Игра в ножички

Дмитрий Ланев, 2019

Персонажи этой книги – люди дела и наши современники. В их разговорах – частные и глобальные проблемы людей, России, всего мира. За разговорами они едят, пьют, рыбачат, немного стреляют, влюбляются и бегут от любви. События происходят на небольшой ферме в полутора сотнях километров от крупного города ориентировочно в 2018 году. Эта повесть первая из задуманных автором. Следующие охватят период до 2024 года. Обложка книги подготовлена петербургским дизайнером Еленой Герловиной.

Глава 2. Разрозненные приметы

Через восемь километров лес кончился, начались поля, покрытые коричнево-желтой щетиной скошенной травы и светлыми ролями упакованного сена. Вдали виднелся холм, судя по всему, остающийся справа. Где-то рядом с ним должна была быть река и сама ферма. Солнце было уже низко и било в глаза.

— Когда планируешь возвращаться, — спросил я Алену.

Ее снова начало укачивать, она лениво пожала плечами.

— Это будет центральный материал. Времени — сколько надо. Дня два, три.

— Один уже почти прошел.

— Значит, три.

— И ночи, — добавил я, усмехнувшись.

— Ты что-то путаешь, пуделек. Ночи — это у Джеймса Бонда.

— Умница, — подумал я, но вслух ничего не сказал. Все-таки она была классная журналистка. Откуда в такие годы такая уверенность и точность? Не иначе — талант.

Так — в дружеском молчании мы подъехали к большому бревенчатому дому, стоявшем на высоком цоколе, сложенном из обломков гранита. Справа от него был устроен навес, под которым стоял чистый «зализанный» «Уаз-патриот», замызганная угловатая «Нива» с прицепом и накрытый чехлом квадроцикл. На одной из балок под крышей я заметил пустое в это время года гнездо ласточек. Под этим гнездом я и оставил LC — такой же грязный, как чужая Нива.

Метрах в двухстах слева был еще один домик, небольшой и ладный, за которым вытянулись два ряда длинных, поблескивающих на солнце теплиц.

От парковки к дому вела дорожка.

— Что это за растения? — спросила Алена, указывая на пожухлые стебли, аккуратными островками покрывающие угол между дорожкой, навесом для машин и домом.

— Пионы, — ответил я.

— Пионы! — удивленно воскликнула Алена.

— А ты что ожидала? Капусту?

— Ну, не знаю. Но не пионы.

Мы поднялись по ступенькам на крыльцо. Дверь была закрыта на деревянный вороток, и в нее возле ручки видавшим виды ножом с деревянной рукояткой был приколот лист бумаги. Алена оторвала его и прочитала:

— Поешьте, отдыхайте. Буду на закате. А.

— Какое оригинальное гостеприимство! — Алена посмотрела на меня, потом повернула голову чуть больше и испуганно схватила меня за руку. Я тоже обернулся.

Две серо-черные овчарки стояли у крыльца и, свесив языки, смотрели умными глазами на нас. Их опущенные хвосты чуть-чуть шевелились.

— Нас приглашают довольно настойчиво, — сказал я и открыл дверь, поскольку ничего больше не оставалось.

До заката оставалось часа четыре.

Мы вошли на веранду. На веранде, она же что-то вроде прихожей — узкой, но шириной во весь фасад дома, с окнами в наружной стене, пахло деревом и собаками. Стены не были ничем обшиты, и из сочленений бревен кое-где торчал изоляционный материал. На глухих правых и левых торцах на вбитых в бревна гвоздях висели косы, подковы, какая-то прочая металлическая утварь, даже ржавое зубчатое колесо диаметром со среднюю сковородку. Весь этот бывалый металл носил следы чистки и в целом составлял забавную коллекцию. Там был даже краник от самовара и необычной формы ножницы. Вдоль всей внутренней стены было устроено из досок нечто вроде невысокого длинного ящика, на котором можно было и сидеть. Я это понял потому, что крышка была не цельной, и в одном месте из под нее торчал желтый полиэтиленовый пакет, точнее, его мятый край. На крючках напротив входа, рядом с дверью в дом, висели курки, плащи, а под ними на черных резиновых ковриках стояла пара сапог.

