Геокультурный брендинг городов и территорий: от теории к практике. Книга для тех, кто хочет проектировать и творить другие пространства

Дмитрий Николаевич Замятин

В книге предлагается новый методологический и практический подход к брендингу территорий различного уровня: городов, регионов и стран. В основе подхода лежит представление о геокультуре (геокультурах) территории, являющейся фундаментом эффективного территориального брендинга. В работе рассматриваются как теоретические и концептуальные проблемы изучения геокультурного брендинга территорий, так и прикладные проблемы и задачи его успешной реализации. Книга предназначена для специалистов в сфере территориального и городского брендинга и социокультурного проектирования, культурологов, географов, урбанистов, менеджеров культуры и всех, кому интересны проблемы динамики территориального развития в социокультурных аспектах.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Геокультурный брендинг городов и территорий: от теории к практике. Книга для тех, кто хочет проектировать и творить другие пространства предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Часть 2

Концептуальные и теоретические основания геокультурного брендинга городов и территорий

Глава 1

Базовые дискурсы и схемы анализа

1.1. Формат территории: две основные схемы

Любая территория имеет формат, говоря языком медиа. Но этих форматов всегда несколько, и мы можем говорить о городе, территории, поселении во многих ракурсах.

1.1.1. Комплексная схема базовой жизнедеятельности территории

Первая схема , с которой можно работать, состоит из трех уровней, они есть на любой территории. Она носит комплексный характер и захватывает базовые системы жизнедеятельности территории или города. Назовём её комплексной схемой базовой жизнедеятельности территории.

Первый уровень — система традиционного повседневного жизнеобеспечения, которая определяет материальные потоки, материальные отношения и материальное наследие территории. Это здания, сооружения, люди, которые работают, ЖКХ, потоки, связанные с питанием и другим материально-техническим снабжением.

Второй уровень связан с развитием социокультурной деятельности. На этом уровне есть определенные стратегии, сценарии развития, которые могут быть как личностными, так и связанными с отдельными сообществами и с их стратами.

Третий уровень, от которого мы никуда не можем деться, это экзистенциальные смыслы, связанные с данной территорией. Можно назвать это также сакральностью территорий или территориальной экзистенцией, которая часто не однозначна и не очевидна. Те или иные люди, сообщества связывают свое будущее, свое жизнь, свои смыслы с определенной территорией и могут в некоторой степени описать эти смыслы.

Следует отметить, что современные общества во многом утрачивают этот третий, экзистенциальный уровень. Очевиден упадок традиционной сакральности, поэтому с этим уровнем всегда трудно работать. Его трудно выявить, предъявить и очень трудно его обосновать в связи с какими-то социокультурными событиями или стратегиями. Это достаточно серьезная проблема.

1.1.2. Вторая схема: геокультурный потенциал территории / города

Вторая схема , предлагаемая мной, называется «геокультурный потенциал города». Что это такое? Есть некое городское пространство, будет пока его определять достаточно неточно, широко — это может быть, и физическое пространство города, и ментальные границы города. Если мы говорим о Петербурге или Москве, любом крупном городе — Лондоне, Париже и т. д. — то понятно, то у них есть физические границы и наряду с этим границы ментального, или геокультурного, образа. Геокультурный образ города, конечно, шире его непосредственного физико-географического образа.

Итак, чем определяется эта схема? Тоже тремя уровнями, очень простыми и примитивными. Первый уровень — это пространство города в культуре. То, что, как правило, фиксируется различными формальными показателями, но не всегда. Это некая культурная инфраструктура или база, материальное обоснование культуры, дома и дворцы культуры, различные сооружения, связанные с развитием культуры в этом городе — театры, концертные залы, библиотеки — все, что можно подвести под понятие культуры в узком смысле.

Второй уровень — это доминирующие визуальные облики, образы города. То, с чем работают архитекторы, то, что может определяться понятием культурного ландшафта или культурной среды. Чаще всего именно этот уровень определяет первичное впечатление от города. Конечно, важно понять для себя, понравился или нет город, если вы пребываете в городе долго. Первичный кратковременный образ может измениться содержательно и визуально. Однако в любом случае визуальность играет первичную роль, потому что для человека зрительные образы — это 75–80 % информации.

И, наконец, третий аспект — это человек, или определённая событийность, связанная с конкретными людьми. Это могут быть гении места или события, организованные, созданные городскими сообществами или внешними акторами, которые посчитали город важным для того, чтобы создавать здесь значительные события. Это очень серьёзный момент, связанный с тем, развивается ли пространство города в культурном смысле, расширяется ли оно или сужается.

Второй уровень, который важен для геокультурного потенциала города, соотношение государства и различных государственных ведомств и общества. Мы прекрасно понимаем, что есть конкретная схема управления, есть различные департаменты, внутри которые либо эффективно взаимодействуют, либо нет, есть различные городские ведомства, о которых обычных гражданин в повседневной жизни может не догадываться, но наблюдать, фиксировать результаты этой деятельности. Есть и определенная общественная деятельность, связанная или не связанная с государственными структурами управления городом. Отдельные сообщества, зарегистрированные официально или же нет, пытаются влиять на жизнь города. Пусть это будет субботник в городском парке, организация, связанная с какими-то праздниками, какие-то фонды, в той или иной степени, влияющие на жизнь города. От того, как складываются отношения между городскими сообществами и государственными структурами, зависят динамика, специфика развития пространства города в культурном смысле.

И, наконец, третий срез — это территориальный, или традиционно-географический. Здесь очевидно деление на несколько территориальных уровней. Сначала — микроуровень 1, под которым понимается дом, придомное пространство, двор в широком смысле, как официальный, так и внутриквартальный двор, который объединяет несколько домов. Потом идет микроуровень 2, в рамках которого объединяются некоторые районы, которые выделяются особенностями современной планировкой, или же своеобразным укладом традицией, образом жизни, общей историей развития, ментально-психологическими установками. Например: условный городской район Кожевники, наследующий определенные традиции, отличающие его от ближнего, соседнего района.

Затем — мезоуровень, в котором город может рассматриваться сам по себе в той степени, в которой реализуется его культурный потенциал. Мы можем сказать, например, что данный город — замечательный культурный центр, там хороший театр, спектакли, неплохой музей, люди, которые устраивают культурные события. Или, наоборот, ничего в рассматриваемом городе не происходит, сообществ нет, этот город приходит в упадок, и мы не знаем в итоге, является ли он городом настоящим, живущим насыщенной «городской жизнью».

И, наконец, макроуровень — это контекст существования и развития города в крупном регионе, в стране, в мире. Город, исходя из всех этих описанных территориальных уровней, можно оценивать по всем тем показателям, которые перечислил я до того — инфраструктура, визуальный облик, событийность, эффективное или неэффективное взаимодействие госструктур и общественных организаций. Эти матрицы во многом служат для построения оперативных социокультурных схем представления конкретного города.

1.2. Красота города: от визуального к коммуникативному и драматическому

1.2.1. Три главных составляющие красоты города

Существует понятие о внешней или визуальной эстетике городской среды. Если это, например, Петербург, мы понимаем, что подразумеваются очевидные панорамы с Петропавловской крепостью, адмиралтейской иглой, Исаакиевским собором и т. д. Для восприятия и визуального воображения города это, безусловно, очень важно. Кроме того, есть классические типовые городские ландшафты, которые являются знаковыми для определенных городов — будь-то традиционные московские дворики или петербургские «колодцы».

Но кроме этой внешней эстетики есть еще и та красота, которая связана с коммуникативным комфортом. Об этом говорят многие коллеги, мы называем это «теплом места», «теплом городских сообществ». Это ощущение психологического и не только психологического комфорта. Безусловно, это некая материальность, которая проявляется в уютных кафе, в местах, где могут неформально собираться люди и общаться, в каких-то клубах, где хочется просто посидеть. Для гостей города такая среда очень привлекательна.

Те города, которые добились успеха в сфере туризма, связаны с этим. Эдинбург, Глазго, Лондон и другие города, которые мы можем вспомнить, которые нам понравились. Но есть еще одна важная вещь, которую мы называем драматическая топография города — это могут быть неожиданные виды города, характеризующиеся своеобразной захватывающей экспрессией или же неким скрытым внутренним содержанием. Я люблю приводить широко известный пример картины Эль Греко «Вид Толедо», которая поражает внутренним мощным смыслом, внутренней энергетикой, хотя пейзаж выглядит почти угрожающе. Мощное переживание места, некая экзистенция, драматизм, а также историческая событийность, «олицетворенная» в тех или иных знаковых местах, символической топографии очень важны для многих городов. Историческая событийность может быть почти забыта, не влиять прямо на экзистенциальное восприятие и ощущение города, но она может находиться в «подземном слое», в «подсознании города», которое можно и нужно актуализировать.

1.2 2. Символическая топография и понятие знакового места: прикладная символика географического воображения

Символическая топография — понятие, используемое в различных гуманитарно-научных областях: искусствоведении, литературоведении, археологии, культурологии, урбанистике и социологии города, культурной и сакральной географии. В то же время это — междисциплинарная научная область, в рамках которой изучаются сакральные смыслы различных мест; типовая символика, связанная с природными объектами (гора, холм, река, лес, овраг и т. п.); образные структуры культурных ландшафтов. Является также частью этнологических, мифологических и религиоведческих исследований108. Понятие символической топографии применяется при искусствоведческом, филологическом и гуманитарно-географическом анализе произведений литературы и искусства. Особенно эффективно в исследованиях городских культурных ландшафтов, образов и идентичностей, а также в случае символических переносов (типовые легенды об основании и строительстве новых городов и поселений). Один из методов изучения символической топографии — анализ т. н. городских текстов (петербургского, московского, пермского и т. п.). Наиболее интересные примеры: символическая топография Нового Иерусалима; символическая топография Москвы в контексте теории «Третьего Рима». Часто используется как синоним понятия «сакральная топография». Коррелирует с понятием «драматическая топография», используемым в англосаксонской культурной географии. Понятие символической топографии применяется при анализе храмовой архитектуры и планировки, планировки жилищ.

Знаковое место — пространство (территория, акватория, ландшафт, урочище), имеющее определённые семиотические характеристики в рамках конкретного метапространства (пространства, обладающего по отношению к знаковому месту большей семиотической размерностью)109. В геометрическом плане знаковое место может представлять собой с известной степенью абстракции точку, линию и/или определённую площадь. Знаковым местом могут быть здание (светское здание, религиозное здание — церковь, храм, колокольня; просто здание — визуальная доминанта ландшафта), площадка перед зданием, комплекс зданий (замок, центр средневекового города, монастырь и т. д.), искусственное сооружение (например, насыпной курган или пирамида из камней, поминальный крест и т. д.), вершина горы, холма, или сам холм, болото, водный источник (ключ), река, озеро или их береговая линия, какой-либо памятник или территория с ним рядом или вокруг него, разграничительная линия искусственного происхождения (например, Берлинская стена), населённый пункт, природное урочище (поле, поляна, луг, лесная опушка, балка, овраг и т. д.) — в целом, любое географическое пространство, осмысляемое (наполняемое экзистенциальными смыслами) с помощью историко-культурного, социального, политического, географического воображения на основе реальных или вымышленных событий (например, место битвы, место политического решения, место рождения или кончины конкретного человека, место, связанное с экзистенциальным жизненным поворотом, место вознесения святого на небо, и т. д.).

