Золото скифов

Дмитрий Емец, 2018

В одну страшную грозовую ночь из музея тихого приморского городка пропадает скифская золотая чаша. Никаких отпечатков пальцев или следов не обнаружено, чаша словно растаяла. Город взбудоражен: может быть, дело в проклятье, которое преследует клад из скифских курганов? Живущие по соседству с музеем ребята берутся за расследование! Дмитрий Емец – известный детский писатель, его произведениями зачитываются дети самого разного возраста, а суммарный тираж книг превысил 5 000 000 экземпляров.

Глава третья

Чаша, шарфик и пулемет

И стал пуще глядеть во все виды и вдруг заприметил: у окна в далеком тереме сидит красавица царевна, румяна, белолица и тонкокожа: видно, как мозги переливаются по косточкам.

«Семь Симеонов». Русская народная сказка

Когда папа Гаврилов и Петя вышли из дома, у забора вертелся Святослав Кузин, оболтус двадцати пяти лет, живший напротив Гавриловых. В настоящий момент Кузин пытался любой ценой прорваться в ничейный закуток. Но, увы, единственный проход преграждали крепкие плечи лейтенанта Ушицына. Рядом сурово мерцал носом сержант Елкин.

Святослав Кузин, называвший себя потомком генуэзцев, действительно походил на итальянского мафиозо. У него были густые брови и черные, жесткие как проволока волосы. Ходил крымско-итальянский мафиозо вразвалку и одну руку постоянно держал в кармане. Кто-то мог подумать, что в кармане пистолет, но там были семечки, которые Кузин лузгал практически круглосуточно. Там, где он проходил, всегда оставалась дорожка от шелухи.

— Мне нужно велосипед взять! На работу ехать! — настаивал Кузин, соря шелухой.

— Нельзя! — запрещал опер Ушицын. — Не положено!

— Почему не положено? Это мой велосипед!

— Вот разрешат взять — тогда заберешь, а пока не положено. Вдруг с помощью твоего велосипеда было совершено преступление? — возражал Ушицын.

Святослав Кузин напрягся и даже смутился:

— Как это — с помощью моего велосипеда?

— А я уж не знаю как! Следствие определит! Ничего не хочешь сообщить? Чистосердечное признание смягчает вину!

И Ушицын устремил на Кузина свой коронный взгляд. Взгляд у лейтенанта был исключительной проницательности. Только что он проницал кошку, до этого проницал любопытную старушку, торчавшую в окне, а теперь проницал Кузина. Святослав Кузин задрожал и попятился. Ему больше не хотелось велосипеда, а желалось скрыться.

— Постой! Документы у тебя с собой? — остановил его Ушицын.

— Д-дома, — заикнулся Кузин.

— Плохо! С собой нужно носить! Живешь здесь? Ночью видел что-нибудь подозрительное?

Оказалось, что живет Кузин здесь, причем с детства, но ничего подозрительного не видел.

— Род занятий?

Святослав смутился и что-то заблеял, поскольку род занятий у него был «мелкий компьютерный жулик».

Петя понял кузинские сложности самоопределения и мстительно расхохотался. Недавно он имел неосторожность вручить Святославу для починки свой ноутбук, и с тем после ремонта стали происходить чудеса. Систему Кузин восстановил, но жесткий диск почему-то изменил производителя и стал вдвое меньше по объему. Кроме того, появилась странная программа удаленного доступа.

«Да-а… Этот Кузин тот еще фрукт! Ему до человека триста дней практики!» — говорил Петя, просматривая в компьютере список запущенных процессов.

— Место работы? — нетерпеливо повторил Ушицын, не дождавшись ответа.

— Я — это… устраиваюсь только… — промямлил Кузин.

— А как же ты собирался на работу ехать? — насмешливо спросил лейтенант.

Святослав не нашелся что сказать, растерялся окончательно и поспешил улетучиться. Взгляд Ушицына, догоняя, проницал его спину.

— Занятно! Преступников вечно тянет на место преступления! — задумчиво произнес он. — Где велосипед этого фрукта?.. Хм… Велосипед «Джант», рама алюминиевая, цвет рамы синий, двадцать шестые колеса… Кажется, где-то в Старом городе украли велосипед с алюминиевой рамой! А, Володь, слышишь? Какие там были колеса, не помнишь?