Я совершил быстрый проход по всей ширине веранды, сфотографировав рыбьим глазом обе торцевые стены, а потом еще, сменив объектив, паутину, сплетенную между каким-то ржавым тесаком, одной из полудюжины подков и ржавой шестеренкой. Паутина была пыльной и нежилой.

— Смотри, — позвала Алена.

Она стояла в углу, где висели куртки, и разглядывала небольшой деревянный сундук, стоявший на табуретке.

Алена дотронулась пальцем до щеколды, замкнутой на петлю, но без замка:

— Взглянем?

Я ответил, что не очень-то подходит воспитанной горожанке без разрешения заглядывать в чужие сундучки. Алена покачала головой, но пальчик отдернула.

— Тебе бы чуточку авантюризма, — сказала она, — напористости…

— И баночку белил, чтобы закрашивать стыдливый румянец, — ответил я.

Вторая дверь — уже стальная с серьезным врезным замком, тоже оказалась не заперта. Овчарки цокали когтями по крыльцу, чуть слышно поскуливая. Оставаться на веранде было бессмысленно. Мы вошли дальше. Ничего особенного, никакой экзотики, ничего квази-деревенского. Просто кухня, обшитая вагонкой, с одним окном в левой стене, газовой плитой, столом, табуретками, большим холодильником, ладными самодельными шкафчиками на стенах и двумя дверями в другие помещения.

Алена толкнула меня в бок:

— Посмотри!

Я проследил за ее взглядом. Слева от холодильника стоял высокий березовый чурбан, изрубленный торец которого был таким темным, какими бывают плахи у мясников на рынках от впитавшейся крови. И так же, как на рынке, этот чурбан был посыпан солью. А на столе — на доске, которую, судя по зачерствевшим крошкам, еще утром использовали для резки хлеба, лежал длинный тяжелый нож с выгравированной надписью: "… есть много разрозненных примет, которые не предвещают ничего хорошего. Э. Хэмингуэй".

— Веселенькое начало, — сказал я, наклоняясь к ножу и поднимая фотоаппарат.

Алена промолчала. Она присела на край подоконника и что-то уже строчила в своем ай-пэде.

Я подождал, пока она закончит, и открыл следующую дверь прямо напротив входа в кухню с веранды, справедливо предположив, что справа может быть только небольшой чуланчик.

Вот тут уже была цивилизация. Хотя помещение и было сплошь деревянным, как и кухня, но оно было обширным, с окнами на три стороны. В два из них ярко светило заходящее солнце, из-за чего сучки в вагонке, которым были обшиты стены и потолок, кое-где светились янтарем.

Слева от входа начиналась лестница на второй этаж, под ней — лестница вниз, поуже первой; наверное, в цоколе тоже были комнаты. Напротив входа — западной стены, стоял диван. Кресло с широкими подлокотниками подпирало левую стенку, а в углу между ним и глухой восточной стеной с входной дверью помещался камин. Слева от камина, то есть справа от входа и напротив дивана, на стене висел телевизор. Под телевизором на самодельном стеллаже — полный комплект аудио и видеотехники. У северной стены стоял стол, стулья, что-то вроде комода.

— Здесь wi-fi работает, — сказала Алена, — не очень мощный, но есть.

— Петрович, когда описывал это место, какие слова использовал? — поинтересовался я. — Пещера отшельника? Отель пять звезд? Землянка старика и старухи у синего моря?

— Мишленовский ресторан, — съязвила Алена. Она уже подошла к столу, и сдернула салфетку с одной тарелок. Перед нами возлежал кусок буженины с аппетитной корочкой. На других тарелках были свежие огурцы, укропчик, хлеб. И прижатая к столу стаканом записка:"Остальное в холодильнике".

— Живем! — сказала Алена и бросила свой рюкзак на одно из кресел. Я свою сумку поставил на пол рядом.

— Ты заметил, что зеркала нет? — спросила Алена.

— Спасибо, что сказала. И что это значит?

— Значит, женщины нет.

— Плохо знаешь жизнь, агент 9-6-9! Штрафная пара сантиметров плюс тебе. Отсутствие зеркала не означает отсутствие женщин. Возможно, они появляются под покровом ночи и исчезают до рассвета, и им не нужны зеркала.

— Заткнись, идиот. Здесь везде одними мужиками пахнет. Ни-ка-кой косметики.