Знаковые места являются неотъемлемыми элементами культурных ландшафтов110; благодаря знаковым местам культурные ландшафты обладают базовыми семиотическими уровнями, на основе которых возможны дальнейшие геосемиотические, мифогеографические и образно-географические интерпретации. К знаковым местам можно в широком смысле отнести культовые и сакральные места; знаковость культовых мест, как правило, довольно насыщенна, однако ограничена в силу естественной ограниченности самих религиозных сообществ. Знаковость места в целом определяется теми сообществами или отдельными личностями, которые могут либо воспринимать семиотические/смысловые коннотации, задаваемые данным местом (в том числе и в рамках культурного туризма, с помощью экскурсовода или без него), либо устойчиво их воспроизводить в целях поддержания собственной территориальной (региональной) идентичности, либо автономно создавать и разрабатывать семиотические коннотации данного места (исходя из конкретных знаний о месте, образа/географического образа места) в каких-либо профессиональных, социокультурных, политических и экономических целях, либо конструировать непосредственные экзистенциальные стратегии, опирающиеся на образ данного места (в таком случае место становится тотально, абсолютно знаковым, как бы диктуя свою собственную, в онтологической перспективе, событийность)111. Знаковые места являются также культурно-ландшафтными репрезентациями локальных (пространственных, региональных) мифов112, функционирование и воспроизводство которых как устойчивых нарративов невозможно без конкретных, достаточно регулярных и семиотически насыщенных топографических событий и манифестаций (в том числе религиозных и светских праздников, гуляний, крестных ходов, торжественных молебнов, различных местных конкурсов, связанных с известным знаковым/мифологическим событием, установок памятников или памятных знаков, научных/краеведческих конференций и т. д.). Смысловыми коррелятами понятия знакового места можно рассматривать понятия места памяти и символической топографии, поскольку семиотические и другие интерпретации знаковости определённого места связаны, как правило, с конкретными локальными традициями (как индивидуальными, так и групповыми) мемориализации и символизации важнейших событий прошлого, становящихся, таким образом, актуально, или хотя бы потенциально, значимыми в настоящем113.

Понятие знакового места используется в культурной географии и культурном ландшафтоведении, географии туризма, гуманитарной географии, в том числе в мифогеографии, когнитивной географии и имажинальной (образной) географии, в архитектуре и районной планировке, маркетинге территорий114, когнитивной психологии, локальной истории и микроистории. Проблематика знаковых мест оказывается ключевой при анализе столь важного для современных гуманитарных наук понятия, как гетеротопия.

1.2.3. Трагические события и экзистенция города

Если серьёзные и значимые драматические события были в истории города, то их можно обсуждать, даже если они были негативными. В этом смысле амбивалентным, очень важным примером является пример города Екатеринбурга, в котором в 1918 году произошло трагическое событие — убийство бывшего российского императора Николая II и его семьи. Недавно построенный памятный храм, мемориализация памятного события очень важны сами по себе; кроме того, они привлекают туристов, но сами горожане к этому могут часто относиться достаточно негативно. Страшное и трагическое событие в истории города иногда хочется просто быстрее забыть. Понятно, что таком случае необходимо осмыслять и готовить разные ментальные и материальные контексты, «рамки» для восприятия события как жителями города, так и его гостями. Другой интересный пример — польский город Краков, в котором трагическая история краковского гетто в годы Второй мировой войны послужила не только непосредственной мемориализации этого события (во многом благодаря также известному фильму «Список Шиндлера», посвященному этой трагедии), но и более широкой музеефикации и туристификации этого исторического городского района, связанной с различными аспектами еврейской культуры.

Для России подобная проблема крайне актуальна для многих городов севера и востока страны, связанных с воспоминаниями о наследии ГУЛАГ’а. Мне приходилось быть в Норильске и обсуждать эту проблему с жителями города, для них это очень серьезный момент. С одной стороны, Норильск как любой город должен жить с экзистенциальной надеждой на вечность, а с другой стороны, рядом кладбище, где похоронены заключенные Норильлага, бывшая территория лагеря, где убивали тысячи людей. Эта проблема для них до сих пор существует и психологически не решена.

1.3. Формирование медиа-территории как составной части геокультурного брендинга

Всякая геокультура, рассматриваемая в её онтологической «схваченности» территорией, располагает в настоящее время собственной медиа-средой. Мы можем непосредственно говорить о медиа-территории — как о конкретно-операциональном «топониме» (например, Ямале, Вашингтоне, Австралии и т. д.), так и о мощном концепте-образе, позволяющем интерпретировать геокультурный брендинг территории как целенаправленное содержательное расширение конкретной геокультуры в медиа-пространстве. Под медиа-пространством мы понимаем в данном случае виртуальную топографическую сеть, имеющую возможности и ресурсы для распространения массовых сообщений и базирующуюся на представлении о той или иной соотносимости физических (физико-географических) и метафизических (метагеографических) параметрах и свойствах пространства. Иначе говоря, медиа-территория, например, Красноярского края должна, так или иначе соотноситься с его физико — и метагеографическими характеристиками.

Вместе с тем, основная цель и функция геокультурного брендинга территории состоит в своего рода ментальной (когнитивной) «возгонке» непосредственно видимого, слышимого, чувствуемого, ощущаемого, воспринимаемого и воображаемого пространства. Это значит, что всякие культурно-географические объекты территории, историко-культурные памятники, достопримечательные места, знаменитые или известные ландшафты должны быть «преобразованы», трансформированы в специфические медиа-образы, циркулирующие и распространяющиеся далее в особом медиа-пространстве. В сущности, мы можем говорить здесь о множественных современных и, главное, сопространственных метагеографиях, обладающих реальными возможностями «завоевать мир», или же, наоборот, «потерять» его в результате неудачного геокультурного брендинга или просто его игнорирования. Так, мы можем, например, наблюдать разительные контрасты между той непосредственной физико-географической территорией, на которой расположен Париж, его историко-культурными памятниками и достопримечательностями и, наконец, его поистине мировой метагеографией, не «обеспеченной» полностью, «на 100 %» первыми двумя слоями (физико — и культурно-географическим), но, явно или неявно, проистекающей из очевидного геокультурного брендинга (и стихийного, спонтанного, локального, и целенаправленного и централизованного), базирующегося на богатстве историко-культурной памяти и ауры места. Дело в данном случае даже не в конкретном ментальном геокультурном богатстве Парижа самом по себе, а в своего рода геометрической прогрессии медиа-пространства, наблюдаемой нами при переходе от физико — и культурно-географических слоёв к метагеографическому.

1.4. Когнитивная модель пространственных представлений и геокультурный брендинг территорий

Если структурировать в ментальном отношении основные понятия, описывающие образы пространства, производимые и поддерживаемые человеческими сообществами различных иерархических уровней, разного цивилизационного происхождения и локализации, то можно выделить на условной вертикальной оси, направленной вверх (внизу — бессознательное, вверху — сознание), четыре слоя-страты, образующие треугольник (или пирамиду, если строить трехмерную схему), размещенный своим основанием на горизонтали. Нижняя, самая протяженная по горизонтали страта, как бы утопающая в бессознательном — это географические образы; на ней, немного выше, располагается «локально-мифологическая» страта, менее протяженная; еще выше, ближе к уровню некоего идеального сознания — страта региональной идентичности; наконец, на самом верху, «колпачок» этого треугольника образов пространства — культурные ландшафты, находящиеся ближе всего, в силу своей доминирующей визуальности, к сознательным репрезентациям и интерпретациям различных локальных сообществ и их отдельных представителей115. Понятно, что возможны и другие варианты схем, описывающие подобные соотношения указанных понятий. Здесь важно, однако, подчеркнуть, что, с одной стороны, всевозможные порождения оригинальных локальных или региональных мифов во многом базируются именно на географическом воображении, причём процесс разработки, оформления локального мифа представляет собой, по всей видимости, «полусознательную» или «полубессознательную» когнитивную «вытяжку» из определённых географических образов, являющихся неким «пластом бессознательного» для данной территории или места. Скорее всего, онтологическая проблема взаимодействия географических образов и локальных мифов — если пытаться интерпретировать описанную выше схему — состоит в том, как из условного образно-географического «месива», не предполагающего каких-либо логически подобных последовательностей (пространственность здесь проявляется как наличие, насущность пространств, чьи образы не нуждаются ни в соотносительности, ни в иерархии, ни в ориентации/ направлении), попытаться сформировать некоторые образно-географические «цепочки» в их предположительной (возможно, и не очень правдоподобной) последовательности, а затем, параллельно им, соотносясь с ними, попытаться рассказать вполне конкретную локальную историю, чьё содержание может быть мифологичным116. Иначе говоря, при переходе от географических образов к локальным мифам и мифологиям должен произойти ментальный сдвиг, смещение — всякий локальный миф создается как разрыв между рядоположенными географическими образами, как когнитивное заполнение образно-географической лакуны соответствующим легендарным, сказочным, фольклорным нарративом.

Если продолжить первичную интерпретацию предложенной выше ментальной схемы образов пространства, сосредоточившись на позиционировании в её рамках локальных мифов, то стоит обратить внимание, что, очевидно, локальные мифы и целые локальные мифологии могут быть базой для развития соответствующих региональных идентичностей117. Ясно, что и в этом случае, при перемещении в сторону более осознанных, более «репрезентативных» образов пространства, должен происходить определённый ментальный сдвиг. На наш взгляд, он может заключаться в «неожиданных» — исходя из непосредственного содержания самих локальных мифов — образно-логических и часто весьма упрощённых трактовках этих историй, определяемых современными региональными политическими, социокультурными, экономическими контекстами и обстановками. Другими словами, региональные идентичности, формируемые конкретными целенаправленными событиями и манифестациями (установка мемориального знака или памятника, городское празднество, восстановление старого или строительство нового храма, интервью регионального политического или культурного деятеля в местной прессе и т. д.), с одной стороны, как бы выпрямляют локальные мифы в когнитивном отношении, ставя их «на службу» конкретным локальным и региональным сообществам, а, с другой стороны, само существование, воспроизводство и развитие региональных идентичностей, по-видимому, невозможно без выявления, реконструкции или деконструкции старых, хорошо закрепленных в региональном сознании мифов, и основания и разработки новых локальных мифов, часть которых может постепенно закрепиться в региональном сознании, а часть — оказавшись слабо соответствовавшей местным географическим образам-архетипам и действительным потребностям поддержания региональной идентичности — практически исчезнуть.