Матушкин, не отвечая, разглядывал стену. На стене были отчетливо видны грязные пятна от ног и следы сбитой штукатурки. К желтой газовой трубе была привязана полоска ткани.

— Эксперт тут был? Всё снимал? — спросил он у Елкина.

— Тут — да. Он только на крышу не залезал, — ответил сержант.

— А следы ног?

— Тоже. Говорит, есть отчетливые. И пробы почвы брал.

— А отпечатки на газовой трубе?

— Я его вроде подсаживал, и он кисточкой своей водил, порошок мне на голову сыпал, — сказал Елкин.

Матушкин присел на корточки, положил на колени протокол осмотра и начал быстро писать. У него была с собой картонка с зажимом. Примерно с такой же картонкой Катя ходила на летнюю практику в художественной школе.

— Так! — сказал следователь. — Картина ясна. Преступник проник через двор. Лестницы у него с собой не было. Он привязал к газовой трубе какую-то тряпку и по ней поднялся на крышу. Помогал себе ногами… Вон грязь осталась!

Петя, бочком просочившийся мимо сержанта Елкина и Ушицына, изучал то, что Матушкин назвал тряпкой. Только это была не тряпка. Это было что-то очень знакомое. Петя дернул папу за рукав.

— Смотри! — прошептал он. — Шарф нашей соседки Кристины!

— Больше двух говорят вслух! — не отрываясь от протокола, произнес Матушкин.

— Он спрашивает, можно ли забрать самокат Алёны! — нашелся папа Гаврилов.

Следователь замотал головой:

— Пока нет. Хоть эксперт всё и осмотрел, лучше ничего не трогать. Скоро начальство приедет. Поэтому постарайтесь детей не пускать!

— Ну и не пускайте! А мы к вам и не ходим! — донесся возмущенный голос, и с крыши, над местом, где был привязан шарф, свесилась голова Кости.

Матушкин выронил ручку и застонал. Какой смысл охранять закуток внизу, когда ребенок уже на крыше?

— Уберите его оттуда! Мы ведь еще на крыше ничего не сняли! — крикнул он.

Папа Гаврилов и Петя бросились к газовой трубе. Матушкин, опомнившись, преградил им дорогу:

— Не затаптывайте следы! Не трогайте газовую трубу! Как ты там оказался?

— Меня Алёна подсадила! Через наше крыльцо! — охотно объяснил Костя.

— А Алёна как на крышу попала?

— Алёну Саша сверху тянул!

— А Сашу кто на крышу закинул?

— Саша куда угодно залезет! Он дверь открыл, на ручку наступил — и забрался! — гордясь братом, объяснил Костя. За его спиной послышался грохот и радостный вопль Саши:

— Тут в крыше дыра! Всё внутри видно! А еще я свою ковырялку нашел!

— Мальчик, уйди оттуда! Уберите ребенка! Вы будете отвечать! — закричал Ушицын на папу Гаврилова.

— Алёна! Ты наверху? — окликнул папа.

— Вроде бы! — донесся с крыши не очень уверенный голос Алёны.

— И что в дыру видно?

— Да ничего мне не видно! Мне мокро. Это Саше видно. Он дерево трогает!

— Какое дерево?

— Здесь ветка огромная лежит. Крышу пробила. И он на ней каких-то гусениц собирает!

— Пусть не трогает улики! — взвыл Ушицын.

— Алёна, скажи Саше, что гусеницы — это улики! — весело крикнул папа.

— Хорошо! — Алёна что-то закричала Саше, получила ответ и тут же передала его: — Он говорит, что никакие это не улитки, а обычные гусеницы!

— Всё равно убери Сашу от дыры!

— Он меня не послушает, — философски ответила Алёна.

— А ты сделай, чтобы послушал!

— Ну ладно! — довольно вяло согласилась Алёна, и тут же в голосе у нее вспыхнуло предвкушение: — Но имейте в виду, я использую рычаги воспитания!

