Бельведер

Дмитрий Пирьян, 2023

Российская империя, Санкт-Петербург, вторая половина XIX века, период правления императора Александра Второго Николаевича. В стране общественные преобразования, дворцовые интриги, народные волнения – извечная смута. Террористическая организация «Народная воля» не оставляет попыток убийства самодержца, прибегая для достижения своей цели ко всевозможным хитростным методам. Тем временем в предместьях дворца Бельведер, у Бабигонской дороги, обнаружено бездыханное тело придворного лекаря Лавра Георгиевича Тихомирова. Лейб-медик застрелен. Уездные сыщики не справляются с расследованием, и им в помощь в Старый Петергоф направляется столичный следователь Зиновий Ригель. Удастся ли ему распутать это на первый взгляд несложное дело?..

Глава 3

Ея Императорскому Высочеству принцессе письмом:

«02. 08. 1878 года, 12 часов 02 минуты. Во время подготовки к придворному спектаклю “Яркий свет” понадобился конюх Егорий Кротов.

Мажордом Бычков Эдуард позвонил в колокольчик для вызова писаря охранной конторы Белецкого Аркадия, объяснив мне, что так будет быстрее разыскать конюха Егория. На вызов никто не явился. Я вошла в помещение писаря — дверь была открыта. Внутри никого нет. В помещении, где должен был находиться конюх, дверь оказалась заперта. На стук никто не откликнулся. Стучала я так долго и сильно, что из кабинета второго этажа явился распорядитель довольствием Батраков Максим Ильич. Я была уверена, что конюх в помещении и спит, как это бывало, и не один раз.

На колокольчик не отзывались ни писарь Аркадий Белецкий, ни конюх Егорий Кротов.

Не отходя от помещения писаря, я попросила Эдуарда Бычкова передать мне с кем-нибудь запасный ключ: а вдруг, думаю, внутри с человеком что случилось?

Пожарный Паньков Савелий принёс мне ключ, отпёр замок и открыл дверь, за которой стоял писарь Белецкий с заспанным лицом. Он, вероятно, подумал, что я сама ходила за ключом, поэтому начал врать, что пришёл, а до этого писал уведомления в канцелярии. При этом моргал и смотрел мне прямо в глаза — врал. Так хотя бы рожу свою неумытую стыдливо отворотил, подлец!

Никак не ожидал он и того, что исключительно по средам кто-то может сон его побеспокоить.

Затем я начала разыскивать конюха Кротова Егория. Дворец немаленький, да было время и кому его предупредить, но под парадной лестницей в дворницкой топчан и тюфяки были ещё тёплые, а Кротов Егорий, заспанный, уже сидел в кухне над миской с едой. Вызова колокольчиком он не слышал, объяснив тем, что работал на конюшне; чистил у вашего любимчика гнедого лошака Буяра, а зараз у його обiд, и если у меня нет до него других дел, то я могу идти хоть и ко всем псарям на псарню. И далее — несусветная мужицкая брань. Надуманная. Изречена молча. Но я-то всё слышала».

Объяснение писаря Аркадия Белецкого:

«Семь лет я писарем в охранной конторе Бельведера, но при сценических постановках ничего-сь не случалось и не требовался конюх».

Статс-дама Богомолова:

«И разве это даёт ему моральное право, спрашиваю я, отсыпаться на службе? Именно из-за таких писарей, как этот Белецкий, во дворцах и происходят непоправимые беды.

А также был сигнал от экономки, что писарь Белецкий не раз являлся во дворец за полночь в непотребном виде и просился ночевать в канцелярию или хотя бы в электрическое распределительное устройство, но вахтовыми и швейцарами допущен не был. Шёл на конюшню, пьянствовал с Кротовым. А конюх Кротов во время развода караулов посреди парадного строя навозным задом влез на бричку, получил шпицрутенов и был унижен в окладе жалованья, что подтверждают мажордом и бухгалтер казначейства.

По вечерам, когда на дворе и в галереях уже темно, электрических фонарей никто из швейцаров не зажигает. Этуаль Софья Усиевич для вдохновенья перед премьерой совершала променад, сослепу оступилась и упала в можжевеловую клумбу. Изодрала платье.

К слову сказать, камер-лакеи к приезду высоких гостей камзолов не меняют, вид имеют зачуханный, неопрятный. Осмелюсь думать, надобно менять другими.

За сим кланяюсь Вашему Императорскому Высочеству».

Статс-дама, Марфа Богомолова. (Подпись).

