Золото скифов

Дмитрий Емец, 2018

В одну страшную грозовую ночь из музея тихого приморского городка пропадает скифская золотая чаша. Никаких отпечатков пальцев или следов не обнаружено, чаша словно растаяла. Город взбудоражен: может быть, дело в проклятье, которое преследует клад из скифских курганов? Живущие по соседству с музеем ребята берутся за расследование! Дмитрий Емец – известный детский писатель, его произведениями зачитываются дети самого разного возраста, а суммарный тираж книг превысил 5 000 000 экземпляров.

Глава вторая

Страшная ночь

Алгоритм совершения идеального преступления в Англии в конце XIX века.

Шаг первый. Убить Шерлока Холмса.

Шаг второй. Совершить какое угодно преступление.

(с) Петя

К вечеру город обложило тучами. Первый ярус туч был почти черный. Второй — фиолетовый. И третий, видный только местами, в разрывах, состоял из легких светлых облаков, подсвеченных заходящим солнцем. Легкие облака быстро неслись куда-то, то нагоняя друг друга, то расставаясь, в то время как первые два яруса висели неподвижно и лишь меняли форму.

— Дождь будет! Закройте окна, а то стекла ветром побьет! — озабоченно сказала мама Гаврилова.

Саша и Костя торчали на крыльце и, задрав головы, смотрели в небо. Ласточки проносились так низко, что чудом не задевали плоские черепичные крыши. Костя и Саша надеялись, что какая-нибудь ласточка врежется в трубу и тогда можно будет ее поймать.

— Она потеряет сознание, а мы будем ее выхаживать! — мечтал Костя.

— А если не потеряет? — беспокоился Саша.

— Ну не потеряет и не потеряет. Все равно она не сможет взлететь.

— Костя! Это стрижи не могут взлетать с земли! У них слишком длинные крылья. А ласточки могут.

— А если стриж потеряет сознание, мы его наловим?

— Наловим! — успокаивал брата Саша. — И стрижей наловим!

Но стрижи пока сознания не теряли, да и ласточки не спешили врезаться в трубы. Воздух то совсем замирал, то вдруг порывами налетал ветер — такой сильный и внезапный, что старую иву укладывало ветвями на землю. И все это происходило почти в полной тишине. Ива укладывалась, потом поднималась, отряхиваясь, и опять лишь черные тучи висели над городом.

К Саше и Косте подошла Рита, только что избавленная мамой от скотча, и тоже уселась на крыльцо ждать, пока сверху начнут сыпаться оглушенные ласточки.

— Мальцики, мальцики! Первая птицка моя! И я вам ее не дам! — торговалась она.

Рита делиться пока не умела. Ей нужно было «всё моё». Мои игрушки, моя тетрадь, мой пластилин, моя ручка. Всё это складывалось в старый рюкзак, который задвигался в ящик под кроватью.

— Хорошо! — согласился Саша. — У тебя шоколадка была большая? Тащи ее сюда! Меняем на птичку!

Рита подумала и, так как птичка была соблазнительнее, достала из своего рюкзака шоколадку. Братья ее мигом съели и даже с самой Ритой немного поделились.

Стемнело. Ласточки исчезли. Изредка над крышами проносилось что-то стремительное, но не такое пластичное в движениях, как ласточки. Это летучие мыши охотились за мотыльками. Слышно было, как вдали ревет штормовое море.

Гавриловы потолкались на кухне еще с полчасика, а потом мама сказала «Спокойной ночи!», потушила свет и легла на скрипучую раскладушку к уже спящей Рите.

Комнаты были смежные, стены тонкие. Чтобы никого не разбудить, приходилось ложиться рано и всем вместе. Петя, привыкший бодрствовать ночами, ушел во двор. Сквозь жалюзи было видно, как вспыхивает его фонарик. Петя пытался читать при свете фонарика и временами дико хохотал. Папе Гаврилову это казалось подозрительным. Петя утверждал, что готовится к математике, но уж больно смешными были его математические формулы.

