Осень на краю света

Дмитрий Заваров, 2018

Кражу иконы из захолустной сельской церкви можно было бы отнести к заурядным преступлениям. Если бы не гибель столичных экспертов, приехавших ради этой находки. Следствию не за что зацепиться – специалисты задохнулись по вине неисправного дымохода, а в полувымершей округе практически некого подозревать. Да и сам образ вроде бы не представляет никакой материальной ценности. Юрий Пономарев, правнук первого настоятеля церкви, приезжает в деревню по просьбе друга детства, на которого падает подозрение. Поневоле втянувшись в расследование, он вынужден признать, что события все хуже поддаются рациональному объяснению. При этом происходящее загадочным образом связано с историей его семьи. Но главное – здравомыслящий человек вряд ли сможет противостоять силам, разбуженным похитителями иконы…

Глава 3

…то ли разбухла от сырости, то ли перекосило. Хотя, казалось бы, куда уж больше? Скособоченная, вздыбленная терраска у дяди Феди Томина — это завсегда так было, сколько Юрий Григорич себя помнил. Схватился двумя руками за скобу, дернул изо всех сил — дверь с треском распахнулась, в оконных рамах зазвенели стекла. Ветер мокрым порывом лизнул разгоряченное лицо. Темнота пахла дождевыми червями.

Уселся на пороге, закурил. Ватное опьянение еле заметно мотало из стороны в сторону. Затягивался, смотрел в ночь. Свет с кухонного окна золотил серую, в занозах, стену сруба. Фундамент выдавался от стены сантиметров на двадцать, выступ покрыт жестью: жирные капли, срываясь с крыши, гулко били по ржавому металлу. А дальше, впереди — ничего, только шум дождя и шорох ветра. И далеко, у горизонта, светлое пятно: отражались в тучах огни Калуги.

Беломорина быстро стлела. Две пачки сигарет взял с собой из Москвы — мало оказалось, скурил все дед Иваныч. Теперь вот приходилось его табачок курить. Хотя… Беломор — тоже хорошо. Знакомый с детства вкус: с него начинали баловаться куревом, им и перебивались в голодные студенческие годы.

Дождь закончился, но невидимый сад все еще шумел каплями — как эхом отзывался. От стены терраски кисло тянуло старым сырым деревом. И звуки знакомые, и запахи. Каждое лето ездил в деревню Юрий Григорич, пока молодой был. Но до сих пор из памяти не стерлось. И то ли все дело в выпитой водке, то ли и правда детство вспомнил: сложил пальцы, остро свистнул в темноту. Откликнулась ночь разномастным лаем собак. И лай показался знакомым. В темноте, когда не видно высоких глухих заборов, будто и не поменялось ничего. Сколько тут не был? Лет двадцать, поди… А, нет — еще на похороны тетки Ульяны приезжал. Но даже ночевать не остался: родственник-наследник почему-то вызвал отвращение.

Нащупал на вешалке у двери тяжелый, прорезиненный плащ. Заскорузлый, разящий плесенью и керосином брезент не хотел распрямляться: стоял колом, путался в ногах. А калитка так и осталась открытой — забыл о ней Юрий Григорич. Нет, понял он, не забыл: оставил на случай экстренного отхода. Был у Иваныча пес по кличке Жуков, большой, нечесаный, злой. Сдох, конечно, уже давно. Но старик мог и нового завести… Нет, не мог. На пенсию сегодня себя бы прокормить, не то что пса.

Ветер летал по переулкам, цеплял за капюшон. Плащ более-менее размялся, уже не стучал складками по ногам. Юрий Григорич свернул с площади к церкви. Освещенный крест торжественно сиял на фоне неба. Дернул с ветки яблоко, отскочил от водопада капель, откусил — аж челюсть свело. Антоновка, ароматная, твердая и необычайно кислая. Переборол себя, дожевал, проглотил. Хотел было бросить огрызком в темнеющий за штакетником дом, но одумался: тридцать лет назад надо было бросать, а сейчас стыдно.

Вышел на площадку перед церковью: тихо, светло, безлюдно. Светят фонари, отражаются в лужах. На секунду в свет влетел трепыхающийся комок — летучая мышь — и обратно, в ночь.

Значит, вон в той сторожке их всех убили… Домик стоял в углу ограды. Окна были с той, противоположной стороны, на улицу смотрела основательная кирпичная кладка с замысловатыми узорами. Над бурой медной крышей возвышалась квадратная печная труба: по верхнему краю был выложен ступенчатый бортик, придавая трубе сходство с грибом.

Юрий Григорич покрутил головой, высматривая камеру. Нашел: на крайнем столбе со стороны кладбища. Объектив направлен на храм, но, судя по всему, полностью захватывает церковный двор и сторожку. Он достал папиросу, прикурил спичками, обнаруженными в плаще — лет десять уже спичками не прикуривал, нет в Москве спичек. Остановился, разглядывая церковь. Мальчишкой, когда услышал легенду, что от храма до детдома на холме, через овраг ведет подземный ход, подбил друга Ваньку залезть внутрь. Тогда церковь еще использовалась как склад какой-то архивной писанины. Два дня пилили решетку на окне, чтобы никто не заметил. Забрались. Стеллажи с папками и коробками, доверху набитые бумагой. Странное ощущение, когда стоишь под главным куполом. Синие стены от пола до начала сводов. Но выше, куда не дотянулись советские маляры, — разноцветная роспись: печальные лица в окружении золотых кругов, надписи на старом языке. С потолка свешивалось несколько ржавых цепей. В подвале тоже ничего интересного, только большая ржавая печь, несколько труб, выведенных прямо в стену, много битого кирпича и трухлявых досок. Не было хода ни в печи, ни под мусором. Может, плохо искали…

Окурок, коротко прошипев, потух в луже, Юрий Григорич уже повернул в переулок — но краем глаза выхватил какое-то движение со стороны погоста. Резко развернулся: на границе света в лабиринте могильных оград что-то двигалось. Машинально посмотрел на часы: начало четвертого.

Быстрым шагом, почти бегом — туда. Вот калитка. Тропинка. Масляно поблескивают лужи, шелестят клены. Да, так и есть: в глубине, метров, наверное, двадцать — высокая фигура.

— Стой! — грозно прокричал Юрий Григорич.

Фигура нырнула за памятник.

— Стоять, сказал! — вошел в азарт Юрий Григорич.

Шлепая по размякшей глине, оскальзываясь на листьях, прыжками понесся меж могил, на бегу доставая нож.

— Стоять, сука!

Неизвестный послушался, встал. Только смутный силуэт — фонари сюда не добивают. Высокий, метра под два. То ли в плаще, то ли в шинели.

— А ну, быстро ко мне! — скомандовал Юрий Григорич, подлетая.

И тут же над ухом остро вспыхнуло, понеслась навстречу решетка, блеснул на черноте гранита эмалевый овал фотографии. А дальше, за плитой, в платке и своем любимом демисезонном пальто, стояла тетка Ульяна, какой Юрий Григорич ее…