Итак, для каждой территории существует несколько уровней геокультурных пространственных представлений. Это образы территорий (географические, или геокультурные образы), которые принадлежат тем или иным людям или сообществам, которые определяют представление об этой территории. Затем это локальные мифы. Это не только те мифы, которые могут носить безусловно исторический характер, но и современные мифы, которые могут рождаться на наших глазах. Далее это идентичности местных сообществ и тех людей, которые во многом определяют политику в отношении идентичности. Ясно, что идентичность — понятие гибкое и пластичное. Оно может меняться даже в логике глобальных геополитических кампаний или же региональных политических выборов. Но в структуре территориальных идентичностей выявляются и глубинные слои, которые очень консервативны, традиционны, которые могут не меняться десятилетиями и даже столетиями. И есть, наконец, культурные ландшафты, в представлениях которых доминирует в основном визуальный аспект. Информации, которую мы получаем, визуальна примерно на 70–80%. Соответственно, культурные ландшафты городов и территорий во многом определяют наше представление о красоте этих мест.

Уровневая классификация пространственных представлений, которую я кратко охарактеризовал, восходит к более общему пониманию о том, как строятся наши фундаментальные представления об окружающей среде. В их основе — глубинные образы-архетипы, которые на бессознательном уровне, так или иначе, «регулируют» нашу жизнь. Немного ближе к сфере сознания мифы — личные и групповые — в рамках которых возможны различные интерпретации происходящих событий. Преимущественно в сфере сознания (частично и на уровне подсознания) разрабатываются определенные жизненные стратегии и, наконец, конкретные сценарии, которые мы создаём как планы-схемы «тактических» действий нашей жизни.

1.5. Образно-географическое проектирование как системотехническая основа геокультурного брендинга территории: ключевые понятия

Образно-географическое проектирование (далее — ОГП) — сфера прикладной (научной и практической) деятельности, направленной на разработку, конструирование и внедрение географических образов территорий различного ранга и уровня (сельское поселение, городское поселение, муниципальный район, административный район, субъект РФ, федеральный округ, вернакулярный район, историко-географический район, этнокультурный район, страна (государство) в целом и т. д.). ОГП является частью общественного (социополитического, социокультурного, социально-экономического) и государственного проектирования и программирования. В качестве образно-географических проектировщиков могут выступать как научные исследователи, так и профессиональные социокультурные проектировщики и (иногда) культурные менеджеры. ОГП является областью некоммерческой деятельности. В качестве заказчиков ОГП могут рассматриваться как государственные органы управления (федеральные, региональные, муниципальные), так и общественные организации и ассоциации, а также коммерческие организации (компании, фирмы, предприятия и т. д.). Цель ОГП — создание положительного эмоционального и информационного эффекта для отдельных людей и сообществ различного уровня и ранга, действующих или предполагающих действовать на той или иной территории. Продукт конкретного ОГП — письменные указания и рекомендации, включающие графические схемы (образно-географические карты, картоиды, ментальные карты, мифогеографические схемы, образно-средовые карты); фотографии, компьютерные презентации. Использование продукта конкретного ОГП предполагает, как правило, проведение каких-либо рекламных и PR-акций и кампаний, деятельность, связанную с конкретным социокультурным проектированием (например, строительство и открытие памятника или музея выдающегося человека; проектирование национального парка и т. п.).

Образно-географический проект (далее — ОГ-проект) — включает в себя конкретных заказчиков, исполнителей, предполагаемые параметры продукта, фактические параметры произведённого продукта, материальные, финансовые, организационные, временные и кадровые ресурсы. Качество ОГ-проекта зависит от оптимальности отношения между предполагаемыми параметрами продукта и наличными (имеющимися в распоряжении исполнителей) ресурсами. Масштаб ОГ-проекта (величина ресурсов, масштабность задач, параметры продукта) может зависеть как от физико-географического размера территории, её политической, экономической и социокультурной значимости, так и от целей, сформулированных заказчиками. Выполнение ОГ-проекта предполагает предварительное изучение исполнителями территории, соответствующую организационную подготовку и поддержку со стороны заказчиков. Последовательные этапы осуществления ОГ-проекта: обсуждение возможного проекта между потенциальными заказчиками и исполнителями, определение в случае консенсуса базовых параметров продукта, заключение договора, временно́е и ресурсное планирование проекта, предоставление и подготовка ресурсов проекта заказчиками и исполнителями, творческое обсуждение идеи конкретного ОГ-проекта (исполнители, возможно подключение заказчиков), исследование территории в целях проекта и сбор необходимых материалов, анализ собранных полевых материалов, коррекция первоначальной идеи проекта, представление проекта в виде письменных указаний и рекомендаций, таблиц, графических схем, компьютерных презентаций, сдача проекта исполнителями заказчикам, обсуждение итогов проекта (исполнители и заказчики).

Географический образ (далее — ГО) — система знаков, символов, стереотипов, архетипов, мифов, характеризующих определённую территорию. ГО может быть представлен как визуальными изображениями и текстами, так и письменными текстами. В качестве фрагментов ГО могут рассматриваться отдельные картины, фотографии, рисунки, специально выполненные логотипы, художественные, публицистические и иные письменные тексты, видео — и кино-фрагменты, фрагменты музыкальных произведений, компьютерные игры. Научной основой для разработки ГО являются гуманитарно-географические представления о конкретной территории. ГО может изменяться во времени под воздействием как внешних факторов (например, масштабные геополитические изменения, гуманитарная катастрофа, целевые ОГ-проекты), так и внутренних (например, изменение гуманитарно-географических представлений о территории, социокультурная и социально-экономическая динамика территории). ГО — это индивидуальный или групповой (профессиональный, социальный, этнокультурный и т. д.), эмоционально убедительный (яркий) и информационно сжатый (компактный) синтез гуманитарно-географических представлений о территории с какими-либо целями (научными, политическими, социокультурными, экономическими). ГО, как правило, не может устойчиво существовать и/или транслироваться вне своих репрезентаций в рамках тех или иных территориальных сообществ — в форме публичных выступлений отдельных людей, научных или публицистических статей, музейных экспозиций, социокультурных акций, вновь создаваемых, экспонируемых или переиздаваемых художественных произведений и т. д.

Имидж территории (далее — ИТ) — совокупность или система базовых (простых) представлений об определённой территории, создаваемая, репрезентируемая и транслируемая преимущественно с помощью СМИ в конкретных политических, социокультурных, экономических целях. При создании ИТ могут (частично) использоваться те же представления (знаки, символы, мифы и т. д.), что и при разработке ГО. ИТ можно рассматривать как часть её ГО, репрезентируемую в рамках СМИ (если ГО в целом — «айсберг», то ИТ — надводная часть «айсберга»). Иногда — в ходе интенсивных политических кампаний, или кампаний в СМИ — ИТ может приобретать по отношению к ГО временную, относительно непродолжительную, самостоятельность (автономность), «отрываясь» от своей образно-географической основы. Проектирование ИТ является частью ОГП. В отличие от собственно ГО, ИТ может очень быстро приобретать положительные или отрицательные коннотации (значения) (например, положительный имидж Нижегородской области как локомотива российских реформ 1990-х гг. при губернаторе Б. Немцове; отрицательный имидж Петербурга как криминальной столицы России в конце 1990-х — 2000-х гг.).

1.6. Геокультурная региональная политика и геокультурная стратегия территории как развитие геокультурного брендинга территории

Геокультура — это система географических образов места, территории, которые так или иначе репрезентируются либо в рамках каких-то массовых событий, массовых мероприятий, либо в тех или иных личностных событиях. Это может быть индустриальная деятельность в рамках креативных отраслей, так и личная деятельность, связанная с собственной экзистенциальной политикой. Существует, живет и развивается наследие территорий и городов, которое проявляется и в том числе через географические, геокультурные образы — они могут рассматриваться в широком смысле и как ландшафт, и как некая мифология, связанная с этим местом, и как идентичности, которые характерны для данного места и города. Можно сказать о том, что мы всегда можем говорить о неких гениях места, которые поддерживают имидж данного города и важны для данной территории. У нас в памяти всегда может жить олицетворение того или иного известного города: например, Борхес — Буэнос-Айрес, или Зальцбург — Моцарт, Вена — Климт или Фрейд, и т. д.

Благоприятная ситуация для геокультурного брендинга может проявиться, возникнуть, когда мы ощутим, что местные сообщества в чем-то заинтересованы, готовы сплотиться для наработки новых культурных смыслов и новых социокультурных проектов. Уже потом рождаются коммерческие проекты на базе первоначально некоммерческих идей. Что я имею в виду?

Геокультурная региональная политика связана с актуализацией идентичности реальных сообществ, с людьми и событиями, которые могут преобразовать и трансформировать реальный облик города. Она должна быть направлена на людей, а не на материальные или нематериальные объекты. В этом ее существенное отличие от традиционной региональной политики.

В рамках геокультурной региональной политики можно говорить и о разработках геокультурных стратегий территорий и городов. Геокультурная стратегия территории — система долговременных плановых мероприятий, направленная на учёт, эффективное использование и развитие геокультурной специфики и уникальности территории (культурные ландшафты, географические образы, локальные мифы, региональные идентичности).

В настоящее время ни одна российская территория не имеет собственной геокультурной стратегии. Уникальная геокультура определённой территории — фундамент её успешного культурного, социального и экономического развития. Осознание собственной геокультурной уникальности и учёт геокультурной специфики территории способствует повышению эффективности государственной, корпоративной и общественной и индивидуальной деятельности, рождению территориальных инноваций.

Геокультурный брендинг территорий не является традиционным брендингом территорий, который существует в западных маркетинговых и брендинговых форматах и развивается сейчас на российской почве. Это деятельность, которая связана с культивированием образов территорий, важных для сплочения территориальных сообществ. Она может быть некоммерческой или коммерческой, но, так или иначе, главная цель геокультурного брендинга не может быть изначально коммерческой, она ориентирована не на получение прибыли, а на развитие идентичности городских (и шире — территориальных) сообществ и на те события, которые актуализируют образ города. Геокультурный брендинг территорий проявляется проявляется прежде всего в современном искусстве, туризме, в интерактивной культуре и в креативной индустрии. Но выбор в направлении развития геокультурного брендинга всегда остается за городом и его основными сообществами.