— Тебе не холодно в гамаке? Если пойдет дождь, приходи на кухню! — крикнула с раскладушки мама.

— Нет уж. Я в нашем микроавтобусе лягу, — отозвался Петя.

Папе Гаврилову не спалось. Он лежал в тишине комнаты и прислушивался к звукам. Звуки были непрерывными, доносились из разных мест, и каждый имел свое значение. Вот чешутся и зевают в темноте собаки. Вот черепаха Мафия ударилась краем панциря о стенки аквариума. Вот пискнула морская свинка. Вот Шварц, владыка крысиного гарема, скребет дверцу клетки. Вот где-то наверху в небе прогрохотал гром. Пронесся ветер, застонали листы жести на крыше соседнего дома, будто заплакали на чердаке одинокие привидения. Хлопнула раздвижная дверь микроавтобуса. Это Петя отправился спать.

Папа начал уже проваливаться в сон, когда что-то тяжело и одиночно ударило по подоконнику. Затем кто-то постучал в стекло невидимым пальцем: раз-два-три. Это было сигналом, потому что уже через мгновение все вдруг забарабанило, загудело. Хлынул дождь, такой сильный, словно кто-то приподнял море и, устав держать, отпустил его.

Временами звуки дождя затихали и грохотал гром. Удары молний и гром почти совпадали. Огромный электрический кнут стегал город. Вот он ударил в крышу подстанции, вот в парк у моря, вот тремя близкими ударами прошелся по набережной. Затем край электрического кнута высоко вскинулся, грозно выгнулся, томительно застыл — и совсем близко что-то оглушительно треснуло. Окна осветились потусторонним светом. Подпрыгнула на столе посуда. Сам собой открылся холодильник. Заплакала, проснувшись, и сразу же заснула Рита. Папа понял, что молния ударила в здание музея.

Постепенно молнии стали затихать, и остался один дождь. Он лил, лил, лил, лил, не ведая ни остановки, ни передышки. Папа заснул, и звуки дождя вплетались в его сон. Папе снилось, будто город затопило и дом плывет. И покачивается, и выплывает из города, и плывет куда-то дальше, и они отталкиваются длинным шестом, чтобы их не унесло в море. Потом и дом куда-то исчез и остался лишь плот. И на этом плоту кроме детей были еще и собаки. Вилли и Ричард оглушительно лаяли, боясь спрыгнуть в воду. В этот момент по крыше словно дятел клювом застучал, и папа сквозь сон подумал, что странный какой-то гром.

— Мне стра-а-а-а-ашно! — сказал кто-то на ухо папе.

Папа привстал. В его руку вцепился испуганный Костя. Вилли и Ричард носились по кухне и лаяли, вскидывая морды к потолку. За окном только начинало рассветать. Дождь больше не лил, и дом не плыл и не раскачивался. «Сел на мель», — подумал папа.

— Я слышал! По крыше кто-то ходил! — пискнул Костя.

— Это гром, — сказал папа и, упав головой на подушку, мгновенно уснул.

На этот раз ему ничего уже не снилось. Спал он долго и проснулся от пения птиц. Пение было назойливым и повторяющимся:

— Пилик-пик-пик! Пилик-пик-пик! Пик-пик-пилик!

Казалось, птички сидят на голове и долбят маленькими клювиками по барабанной перепонке. Некоторое время папа Гаврилов сквозь сон умилялся, что вот птички проснулись после дождя и радуются выползшим на асфальт червячкам. Но тут птички начали кричать человеческими голосами, стучать по закрытой калитке, и папа сообразил, что птички на самом деле были электрическим звонком в дверь.

Папа закутался в одеяло и, шлепая босыми ногами, отправился открывать. Звонок продолжал надрываться. Звуки растягивались. Птичка хрипела простуженным басом. Должно быть, у нее садилась батарейка. Еще не дотянувшись до замка, папа услышал, как хлопают калитки и открываются двери соседних закутков. Видно, звонили и в них тоже.