Я решил, что не воспользоваться угощением означает быть невежливым, сходил на кухню за ножом, нашел в холодильнике пиво, сделал бутерброды.

— Как ты думаешь, — спросила Алена, задумчиво глядя в окно и неторопливо работая нижней челюстью, — с чего начать с ним разговор?

— Не знаю, — честно ответил я, — я сам думаю, на чем сфокусироваться. Пока из оригинального — только нож. Но этого мало.

— А у меня вроде есть правильная мысль. Спрошу-ка я его про буженину эту. Очень нежная, у меня только бабушка такую готовит. В чем удовольствие в жизни здесь?

— Ну, наверное, это крутое начало! Прямо в сердце. Странно, что когда ты думаешь, кучеряшки не шевелятся.

— Хватит ерунду молоть, пудель!

Алена отстранила мою руку с бутылкой, из которой я хотел налить ей пива, и потянулась к рюкзаку. Достала свою бутылочку, и прямо из горлышка глотнула.

— Хочешь?

— Я отрицательно помотал головой.

— Ну, тогда музыку включи.

Алена перешла на диван и вытянулась на нем.

— А что поставить? Тут полно бардов, старый рок и классика. Стоит Сибелиус.

— Ну и оставь его.

Я включил музыку и прошелся, потягиваясь, по комнате.

— На второй этаж не хочешь подняться?

— Неудобно. Нам поесть предложили, а не шнырять по дому, — Алена начинала дремать.

Я подумал включить свет, но не стал, и сел к окну с фотоаппаратом. Оказалось, в паре сотне метров от дома протекала река, и закат мог быть красивым. Хоть я и не считаю себя пейзажистом, тем не менее, облака на закате над рекой — это беспроигрышный вариант. Я даже не поленился достать штатив. Как только закат созреет, я был готов выскочить из дома.

Между прочим, я сел очень удачно. Ибо хозяин появился именно оттуда — с реки. Сначала донесся шум лодочного мотора, затем сама лодка выскочила откуда-то справа и, заглушив мотор, по инерции подошла к деревянному причалу, над которым при наступлении сумерек зажегся фонарь. Три силуэта, темные и одинаковые в последних лучах солнца, выскочили из лодки, взяли что-то из нее и пошли к дому.

— Вставай, пора на работу, — я тронул за плечо задремавшую Алену и включил в комнате свет.

Алена томно потянулась, одернула футболку, и переместилась в угол дивана, нацелив серые глаза на дверь. Я удивился, что она не бросилась к сумке и к пудренице.

На веранде, а потом в прихожей и кухне затопали, раздался звон ведра. Дверь раскрылась и в проеме, как в раме, появился…, в общем, тут надо поподробнее.

Это пресловутое"вдруг появился"сопровождает начитанного человека с самого детства, развиваясь с ним, приобретая характерные черты времени. Сначала это сказочные богатыри, тридцать три года лежащие на печи и вдруг вскакивающие на подвиги, потом это кашка, вдруг вытекающая из чудесного горшочка, затем также внезапно появляется соперник за внимание одноклассницы и иногда выигрывает, затем также неожиданно на выборах побеждает неизвестный герой, также вдруг приходит зима и заснеженный гаишник лишает тебя в новогоднюю ночь прав.

До зимы еще было далеко, но что-то — еще неясное, но уже неожиданное, произошло. Впрочем, чему удивляться, в дом вошел хозяин.

— Алексей, — произнес вошедший, шагнув в комнату.

Он пожал мне руку, а ладонь Алены только тронул за кончики пальцев.

— Игорь.

— Алена.

— Как добрались?

— Добрались, — ответил я.

— Нас выручил неизвестный тракторист, похожий на лешего, — сказала Алена.

— Палыч? Его действительно за лешего можно принять. Теперь он хоть бороду ниже второй пуговицы обрезает, а пару лет назад вообще жуть была.

Алексей прошелся по комнате, привычным движением чуть увеличил громкость музыки.

— Рыбу на ужин будете есть?

— Вы хозяин, мы как вы, — ответила Алена.

— Так тому и быть, — Алексей повернулся к двери в прихожую, — Валя, давай всю вываливай, мы поможем.

— Потрошить на улице буду, — донесся женский голос, и кто-то снова прошел на веранду и хлопнул входной дверью.