Проблема территориальных акторов и геокультурный брендинг территории

Иногда город организует местность на протяжении нескольких веков или десятилетий. Вся местная идентичность «стягивается» в этот город. А бывает и другая ситуация, когда есть несколько местных центров концентрации идентичности, в том числе связанных с управлением, например, с деятельностью крупных производственных агентов. Тогда малый город, местный административный центр может оказаться без крупной промышленности, без каких-то крупных внебюджетных сфер, и он становится просто местом исторической памяти в виде краеведческого музея и попыток местного мэра организовать какие-либо «искусственные» события. Есть крупные промышленные контрагенты или другой бизнес в качестве центров формирования новых территориальных идентичностей, иногда это бывают крупные национальные парки, заповедники, которые не то чтобы «перетягивают на себя одеяло», но становятся инициаторами крупных событий. В 2014 году мне довелось быть в Воронежской области, в сельской местности, на хуторе Дивногорье. Это уже хорошо известное в Центральном Черноземье и России место — центр постоянных крупных культурных событий, арт-фестивалей и арт-резиденций, хотя, по сути, оно является относительно небольшим сельским поселением. Там очень интересные природные объекты — меловые плато, холмы, скалы-останцы. Это очень красиво в визуальном смысле, а сейчас дополняется культурными событиями в сфере современного искусства. Оказывается, что по количеству и уровню событий Дивногорье вполне сравнимо с самим Воронежем, административным центром области. А сам фестиваль современного искусства оказывается в Дивногорье очень актуальным и уместным. Историко-архитектурный заповедник, который уже более 20 лет существует в Дивногорье, создан на основе уникального природного ландшафта, однако перспективы этого места во многом связаны с развитием на природной основе интересного нетрадиционного культурного ландшафта. Конечно, не всё происходит гладко, есть проблемы с местными жителями, привыкшими жить совершенно иначе, в рамках другой, более «спокойной» идентичности, не имевшей дело с современными культурными индустриями.

Мой профессиональный опыт показывает, что в малых и часто даже в средних городах есть иногда некие сценарии и стратегии, разработанные какими-либо местными сообществами, группами или отдельными людьми, но часто бывает нарушенной связь между ними и экзистенциальными смыслами, которые работают на уровне образов-архетипов и на уровне локальных мифов. Вместе с тем, мне кажется, что практически все города, в которых я побывал, обладают несомненным богатством и мифов, и образов. Я приведу только один пример.

Несколько лет назад мне удалось проехать по ряду уральских городов, и вот что мне показалось там очень интересным. Горнопромышленные города Урала, утратившие в основном свою материальную базу, отличаются очень интересной архитектурой, причем не только заводской. Мы знаем, что советский период оставил нам понятие сталинской архитектуры. Многие малые города Урала до сих пор сохраняют эту мощь и своеобразную красоту сталинского ампира. Это такие города, как Каменск-Уральский, Златоуст, Сатка. Урал — достойное место для развития этой темы и геокультурной консолидации местных сообществ.

1.7. Стратегии репрезентации и интерпретации географических образов в гуманитарных науках

1.7.1. Общие методологические подходы

Имеет смысл исследовать наиболее универсальные модификации географических образов в гуманитарных науках. К ним в первую очередь относятся культурно-географические образы, частным случаем которых могут быть геоэкономические, геосоциальные или геополитические образы. При этом наиболее удобно использовать, как минимум, два рода определений культурно-географических образов — широкое, или «мягкое» (soft), и узкое, или «жесткое» (hard).

Процессы репрезентации и интерпретации должны трактоваться в контексте исследования культурно-географических образов, максимально конкретно. Процессы репрезентации и интерпретации должны быть соотнесены между собой, хотя это соотношение не должно быть жестким, или чем-то постоянным. Важно отметить, что репрезентация в определенном смысле «первична», а интерпретация «вторична», однако они могут сосуществовать во времени и в пространстве; т. е. быть синхронными, одновременными, и «синхоросными», однопространственными, симультанными.

Понятие стратегии не определяется нами жестко. В «мягком» определении понятие стратегии, несомненно, несет четкий операциональный смысл и понимается как сознательное действие, деятельность по конструированию смысла, целенаправленное осмысление культурно-географического пространства118. В рамках указанных в подзаголовке стратегий культура, как уже отмечалось ранее, понимается как геокультура, а культурно-географические образы рассматриваются одновременно как часть, элемент и фактор культуры (культурного развития). Отсюда следует заведомая правильность, или верность всякой стратегической интерпретации культурно-географических образов.

Исследование указанных стратегий может иметь внешние выходы, или параллели с исследованиями образов путешествий (путешествие как мощная образная культурно-географическая стратегия119) и проблем мирового развития («точки роста», «узлы» мирового развития как «вспышки» культурно-географических образов).

1.7.2. Типы образно-географических стратегий

Целенаправленная человеческая деятельность включает в себя элементы сознательного создания и развития конкретных ГО. При этом формирующиеся в стратегическом плане образные системы можно назвать субъект-объектными, так как субъект (создатель, творец, разработчик) этих образов находится как бы внутри своего объекта — определенной территории (пространства). Чем более прикладной является сфера человеческой деятельности, тем в большей степени реальное пространство становится объектом четко сформулированных и достаточно простых стратегий создания и развития ГО. Понятие стратегии не определяется нами жестко. В «мягком» определении понятие стратегии, несомненно, несет четкий операциональный смысл и понимается как сознательное действие, деятельность по конструированию смысла, целенаправленное осмысление культурно-географического пространства120.

Роль и значение подобных стратегий состоит в выборе и известном культивировании наиболее «выигрышных» в контексте сферы деятельности элементов географического пространства, которые замещаются сериями усиливающих друг друга, взаимодействующих ГО. Так, образно-географическая стратегия А. Платонова в романе «Чевенгур» (сфера литературного творчества) заключалась в выборе элементов ландшафтов юга Воронежской губернии (российское Черноземье), характеризующих засушливость, безводность, степной и полупустынный характер территории. Последовательное проведение этой стратегии привело к созданию ГО полупустынных и пустынных пространств, образно и типологически сходных в природном и культурном отношениях с пространствами Центральной Азии.

В рамках определенных стратегий создания и развития ГО в различных сферах человеческой деятельности формируется, как правило, несколько доминирующих форм репрезентации и интерпретации соответствующих ГО. Прикладной характер деятельности способствует формированию альтернативных форм представления ГО, на случай возможной неэффективности какой-либо из этих форм. Вместе с тем, каждая сфера деятельности использует чаще всего определенный набор форм репрезентации и интерпретации ГО, лишь частично совпадающий с аналогичными наборами в других сферах деятельности. Например, в сфере среднего и высшего образования наиболее важными формами репрезентации и интерпретации ГО разных стран выступают, как правило, художественные описания, живописные произведения, фотографии, статистические данные, факты и артефакты массовой культуры. Соотношение этих форм может меняться от страны к стране — так, в стратегии создания ГО Италии важная роль, безусловно, принадлежит живописным произведениям, фотографиям различных памятников архитектуры и скульптуры; в аналогичной стратегии США ведущее значение принадлежит статистическим данным, артефактам массовой культуры, фотографиям американских мегалополисов и американской «глубинки»121.

Несмотря на серьезные различия в особенностях формирования образно-географических стратегий в разных сферах человеческой деятельности, можно, тем не менее, выделить обобщающие типы таких стратегий, в той или иной форме характерных практически для любой из исследованных сфер деятельности. Первая из обобщающих типов таких стратегий — это разработка перспективного ГО какого-либо объекта, в котором предполагается наличие элементов, отсутствующих или незначительно присутствующих в характеристике объекта в настоящее время. Подобная стратегия получила название стратегии образно-географического «аванса». Данный обобщающий тип стратегий может использоваться, например, в региональной политике, в случае региона, не обладающего изначально какими-либо значительными природными, культурными и/или экономическими ресурсами; в то же время предполагается, что регион, благодаря создаваемому благоприятному ГО может увеличить тот или иной вид ресурса.

Второй обобщающий тип образно-географических стратегий включает в себя стратегии, ориентированные на использование при создании ГО объекта его исторического, политического, культурного, экономического прошлого. События и факты прошлого, привязанные географически, актуализируются благодаря разработке соответствующих знаков и символов. В сфере региональной политики такой тип стратегий наиболее эффективен в случае регионов и/или городов с богатым, событийно насыщенным прошлым, так или иначе получившим свое первоначальное знаково-символическое выражение — например, в отношении Санкт-Петербурга или, в меньшей степени, Оренбурга122 (значительная роль города в XVIII — первой половине XIX в. на юго-восточных границах Российской империи). Такой тип стратегий в целом можно назвать пассеистическим (от слова «пассеизм» — культивирование прошлого, любование прошлым), или ретроспективным.

Наконец, третий тип обобщающих стратегий объединяет стратегии, направленные на максимальное использование образно-географического контекста. Предполагается, как правило, что создание ГО какого-либо объекта должно учитывать отношения объекта со средой, а также трансформировать содержание и характер этих отношений в соответствующие архетипы, знаки и символы. Так, для большинства регионов-субъектов РФ, безусловно, важны политические и экономические отношения с Центром (Москвой как местом нахождения федеральных органов власти верхнего уровня). Эти отношения в целях региональной политики преобразуются в те или иные элементы ГО определенного региона. Так, образ Москвы в положительном или отрицательном контексте, само расстояние региона от Москвы, транспортная доступность по отношению к Москве могут оказаться существенными элементами ГО различных регионов-субъектов РФ — таких, например, как Калининградская область, Магаданская область или Республика Тыва123. Этот обобщающий тип стратегий можно назвать контекстным.

Естественно, что данная типология образно-географических стратегий является открытой для разработки и/или описания новых типов. Кроме того, возможно выделение подтипов внутри уже выделенных типов. Далее мы рассмотрим стратегии разработки и создания специализированных ГО, принадлежащих к различным классам в рамках предложенных ранее классификаций ГО. При этом наш выборочный анализ охватывает, в той или иной степени, практически, все классификации.

1.7.3. Стратегии репрезентации и интерпретации культурно-географических образов (КГО)

«Мягкое» определение КГО: КГО есть максимальная визуализация и вербализация культуры, и в то же время это целенаправленная, максимально визуализированная и вербализированная географизированность пространства. Пространство выступает здесь как средство репрезентации и интерпретации самой культуры124.

«Жесткое» определение КГО: КГО — это устойчивые пространственные представления о каких-либо культурных объектах или объектах культуры. В рамках культуры, или ее представлений, репрезентация КГО может «включаться» автоматически, однако интерпретация КГО при этом не обязательна. Большинство недостатков современного краеведения («наивная» трактовка фактов, дикие подчас интерпретации результатов исторических и археологических результатов, стремление «привязать» к определенной местности как точке масштабные КГО) связано с попытками недостаточно подготовленной интерпретации при не полностью и часто не корректно проведенной репрезентации КГО.