К ногам папы испуганно жались Рита, Костя и Алёна, тоже разбуженные простуженной птичкой. Саша, как всегда, спал вмертвую. Поднять его не смог бы и пушечный выстрел. Разве что произнесенное шепотом «Где Сашины богомолы? Тшш! Давайте покормим их без Саши!» заставило бы его мгновенно вскочить.

Папа вышел на крыльцо. Из-за одной его ноги выглядывала Рита, из-за другой — Костя. Алёна пряталась за его спиной, вооруженная кроликом Чудиком. Кролик выглядел безобидным, зато здорово лягался. Удар его задних лап был таким мощным, что однажды, когда кролик случайно попал Пете в солнечное сплетение, Петя от боли присел на корточки.

У бывших докторских ворот, преградив выезд с общего двора, мигала проблесковым маячком полицейская машина. По ту сторону калитки стояли двое мужчин. Один, в белой рубашке, был лет тридцати, высокий как каланча, розовый, радостный и, видимо, добрый. Папе он напомнил богатыря Добрыню Никитича. Такие же светлые брови, такой же прямой взгляд, только бороды нет.

Его спутник был небольшого роста, зато стремительный и подвижный. На фотографиях он, должно быть, выходил всегда смазанным. Он то приседал и заглядывал под калитку, то трогал листья винограда, то начинал ногтем ковырять царапины, оставленные ключом вокруг замочной скважины. Усы, украшавшие физиономию стремительного человека, походили на брови, а брови походили на усы. Из-за этих переставленных усов и бровей его лицо совершенно запутывало, и хотелось встать на голову и поглядеть, как оно будет выглядеть в перевернутом виде.

Между двумя мужчинами стоял Петя и уныло мигал себе фонариком в правый глаз.

— Что ты делал в автобусе? Прятался? От кого? — строго спрашивал у Пети бритый Добрыня Никитич.

— Пятьдесят первая статья Конституции Эр-Эф! Человек имеет право отказаться от дачи показаний против самого себя и против членов своей семьи! — гордо отвечал Петя.

Увидев папу Гаврилова, Добрыня переключил внимание на него.

— Мы из полиции, — сообщил он.

— Ух ты! Настоящие полиционеры! — радостно пропищал Костя. Он вечно путал слова «милиционер» и «полицейский».

Добрыня нахмурился, прикидывая, не обидеться ли ему на «полиционера». Но обижаться на Костю было глупо, и он ограничился тем, что подтолкнул Петю немного вперед.

— Вам известен этот молодой человек? Он утверждает, что живет тут!

Папа Гаврилов изучающе посмотрел на Петю.

— Пап, не давай показаний, кто я! — потребовал Петя.

— Это мой сын Петя, — сразу прокололся папа. — А что он натворил?

— Скрывался под пледом вон в том микроавтобусе!

— Это наш микроавтобус. А что под пледом — так он всегда с головой накрывается, когда спит. Разве законом это запрещено? — спокойно уточнил папа.

Полицейские недоверчиво переглянулись:

— Спит? И часто он там спит?

— Нередко! Он вообще спит в разных местах. Иногда в гамаке. Иногда в машине, — сказал папа.

— Однажды на дереве привязался и спал! — пискнул из-за папиной ноги Костя.

Косте полицейские поверили больше, чем папе. Великан перестал держать Петю за локоть. Петя мигнул фонариком в последний раз и прошел в дом. Полицейские втиснулись на участок следом за ним и, мешая друг другу, остановились у крыльца.

— Следователь капитан юстиции Владимир Матушкин! — представился Добрыня Никитич, показывая удостоверение.

— Оперуполномоченный отдела уголовного розыска лейтенант Максим Ушицын! — сообщил его спутник, заглядывая внутрь сваренных из труб перил, куда дети вечно засовывали жвачку и фантики.

— Ой! — в восторге воскликнула Алёна, выскакивая на крыльцо с кроликом. — Везет вам с фамилией! Целых два правила!

Лейтенант Ушицын нахмурил брови, не ведая, что нахмурил усы:

— Какие еще два правила?