— Мы поможем, — Алена вдруг резво оказалась возле сумки и, распотрошив ее, вытянула за красный рукав свитер.

Алексей оценивающе взглянул на нашу одежду и произнес:

— Солнце сядет, будет прохладно. Возьмите на веранде куртки.

— А моя в машине, — Алена высунула голову из ворота свитера и нежно посмотрела на меня, — сходишь?

Если бы литературные образы могли материализоваться, то из моих глаз на пол бы высыпался целый десант смеющихся чертиков — так забавна была перемена в поведении Алены.

— Если собираетесь рыбу чистить, то возьмите мои, они попроще.

Я не стал подыгрывать «агенту 9-6-9», очевидно, решившей включить женские чары, нашарил на веранде пару курток, одну надел сам, вторую, в карманах которой болталось что-то тяжелое, сунул в руки Алене. Она не обратила на замену внимания и вышла вслед за Алексеем на улицу. Овчарка тут же вынырнула откуда-то сбоку и сунулась носом ей в ладонь. Алена инстинктивно отдернула руку, но потом все-таки наклонилась и погладила собаку по холке.

Стемнело, Алексей щелкнул выключателем на крыльце и в разных местах усадьбы зажглись фонари.

За углом дома было нечто вроде хозяйственного двора — низкий сарай с широкими воротами, штабель бревен, рядом штабель досок и бруса, аккуратно проложенных тонкими рейками. Перед сараем пара чурбанов для колки дров и небольшой столик со скамейкой.

Около стола стояла женщина в куртке цвета хаки, в широкополой ковбойской шляпе, в джинсах и сапогах. Как раз в этот момент она держала в одной руке здоровенную рыбину, а в другой длинный нож с узким лезвием. Она стояла к нам боком, и я видел только прямой нос и темные волосы, собранные в длинный хвост, свисающий из-под шляпы на спину. На скамейке стояло оцинкованное ведро с торчащими рыбьими хвостами. Освещалось все это мощным фонарем со стены дома.

— А куда Карена подевала? — спросил Алексей, когда мы подошли к столу.

— В лодку пошел, какую-то блесну он из коробки выронил.

На берегу кто-то загремел цепью, и вскоре темная фигура показалась из-за кустов, направляясь к нам.

— Ты бы фонарь взял, — крикнул Алексей.

— Я телефоном посветил, — ответила фигура.

— Нашел? — спросила женщина в ковбойской шляпе.

— А то! Сладкая моя! — ответила фигура, она же, как я понял — Карен.

— Ну, знакомьтесь: Карен, Валентина, — сказал Алексей.

— А это, — он развел в стороны руки, — гости из… — он назвал наш журнал.

— Есть такой журнал? О чем? — спросила Валентина.

— О современных землевладельцах, — ответила Алена.

— Значит, не о чем, а о ком, — сказала Валентина, укладывая рыбину на доску и примеряясь к ее голове ножиком.

— Замри! — воскликнул Карен, отступив на шаг назад и вытянув руку в сторону Валентины.

Валентина замерла с вонзенным в рыбину ножом, потом покачала головой,

— Отстань, не хватало еще здесь позировать.

— Я запомню, — сказал Карен, возвращаясь к столу и, засучив рукава, запустил волосатые руки в ведро с рыбой.

— Смотри, какая красавица!

— Рыбой ограничимся, или мясо достать, — спросил Алексей. — Рыбы много, но мясо тоже есть.

— Мясо будем у моих родителей кушать, — ответил Карен. — А здесь мы сами поймали, сами поедим.

— Ты не один в гостях, — остановила его Валентина, — не только тебя спрашивают.

Я понял, что эта пара — муж и жена.

— Мы — за рыбу, — ответила Алена.

— Я тоже рыбу, — сказал я, давая понять всем, что у нее нет никаких оснований на такое смелое «мы».

В другой ситуации я, наверное, был бы только рад ее непринужденному «мы», но в этот вечер, после откровенного издевательства у плотины, я должен был некоторое время подержать дистанцию.

— Тогда мы отвечаем за рыбу, а вы за угли, — сказала Валентина и пододвинулась, давая место Карену у стола.

— Сегодня дождя не будет, — сказал Алексей, — устроимся на берегу.

— А как называется река? — спросила Алена.

