Стрекоза второго шанса

Дмитрий Емец, 2012

Живая закладка на первый взгляд – обычный булыжник. Но присмотревшись, можно заметить, что в окаменевшем сотни тысяч лет назад куске смолы застыло в вечном движении насекомое или даже маленькое животное. Достать такую закладку с двушки – небывалое везение, ведь она мощный артефакт. Например, закладка со стрекозой дает право на второй шанс: каким бы ни было прошлое, его можно полностью изменить. Живые закладки встречаются очень редко, и это хорошо, потому что, попав не в те руки, они способны принести много бед. Бывший ныряльщик Денис решил: ничего страшного не случится, если он выдаст ведьмарям одну несущественную подробность повседневной жизни ШНыра. Ведь кто не знает, что помощница по кухне Надя болтает без умолку и любит посплетничать? И какая польза от этой новости? Все равно девушка не ныряет и вообще редко покидает пределы кухни. Но маленького предательства не бывает. И этот, казалось бы, пустячный секрет открыл ведьмарям путь к одной из самых могущественных закладок последнего столетия…

Глава 4

Донна Жуава де Бурбон

Мне приходилось быть очевидцем, как на войне некоторые, боясь голодной смерти, брали с собой на спину мешки с сухарями, чтобы продлить свою жизнь, а не сражаться с врагом; и эти люди погибали со своими сухарями и не видели многих дней. А те, которые снимали гимнастерки и сражались с врагом, оставались живы».

О. Алипий^[1]

«Маркиз дю Грац схватился за шпагу. Его давняя пассия донна Жуава де Бурбон, пудря нос, спешила укрыться за шторой. Черный человек ударил по шторам зонтом. Донна Жуава, бездыханная, повалилась через окно в розы. Алая подвязка на бледной ноге пылала, как бутон.

Черный человек с зонтом демонически расхохотался. Он бросился на маркиза дю Граца, но тот, ускользнув, набросил ему на зонт плащ. Удар плашмя по руке — и зонт упал на землю.

Обезоруженный черный человек заскрежетал зубами. Шпага маркиза дю Граца плясала у его горла.

— Вы не убьете безоружного! — поспешно сказал черный человек. Его пальцы, как пауки, крались к кинжалу.

— Так и быть: донну Жуаву я вам прощаю! Она врала, постоянно опаздывала и обижалась по пустякам! Но трех вещей я вам простить не могу! Первая: то, что вы родились. Вторая: вы встали на моем пути. Третья: вы оскорбили девушку, которой я покровительствую! Это донна Ринья де…»

В спину ее толкнули сумкой. Звякнули банки.

— Девушка! Вы выходите?

— Да чего там спрашивать? Все выходят, и она выходит!

Рину вынесли на платформу. Она стояла, поспешно застегивая куртку, и пыталась «включить реальность». Всю обратную дорогу от Москвы она расправлялась с Долбушиным и в общей сложности прикончила его раз шесть. Самой эффектной была смерть, когда пронзенный тремя рапирами и заживо поедаемый великанскими муравьями Долбушин обрушивался с Ниагарского водопада на плот с бочкой пороха.

Возвращаться в электричке в час пик — это кошмар. Ну а что еще делать, когда, захватив «Царевну-Лебедь», ведьмари отключили им сирина и перекрыли телепортации? Подмосковная станция жила своей обычной зимней жизнью. Бабка в тулупе на стащенной из супермаркета тележке возила четыре огромных термоса и продавала чай. Замерзшая Рина купила чай и стала греть руки о пластиковый стаканчик.

— Позвольте вам помешать! — раздался вежливый голос.

Она подняла голову. Увидела лиловый носик и лыжную шапку. Лет тринадцать-четырнадцать.

— Ну мешай! — разрешила Рина.

Лыжная шапка протянула палец и помешала у нее в стаканчике пальцем. Потом с хохотом отскочила к переходу через платформу, возле которого кучковалось еще пять или шесть таких же головотяпов.

Рине все сразу стало ясно. Собрались толпой и развлекаются, посылая друг друга «на задание». Кто посмелее идет, а другие смотрят и ржут.

«Придурки! — подумала Рина, даже не пытаясь разозлиться всерьез. — Ну развлекайтесь, суслики, покуда хомячки не пришли!»