В контексте данных определений КГО уместно определить и более широкое понятие образа (и здесь, и далее определения трактуются как необходимые для ведения исследования условности). Образ — это максимально дистанцированное и опосредованное представление реальности. Образ в широком смысле выявляет «рельеф» культуры, являясь одновременно культурой в ее высших проявлениях. Образ — часть реальности; он может меняться вместе с ней. В то же время образ — фактор изменения, динамики реальности125. В рамках стратегической интерпретации КГО образ можно рассматривать как саму реальность (он условно «растягивается» в восприятии до масштабов реальности, как бы замещая ее путем репрезентации и интерпретации).

Репрезентация — это процесс визуализации и вербализации образа, когда культурно-географическое пространство опосредуется, дистанцируется, или даже «огрубляется» (реальность как бы огрубляется репрезентирующим ее образом). Такое понимание репрезентации КГО вполне укладывается по аналогии в классическую психологическую схему, отработанную еще Фрейдом: психические процессы происходят на уровне бессознательного, подсознания и сознания. Роль и значение репрезентации КГО — сформировать работоспособные и эффективные образы (уровень «сознания») путем аккультурации реальности (уровень «бессознательного»). Сразу отметим, что это — аналогия, ибо речь идет не о психологических, а о культурно-географических образах.

Интерпретация КГО означает выход за пределы обыденной рациональности сознания; происходит процесс самоактуализации географического пространства. Пространство как бы обволакивает культуру и максимально ее актуализирует посредством четкой образной локализации. В образном смысле, культурная география, несомненно, гораздо более точная наука, нежели граничащие с ней области политической, экономической или социальной географии. Посредством интерпретации КГО культура глобально «переживается» через географию, происходит своего рода опространствление культуры126. В рамках подобной интерпретации можно говорить об «исчезновении» природы, всё традиционное географическое пространство становится культурным; снимаются классические оппозиции «природа—общество» и «природа—культура». В то же время интерпретация КГО означает переход на метауровень по сравнению с репрезентацией, когда в определенном образном поле сосуществуют различные по генезису, структуре, сложности знаки, символы и стереотипы, формирующие по ходу интерпретации серии последовательных конфигураций, которые проецируются на «перцептивный экран»127. Культура в данном случае становится интересной как продукт образно-географических интерпретаций.

Стратегии репрезентации и интерпретации КГО должны быть направлены на исследование прежде всего трансграничных географических образов (аналог — кросс-культурные исследования). К трансграничным КГО можно отнести межстрановые, межрегиональные, межобластные и т. д. образы, когда на пересечении и при взаимодействии двух или нескольких традиционных КГО формируется новый КГО, умножающий, с одной стороны, «зеркальные отображения» взаимодействующих образов, а, с другой — фиксирующий столкновения, борьбу образов128. К высшим проявлениям КГО относятся также динамические географические образы, создаваемые в путешествиях, когда постоянная трансграничность восприятия ведет к своего рода «анимации» преодолеваемого географического пространства. Образы путешествий имманентно трансграничны.

Возможны две основные стратегии репрезентации и интерпретации КГО. Первая стратегия ориентирована на формирование образа «изнутри», как бы снизу, когда образ страны, местности или ландшафта формируется постепенно, на базе «отпрепарированных» мелких фрагментов реальности. Вторая стратегия направлена на создание образа «снаружи», или «сверху», с помощью условного полета, метапутешествия, поднимающего исследователя над территорией и позволяющего ему воспринимать географическое пространство как целостный протообраз, в котором траектория метапутешествия оконтуривает образный дискурс. Исследователь работает в данном случае как бы в разреженном воздухе, однако панорама исследования резко увеличивается. Возможна также и третья, дополнительная стратегия, сочетающая элементы первой и второй стратегий в различных пропорциях, в зависимости от целей исследования.

Исходя из предложенных стратегий, можно провести стратегическое позиционирование в исследованиях КГО. Первая стратегическая позиция определяет исследователя как машину по производству образов. Находясь на конкретной территории, исследователь работает преимущественно с полем собственного сознания, идентифицируемым как образно-географическое поле, в рамках которого создаются специфические знаки, символы, стереотипы, сочетания образов. Интерпретация в этом случае преобладает над репрезентацией. Вторая стратегическая позиция исследователя — образная активизация реальности путем различных социологических опросов и интервью. Здесь репрезентация выступает на первый план, роль интерпретации снижается. В целом обе позиции нацелены на «плотное» исследование реальности, конкретной местности или ландшафта; искомые КГО как бы запеленуты в реальность, их надо «распеленать».

Отдельно выделим метастратегическую позицию, когда исследователь работает с уже готовыми, так или иначе проявленными, репрезентированными и интерпретированными образно-географическими системами. В данной позиции происходит заранее продуманное столкновение этих систем, как правило, на уровне текстов — образ в образ, текст в текст.

Выделение предложенных стратегий и стратегических позиций основано на понимании невозможности создания единой и долговременной образно-географической картины мира. По сути дела, при репрезентации и интерпретации КГО происходит гипостазирование реальности, взятой в ее уникальном географическом положении. Следовательно, любая стратегия ведет к созданию частной, как бы приватной картины мира, которая может сосуществовать и/или конкурировать с другими картинами мира.

Современные гуманитарные науки имеют дело с объектами исследования, структура которых отличается от традиционных. Эти объекты порождают собственные пространства, являющиеся условием и фактором их развития и исследования. Литературные и живописные произведения, локальные культурные сообщества, политические переговоры, финансовые и информационные потоки создают «приватизированные» географоидные пространства, репрезентируемые и интерпретируемые как специфические геокультурные, геополитические геоэкономические образы. Культура, политика, экономика понимаются как геокультура, геополитика, геоэкономика. В гуманитарно-научном плане наиболее эффективно понимание культурологии как геокультурологии, политологии как геополитологии, экономики как геоэкономики, и т. д.

Глава 2

Образ страны сквозь призму геокультурного брендинга: формирование, структура и динамика

2.1. Географическое моделирование образа страны: ключевые положения

Географическое моделирование образа страны — это одно из наиболее интересных и перспективных направлений развития как географической науки в целом, так и отдельных ее областей — политической, культурной, социально-экономической, исторической географии. Концепция географических образов, в рамках которой возможно эффективное рассмотрение выделенного направления, относит образ страны к категории фундаментальных, или концептуальных географических образов.

Образ страны в первом приближении можно определить как устойчивый и диверсифицированный географический образ, основной чертой или особенностью которого является стремление к усложнению структуры и усилению степеней взаимосвязанности его основных элементов. Географическое пространство в образе стране предстает как максимально структурированное и осмысленное в рамках определенной исторической эпохи. Культурно-историческая и природная когнитивная насыщенность образа страны позволяют отнести его к географическим образам высшего уровня образно-географической иерархии.

Структура образа страны представляет собой своеобразную «матрешку»: стержневой, или «ностратический» образ как бы спрятан внутри нескольких «упаковок», которые обеспечивают его элиминирование и, в известном смысле, репрезентацию. Так, в качестве стержневого образа для Германии можно рассматривать немецкую философию, германский милитаризм, культурно-историческую обособленность немецких земель, центральное географическое положение в Европе. Всякий раз, однако, как только выбран стержневой образ, он предполагает свое определенное «ветвление» и продуцирование вторичных и «поддерживающих» образов. Следовательно, эффективное географическое моделирование образа страны связано с разработкой альтернативных вариантов, сравнение которых и конечная оценка их рациональности должны проводиться с точки зрения конкретной цели исследования (фундаментально-научной, прикладной научной, практической).

Методы исследования образа страны можно разделить на две группы. В первую группу входят традиционные научные методы, которые связаны с параметризацией и измерением изучаемого явления: статистические методы, методы математического и компьютерного моделирования, различные методы картографирования. Вторая группа методов включает специфические приемы и способы, которые используются для «сгущения» стержневого образа и дальнейшего его «ветвления». Здесь можно выделить методы наращивания образно-географического поля, оконтуривания «ядерных» образов, зонирования и районирования образно-географического поля. Например, первичное исследование образа Франции связано, в первую очередь, с оконтуриванием таких «ядерных» образов, как Париж, революция, мода, литература, Средиземноморье. В целом, географическое моделирование образа страны предполагает известное балансирование, уравновешенность традиционных и нетрадиционных методов исследования.

Методика исследования образа страны тесно связана с его динамикой. Наиболее компактные и насыщенные, «плотные» страновые образы, как правило, отличаются наибольшей динамичностью. Карты подобных страновых образов удобнее представлять как n-мерные структуры, в которых увеличение количества координат есть не что иное, как непосредственное повышение качественной сложности образа. Истинность какого-либо образа страны, тем самым, напрямую зависит от степени и качества учета его динамических свойств.

Рассмотрим в качестве примера геополитические и геокультурные образы Украины.

2.2. Пример: геополитические и геокультурные образы Украины

Образы Украины. Что такое Украина? Понимание Украины связано прежде всего с ее образами. Эти образы должны рассматриваться как географические, ибо именно географические образы разрешают задачу широкого концептуального контекста, в котором исследуются ключевые образы любой страны. Географические образы страны активно взаимодействуют друг с другом, создавая периодически, в зависимости от определенной точки зрения, своего рода образные «бриколажи» по Леви-Стросу. Такие «бриколажи» — это моментальные фотографические «снимки» географического образного пространства, которое формируется ключевыми образами, или концептами страны.

Какие образы определяют параметры, масштаб самой Украины? К ключевым масштабным географическим образам Украины, несомненно, относятся образы Восточной Европы, Византии, Европы в целом, а также образы России, Турции, Польши и даже Швеции. Взаимодействие этих образов, которое можно представить как волновое взаимодействие, ведет в результате к решающим трансформациям географического образного пространства Украины, по крайней мере, в течение последнего тысячелетия. Интерференция масштабных образов ведет также к созданию метаобразов, которые наиболее экономно представляют Украину в течение длительных исторических периодов. Таким метаобразом можно считать образ Большой границы Украины, или образ фронтира Восточной Европы.

Кроме масштабных образов Украины, выделим образы, или символы, задающие внутренние параметры страны, как бы определяющие ее идентичность. Среди них есть как собственно географические образы — такие, как Днепр, Киев, Львов, степи, Северное Причерноморье, так и негеографические образы, характеризующие историю и культуру страны — например, образы Богдана Хмельницкого, Григория Сковороды, Гоголя, литературного героя Тараса Бульбы, бытовых, фольклорных и традиционных культурных символов — гопака, горилки, украинской мовы и т. д. Складывается гетерогенное образное пространство, которое видоизменяется и под воздействием внешних образов, так и в результате собственного расширения.

Образы Украины могут постоянно транслироваться вовне — например, в сторону образов России или Европы, изменяться под их воздействием и возвращаться обратно, меняя при этом конфигурации образного пространства Украины. Образные траектории, имитируя «полет бумеранга», формируют закономерные пульсации образов, калейдоскоп, своего рода «украинские картинки».