Я не удивился ее чисто женской привычке забывать все на свете в подходящий момент: я отлично помнил, что уходя вчера из офиса и заглянув через ее плечо в экран ее компьютера, я увидел прекрасную карту той местности, где мы сейчас находились.

— Жаль, что в нынешний период нового освоения России пионерам этого дела не дано права переименовывать географические объекты, — Карен многозначительно поднял нож, — я мог бы предложить неплохое название для речки…

Валентина не дала ему договорить. Ее резкий юмор давал понять, что брак их — как брак иглы и наперстка: толкаются, а тянут одну нитку.

— Если бы тебе дать на это право, ты бы и Ключевскую сопку назвал бы мангалом, шашлычник!

— Женщина! Не смей смеяться над любовью мужчин к мясу! Это бесперспективно и опасно с точки зрения эволюции! — ответил Карен.

Алена использовала такой гастрономический поворот разговора в своих интересах:

— У вас буженина на столе была великолепная. На углях готовили? — спросила Алена.

— Не знаю, ответил Алексей, — угостили. Но неплохая — это правда.

Алексей показал, где у него стояла поленница, и ушел куда-то за дом. Я набрал дров и пошел в сторону берега. Алена поплелась за мной.

На берегу был устроен круг из больших камней, на которых кое-где лежали досочки. Посредине большого круга был сложен круг поменьше — кострище, а рядом с ним еще один очаг — пониже и продолговатой формы. Три чурбана образовали вокруг кострища импровизированный столик.

Я бросил поленья на землю, сложил шалашик.

— Спички не взяли!

— Возьми, — Алена стояла у меня за спиной.

Я повернулся. Она мило улыбалась и протягивала ко мне две руки: в одной был нож в кожаных ножнах, во второй спички.

— Нашла в карманах, — сказала она, решила, что пригодятся.

— Умница, — ответил я, присел, настругал щепок и запалил огонь.

Алена села на камень, оперлась подбородком на ладони.

— Тихо как. Сеном пахнет.

Ветерок действительно доносил легкий запах скошенной травы. Удивительно, что Алена обратила на это внимание. Насквозь ведь рафинированная девочка. Не иначе, как в роль вживается.

— Я с детства этот запах помню. Маленькая была, меня на каникулы в деревню отвозили, к дедушке с бабушкой.

И у этой девочки с обложки было совсем не глянцевое детство!

— А теперь что? Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел. В журналисты попал… Колобок ты, а не"агент 9-6-9", — сказал я.

— Хоть здесь перестань дурачком прикидываться. Никто же не смотрит, — ответила Алена.

Смотрела на нас зелеными глазами только одна из овчарок. Она неслышно подбежала со стороны дома и сейчас стояла в паре шагов от нас, изредка приоткрывая пасть и свесив язык.

— Иди ко мне, — позвала овчарку Алена.

Собака поняла, и, опустив голову, подошла к ней.

— Хорошая, добрая, вонючая, — сказал Алена, поглаживая собаку по голове.

Со стороны дома послышалось шуршание, и из сгустившихся сумерек вышел Карен.

— Не помешаю?

— Нет, что вы, — ответила Алена.

— Там уже достаточно рыбы. Сейчас руки помоют, и придут.

— А куда Алексей уходил? — спросила Алена.

— У него ведь живности много. За сараем — кролики, птица разная. Там, дальше — коровник. Завтра утром — парное молоко. Не жизнь, а песня! Только гор не хватает.

— Ну, на одном молоке не проживешь, — заметила Алена.

— А вы, однако, правы, — ответил Карен. — Значит, песня короткая, чтоб работе не мешать.

Я хотел добавить, что эта утренняя красота, которую Карен назвал песней, длится не дольше завтрака. Но не стал вмешиваться в разговор. Фотографу вообще лучше помалкивать и во время кнопку нажимать.

Овчарка встрепенулась и повернула морду. Из темноты в круг света от костра вошла Валентина с ведром в одной руке и пачкой бумажных тарелок в другой. Карен потянулся к огню и поворошил обугленной палкой угли, затем смахнул с одного чурбана невидимые травинки.

— Поставь сюда!

Следом за Валентиной в круг света вступил Алексей, сопровождаемый второй псиной. Выудил откуда-то из темноты, из-за камней закопченную решетку для гриля, раскрыл ее на чурбане.