— Ну как же! «Жи/ши» пиши с буквой «и»! Раз! И «Цы»! «Цыган на цыпочках подошел к цыпленку и сказал ему цыц!» Ой, а вас тут нет! Значит, вас надо писать через «и»!

Ушицын не стал писаться через «и». Он так и дрожал от желания чего-нибудь раскрыть. Посмотрел направо, посмотрел налево, потом вверх, потом вниз.

— Так-так! — проницательно сказал он и, наклонившись, поднял с асфальта какой-то вытянутый предмет. Это был глиняный осколок — толстый, с желобком, чуть позеленевший с одного края.

— Что это? — спросил Ушицын разоблачающим голосом.

— Кусок старой черепицы! — посмотрев, сказал папа Гаврилов.

— А как он сюда попал?

— Свалился, наверное, откуда-нибудь, — легкомысленно ответил папа.

— Откуда свалился?

— Видимо, с крыши.

— А участок ваш? Вы же здесь живете?

— Сейчас мы, — признал папа.

Ушицын учуял это «сейчас» и вновь нахмурил усы:

— То есть обычно вы живете не здесь?

— Мы тут временно, пока у нас ремонт, — уточнил папа Гаврилов.

— Так-так! — пробормотал Ушицын и сделал пометку в блокноте.

Матушкин тоже посмотрел на черепицу, но в руки ее брать не стал, а легонько тронул носком совершенно тупое сверло, валявшееся на бетоне рядом с лупой.

— А сверло зачем? — спросил он.

— В бетоне дырки делать, — объяснил папа.

— С какой целью?

— Чтобы диким муравьиным маткам было куда заползать, — сказал папа, понимая, что для нормального человека это звучит как бред.

Однако Матушкин, видимо, не был настолько нормальным человеком. Его лицо чуть шевельнулось. Очень незначительно шевельнулось, однако папе Гаврилову отчего-то показалось, что капитан улыбнулся.

— Понятно. Как же им заползать через бетон? Через бетон они не могут! — признал Матушкин.

— А что случилось? — спросил папа Гаврилов.

Ушицын устремил на него проникновенный взгляд.

— Это вы нам скажите, что случилось! — потребовал он.

Увы, папа ничего сказать не смог. Не дождавшись признания, Ушицын, не спуская с папы глаз, медленно и веско произнес:

— Создана оперативно-следственная группа! Осуществляется обход территории, наружный осмотр места происшествия и поиск свидетелей. Ищем точку проникновения.

— Проникновения куда?

— Этой ночью был ограблен краеведческий музей! Похищена…

–…скифская чаша! Да? — восторженно завопила Алёна.

Ушицын уставился на нее:

— Откуда ты знаешь? Я не успел ещё об этом сказать!

— Я догадалась! — завопила Алёна. — Правильно, да?

— Правильно. Может, ты еще знаешь, кто ее украл?

— А я зяю, кто уклал! Мы уклали! — радостно закричала Рита, которой хотелось в чем-нибудь сознаться.

Опер Ушицын подпрыгнул. Рука его, писавшая в блокноте, сама собой нарисовала звездочку. Видимо, звездочка должна была перепорхнуть из блокнота прямиком на погоны.

— Вы? — ласково спросил он, присаживаясь на корточки, чтобы оказаться одного роста с Ритой.

Рита смутилась.

— А мы не клали, нет? — растерялась она. — Мы уже хотели укласть? Дылку сделать?

— Мы хотели это теоретически! Тут важное отличие! — сердито поправила Катя.

Однако Рита пока не очень понимала, что такое «теоретически». И опер Ушицын, кажется, тоже.

— Ну да! Наш папа всё всегда похищает! Алмаз у шаха похитил с помощью ручной обезьянки, корону у английской королевы! — радостно влез Костя. — И ещё он убивает! Он соседке нашей, которая нам в потолок шваброй стучала, прислал пираний в банке! Смешно, да?

— Очень! — капитан Матушкин взял папу за запястье.