Геополитические образы Украины. Современные геополитические представления об Украине складываются во многом из двух источников: это глобальные представления о роли Украины в Европе и в Евразии, в основном исходя из представлений американского геополитика Збигнева Бжезинского, и представления украинских геополитиков, базирующиеся на достаточно примитивно понятом патриотизме и имеющие весьма отчетливую антироссийскую направленность. Барьерность, пограничность Украины начинает толковаться довольно односторонне — подразумевается, что Украина — это край, граница Европы, и в то же время барьер против России и Азии. Здесь мы наблюдаем известное укрупнение и даже огрубление образов Украины, но эти образы не качественны с методологической точки зрения.

Доминирующие в настоящее время геополитические образы Украины на редкость вторичны и не самостоятельны, содержательность их невелика. По сути, они вторичны по отношению к образам России, Европы, НАТО, Европейского Союза, США. Главная причина этого — их оторванность от историко-географического фундамента, отсутствие в основе убедительных и корректных историко-географических образов. Отсутствие таких структурированных историко-географических образов Украины ведет и к малой связности, разорванности, фрагментированности ее современных геополитических образов.

Что необходимо сделать для создания достаточно ярких, эффективных и надежных геополитических образов Украины, сцепленных в единое геополитическое пространство? Наиболее верный в методологическом отношении путь — это актуализация, как бы подъем со дна важнейших историко-географических образов, работающих в образном пространстве Украины — образов Византии, Швеции, Польши, Литвы, Молдовы, Трансильвании, Московского государства, Австро-Венгрии (порядок перечисления не связан с их иерархией). Необходимо актуализировать также и более масштабные историко-географические образы — такие, как Центральная Европа, Восточная Европа, Центр Восточной Европы.

Связывание этих образов в единую сеть — второй этап позитивной работы. Далее необходимо выделить ведущие образы, своего рода «моторы», способные обеспечить динамику геополитического образного пространства Украины. С нашей точки зрения, один из таких «моторов» — это, конечно, образ Центра Восточной Европы. Именно его следует развивать, на основе уже проделанной работы по формированию общих контуров геополитического пространства. Если удастся создать один или несколько таких образных «моторов», то возможно создание уже устойчивого геополитического метапространства Украины, которое «под себя» структурирует или трансформирует первоначально отобранные геополитические образы, создавая новый контекст и для соседних, смежных геополитических пространств.

Геокультурные образы Украины. Геокультурные образы страны — это основа, самая важная часть ее географического образного пространства. Они тесно связаны и интенсивно взаимодействуют с геополитическими образами страны, а иногда даже переплетаются с ними: один и тот же образ, в зависимости от интерпретации может трактоваться и как геокультурный, и как геополитический. Геокультурные образы страны создают определенные ориентиры, векторы образного развития, с их помощью возможно также конструирование специфических геокультурных и/или геополитических стратегий.

Какие геокультурные образы Украины можно считать наиболее важными? Здесь следует учесть, что ее территория — это ключевой ареал многих историко-культурных явлений Восточной Европы. Среди таких наиболее важных образов — православие, Украина как культурный посредник между Речью Посполитой и Московским государством, барочная культура, украинская ученость, запорожское казачество, Дикое Поле, кочевые культуры Северного Причерноморья, переплетение кочевых и земледельческих культур, первичный ареал расселения индоевропейцев, естественный «коридор» между Азией и Европой, главное звено геокультурной оси Балтика—Черное море. Взаимодействие и переплетение этих образов создает единую геокультурную образную панораму, в которую вмещается даже визит крымского хана ко двору шведского короля.

Совокупность ключевых, наиболее интенсивных геокультурных образов Украины путем их концептуального уплотнения, сжатия должна сформировать образное ядро страны. Состав этого ядра периодически может меняться, но так или иначе оно диктует определенные контуры, рельеф образного пространства страны в целом. Здесь надо говорить о геокультурных образных циклах, которые возникают и развиваются при периодических концептуальных изменениях образного ядра, ведущих к постепенным изменениям образного рельефа страны. Содержание такого цикла — в отдалении, дистанцировании вновь вошедших в ядро образов, и их освоение, усвоение, «доместикация». Пик каждого подобного цикла — в формировании оптимального на данный период геокультурного образного рельефа страны в результате «одомашнивания» очередного масштабного ядерного образа.

Перейдем теперь к исследованию соотношения традиционного и образного страноведения.

2.3. Традиционное страноведение и формирование образа страны

Современное научно-географическое страноведение в России испытало в 1990-х годах своеобразный «ренессанс»129. Обилие публикаций было связано с оживлением научного интереса к наиболее фундаментальной и в то же время наиболее «географичной» проблеме, довольно сильно «притушенной» и потускневшей в советское время. Признание кризиса в современном страноведении (Л. Р. Серебрянный) соседствовало с практически полным единодушием в оценке роли и значимости страноведения для развития современной географии. Современные исследователи страноведения сделали попытку опереться на наследие классической географии и одновременно актуализировать значимость сравнительно-географического и образного метода в страноведении. Так, Я. Г. Машбиц указал на значимость классических работ В. П. Семенова-Тян-Шанского, рассматривавшего страноведение как один из высших этажей географии, и на необходимость использования в страноведческих характеристиках ярких компаративистских образов — например, Ливан как «Швейцария Ближнего Востока» или Чехия как «Сингапур Восточной Европы»130. Проблематика образа страны оказалась явно на «передовых рубежах» современного страноведения. Это связано в первую очередь с тем, что понятие страны с трудом укладывается в точные географические границы; оно по своему генезису уже является образным. Так, В. А. Пуляркин считает, что страноведение явно нуждается в герменевтическом обосновании и ни в коей мере не сводимо к территории131. Определение страноведения как синтетического этапа географического познания132 переводит образное страноведение в центр географического интереса. Следует сразу же отметить, что этот интерес не является только географическим133, так как внешние потребители страноведческой продукции могут быть заинтересованы в моделировании прикладных, специфически ориентированных образов каких-либо стран.

Классическая хорологическая концепция в географии, представленная прежде всего трудами немецкого географа Альфреда Геттнера, по своей сути является страноведческой, причем понимание страноведения в ней достаточно жестко связано с проблемой чувственного и теоретического познания географического пространства. Выделяемые А. Геттнером ограничения для чувственно-образного восприятия пространства в значительной степени важны для формирования образа страны. Так, временные границы, весьма раздвинутые при восприятии и изучении страны, определяют известную абстрактность, обобщенность и в то же время синтетический характер образа страны: «Кто внимательно наблюдает природу какой-нибудь страны, тот носит у себя в голове большое количество образов, составляющих в своей совокупности некоторое единство; только это единство и может интересовать географию»134. Страноведение фактически решает, в интерпретации А. Геттнера, хорологические задачи в рамках всей географии135 и, следовательно, работа по формированию образов различных стран оказывается ядром содержательных географических исследований.

С точки зрения современной теоретической географии исследования образа страны вполне могут рассматриваться и как исследования виртуальных объектов136, существующих, очевидно, в некоем специфическом пространстве, в данном случае — анаморфированном географическом пространстве. Идея виртуального мира, определяемая как своего рода методологическая метафора137, позволяет осознать автономность существования и развития образов стран, конструирование которых предстает как целенаправленная методологическая и теоретическая деятельность. Другими словами, детально разработанный и хорошо структурированный образ страны, в конечном счете, фактически есть упорядоченное представление страны — он как бы являет страну; изначальная «виртуальность» образа становится самой реальностью.

В рамках традиционного научно-географического страноведения изучение и формирование образа страны имеет четко обозначенную «ячейку», однако сам этот образ представляет собой лишь дополнительную «упаковку» для обстоятельной физико-, экономико — и социально-географической характеристики страны. В этой методологической ситуации актуализация и, в определенном смысле, централизация образа страны возможна прежде всего посредством наработки геокультурных образов страны, естественно аккумулирующих большинство ярких черт, особенностей, «изюминок» конкретной страны.

2.4. Геокультурные образы страны

Геокультурный образ страны, по всей видимости, представляет собой наиболее тонко структурированный и динамический географический образ. Формирование геокультурного образа страны — это достаточно сложный процесс, так как его единство обеспечивается «спеканием» и формовкой очень разнородных по генезису и структуре географических и парагеографических представлений, а макропространственный уровень самой работы задает его сравнительно объемные параметры138. Исследование геокультурного пространства русской поэзии XVIII — начала XX вв. показывает, что первичное «уплотнение» геокультурного образа страны связано с его размещением в пространстве наиболее общих культурных символов и образов. Так в русской поэзии XVIII века образ Индии в большей степени ассоциировался с экзотикой и богатством, нежели с какой-либо реальной территорией; сами геокультурные образы стран сравнительно мало политизированы (образ Турции)139. Эмоциональная, топофобная или топофильная, «окраска» отдельных геокультурных образов, по-видимому, способствует формированию целостной системы страновых образов, в которой по-разному эмоционально окрашенные образы могут создавать определенные оппозиции и более сложные конфигурации. Так, в русской поэзии XIX века образ Италии обладал максимально позитивной эмоциональной оценкой, тогда как образ Англии явно носил топофобные черты140. При этом формирующаяся образно-географическая карта практически сразу же дистанцируется от традиционной географической карты — ряд геокультурных образов приобретает в сравнении с традиционными географическими координатами экстерриториальные характеристики. Таков в русской поэзии XIX века образ Ватикана, который существует как бы отдельно от образа Италии, будучи никак не связан с ним и имея негативную эмоциональную нагрузку141.

Уплотнение и содержательное насыщение геокультурных образов страны может происходить в первую очередь за счет ключевых символов историко-мифологического пространства, локализуемых в соответствующем страновом ареале. Это относится к территории Ближнего Востока: образы Египта, Израиля и Палестины были содержательно насыщены в русской поэзии конца XIX — начала XX вв. библейской мифологией и знаковыми символами исторического пространства Древнего Египта142. Наиболее значимые в образно-символическом смысле природные или культурные ареалы какой-либо страны могут иногда выступать и в качестве образа всей страны, акцентируя внимание на наиболее ярких и существенных чертах ее образа. Так, в русской поэзии Урал часто рассматривался как символ мощи Российской державы, а Сибирь — как символ неосвоенности и дикости России (причем наиболее широко он применялся при взгляде на нашу страну извне)143. Систематизация основных элементов геокультурного пространства русской поэзии показала, что образ страны включает в себя, как правило достаточно разнородные символы, стереотипы и наиболее общие представления об историко-культурных и природных условиях страны, причем по сложности своей структуры он явно превосходит такие геокультурные пространства русской поэзии, как материк и историко-культурный регион144.