Карен засунул руку за спину и достал квадратную бутылку виски.

Алексей перешагнул через камни, скрылся в темноте и вернулся из нее со вторым чурбаном, который устроил, поворочав, ближе к огню.

— Стаканы и вилки? — вопросительно сказала Валентина, оглядывая чурбаны, — не принесли!

— А где они? — Алена легко поднялась.

— На кухне.

Алена упорхнула в сторону светящихся окон дома. Одна из овчарок побежала за ней, а вторая, насторожив уши, смотрела на реку.

Валентина засунула обе руки в ведро и начала вынимать из него куски рыбы, и раскладывать их на решетке. Закат, костер, ее ковбойская шляпа, тонкие пальцы с перстнем, уверенно управляющиеся с белыми ломтями рыбьих тушек — все это было красивой картинкой. Я вынул из сумки фотоаппарат.

— Снимайте, но использовать только по согласованию со мной, — сказала Валентина, не повернув даже головы.

— А я не гордый и не прячусь, — Карен пригнул к себе голову овчарки, — ну, сфотографируемся на память?

Я сделал несколько снимков и показал их Карену.

— Почему собаки всегда получаются лучше, чем я? — с артистическим возмущением спросил Карен.

— Забудь три языка, забрось живопись, прекрати преподавать, высунь язык — и тоже обретешь такую первобытную привлекательность, — Валентина не меняла манеры шутить и обращалась со словами небрежно, как с хорошо знакомыми драгоценностями.

Алексей в этом диалоге не участвовал. Он перекладывал угли из костра в жаровню, ворошил их и только улыбался уголками губ.

Я сделал несколько фото его лица, красного от бликов пламени, крупным планом и, рассматривая их, удивился, что щетина на его подбородке была не очень-то заметна. Похоже, он брился еще утром. Странно, что меня это удивило, наверное, такой у меня в голове сидел стереотип: фермер, рыбалка, борода. Я вспомнил некоторых своих знакомых. Уж не хотят ли они обрести первобытную привлекательность после того, как получили свои дипломы?

В сопровождении овчарки вернулась Алена. Она поставила на чурбан пять нормальных стеклянных стаканов, положила рядом вилки, и села не на то место возле меня, откуда поднялась, а немного дальше — на высокий плоский камень. Перед тем, как сесть, поправила что-то в заднем кармане. Сказала, оправдываясь:

— Одноразовых не нашла.

— У Алексея из одноразовых не пьют, — ответил Карен, — ни-ко-гда!

— Я и хлеб захватила, — Алена выложила из пакета большие ломти хлеба и пристроила их там же на чурбане.

— Не сидите на камнях, — сказал Алексей, выудил откуда-то из тьмы за собой серый кусок доски и подал Алене.

— Спасибо, сказала Алена, — но мне показалось, что камень теплый.

— Показаться может, но тут, на берегу, все быстро остывает.

— А потом память на всю жизнь, отдается в каждом шаге, — сказал Карен, отвинчивая колпачок с бутылки.

— Подожди, — остановил его Алексей. — Может, моей?

Карен широко улыбнулся, завинтил колпачок обратно и поставил бутылку на землю у камня.

— Знаешь, что не откажемся! Да, сладкая?

Алексей пошарил в своей брошенной на камни куртке и достал бутылку — тоже квадратную, но с горлышком, залитым красным сургучом.

— Дай-ка посмотрю, — Карен взял бутылку и стал рассматривать горлышко.

— Ого, товарный знак! Фирменный стиль! Это что, редиска, свекла?

— Репа, — ответил Алексей. — С нее все началось.

Я посмотрел на Алену. Было интересно, как она начнет работать. Достанет айфон, или по старинке блокнот с карандашом.

Но Алена пошла круче, просто в пике какое-то. Она взяла стакан с прозрачной жидкостью, и сказала:

— Я, конечно, здесь оказалась по работе. Но можно, я сегодня не буду работать. Никаких вопросов, никаких интервью. У вас тут так хорошо, простор, закат, река.

— Дело ваше, — ответил Алексей.

Он пристраивал на углях решетку с рыбой. Пристроил, повернулся к нам, взял свой стакан.

— Буду банален, но — за здоровье!