Папа Гаврилов подумал, что вечерами капитан, должно быть, тихо сидит у окошка, смотрит во двор робким девичьим взглядом и завязывает на гвоздиках узелки. Завяжет, полюбуется, потом развяжет. Богатыри, как известно, в спортивные залы не ходят. Им больше по душе тихие забавы с гвоздиками.

— Пройдемте в дом! — твердо сказал Матушкин.

Они прошли в дом. Вокруг папы прыгали Костя и Рита. Из-под стола с визгливым лаем выскочили Вилли и Ричард. Вика унимала их, ловя за ошейники. По линолеуму зашлепали пятки. Это поднялся Саша. Он, как зомби, с закрытыми глазами появился на кухне и стал жадно пить воду из-под крана.

— Не обращайте внимания! Он утром как лунатик! И вечером как лунатик. Он всегда как лунатик! — авторитетно объяснила Алёна.

— Это все ваши? — спросил Ушицын. Ему пришло в голову, что, может, кроме скифских чаш и корон английской королевы папа Гаврилов ворует еще и детей.

— Наши! — сказал папа.

Ушицын мучительно задумался:

— А как же вы совершаете преступления? Ну со всеми этими вот?

— Очень просто, — объяснил папа. — В свободное от детей время. Я писатель. Моя фамилия Гаврилов!

На Ушицына это впечатления не произвело.

— И что? Писателям нарушать закон можно? — спросил он.

Капитан Матушкин разглядывал старый газовый котёл, разрисованный драконами. Тут же висела и бумажка формата А4. На ней маркером было криво написано: «БУМАЗКА СПАКОЙСТВИЯ! Я СПАКОЕН. Я СОВИРШЕННО СПАКО…» На этом месте всё прерывалось кривой линией. Должно быть, тот, кто писал, отшвырнул маркер и бросился кого-то колотить.

«Бумазка спакойствия» отгибалась от сквозняка, и с противоположной стороны возникал длинненький человечек с маленькой головой и торчащими ушами. Подписан длинненький человечек был как «Пашя Волкаф — идиал мужшсчщины». Это Вика и Катя пытались подражать Сашиной грамотности и одновременно дразнили Алёну. Паша Волков был ее одноклассником.

Выпустив запястье папы Гаврилова, Матушкин подошел к книжным полкам. Постоял, почесал лоб. Отодвинул пузырьки с лекарствами, в которых Саша разводил плодовых мушек. Вытащил из шкафа одну из книг и посмотрел на задник обложки, где была фотография автора. Потом покосился на папу Гаврилова и опять перевел взгляд на обложку. С даты выхода книги папа успел обрасти бородой. Но всё же сходство явно ощущалось, потому что Матушкин призадумался.

Опер Ушицын продолжал допрашивать Гавриловых по поводу скифской чаши. Больше всего его интересовали показания Риты, которая сознавалась во всем подряд и, показывая, где они спрятали чашу, даже вынесла из ванной свой старый горшок.

— Максим, притормози! — внезапно потребовал Матушкин.

Ушицын очень удивился.

— Не, ну интересное кино! — жалобно произнес он.

А капитан Матушкин продолжал скользить пальцами по корешкам книг. Вытаскивал то одну, то другую и все хмыкал и качал головой.

— Невероятно! Все здесь! Невероятно! — воскликнул он.

— Чего «все»? — ничего не понимая, спросил Ушицын.

— Все книги! — увлеченно продолжал Матушкин, поглаживая переплеты. — Вот «Даня Трампов — президент Америки». В ней американского президента, пока он занимался подводным плаванием, подменили на нашего водопроводчика, и никто не заметил. Вот «Пляска скелетов»! Вот «Ваша лягушечка, сэр!» Здесь босса мафии прикончили, воспользовавшись тем, что он любил французскую кухню! Вместо обычных лягушачьих лапок ему подсунули ядовитую лягушку-древолаза из Южной Америки! А вот «Аллея слез»! Скульптор убивал своих богатых жен и прятал их в бронзовые статуи фурий для городского парка!