«Рычагами воспитания» Алёна называла красные, торчащие в разные стороны уши Саши, так и напрашивающиеся на методы активной педагогики. Голос Алёны сместился и затих. Должно быть, стараясь остаться незамеченной, она подползала к «рычагам воспитания». Однако прежде чем она подползла, послышался треск черепицы и крик.

— Алёна! Что там? — закричал папа Гаврилов.

— Этот чудик попытался через ветку перелезть и куда-то провалился, — отозвалась Алёна. — Считается, что я выполнила поручение, или не считается?

Опер Ушицын и папа Гаврилов одновременно издали два вопля. Ушицын оплакивал уничтожение улик, а папа переживал за Сашу. Сержант Елкин и еще один полицейский притащили из соседнего двора заляпанные краской малярные козлы. Их нижняя доска, обращенная к земле, была в два слоя покрыта виноградными улитками.

Первым на козлы вскарабкался папа Гаврилов, за ним Ушицын и капитан Матушкин. Крыша докторского дома набирала высоту постепенно. Вначале, там где была пристройка, шел обычный шифер, дальше высился небольшой парапет в форме зубцов крепостной стены, а новый набор высоты за ним был уже выложен старой массивной черепицей.

Привстав на локтях, папа Гаврилов увидел дыру в черепице, в которую сгинул Саша. Из дыры торчала здоровенная ветка тополя. Это была даже не ветка, а часть раздвоившегося ствола. Сам тополь рос в соседнем дворе и служил для всех кошек района удобной лестницей на окрестные крыши.

У дыры, раскинув руки, на животе лежала Алёна и пыталась заглянуть внутрь. Лейтенант Ушицын опустился на четвереньки и быстро побежал по черепице. За ним на животе полз папа Гаврилов. Он полз и окликал Сашу, но Саша не отзывался. Воображению папы рисовались всевозможные ужасы. Последним осторожно двигался тяжелый капитан Матушкин, опасавшийся провалиться.

— Шифер негодный… гниль одна!.. Рубашку вот испортил! — бормотал следователь.

Папа Гаврилов добрался до дыры почти одновременно с Ушицыным и, переживая, заглянул в нее. Под осыпавшейся черепицей был виден небольшой чердачок. Папа с облегчением выдохнул, обнаружив, что Саша сидит на корточках и засовывает мизинец в отверстие в балке.

— Здесь личинки! — сообщил он папе.

— Какие личинки? — спросил папа.

— Не знаю! Может, жука-древоточца? Кто-то же прогрыз? — засомневался Саша и тотчас застрял в щели мизинцем. Он стал дергать его, но мизинец не выходил.

— Или в меня кто-то вцепился, или я сам застрял! И, кстати говоря, тут дыра! Весь музей видно! — сообщил Саша.

Ушицын раздраженно запыхтел. Затем велел папе Гаврилову отползти в сторону и сделал несколько фотографий.

— Так! Отпечатки, если и были, смыло дождем. С крыши проникли на чердак, с чердака — в музей, — произнес Ушицын и вдруг схватил что-то с крыши. — Одна есть! Под черепицей застряла! — воскликнул он.

— Что есть? Что вы делаете? — спросил папа Гаврилов.

— Улики собираю! Фантик от конфеты!

— Это «улики» называется? Давайте я вам еще «уликов» дам! — обрадовался Костя, сидевший выше, у конька крыши, и на Ушицына дождем посыпались фантики. Опер застыл.

— Это твой, что ли, фантик? — спросил он у Кости.

— Ну да. Костя конфеты ел, пока Саша ветку трогал! — наябедничала на братьев Алёна.

Ушицын оглянулся на Матушкина и через дыру спустился на чердак. Чердак был низким, во весь рост мог выпрямиться только человек размеров Саши. Ветка, пробившая черепицу, пробила и потолок музея. Щель была тут же, совсем близко. Ушицын наклонился и просунул в нее голову. Стало слышно, как он перекрикивается с кем-то внизу.