Известная структурная сложность образа страны связана не в последнюю очередь и с тем, что географические и этнические образы часто формируют устойчивые образно-географические системы или комплексы — своеобразные «стереоскопические пары», позволяющие представить страну и олицетворяющий ее народ наиболее емко и объемно. Это объясняется тем, что, как правило, этнический образ несет в себе в скрытом или явном виде черты и этнической территории, а персонифицированные этнические образы — например, Джон Буль или Дядя Сэм — наиболее полно воплощают представления о конкретной территории и эпохе145. В определенном смысле этнический образ предполагает содержательную нерасчлененность образов народа и страны, что очень характерно для ранних этапов развития общества146. На более поздних этапах его развития образы народа и страны, вполне очевидно, начинают постепенно рассматриваться отдельно, однако устойчивая связка «страны и народы» продолжает оказывать положительное воздействие на качество этих образов. Вместе с тем образ страны, возможно, носит более синтетический, по сравнению с этническим образом, характер, ибо четкое деление этнических образов на интра — и экстраобразы предполагают их очевидную унификацию и известное упрощение, сводящиеся зачастую к выделению определенных этнических поведенческих стереотипов147 — тогда как емкий и содержательно насыщенный образ страны, наряду с выделением основных образных «стержней», важных для понимания страны, предполагает целенаправленное наращивание новых содержательных слоев, способствующих его более компактной «упаковке». Процессу содержательного насыщения образа страны может способствовать и то, что на первичных этапах освоения новых территорий в древности и в средневековье местное население, аборигены рассматривались не столько как этнические образы, сколько как символы своей территории — маркируемые чаще всего как люди-монстры, описываемые со всевозможными фантастическими подробностями148. Этапы последовательного освоения какой-либо новой территории, классифицируемой постепенно как страна, могут, вероятно, быть представлены прежде всего как достаточно сложный и неоднозначный процесс коэволюции этнических и географических образов.

2.5. Динамика образа страны

Особенности динамики образа страны определяются в основном двумя главными факторами. Первый из них — экзогенный фактор, воздействующий на перемещения и детальную траекторию образа конкретной страны в рамках более широкой образно-географической системы. Такого рода перемещения связаны зачастую со специфической «войной образов»149, в которой автохтонные географические образы инкорпорируются, порой достаточно мучительно и с рядом сложных трансформаций, в расширяющиеся, «пришлые», конкистадорские по духу образно-географические системы. Так, в результате испанской колонизации Мексики образ этой страны был вписан как в образно-географическую систему латиноязычной культуры и латино-язычных стран, так и, на более высоком уровне, в систему геокультурных образов стран Запада. В связи с этим весьма уместно привести следующий пассаж из исследования французского историка Сержа Грузински: «Колонизация образов, т. е. насаждение своих способов видения, чувствования и восприятия действительности, стала ключевым проявлением вестернизации Нового Света в целом и Мексики в частности»150. Главным инструментом вестернизации Мексики выступали христианские образы, которые по-существу навязывали местному населению новый зрительный и образный порядок, раскрываемый через центральные категории западной теологии («человек», «божественное», «пространство», «история» и т. д.)151. Однако в столкновении с синкретическими и яркими образами местных индейских культур христианские образы были вынуждены видоизменяться, адаптироваться, способствуя формированию принципиально новых геокультурных образов такой страны, как Мексика. Здесь можно выделить действие второго фактора, влияющего на динамику образа страны, — эндогенного. Его влияние обусловлено, в первую очередь, степенью устойчивости местных образных представлений и в то же время их способностью гибко трансформироваться в условиях своего рода внешней «образной агрессии». Формирование барочной культуры Мексики в XVI–XVIII веках и, в известном смысле, барочного образа Мексики — это дуалистический процесс, синтезирующий воздействие обоих выделенных факторов.

В рамках барочной культуры была создана система медиативных образов, которые как бы смягчали крайнюю гетерогенность культурного мира Мексики, его чрезвычайную этническую, языковую, культурную и социальную разнородность. Колониальное общество Мексики разработало те образы, которые могли с максимальной силой объединять правящие круги испанского происхождения, испанских креолов, потомков индейских аристократических родов и огромное большинство населения крайне смешанного происхождения152. В центре этих образов находились, как правило, культы образов святых (santos), вокруг которых и наслаивались новые, достаточно пластичные, смешанные образы. Барочный геокультурный образ Мексики вполне естественно был сформирован как результат взаимодействия, с одной стороны, макрогеокультурных образов западного христианства и европейского Средиземноморья, а, с другой, — микрогеокультурных образов, связанных с локальными культами святых и метисской этнической средой. Этот новый и эффективный образ Мексики хорошо способствовал росту культурной идентичности смешанного населения страны, связываемой теперь непосредственно с определенным географическим ареалом153.

2.6. Образно-географические типологии и образы-архетипы

Исследование динамики образа страны должно связываться и с непосредственной локализацией образа в рамках той или иной образно-географической типологии. Так, вполне очевидно, что образы таких «великих стран американского барокко» (выражение С. Грузински)154, как Мексика и Бразилия, локализуются в пределах образно-географической типологии, оперирующей с двумя наиболее важными типами — ядерными образами стран, принадлежащих центру какой-либо мощной цивилизации, проецирующей свои образы вовне, и пограничными образами стран, формирующимися в неустойчивых, «фронтирных» зонах межкультурного и межцивилизационного взаимодействия (Мексика и Бразилия пока явно ближе к второму типу). Однако сами эти образно-географические типологии могут носить динамический характер, проявляющийся как в «миграциях» образов отдельных стран от одного типа к другому, так и в трансформациях основных выделяемых типов географических образов.

За пределами конкретных образно-географических типологий динамика и структура образа страны в очень сильной степени может зависеть от мощных макрогеокультурных образов, лежащих в основе целого образно-географического «кластера», своего рода образов-архетипов. Подобные образы-архетипы активно используются в рамках такого художественного течения, как геопоэтика, интенсивно развиваемого современным шотландским писателем Кеннетом Уайтом и его последователями155. Так, осмысление К. Уайтом образа Шотландии привело его к осмыслению ядерного образа-архетипа белого пространства, или белого мира, связанного с древним названием этой страны — Альба. Ассоциативное расширение этого образа ввело образ Шотландии сразу в несколько образно-географических систем: в образную географию древней кельтской культуры, трактовавшей понятие белого мира как пространства наивысшего напряжения; в глобальные координаты экзистенциальной географии, понимающей «белый мир» как возможность нового, более свободного осмысления любой территории; и, наконец, в рамки личной ментальной географии автора, ассоциирующего обобщенный образ Шотландии с конкретными ландшафтами, где ему довелось жить (своего рода трансгрессия и «сгущение» образа страны)156

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Геокультурный брендинг городов и территорий: от теории к практике. Книга для тех, кто хочет проектировать и творить другие пространства предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

108

Абашев В. В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века. Пермь: Изд-во Пермского университета, 2000; Бондаренко И. А. Образ Тверди небесной в традициях храмового зодчества // Христианское зодчество: новые материалы и исследования. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 73–85; Буркхарт Д. К семиотике пространства: «московский текст» во «Второй (драматической) симфонии» Андрея Белого // Москва и «Москва» Андрея Белого: Сб. ст. / Отв. ред. М. Л. Гаспаров. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1999. С. 72–90; Бусева-Давыдова И. Москва — Второй Иерусалим: два лика одной идеи // Мир искусств: Альманах. Вып. 4. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. С. 83–102; Герасимова Е., Чуйкина С. А. Символические границы и «потребление» городского пространства (Ленинград, 1930-е годы) // Российское городское пространство: попытка осмысления. М.: МОНФ, 2000. С. 127–154; Григорьева Е. Пространство и время Петербурга с точки зрения микромифологии // Sign System Studies (Труды по знаковым системам). Vol. 26. Tartu: Tartu University Press, 1998. P. 151–185; Желева-Мартинс Виана Д. Топогенезис города: семантика мифа о происхождении // Семиотика пространства: Сб. науч. тр. Межд. ассоц. семиотики пространства / Под. ред. А. А. Барабанова. Екатеринбург: Архитектон, 1999. С. 443–466; Зиник З. Две географии // Художественный журнал. 1997. Май. №16. Место — География — Пространство. С. 6–9; Клинг О. Топоэкфрасис: место действия как герой литературного произведения (возможности термина) // Экфрасис в русской литературе. Сб. трудов Лозаннского симпозиума. М.: МИК, 2002. С. 97–111; Краутхаймер Р. Три столицы: Топография и политика. Рим, Константинополь, Милан. СПб.: Алетейя, 2000; Мельников Г. П. «Эллинославизм» в культурно-политической концепции императора Карла IV // Славяне и их соседи. Вып. 8. Имперская идея в странах Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы. М.: Наука, 1998. С. 74–79; Нащокина М. В. Русский усадебный парк эпохи символизма. (К постановке проблемы) // Русская усадьба. Вып. 7 (23). Сборник Общества изучения русской усадьбы / Ред.-сост. М. В. Нащокина. М.: Жираф, 2001. С. 11–12; Рахматуллин Р. Небо над Москвой. Второй Иерусалим Михаила Булгакова // Ex libris НГ. Книжное обозрение к «Независимой газете». 24. 05. 2001. С. 3; Рахматуллин Р. Москва — Рим. Новый счёт семихолмия. // Ex libris НГ. Книжное обозрение к «Независимой газете». 10.10.2002. С. 4–5; Топоров В. Н. Аптекарский остров как городское урочище // Ноосфера и художественное творчество. М.: Наука, 1991. С. 200–279; Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: ИГ Прогресс-Культура, 1995. С. 214–273; Торшилов Д. О. Античная мифография: мифы и единство действия. С приложением аргументов Аристофана Византийского и «О реках» Лжеплутарха. СПб.: Алетейя, 1999; Фейнберг А. Каменноостровский миф // Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 41–46; Фоняков И. О. Санкт-Петербург (Россия) — Санкт-Петербург (Флорида, США): экспорт имени // Феномен Петербурга. Труды Междунар. конф. / Отв. ред. Ю. Н. Беспятых. СПб.: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ, 2000. С. 253–259; Цивьян Т. В. «Рассказали страшное, дали точный адрес…» (к мифологической топографии Москвы) // Лотмановский сборник. Т. 2 / Сост. Е. В. Пермяков. М.: Изд-во РГГУ; ИЦ-Гарант, 1997. С. 599–615; Шукуров Ш. М. Образ храма. М.: Прогресс-Традиция, 2002; Appleton J. The Symbolism of Habitat: An Interpretation of Landscape in the Arts. Seattle: University of Washington Press, 1990; Cosgrove D. E. Social Formation and Symbolic Landscape. Totowa, NJ: Barnes and Noble Books, 1984; Cosgrove D., Atkinson D. Urban rhetoric and embodied identities: city, nation and empire at the Vittorio Emanuele II monument in Rome, 1870–1945 // Annals of the Association of American Geographers. 1998. Vol. 88. No. 1. P. 28–49; Gilbert D. Heart of Empire? Landscape, space and performance in imperial London // Environment and Planning D: Society and Space. 1998. No. 16. P. 11–28; Nastopka K. Two approaches to the myth of city foundation: Syntagmatic and paradigmatic // Sign System Studies (Труды по знаковым системам). Vol. 30. 2. Tartu: Tartu University Press, 2002. P. 503–512; Schama S. Landscape and Memory. N. Y.: Alfred A. Knopf, 1995.

