кто он? Проявил себя в чём?

— Да как же он мог себя проявить? — пожал плечами Прихватов. — Напугался до смерти. И мокрый. А может, и в штаны наложил с такого потрясения. Разве с той стороны учуешь? Обернулся он разок, но только всего и крикнул: «Глафира, уймись!» А после проулками и сбежал.

— Спасибо тебе, голубчик, за радетельную службу, — искренне поблагодарил городового Тарасов и протянул ему серебряный рубль.

— Храни и вас Господь. Благодарствуйте. — Прихватов взял под козырёк, а уже потом с удовольствием принял из рук исправника целковый:

— Эх, будя за шо в трактире у Палкина рюмку анисовой пропустить. Да ещё и под смачную закуску. У них в меню расстегаи с онежским судаком — истинное объедение.

На том месте они и распрощались. Тарасов за пятак нанял извозчика, протрясся по булыжной мостовой до Римского-Корсакова и направился в здание Губернского присутствия.

На первом этаже здания располагалась типография и так называемое первое охранное отделение, о существовании которого здесь знали не многие постояльцы. На втором — помывочные комнаты, складские каморы, кухня и лазарет, в недавнем прошлом, отделения Крестовоздвиженской общины сестёр милосердия, а ныне Петербуржского отдела Красного Креста. Третий этаж отводился под департаменты прокуратуры, суда и следствия. Далее, следуя наиболее распространённой петербуржской строительной логике, должны были возвышаться над всеми четвёртый этаж и чердак. Но возвышались ли они и кому определялись в пользование, Тарасова из простого любопытства это никогда не интересовало. А по служебной надобности либо по какой собственной бытовой задумке — тому и более.

Игнатий Васильевич по мраморной лестнице привычно поднялся на третий, проследовал в приёмную и доложился флигель-адъютанту:

— Осведомите его превосходительство о моём заявлении на срочную аудиенцию.

— Минуту прошу обождать, господин подполковник, — учтиво щёлкнул каблуками флигель-адъютант и сквозь приоткрытую дверь прошмыгнул в апартаменты к губернскому прокурору. Буквально через мгновение выглянул оттуда и объявил: — Александр Фёдорович просят вас войти.

Тарасов вошёл.

— Здравия желаю, ваше превосходительство, — обратился он, как при таком посещении полагалось.

— День добрый, — ответил прокурор. И тут же усомнился: — Хотя какой он добрый, коль вы, друг милейший, столь срочно прибыли в Петербург? Предполагаю, что с дурными вестями?.. Прошу вас присаживаться.

Прокурор указал исправнику на массивное, обитое тёмно-синим татарским кумачом кресло, а сам тем временем неприметно прикрыл плотнее дверцу в некую тайную камору в глубине кабинета.

— Увы, Александр Фёдорович, — ответил уездный исправник. — И рад бы разуверить вас, но обстоятельства таковы, что требуют неотлагательного моего доклада, потому как принять решение по сему делу единолично не считаю возможным. Прошу вас прочесть. — Тарасов передал прокурору рапорт станового пристава.

Генерал-майор Александр Фёдорович Хлопов — человек с виду монументальный, наделённый харизмой, несомненно, карьерист, безупречно носил мундир. Имел фигуру статную, был довольно высок и всей своей натурой фанатично старался походить на императора. Словом сказать, многие из министерских чиновников и войсковых офицеров поговаривали, что он необъяснимо, но дюйм в дюйм в один рост с Александром Николаевичем. Причины к тому подводились разные, вплоть до таковой, дескать, губернский прокурор настолько любит и предан государю, что просто вот-де силой мысли добился столь щепетильного сходства. Споры случались жаркие. Некоторые господа даже бились об заклад, заключали интересные пари, а пресловутый штабс-капитан лейб-гвардии Измайловского полка Савватий Арнольдович Сысоев обещался стреляться из пистолетов и вызвать на дуэль любого, кто в этот факт не поверит. Кто-то попросту соглашался, не желая связываться с дурно воспитанным капитаном. Кто-то действительно верил. А кто и нет. Сысоев обещался, разночинная публика продолжала верить или сомневаться, азартно бродила. Склонялась то в одну, то в другую сторону. Чёрт же его знает… Ну, ей-богу!.. По крайней мере, визуально (да ты гляди шире) это так и казалось. Похож?.. Похож… А рост?