Настроение у нее было неожиданно хорошим. Рина даже не стала забиваться в автобус, в теплой духоте ехавший к центральной площади Копытово, и пошла пешком. Правда, вскоре пожалела об этом. Эта часть Копытово была застроена частными домами. На пустырях между ними, и особенно на бывшей овощебазе, жили десятки собак как абсолютно бездомных, так и «домных», но свободно шляющихся. Собаки неостановимо брехали. Они привязывались к прохожим и бежали следом, пытаясь ухватить за ногу. Успокаивать их было бесполезно. Всякое ласковое слово только убеждало собак в собственной значимости, и они брехали громче и громче, совсем заходясь от лая. Лаяли же обычно до того, что потом уже и лаять не могли, а лишь хрипло кашляли.

— Не трогайте их! — говорил обычно Ул. — У них — общественное мнение!

Собаки тащились за Риной метров четыреста, пока не отстали. Уже стемнело. Рина стояла в самом начале длинной прямой улицы, поднимавшейся на гору, и смотрела, как зажигаются фонари. Вначале по фонарям пробежала волна — от первого до последнего. Потом все разом они начали накаляться, меняя цвет от слабо-желтого, размытого, до ярко-белого и болезненного для глаз.

— Я в сказке! — сказала себе Рина и тотчас, проехав ногой на стеклянном гололеде, села копчиком на асфальт. Несколько секунд она просидела в глубочайшем недоумении и обиде на мир. Потом сказала себе: «А кто мне обещал, что в сказке не будет неприятностей?» — и продолжила свой путь.

Сашка ждал ее на полпути к ШНыру, у копытовских магазинов. Он стоял у сугроба и раз за разом погружал в него ботинок: чистил обувь.

— Горшеня упал! — сказал Сашка вместо приветствия. — Мы его поднимали: я, Ул, Яра и Афанасий. Кавалерия встревожена. Я слышал, как она говорила с Ярой.

— А что? Падать уже нельзя? — легкомысленно спросила Рина. — Я сегодня раза три грохнулась!

— Ты не связана с главной закладкой ШНыра. Целостность периметра нарушена. Главная закладка отдает периметру свою энергию и не успевает восстанавливаться.

У Рины испортилось настроение.

— Это из-за «Царевны»?

— Ну, не знаю. Может, и не только, — поспешно ответил Сашка.

Больше они об этом не говорили. Отвлекая Рину от самоугрызений, Сашка рассказывал, как кормил Гавра. Гавр подчистил пакет объедков и на радостях спустил Сашку кувырком с холма.

— Он с головой совсем не дружит, — заявил Сашка.

Рина вздохнула.

— Просто сил много. Он умнеет, когда ему грустно.

— Все умнеют, когда им грустно, — заметил Сашка. Порой он, сам того не замечая, изрекал великие истины.

У ограды ШНыра на свежем снегу синело огромное имя «Рина», старательно вытоптанное чьими-то ботинками.

— Твоя работа?

— Я писал «Марина», но «ма» стерлось, — не моргнув глазом, объяснил Сашка.

— Непросто ему было стереться. Буквы по два метра. — Рина перемахнула через забор, привычно спрыгнув в обратную сторону. Рядом с ней в сугроб плюхнулся Сашка.

— И кто такая Марина?

— О! Марина! — загадочно отозвался Сашка и по протоптанному коридору зашагал к ШНыру.

Отсюда уже просматривалась крыша корпуса. Высокая елка была наряжена разноцветными пакетами, носками и майками, в разное время выпадавшими из окон. Суповна, обходя корпус, собирала их и не без ехидства развешивала на елке, равномерно украшая каждую ветку.

Снега намело столько, что по обеим сторонам тропинки образовались ледяные бруствера. Со стороны казалось, что у Сашки нет ног и движется только верхняя половина его туловища. Рина стала догонять Сашку, толкать его в спину и требовала сказать, кто такая Марина. Не умевший врать Сашка путался в описаниях. Кроме того, обнаружилось, что он не знает, что означает «шатенка». Он, оказывается, думал, что «шатенка» — это от слова «шататься».

Примечания

1

Цит. по: Архимандрит Тихон «Несвятые святые» и другие рассказы.