— Ну да… — скромно признал папа Гаврилов. — Я начинал с детективов… Потом уже перешел на фантастику!

— Плохо! — произнес Матушкин неожиданно сурово и с такой силой задвинул очередную книгу на полку, что Сашины мушки-дрозофилы заметались в банках. — Очень «плохо»!

— Что «плохо»?

— То, что вы бросили писать детективы! Это мои любимые! В школе полиции целая ваша полка была! Вы помогли мне выбрать профессию! Я заочно окончил юридический факультет и стал следователем! Я был безумно влюблен в ваш метод! Он не дедуктивный, как у Шерлока Холмса, а театрально-психологический! Вы всегда ставите себя на место преступника! И сами мысленно совершаете все преступления! — сказал капитан Матушкин.

Папа Гаврилов невольно выпрямился. Ему было неловко стоять босым и закутанным в одеяло перед поклонником своего творчества, одетым в выглаженную рубашку. Опер Ушицын, уже расколовший Риту по десяти резонансным делам, тоже подошел посмотреть на книги. На его розовой верхней губе грустно шевелились брови. Чтобы как-то компенсировать себе крушение надежд, он протянул руки и взял у Алёны кролика Чудика.

— Осторожно! — крикнул папа Гаврилов, но было уже поздно.

Кролик Чудик лягнул Ушицына в грудь с такой силой, что закрутился вокруг своих ушей. Ушицын грузно сел на диванчик кухонного уголка, спиной смахнув с подоконника два пластиковых контейнера. На лице опера застыла безмолвная обида. Похоже, его никогда раньше не лягали симпатичные кролики.

— Не, ну интересное кино! — повторил он ещё раз.

Костя метнулся подбирать упавшие контейнеры. Один из них оказался открытым. Костя посмотрел на подоконник. Потом на пол, а после, отбежав к двери, взглянул на спину Ушицына.

— У вас здоровое сердце? — спросил Костя.

— В полицию с больным не берут! — гордо произнес Ушицын.

— Вот и хорошо! — обрадовался Костя. — А то у вас на плече каракурт! Самый ядовитый паук в мире!

Опер медленно повернул голову, посмотрел на свое плечо, и лицо у него начало медленно приобретать пепельный оттенок.

— У… убери! — прохрипел он, протягивая к пауку дрожащую руку.

Богатырь Матушкин медленно заносил над головой толстенный толковый словарь, собираясь прихлопнуть паука, а заодно и сломать оперу ключицу.

— Ой! Не надо!.. И не каракурт это, а черная вдова! — произнес кто-то рядом. Это был очнувшийся лунатик Саша.

— Каракурт! — заупрямился Костя.

— Не каракурт! И не самый он ядовитый! Самый ядовитый — шестиглазый песочник! Кого тяпнет — мгновенная смерть! А от укусов каракурта целых пять человек в год выживают!

— Не выживают! Не пять! — заспорил Костя, и оба брата недовольно уставились на Ушицына, который один теперь, выжив или не выжив, мог разрешить их спор.

Опер перестал бледнеть и посерел. Матушкин застыл с занесенным словарем.

— Не обращайте внимания! У нашего Сашечки все пауки или черные вдовы, или пауки-волки! На самом деле это обычный тарантул! Мы его под крыльцом нашли. Видите, на нем такая шерсть? Это не шерсть! Это его дети! Не делайте резких движений, а то они сразу во все стороны разбегаются! — сказала Алёна.

Алёна приблизила к тарантулу контейнер и осторожно подтолкнула его пальцем, чтобы он туда переполз.

— Ненавижу этих насекомых! Заведут, а кормить мне приходится. Ну не глупая ли мелочь? — сказала она и, стряхнув в контейнер к тарантулу сонную муху с подоконника, закрыла крышку.

Ушицын смотрел на Алёну дикими глазами.

— И как вы всё это терпите? — спросил Матушкин у мамы Ани.

— Что именно?

— Ну все это? — Матушкин кивнул на детей.