Матушкин приподнялся, достал бланк и продолжил быстро писать. Слова вспрыгивали на строчки, как куры на насест. Папа Гаврилов даже позавидовал мгновенности полицейского вдохновения. Матушкин несся вперед, не сомневаясь ни в выборе слов, ни в перипетиях сюжета, охваченный единственным желанием: донести до читателя правду жизни — что вот в крыше есть дыра, а в дыре есть ветка. И что это вовсе не дыра, а точка проникновения. И даже не совсем ветка, а средство совершения преступления. И гусеницы на ветке, возможно, не совсем гусеницы, а свидетели. Папа Гаврилов смотрел на громадный тополь, который, лишившись одной из своих двух вершин, все равно оставался впечатляюще высоким и с каждой секундой становился в его глазах все преступнее и преступнее.

Только в одном месте Матушкин затруднился. Следы ствола, ударившего по крыше, — это следы давления или следы скольжения? Понятно, что когда бьют — это следы давления. Но тополь-то ударил косо, по большой площади, и где-то пробил черепицу, а где-то просто оцарапал ее. А кое-где отдельными ветками подковырнул черепицу, не разбив ее, — это как назвать? Следы подковыривания?

— Ветка — это какое орудие? Долбежное? — спросил Матушкин у папы Гаврилова.

Папа Гаврилов глубокомысленно замычал, скрывая свое незнание.

На протокол Матушкину ветер смел узкие колючие пластинки, темные с одной стороны и светлые — с другой. Эти пластинки в небольшом количестве забились в зазоры между черепицей.

— Семечки какие-то… — сказал Матушкин и сдул шелуху с протокола. — Да, вспомнил: лом, топор и долото — долбежные орудия! А вот ветка, возможно, является средством. Или тоже орудием… шут его знает.

— А чем средство отличается от орудия? — спросил папа Гаврилов, переставая скрывать незнание.

Матушкин настолько удивился, что даже перестал писать.

— Вы же автор детективов! — воскликнул он с укором.

— Да. Но я всегда путал средства и орудия преступления. Например, если падишаха ударили по голове табуреткой, то табуретка — это что?

— Орудие.

— Ага. А если преступник добирался до места преступления на специально купленном для этой цели ослике, то ослик что? Средство преступления?

— Средство.

— Хорошо! А если негодяй кольнул ослика шилом и ослик — то есть, по-вашему, средство — лягнул падишаха в лоб копытом, то орудие преступления — это ослик или шило? Или шило — уже средство, а ослик — орудие?

Матушкин задумался.

Из щели высунулась голова опера Ушицына.

— Я вот о чем думаю! — сообщила голова. — Потолки в музее очень высокие. Какая ловкость нужна, чтобы спрыгнуть вниз, в темноту, ничего себе не сломать и не наделать шума! А подняться назад? Даже если была веревка, которой сейчас почему-то нет. Преступник физически очень сильный человек!

Ушицын подсадил Сашу, и папа Гаврилов подхватил его за локти, чтобы тот сумел выбраться. Затем все спустились с крыши. Саша спустился сам, потом опять взлетел по стене и так метался бы туда-сюда до бесконечности, не отлови его Алёна за один из «рычагов воспитания».

К тому времени двор уже наполнился любопытными. Тут были и мама Гаврилова, и Вика с Катей, и подскакивающие от лая собачьи мужчины Вилли и Ричард, и кутающаяся в плед таинственная Кристина с вечной чашкой чая в руке, и компьютерный гений Святослав Кузин, и учитель физкультуры Адам Тарасюк.

— Все участники программы «Неравнодушные соседи» здесь! — сообщил папа Гаврилов, передавая маме Сашу и Костю, чтобы она держала их покрепче.

Но тут были не только соседи. Здесь же толкался и хозяин гостиницы Бугайло, невесть как проникший в чужой двор. Пузатый, чернобородый и зловещий, он выглядывал из-за полицейской машины. Рядом стоял его высушенный как скелет водитель с татуированными руками.

Зоркий Ушицын сразу выцепил в толпе новые лица.

— А вы из какого дома? Где живете? — спросил он.

Бугайло сплюнул в сторону:

— Да мы это… просто мимо проходили.

— Проезжали, — добавил водитель.

— Вот и проезжайте себе дальше! — строго сказал Ушицын.

— Проедем, командир! Нам повторять не надо! — пообещал Бугайло. Он стоял, скрестив толстые руки на груди, и вспышки невыключенной полицейской мигалки отражались в его темных очках.