Вот уже тут — совершенный тупик. Произвести инструментальные медицинские обмеры хоть у того, хоть у другого спорщикам не было никакой возможности, потому как под безобидным словом «рост» в придворном бомонде Петербурга деликатно подразумевалась величина интимной части сугубо мужского организма. Споры продолжались.

Александр Фёдорович, конечно, был осведомлён об этих, по его суждению глупых волнениях, на которые ему ровным счётом было наплевать. Ему, собственно говоря, вообще на многое и всякое в этом мире было наплевать. Мировоззрение его было устойчивым, характер он имел волевой, вспыльчивостью не отличался, ко всему относился рачительно. И казалось, ничто на свете не было способно вывести его из душевного равновесия, однако Тарасов приметил, как по прочтению поданного им рапорта у губернского прокурора на лице прибавилось морщин и явным признаком соматического расстройства нервной системы на скулах заиграли желваки.

«Да уж, измотался Хлопов, — мысленно подметил уездный исправник. — Устал от юридических, особого значения забот. Явно выдохся. А ведь ещё не дряхлый старик. Ему всего-то пятьдесят восемь».

Александр Фёдорович молча вернул Тарасову рапорт. Поднялся и в задумчивости прошёлся по кабинету. Шагал небыстро, размеренно, оттягивая по-строевому носок. Тарасову даже показалось, что генерал сейчас представляет себя не здесь, а на плацу перед Императорским Зимним дворцом.

Вот он остановился посередине, выправился по швам, повернулся…

Тут бы громоподобно, с металлом в голосе и воскликнуть: «К торжественному маршу!.. По случаю празднования… На одного линейного дистанции. Полк шагом… Марш!»

— Этот убиенный господин — именно тот, о котором я думаю?.. Или это не так? — Прокурор задал вопросы неуверенно и даже как-то робко, как будто теплил надежду найти у собеседника убежище от неминуемо очевидного ответа на них. Дескать, ничего не хочу знать. Не хочу… Не хочу… Не хочу!

— Сожалею, ваше превосходительство, но именно так, — подтвердил его догадку Тарасов. — Посему считаю нужным высказать личное мнение, что чинам уездной полицией дознавать обстоятельства и суть этого происшествия будет негоже. Прошу вас, Александр Фёдорович, дело это у меня принять, обозвать важным и перепоручить.

— Нет, милостивый государь! — отмахнулся Хлопов. — Обождите вы со своим личным мнением. Это вопрос деликатный, не терпящий огласки. А вы что же — хотите его в столицу?! Да тут же присяжные поверенные растреплют, разнесут сплетню по всем судам. Набегут со своими ядовитыми вопросами все эти репортёры из «гудков», «свистков», «современников», «русских инвалидов» и прочего… Им, даже обгоняя извозчиков бегом, пылиться в переулках времени не понадобится — типография рядом, ниже этажом, прямо под нами. И всё!.. И пошёл-заработал станок!.. Дельце сделано. Завтра же Петербург наводнится кривотолками… А эти?..

Александр Фёдорович выразительно ткнул пальцем в пол, себе под ноги, указывая опять же на второй и первый этажи:

— Эти особы милосердия из Красного Креста… А те?.. Архаровцы охранного отделения… Собственной Его Императорского Величества канцелярии. — Хлопов неестественно выпучил глаза. — Они же мне проходу не дадут — расспросами замордуют. А у меня, милостивый государь, и так от нервных перенапряжений печень пошаливает. И шея местами в позвонках скрипит.

— Ну, что же… Как, собственно, прикажете, — пожал плечами Тарасов.

— Да, Игнатий Васильевич. — Хлопов окаменел лицом и вновь стал похож на прежнего Хлопова, конкретно которого все и привыкли видеть: — Непременно прикажу.

Губернский прокурор приказал, записав в своём дневнике:

— Доследовать дело чинами уездной полиции. Предварительное заключение предоставить в присутствие не позднее… Ну, бог с ним… четырнадцатого октября сего года.

— Слушаюсь вашего превосходительства, — отчеканил Тарасов. — Благодарю за определение разумного срока. Пощадили.

— Не желаете ли чаю испить? — спохватился губернский прокурор.

— Нет, Александр Фёдорович, — ответил Тарасов. — Уже и в поезде поспел откушать.