— И за контакт цивилизаций, — сказал Карен. — Шутка ли, Высший Разум в лице представителей респектабельного СМИ приземлился у костра на берегу речки без названия и пьет фермерский самогон из репы.

Мы выпили. Я смотрел на Алену. Она хватанула большой глоток и чуть не поперхнулась.

— Как? Лучше, чем раньше? — спросил Алексей.

— Хорошо, — ответил за всех Карен.

— Я так и думал, — согласился Алексей, — с медом лучше.

Потом посмотрел на Алену и пояснил:

— Это не самогон. Просто настойка. Древний рецепт.

— Ну да, подтвердил Карен, — репа и мед, остро и пряно, горько и сладко, как судьба художника.

— Хорошо сказал, — ответила ему Валентина, — иначе кто бы догадался, что среди нас художник. А теперь все ясно!

Она внимательно посмотрела на Алену, потом пристально вгляделась в ее лицо и спросила:

— Вы, — она назвала фамилию Алены. Мы что-то читали ваше. Помнишь, Карен? Год назад. Там и фотография ваша была. Кажется, это было эссе об этих идиотах — «биорисовальщиках». Представляете, — Валентина заговорила громче, обращаясь ко всем нам, — придумали новое течение. Рисуют молоком, кефиром, где-то слайсы мяса или сыра лепят. Потом под стекло — и к людям!

— Долго такая живопись держится? — задал вопрос Алексей.

— Не очень, — ответил Карен, — плесень — лучший критик. Ничего не говорит, ничего не пишет. Просто все жрет.

— Но ваша статья, — он обратил взгляд к Алене, — мощнее плесени. Вы так тонко, так изящно с ними расправились. В общем чисто по-женски не оставили камня на камне.

Я впервые увидел, что Алена может смущаться. Я это понял по ее еле дрогнувшим губам, небольшой ямочке, возникшей на щеке, и глазам, которые она спрятала в квадратное око стакана.

— Спасибо, мне приятно, что вы читали.

— Читали, не то слово! Радовались, наслаждались, — Карен болтал остатками настойки в стакане.

— У вас есть стиль — сдержанный, точный, со взглядом в перспективу, — продолжила Валентина таким голосом, как будто диктовала статью.

— Как у Коко Шанель — маленькое черное платье, но — в журналистике, — прервал ее Карен. — Ну, что, не пора рыбу переворачивать?

Я заметил, что при упоминании француженки ресницы Алены дрогнули, а темные зрачки метнулись в сторону Алексея.

— К маленькому черному платью нужен бриллиант. Идеально, если им становится сама женщина. В данном случае — автор, — добавил я, не сбившись ни разу. Мне редко приходится говорить среди интеллектуалов. Обычно я их фотографирую, потом смотрю на снимки и раздумываю: в чем же проявляется интеллект. Фотография — честное искусство.

В ответ на мои слова Алена бросила на меня уничижительный взгляд:

— Коко Шанель, между прочим, сказала, что роскошь — это вызов не бедности, а вульгарности, — и она снова махнула ресницами в сторону Алексея.

А он в это время поворачивал решетку, поливал чем-то куски рыбы, снова поворачивал и чем-то поливал. Другими словами — колдовство было в разгаре.

— Мы, кстати, за знакомство так и не выпили. Первый тост ведь за здоровье был, тост землепашцев, — сказал Карен, подливая в стаканы из бутылки с красным сургучом на горлышке.

Чокнулись, сдвинув стаканы над чуркой с хлебом.

— Карен, просто художник. Муж мадам, — Карен церемонно склонил голову в сторону Валентины.

Валентина полезла в карман, вынула кожаную визитницу, достала две карточки и протянула одну Алене, вторую мне."Галлерея…", директор, — прочитал я. Стал понятен ее интерес к живописи, к художникам, к алениному творчеству в том числе.

— Готово, — Алексей снял с углей решетку и по дуге, рассыпая по воздуху клочья дымка и запаха, перенес ее к нам.

Валентина проворно раздала бумажные тарелки.

— Помидоры здесь, в тазике. Лук, укропчик, прочие части натюрморта. Сначала смотрим, потом едим, — Карен двигал по пожухлой траве тазик с зеленью, устраивая его в равной досягаемости от всех коленей.

Соответственно, колени двигались тоже, сдвигаясь к огню, к чурбанам, к натюрморту, который предстояло разрушить.