— Постепенно привыкаешь, — серьезно ответила мама. — Но до конца привыкнуть нельзя.

Опер Ушицын взял со стола заварной чайник и отхлебнул прямо из носика.

— Прямо как наш Петя! Он тоже заварку пьет! — умилилась Алёна. — Кстати, Саша, ты не в этом чайнике вчера опыты ставил?

— Я его помыл.

— Нормально помыл или опять налил воду с йодом?

— Раствор йода, кстати говоря, стерилизует! — возмутился Саша.

Ушицын вновь начал опасно застывать, пытаясь разобраться во вкусе того, что он выпил, но тут в глубинах его кармана застучал барабан. Опер вздрогнул и достал телефон.

— Я работаю! Не могу сейчас говорить! — зашептал он и спрятался за газовый котел.

— Недавно женился. Жена очень ревнивая, — объяснил Матушкин маме Гавриловой.

Минуту спустя опер высунул голову из кухонного шкафчика, виновато крякнул и спрятал телефон в карман. Его воинственное лицо стало мирным и прирученным. Встопорщенные брови улеглись, усы усмирились, и даже стало возможным допустить, что брови — это брови, а усы — это усы.

В дверь забарабанили. Просунулось лицо, похожее на подушку с пришитой к ней шишкой носа.

— Чего тебе, Елкин? — недовольно спросил Матушкин. Папа Гаврилов, заранее подготовленный носом-шишкой, ничуть не удивился такой фамилии.

— Мы обнаружили точку проникновения! На крыше! А эксперт лезть не хочет, — бодро отрапортовал владелец уникального носа.

— Как так не хочет? — недоверчиво спросил капитан Матушкин.

— Отказывается, и всё. Говорит, ему прошлого раза достаточно, когда вы его в голубятню послали отпечатки пальцев снимать и под ним пол провалился, — ехидно сказал Елкин, и нос у него мигнул.

Петя прилип к стеклу и увидел упитанного, непрерывно вздыхающего человека, который на корточках сидел рядом с кошкой и магнитной кисточкой для нанесения порошка осторожно касался ее носа, точно замыкал и размыкал электрическую цепь. Когда он касался носа, хвост кошки приходил в движение. Когда убирал кисточку — кошачий хвост утихомиривался. Всё же кошка не уходила, из чего следовало, что приручение идет полным ходом.

Капитан вышел на крыльцо.

— Михалыч, как не полезешь? А что мне в протоколе осмотра писать? — крикнул он, откашлявшись.

— Елкина пошли или Ушицына. Я им аппарат дам фото сделать. А если будет с чего отпечатки снимать — пусть мне электрики люльку подгоняют, — заявил эксперт. — У меня ребра не купленные. Хватило мне голубятни. Сам в гипсовом корсете ходи по жаре. Потеешь, всё зудит, а почесаться нельзя.

Матушкин оглянулся на папу Гаврилова, стоявшего рядом с ним на крыльце.

— Ладно, Михалыч! — разрешил он эксперту. — Ушицын слазит! А ты заканчивай все в музее. Мне нужен общий план зала, та дыра в потолке и с разных ракурсов фото стенда, где стояла похищенная чаша. Отпечатки с пульта охраны снял?

— Со всего снял. С витрины, с пульта, с клавиатуры, с ящика видеорегистратора, с сейфа, — сообщил эксперт.

— А с сейфа зачем?

— На всякий случай. Для сравнения. Отпечатков куча, особенно на витрине. Похоже, весь город приходил, чтобы за витрину подержаться.

Капитан почесал лоб:

— А с видеокамерами что? Есть новые данные?

— Только то, что мы уже видели. В три часа ночи чаша была еще на месте. Потом на некоторое время отключали электричество из-за грозы. Камеры, сигнализация «Штора» на дверях и окнах — ничего не работало.

— А автономное питание?

— Нету у них автономного. Музей старый, система охраны «бери не хочу», — сказал эксперт и ушел, грустно оглядываясь на кошку. Кошка в свою очередь не менее грустно глядела на эксперта. Кажется, эти двое нашли друг друга, а теперь им приходилось расставаться.