Написано уведомление под диктант. Писарь охранной конторы Аркадий Белецкий. (Подпись)^[3].

— Кого менять другими, милочка? — недоумённо спросила статс-даму Евгения Максимилиановна, отстраняя от себя с трудом осмысленную записку, которую та подала. — Гостей или камзолы?

— Дворцовую прислугу, ваше высочество, — убедительно ответила Богомолова. — Сплошь обнаглели и тунеядцы. Заспались в перинах. Гнать их всех со двора, и по шее! Воли захотелось?.. Получай!

— Чем же им таким чином будет наука?

— Испытают крайнюю нужду, наплачутся, на коленях приползут хлебушка просить. А что?.. Рокфеллеры, к примеру, в Северных Штатах таким образом и поступают. С периодичностью в два года в Chase Manhattan Bank^[4] меняют всю прислугу включая и управляющего. Чем же тот банк не дворец, спрашиваю я? И каково умно! Тут тебе и свежая рабочая струя и прочее… А в случае какой финансовой каверзы — ручки в стороны, нонсенс-с… Были ещё вчера служащими, а нынче уже выгнанные: винить некого. Учтите, ваше высочество, что в Новом Свете не дураки. Собралось всё самое передовое, — протянула ихнему высочеству очередной листок. — Прочтите «Коммерсантъ».

— Хм… Рокфеллерам, возможно, и передовое, они ведь протестанты, если я не ошибаюсь? У них и в церквях кавардак… Даже папы нет. — Евгения Ольденбургская не приняла газету, степенно обошла просторную залу второго этажа, от скуки пересчитала картины, канделябры, кресла, этажерки, вазоны, банкетки. Отметила себе, где и на какой треснула обивка, а где всего-то и потёрлась. Какая ваза, глянь-ка, чуть сколота. И какой по счёту канделябр с царапиной и весь в пыли. Непорядок и нехорошо.

— Ай-ай-ай…

Остановилась у широко распахнутого окна. И тут её взору представился дивный вид.

Огромное, как астраханская дыня, солнце ласково желтело высоко в небе. Горизонт был чист и безмятежен. Ни единого облачка, ни одного неловкого акварельного мазка в головокружительно бездонной лазури. А лишь невесомое розовое марево у его далёкой, глазами еле различимой кромки. Там — на востоке, где, пуще приглядись, угадывалось в петербуржском ландшафте фундаментальное изваяние Исаакиевского собора.

В воздухе приятно ощущались зефирные дуновения прибалтийской акватории, дышалось полной грудью широко, привольно. А под окном, куда ты ни устремись, утопал в цветочной палитре раскинувшийся на многие сажени и вокруг голубых фонтанных прудов Луговой парк.

У западной галереи над можжевеловой клумбой, куда вчерашним вечером из-за отсутствия освещения неуклюже завалилась этуаль, хлопотали садовники и лакеи. Остригали сломанные ветви, рыхлили почву, прибирали неуместный, не свойственный садовым посадкам мусор.

— Ось тут шампанское распивали, — на малороссийском диалекте проговорил один из них, сгребая в общую кучу битую бутылку.

— Фужеры нашлись, которых не доставало опосля фуршета в гостиной, — обрадовался другой.

— Где?

— Ты гляди острее, сверкают хрусталём на парапете у южной калитки. Слава тебе, Пресвятая Богородица!.. Целёхонькие.

— В правом-то недопито. И яблочный конфитюр не докушали, господа и пролили из розетки. Видать, этим конфитюром спьяну наряды и заляпали. И брусчатка повсюду вымазана. Ей-богу, как кто вступил и топтал. Этуаль в крик: «Лайно!.. Лайно!..»^[5]

— И вправду схожее…

— А самой розетки нет.

— Как нет?

— Нашёл!..

— Чего такого?.. Розетку?

— Наградной крест «За службу на Кавказе». На ленте… Барона Штиглица крест! Ох, и огорчался господин барон об утрате, три рубля обещался тому, кто отыщет.

— А ну, покажи, он ли?..

— Он самый. Серебряный и с позолотой… Фарт тебе, Васька! Готовь карманы под деньгу.

Из каретного двора выкатили императорский летний экипаж с откидным верхом, стали готовиться к поездке. Кучер Панкрат Бобров совместно с конюхом Кротовым запрягли лошадей.

Прибыл императорский конвой из шести всадников нижних чинов под командой казачьего сотника Андрея Лозового. Писарь охранной конторы Аркадий Белецкий притащил из канцелярии ведомственную книгу и отметил каждого конвоира поимённо.