За этим уездный исправник решил и откланяться.

— Помощь вам оказана мною будет, — всё же смягчился и окликнул Тарасова Александр Фёдорович. — Ответственность частично с уездной полиции снимаю. Направлю к вам для уголовного преследования по делу столичного следователя.

— Просил бы характеристику, — заинтересовался Игнатий Васильевич.

— Целостный, практичный человек в чине капитана, — рекомендовал следователя Хлопов. — И уверяю вас, что своего нынешнего положения в обществе, чина и звания он добился прилежностью и умением, а отнюдь не сильной протекцией. Кстати, службу в нижних чинах от инфантерии проходил на Кавказе. Явил там похвальное усердие, острый ум и даже преуспел, что удивительно, по медицине! Был отмечен державными наградами и направлен в Санкт-Петербург для обучения военному медицинскому искусству, где к тому же выказал великолепную способность к аналитическому мышлению и следственному делу. Иначе был ориентирован по службе. И не ошибочно. Успешно раскрыл громкие, чудовищные злодеяния шайки лодочников у Чернышева моста. Направлен был в следственный департамент. А вот тут уже заметьте, подполковник, лично мной направлен! И я не сожалею. А посему не скрою, он человек амбициозный. В деловых сношениях, как правило, держит дистанцию. Однако надеюсь, что вы подружитесь. Кстати, в ваших краях он не чужак и в Петергоф наведывается часто. Вроде как у Бабигонских высот похоронен его отец.

— Когда же прикажете встречать вашего следователя? — напоследок пожелал уточнить Тарасов.

— Отправлю незамедлительно, — ответил губернский прокурор. — А встречать не утруждайтесь. В этом нет никакой необходимости.

— Командировочное предписание прошу обсчитать, — Тарасов протянул генералу листок, подтверждающий растраты на поездку.

— Отметьте печатью у флигель-адъютанта Павлова. Я ему и вам фискальные дела всецело доверяю, — не глядя отмахнулся от забот личной росписью Александр Фёдорович.

Игнатий Васильевич Тарасов попрощался и всё-таки вышел.

— Ну, что?.. — проговорил Хлопов и обернулся: — Как я не притворял за вами дверцу, а вы всё же слышали про наши дела, господин следователь?

— Так точно, Александр Фёдорович, — ответил прокурору из потайной каморы вошедший в кабинет должностной чин от юстиции.

— Вот и займитесь, — выдохнул Хлопов, но поинтересовался: — Кстати, как вам в первом впечатлении исправник?

— Вы слишком плотно прикрыли дверь, не разглядел, — сухо ответил следователь, отчего-то хмурился.

— А что это вы, сударь, в лице так побелели? — деликатно усмехнулся губернский прокурор, пристально оглядев своего назначенца. — Брезгуете озадачиться щекотливым, придворным делом?.. А может быть, при жизни и теперь сам Тихомиров остался вам неприятен?

— Поручение ваше исполню полной мерой, ваше превосходительство, — так и не объяснился в бледности своего лица следователь. — Убийцу разыщу.

— Да плевать мне на его убийцу, — небрежно отбросил прокурор: — Мне нужны мотивы. Причины. Надеюсь, понимаете?.. Ни кем он был убит…это дело второе… Найдёшь — притащишь… Императору тем самым думы его не облегчит. А почему он был убит? Да такие мотивы, чтоб Александру Второму Николаевичу и размышлять не пришлось о всяком сожалении о лекаре. И чтоб воскликнул: «Поделом!..» И кулачищем по столу!.. Справитесь?..

— Справлюсь, Александр Фёдорович.

— Ну и ступайте себе с Богом.

Губернский прокурор расправился в плечах, призадумался: «Чёрт же его знает? Главное в этом деле по следствию не выйти, как говорится, на самих себя. Двор такого обстоятельства обычно не прощает», — встряхнул затёкшими кистями; во время разговора с капитаном всё так и мял себе в суставах пальцы… Окликнул флигель-адъютанта:

— Павлов!.. Голубчик, чаю… горячего… с лимончиком… На улицах погоды превосходные, теплынь… А я, видишь ли, с чего-то зябну.

Примечания

7

Убегай и прячься (малоросс.).

8

Ненависть из ревности (фр.).

9

Крошку (малоросс.).

10

Говорил (малоросс.).