Матушкин подозвал сержанта. Елкин спрятал за спину недоеденный кусок пирога, вытер губы и подошел, мигая носом.

— Сержант! Удалить со двора всех посторонних! Этот угол чем-нибудь огородите! Никого не пускать!

— Всё сделаем! Муха не пролетит! — пообещал Елкин, и тут же рядом пролетели три или четыре мухи. Одна даже села на пирог. Елкин смахнул ее.

— Где пирог взял? — спросил Матушкин.

— Вон та женщина угостила, — объяснил Елкин, глазами показывая на Кристину.

— Зачем?

Цель Елкин назвать затруднился и предположил, что он ей просто понравился. Матушкин не допустил, что с таким носом, как у Елкина, можно кому-то понравиться:

— Эх, сержант! Тут или подкуп, или пирог с психотропными препаратами! Уколы от шприца проверял? Давай сюда, я на экспертизу отдам! — потребовал Матушкин.

Отобрав у Елкина пирог, Матушкин внимательно понюхал его и откусил большой кусок с той стороны, которой не касались зубы сержанта.

— Ну что? Как экспертиза? Есть препараты? — тоскливо спросил Елкин.

— Скоро узнаем! А теперь в музей! Еще раз все осмотрим! — сказал Матушкин, доедая пирог.

Они вышли со двора и, обойдя здание музея вдоль длинной наружной стены, направились к главному входу. Приходилось прижиматься к дому. Ночью прошел такой ливень, что узкий проулок превратился в бурную реку. В спешащих к стоковым решеткам темных потоках кружились листья, ветки и даже чей-то шлепанец.

Папа Гаврилов шел и размышлял о старых городах с лабиринтами запутанных улочек, где все кажется далеким, а на самом деле очень близко. Может, и в других важных вещах действует тот же принцип? Думаешь, будто искать надо где-то далеко, а на самом деле всё самое важное рядом. За папой крались Саша, Костя, Рита и другие дети. Их в музей не приглашали, но они всё равно увязались, пользуясь тем, что мама за ними не усмотрела. Петя забегал вперед Матушкина и Ушицына и, оборачиваясь, сыпал идеями.

— А я бы не так грабил музей! — тарахтел он, когда они проходили мимо корабельных пушек. — Я бы пушку развернул, зарядил ее и бабахнул в стену музея!

— И самого бы камнями присыпало. Да и тяжелые пушки слишком. Мы на выпускном всем классом одну пытались приподнять — ни на сантиметр не сдвинули, — подумав, сказал Матушкин. — Хотя план ничего… Как тебя зовут? Петя? Быстро соображаешь!

Петя скромно потупился.

В музее их уже ждали. У входа стоял лысый человек средних лет. Нервничая, он вертел в руках платок, которым поочередно протирал то очки, то лысину.

— Здравствуйте! Я Марк Иосифович Гупт, директор! — представился он, пропуская Матушкина с Ушицыным и вопросительно косясь на Петю и на папу Гаврилова.

— Эти со мной! — заступился за папу Матушкин.

— А эти, получается, со мной, — добавил папа Гаврилов, обнаруживая целую кучу детей, которые пытались просочиться в музей мимо директора. — Катя, Вика! Держите, пожалуйста, Сашу за руки!

— Почему меня? Я что, маленький? Это я буду держать всех за руки! — завопил обиженный Саша.

— Идет, — согласилась умная Катя. — Держи ты нас за руки! Одной рукой меня, другой Вику!.. Только крепко держи, чтобы мы ничего не трогали!

Кате, как и папе, было хорошо известно, что ручки Саши имеют необыкновенное свойство все хватать, причем нередко действуют независимо от мозга. Равно как и Сашины ноги, когда бегают, обычно действуют сами по себе.

— Мне кажется, родительские проблемы можно измерять в мальчиках, а терпение в Сашах, — вздыхала мама.

— Ничего! — успокаивал её папа. — Это не гиперактивность, это запас жизненных сил! Когда все остальные подустанут от жизни, Саша как раз войдет в норму.

Капитан Матушкин разглядывал Сашу с большим сомнением. Видно, все еще не забыл, кто провалился в дыру на крыше.