— Где его теперь встречать? — нетерпеливо вертелся меж всеми Василий.

— Знамо, где, — отозвался со стороны казачий сотник. — К Петергофскому вокзалу Александр Николаевич прибудут в назначенный срок. А вот когда прибудут, про то тебе, собака, знать не надобно.

— Да бог с ним, с государем, — отмахнулся садовник. — Мне Штиглица подавай. Орден вернуть желаю. И вознаграждение получить. А где нынче искать — не ведаю, коль они раньше отбыли — я же видел, а прочие господа и актрисы разбежались из дворца на свiтанку^[6] не пойми куда и по личным потребностям.

— Не кручинься, Василь, — хлопнул садовника по плечу Кротов. — Вернётся твой Франц Адамович, на том тебе крестом осеняюсь. Он такой хитрый дьявол, к аперитиву всяко вернётся. Чай, не каждый барон удостоен оказывать политес императору. Да и других интересов ему тут найдётся. Прискачет вприпрыжку резвее старого Буяра, никуда не денется. А вот тут ты его и под уздцы!

И конюх показал садовнику, как надобно прихватить барона «под уздцы», чтоб тот не отвертелся, а исполнил обещание.

— Но зачем?.. Скажите, зачем? — Евгения Максимилиановна обернулась и вопросительным взглядом уставилась в статс-даму.

Марфа Богомолова опешила, неуклюже исполнила реверанс: — Не разумею суть вопроса вашего высочества. Зачем, что?..

Принцесса Ольденбургская свой вопрос снисходительно развернула:

— Зачем вам, милочка, во время репетиции сценического монолога понадобился конюх?

Богомолова спешно приблизилась к принцессе и с чувством обеспокоенности зашептала ей прямо в ухо:

— Придворного лекаря господина Тихомирова Лавра Георгиевича в Бельведере нет.

— Как так?! — вспыхнула очами Евгения Максимилиановна. — Августейшая семья в сей день изволили развеселиться постановкой домашнего театра. Декорации собраны. Актёры костюмированы. Батраков Максим Ильич уже и доложил о закупке в окрестных хозяйствах десяти вёдер перезрелых томатов по одному рублю и двадцать семь копеек за ведро. Кортеж для встречи семьи отправлен. Непременно во дворец прибудет император. — Ольденбургская подметила: — А ведь, как всем известно, ему уже довольно длительное время нездоровится. Определено лечение; инъекции самим же лекарем назначены строго и по часам. Так и где же лекарь?!

— Не могу знать, — озабоченно вздохнула статс-дама. — Вчера, как стемнело и по окончании болеро, сопровождая мадмуазель Софи, они убыли на массовые гуляния по случаю и покровительству вашего высочества. А затем намеревались (экономка божилась, что слышала) заглянуть в Стрельну, в имение к Суворову-Рымникскому. Экипаж с кучером отпустили — вернулся. Я и хотела расспросить конюха, возможно, что он ведает, а не давал ли господин Тихомиров кучеру… каких-либо поручений на утро? И если нет, то упросить мажордома отправить кучера к становому приставу с письменным уведомлением о срочном розыске, которое и должен был написать этот охламон и прохвост Белецкий.

— Ну и что?

— Так эти болваны всё проспали!

— А, что же сам мажордом не обеспокоился? — От возмущения Евгения Максимилиановна даже притопнула изящной туфелькой. С юности имела такую властную привычку.

— Он такой же болван, как и остальные, — уязвила Богомолова. — Ночевал в спальне экономки, очухался лишь к двенадцатому часу. И то после моего третьего требования… канделябром по подоконнику.

«Так вот, значит, кто тут мне мебель царапиной испортил», — подметила Евгения Максимилиановна.

— Да они все здесь хороши! Вчера-сь купец Калашник, опять же в пьяном возмущении, свою благоверную по Петергофу доской гонял.

— Коль уже благоверная, отчего тогда гонял?

— Как повалили, божился, что в ней уселась лярва. А сам-то с баварского пива косой по всей морде…

И далее статс-дама не преминула окунуть ея высочество в прочие свежие околодворцовые интриги и сплетни. А тем временем под звуки полного оркестра и восторженные ликования высокопоставленных дачников императорский поезд уже прибыл на станцию Старый Петергоф.

Примечания

3

Орфография и содержание письма большей частью сохранены.

4

Банк Манхеттен (англ.).

5

Дерьмо (малоросс.).

6

Рассвет (малоросс.).