— А вы возьмите её! Она ничейная! Хотите, мы её поймаем и в коробку посадим? — крикнула вслед добрая Алёна.

— У меня своих котофеев шестеро. Меня мама из дома выгонит, — печально отозвался эксперт.

Алёна разинула рот, пытаясь вообразить, что же это за мама такая грозная, которая может выгнать пятидесятилетнего эксперта полиции из дома. И где в таком случае жена эксперта? Хотя с котами и с мамой жена несовместима, ведь ей пришлось бы отбиваться и от котов, и от мамы.

— Михалыч хороший специалист. По всему Крыму его приглашают, — сказал Матушкин папе Гаврилову. — А что на крышу лезть не хочет — может, оно и правильно. Крыши в Старом городе гнилые.

— А когда поняли, что чаша украдена? — спросил папа.

— Охранник совершает обход каждый час. Утверждает, что в пять утра чаша была на месте. В шесть ее уже не было. Говорит, что сразу бросился к тревожной кнопке. Прибыли вневедомственники, а еще через несколько минут — дежурный экипаж ППС. Сразу оцепили входы, выходы, проверили окна, подвалы, служебные помещения — ничего.

— А свет к тому времени уже был?

— Да. Электричество дали примерно в половину шестого. Мы уточняли на станции.

Пока Матушкин и папа Гаврилов беседовали, Ушицын пробежался по двору, заглядывая ко всем соседям. Он искал лестницу, чтобы забраться на крышу. И капитану Матушкину давно пора было приниматься за работу, доставать протокол осмотра, извлекать из кармана верную ручку и писать-писать-писать, но ему не хотелось расставаться с любимым автором юности, указавшим ему жизненный путь. К тому же мама Гаврилова всунула Матушкину чашку с кофе. Тот повертел ее в руке и, буркнув «Сахара две ложки? Я с двумя пью!», опустился на верхнюю ступеньку крыльца.

— Вот… группа наша работает. Следователь, то есть я, опер и эксперт, — доверительно сообщил он папе.

— А сержант Елкин? — влез Петя.

— Елкин из дежурного экипажа ППС. Прибыл на срабатывание системы. В следственную группу он не входит, — сказал Матушкин.

Он допил кофе и, точно решаясь на что-то, повертел в руках пустую чашку. Потом внезапно предложил папе Гаврилову:

— А не хотите со мной осмотреть место происшествия? Вдруг идейку какую подкинете свежую? Директор музея уже приехал.

— Я уже давно детективы не пишу. Я могу придумать, как ограбить музей, а вот как раскрыть… — растерялся папа Гаврилов.

— Вот и придумайте, как его ограбить. Зато проверим, работает ли ваш метод на практике или это так, чистая литература. Согласны?

Папе, конечно, немедленно захотелось проверить, действует ли его метод. Ведь когда пишешь детектив, можно сделать преступником кого сам захочешь, да и вообще легко знать разгадку, когда сам придумал загадку, а вот тут…

— А когда осматривать будем? — спросил папа, поддаваясь соблазну.

— Да чем скорее, тем лучше. Днем могут оперативного дежурного прислать. Будет во все вмешиваться, начальнику управления по телефону докладывать. А на ближайшем совещании еще группу наверняка создадут. Старший будет из кабинета версии двигать и оперов на проверки гонять. Тогда уже никого постороннего не проведешь, а пока можно.

— А я могу с вами пойти? — спросил Петя.

Матушкин покосился на него с сомнением:

— Ладно уж! Только руками ничего не трогать! Эксперт работу уже закончил, но мало ли… Идёт?

— Идёт! — сказал Петя и стал торопливо отыскивать брюки.

Насколько он помнил, всех великих сыщиков мужского пола отличала эта общая черта: они были в брюках. «Хотя нет. Отец Браун носил сутану! И мисс Марпл точно была без брюк…» — поправил он себя.