— Дети точно не будут ничего трогать? Обещаете? — строго спросил он у папы.

Катя пришла папе на помощь:

— Да что мы можем потрогать, когда Саша нас держит? Рита! Схвати меня быстренько за другую руку, чтобы я этой рукой ничего не потрогала!

Рита, гордая поручением, схватила сестру за другую руку.

Зал археологии, из которого была похищена чаша, являлся продолжением большого зала караимов, крымских татар, гуннов, хазар и печенегов, составлявшего экспозиционное сердце музея.

Рядом с макетом древнего города директор Гупт на минуту остановился и стал щелкать тумблерами. При этом он снял очки, и глаза его стали близорукими и беззащитными. Едва ли он видел сейчас макет, но ему и видеть ничего не надо было: он его чувствовал. Папа Гаврилов заметил, что когда Гупт надевает очки, он становится официальным. Когда снимает — превращается в доброго старину Гупта, художника-миниатюриста.

При первом щелчке погас свет. При втором жалюзи сами собой опустились, и зал погрузился во тьму. Директор коснулся третьего тумблера — и древний город ожил. Опережая наступающий рассвет, зажигались огоньки в мечетях, и дрожащие голоса с минаретов звали на утреннюю молитву. Мечети в разных концах города просыпались не одновременно, и голоса накладывались, дробились, растекались волнами. На макете вспыхивали огоньки то в караван-сараях, то в кузницах, то в окнах ханского дворца. Маленький живой ручей вертел колеса мельниц. Взбегая на холмы, небольшими группами жались друг к другу деревья садов-чаиров. В эпоксидном море на нитяных якорных канатах дожидались погрузки купеческие корабли.

— Красиво, правда? — спросил Гупт у папы Гаврилова. — Даже не верится, что всё это сделал один-единственный человек — Емельян Новицкий! Замечательный скульптор, гончар, керамист, художник! Он был научным сотрудником музея. К сожалению, в начале года министерство сократило ставку научного сотрудника, и теперь Емельян числится у нас гардеробщиком. Я пытался отвоевать его — но разве это я решаю, кому быть научным сотрудником? Особенно когда ставки нет! Обидно, очень обидно!

Гупт надел очки и раздраженно прищелкнул их ногтем, загоняя на место. И сразу же добрый художник исчез. Появился строгий директор, щелкавший тумблерами. Жалюзи раздвинулись, свет вспыхнул — и чудо исчезло. Сразу за макетом, сужая проход и отмечая этим начало нового зала, стояли стеклянные шкафы с украшениями и бронзовыми монетами. На стенах висели кольчуги, луки и шлемы ханских воинов.

— Нам сюда! Пожалуйста!

Гупт остановился у высокой узкой витрины. Над ней в потолке было отверстие, в которое Ушицын немного раньше уже заглядывал с чердака. Вокруг витрины лежали клочья утеплителя, листья тополя и раскрошенные обломки гипсокартона, напáдавшие сверху.

— Вчера чаша стояла здесь! — сказал Гупт и потянулся протирать платком очки, но, раздумав, промокнул взмокшую лысину. Рядом с витриной у открытого чемоданчика колдовал эксперт. Окуная в порошок магнитную кисточку, он обрабатывал металлические крепления, державшие стекло.

— Вот, проверить решил! — объяснил он издали. — Не пойму, как чашу вытащили, если витрина не тронута! Никаких следов насильственного проникновения!

Матушкин с сомнением оглядел витрину.

— Вообще никаких? — удивился он.

— Стекла целы, всё цело. Есть мелкие царапины от отвертки на креплениях и на винтах, но они могли возникнуть, когда витрину монтировали изначально. Просто похищение века! — отозвался эксперт.

— Разбить стекло преступник не рискнул, чтобы не услышал охранник. Он предпочел снять его. Потом достал чашу и вернул стекло на место, — предположил Ушицын.

— В кромешной темноте? Освещение отключилось вместе с камерами, — скептически заметил Матушкин.

Он сидел на стуле дневной дежурной, на спинке которого еще висела женская кофта, и продолжал быстро вести протокол осмотра.

Конец ознакомительного фрагмента.