109

Замятин Д. Локальные истории и методика моделирования гуманитарно-географического образа города // Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 2. М.: Институт наследия, 2005. C. 276–323; Замятин Д., Замятина Н. Имиджевые ресурсы территории: идентификация, оценка, разработка и подготовка к продвижению имиджа // Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 4. М.: Институт наследия, 2007. C. 227–250; Замятина Н. Ю. Использование образов мест в преподавании страноведения и градоведения // Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 1. М.: Институт наследия, 2004. С. 311–327.

110

Cosgrove D. E. Social Formation and Symbolic Landscape. Totowa, NJ: Barnes and Noble Books, 1984; Studing Cultural Landscapes / Ed. By I. Robertson and P. Richards. N. Y.: Oxford University Press, 2003; Каганский В. Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М.: Новое литературное обозрение, 2001.

111

Tuan Yi-Fu. Space and Place. The Perspective of Experience. 9th ed. Minneapolis — London: University of Minnesota Press, 2002.

112

Рахматуллин Р. Небо над Москвой. Второй Иерусалим Михаила Булгакова // Ex libris НГ. Книжное обозрение к «Независимой газете». 24. 05. 2001. С. 3; Рахматуллин Р. Три мифа Малоярославца // Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 1. М.: Институт наследия, 2004. С. 210–218; Митин И. И. На пути к мифогеографии России: «игры с пространством» // Вестник Евразии. 2004. №3. С. 140–161; Митин И. И. Воображая город: ускользающий Касимов // Вестник Евразии. 2007. № 1 (35). С. 5–27.

113

Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1999.

114

Котлер Ф., Асплунд К., Рейн И., Хайдер Д. Маркетинг мест. Привлечение инвестиций, предприятий, жителей и туристов в города, коммуны, регионы и страны Европы. СПб.: Стокгольмская школа экономики в Санкт-Петербурге, 2005.

115

Важно отметить, что для репрезентации всех выделенных уровней модели необходимо изучение локальных текстов; см., например: Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Изд. группа «Прогресс» — «Культура», 1995; Русская провинция: миф—текст—реальность /Сост. А. Ф. Белоусов и Т. В. Цивьян. М., СПб.: изд-во «Лань», 2000; Кривонос В. Ш. Гоголь: миф провинциального города // Провинция как реальность и объект осмысления. Тверь: Тверской гос. ун-т, 2001. С. 101–110; Абашев В. В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века. Пермь: Изд-во Пермского университета, 2000; Люсый А. П. Крымский текст в русской литературе. СПб.: Алетейя, 2003; Геопанорама русской культуры: Провинция и её локальные тексты / Отв. Ред. Л. О. Зайонц; Сост. В. В. Абашев, А. Ф. Белоусов, Т. В. Цивьян. М.: Языки славянской культуры, 2004.

116

См. также: Замятин Д. Н. Локальные истории и методика моделирования гуманитарно-географического образа города // Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 2. М.: Институт наследия, 2005. С. 276–323.

117

Daniels S. Place and Geographical Imagination // Geography. 1992. No. 4 (337). P. 310–322; Studying Cultural Landscapes / Ed. By I. Robertson and P. Richards. N. Y.: Oxford University Press, 2003; Центр и региональные идентичности в России / Под ред. В. Гельмана и Т. Хепфа. СПб.: М: Изд-во Европейского университета, Летний сад, 2003; Груздов Е. В., Свешников А. В. Словарь мифологии Омска // Пятые Омские искусствоведческие чтения «Современное искусство Сибири как со-бытие». Материалы республиканской научной конференции. Омск: Изд. Дом «Наука», 2005. С. 109–144; Музейная Долина (рук. проекта И. Сорокин). [Б. м., б. г.] (проект по сакральной топографии и географии Саратова осуществлен при помощи Благотворительного фонда Потанина); Саратовское озеро: сакральная география. Мифопоэтический атлас. [Саратов], 2007; Богомяков В. Г. Региональная идентичность «земли тюменской». Екатеринбург: Издательский дом «Дискурс-Пи», 2007; Рахматуллин Р. Москва — Рим. Новый счёт семихолмия // НГ Ex Libris. 10 октября 2002. С. 4–5; Он же. Две Москвы, или Метафизика столицы. М.: АСТ, Олимп, 2008 и др.

118

См.: Новиков А. В. Культурная география как интерпретация территории // Вопросы экономической и политической географии зарубежных стран. Вып. 13. М., 1993. С. 84–95.

119

См., например: Казакевич О. А. Путешествие шамана (по материалам шаманских легенд и волшебных сказок северных селькупов) // Логический анализ языка. Языки динамического мира. Дубна: Международный университет природы, общества и человека «Дубна», 1999. С. 254–260; Никитина С. Е. Роду путешественного… (о концепте пути в русских конфессиональных культурах) // Там же. С. 297–304.

120

См.: Новиков А. В. Культурная география как интерпретация территории // Вопросы экономической и политической географии зарубежных стран. Вып. 13. М., 1993. С. 84–95; Каганский В. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М.: Новое литературное обозрение, 2001; Стрелецкий В. Н. Географическое пространство и культура: мировоззренческие установки и исследовательские парадигмы в культурной географии // Известия РАН. Серия географическая. 2002. № 4. С. 18–29.

121

См.: Mapping American Culture / Ed. by W. Franklin and M. Steiner. Iowa City: University of Iowa Press, 1992.

122

См.: Косач Г. Оренбург: региональная мифология как фактор взаимоотношения с соседями // Что хотят регионы России? / Под ред. А. Малашенко; Моск. Центр Карнеги. М.: Гендальф, 1999. (Аналит. серия / Моск. Центр Карнеги; Вып. 1). С. 78–92.

123

См.: Замятина Н. Ю. Когнитивно-географическое положение региона как фактор регионального развития: методологические аспекты // Новые факторы регионального развития. М.: ИГ РАН, 1999. С. 86–97; Она же. Когнитивно-географическое изучение региональных политических процессов // Образы власти в политической культуре России. М.: МОНФ, 2000. С. 74–95.

124

См. также: Пелипенко А. А., Яковенко И. Г. Культура как система. М.: «Языки русской культуры», 1998.

125

Ср.: Найссер У. Познание и реальность. Смысл и принципы когнитивной психологии. Благовещенск: БГК им. И. А. Бодуэна де Куртенэ, 1998.

126

См. также: Флоренский П. А. Анализ пространственности // Флоренский П. А. Иконостас: Избранные труды по искусству. СПб.: Мифрил, Русская книга, 1993. С. 317–351.

127

О понятии перцептивного экрана в связи с политической имагологией см.: Политическая реклама. М.: Центр политического консультирования «Никколо М», 1999.

128

См., например: Грузински С. Колонизация и война образов в колониальной и современной Мексике // Международный журнал социальных наук. 1. Май 1993. С. 65–85.

129

См. наиболее важные публикации по этой тематике в отечественной географической литературе: Дмитревский Ю. Д. Страноведение и география международного туризма. Т. 4. Страноведение и международный туризм. СПб., 1997; Он же. Роль проблемного страноведения в изучении и организации современного туризма // Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 42–57; Каринский С. С. География и искусство // Вестник МГУ. Серия 5. География. 1992. № 6; Машбиц Я. Г. Основы страноведения. М.: УРАО, 1995; Он же. Комплексное страноведение. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998; Он же. Новые рубежи страноведения // Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 13–23; Методика страноведческих исследований: Экономическая и социальная география / Под ред. Н. С. Мироненко. М.: Изд-во МГУ, 1993; Мироненко Н. С. Концепция синтеза в современном страноведении // Вестник МГУ. Серия 5. География. 1992. № 1; Он же. Страна в системе мирового хозяйства (некоторые теоретические вопросы взаимосвязей) // Там же. 1994. № 3; Пуляркин В. А. Научное страноведение: быть или не быть — нет вопроса! // Географическое пространство: соотношение знания и незнания / Первые сократические чтения по географии / Отв. ред. Г. А. Приваловская. М.: Изд-во РОУ, 1993. С. 28–33; Он же. Дискуссионные вопросы современного научного страноведения // Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 23–35; Серебрянный Л. Р. Кризис современного страноведения и необходимость его преодоления // Там же. С. 35–42 и др.

130

Машбиц Я. Г. Комплексное страноведение. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 34, 216.

131

Пуляркин В. А. Дискуссионные вопросы современного научного страноведения // Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 28–29.

132

См.: Каринский С. С. Указ. соч.; Мироненко Н. С. Концепция синтеза в современном страноведении…; Пуляркин В. А. Дискуссионные вопросы современного научного страноведения… С. 31 и др.

133

См.: Пуляркин В. А. Указ. соч. С. 33.

134

Геттнер А. География. Ее история, сущность и методы / Под редакцией Н. Баранского. М.-Л.: Гос. изд., 1930. С. 198.

135

Там же. С. 363.

136

См.: Шупер В. А. Мир виртуальных объектов в географии // Географическое пространство: соотношение знания и незнания / Первые сократические чтения по географии. М.: Изд-во РОУ, 1993. С. 18.

137

Там же. С. 20.

138

См.: Лавренова О. А. Географическое пространство в русской поэзии XVIII — начала XX вв. (Геокультурный аспект) / Под ред. Ю. А. Веденина. М.: Институт Наследия, 1998. С. 12–14.

139

Там же. С. 42.

140

Там же. С. 43.

141

Там же.

142

Там же. С. 54.

143

Там же. С. 58.

144

Там же. С. 59.

145

См.: Чеснов Я. В. Лекции по исторической этнологии: Учебное пособие. М.: Гардарика, 1998. С. 119–120.

146

Там же. С. 120–121.

147

См.: там же. С. 119–122.

148

См.: там же. С. 136–137. См. также: Плигузов А. И. Текст-кентавр о сибирских самоедах. М.; Ньютонвиль: Археографический Центр, 1993; Мельникова Е. А. Образ мира. Географические представления в средневековой Европе. М.: Янус-К, 1998.

149

См.: Грузински С. Колонизация и война образов в колониальной и современной Мексике // Международный журнал социальных наук. Америка: 1492–1992. Май 1993. № 1. С. 65–85.

150

Там же. С. 65.

151

Там же. С. 66–67.

152

См.: там же. С. 75.

153

См.: там же. С. 79.

154

Там же. С. 82.

155

См.: Уайт К. Видение Азии // Новая юность. 1996. № 1 (16). С. 110–128; Он же. Странствующий дух // Там же. 1997. № 5–6 (26–27). С. 55–66.

156

См.: Уайт К. Странствующий дух… С. 57–58.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я