Мой город 5. Инвалид

Дмитрий Георгиевич Боррони, 2020

Эта история о девочке-инвалиде. О ее нелегкой судьбе в жизни. Книга рассказывает о том, как трудно и порой невыносимо быть инвалидом. В ней рассказывается о некой схеме политической кухни страны. О том, что было при разрухе КПСС. Эта ироническая история довольно интересная и смешная. Она тесно сплетается с инвалидностью. В этой истории говорится и о некой мистической стороне главной героини. О ее мыслях, о ее хотении достичь чего-то. Содержит нецензурную брань.

Глава 11.

Музыка души

Итак, напомним на чем закончилась предыдущая глава этой истории. Не удивляйтесь, все что здесь написано лишь к продолжению той истории, которая по своей сути трагична. Итак, начнем с небольшого перечета предыдущей главы, чтобы начать писать следующую главу, которая является продолжением предыдущей. Итак, начнем.

…На ресторанной палубе снова зазвучала Музыка. Это Штраус, легкая музыка из какого-то произведение. Гости на палубе встали из-за столов, и пустились в быстрый танец. Казалось, что ресторан закружился. Закружился в безустанной страсти танца. Легкого и веселого вальса «The Blue Danube — Голубой Дунай». Короля вальса Иоганна Штрауса.

–Пришло время танцев. — сказала все еще стоящая у стола Аманда. Затем она добавила. — Слышите звуки музыки. «Это вальс!» — сказала она. — Вальс. The Blue Danube.

Марья тотчас перевела:

–Синий Дунай. — она грустно вздохнула. — Как это жестоко. — сказала она.

Аманда спросила:

–Почему?

–Я всегда хотела прокатиться на пароходе по Дунаю. — грустно сказала она. — теперь это невозможно? — она, сделав долгую тяжелую паузу, добавила. — Посмотреть на города. Будапешт, Вена, Братиславу, Белград. Регенсбург, Линц. Ульм, Русе, Нови-Сад. Ингольштадт, Дьор, Эстергом. Вуковар, Земун, Панчево и Сремски-Карловиц. — затем Марья сказала. — Эти города лежат на пути Дуная. Как бы я хотела их увидеть хоть одним глазком! Но, — понимала она. — К сожалению это невозможно.

–Отчего же? — возразила Аманда. Затем она сказала. — Возможно.

–Что? — не поняла Марья. — Что Вы сказали? Возможно? Да Вы смеетесь надомной.

–Ничуть. — ответила стоящую возле стола Аманда. — Возможно. — затем она показала рукой на левый берег, и сказала. — Смотрите, это же Дунай. — затем она сделала рукой движение, показывающее все его величие, и затея дыхание сказала. — Как он прекрасен.

Женщины посмотрели на проплывающий рядом берег и поняли, что это не Москва. Все вокруг было чужим. Город, который величественно стоял вдоль берега словно сопровождая проплывающих по реки-Дунай корабли напоминал, что этот город, город вальса Иоганна Штрауса. Как он прекрасен! Дунай. Город

Вена — столица Австрии. Расположилась в восточной части страны на реке Дунай. В которой культурное и интеллектуальное наследие города внесли также известные жители, как В. А. Моцарт. Л. Бетховен и З. Фрейд. Вена также знаменита своими императорскими дворцами, среди которых Шенбрун — летняя резиденция династии Габсбургов. А в районе Музейный квартал в исторических и современных зданиях собраны работы таких художников как Э. Шиле и Г. Климент. Вообще страны Европы, имеющие свою историю в искусстве, могут считаться поистине кладезь духовного наследия планеты.

Марья, смотря на реку Дунай, слышала в нем звуки музыки. Произведений Штрауса и других композиторов.

–Прекрасно. — тихо сказала она. — Вы слышите? — тихо сказала она и на секунду замерев, добавила. — Музыка. — затем, сделав паузу, она добавила. — Я ее слышу. Как она прекрасна.

Вообще, можно ли услышать то где этого нет? На этот вопрос можно рассуждать вечно. Философы утверждают: можно. Психологи что можно лишь в том случае, когда человек находится в определенной точки своего жизненного пути. Когда он раскрывается перед самим собой и уходит в мир покоя и гармонии своей души, и тело. Что касается психиатрии, то тут все ясно как лоточной снег: слышишь голоса или музыку которой на самом деле не в помине: шизофреник. Все легко свалить на шизофрению. Жаль, что психиатры ничем не лучше любого из докторов. Будто это доктор философских наук или психолог. Те хоть изучают первоначальную сущность этой сущности человеческого сознание и его подсознание. Некоторые сводят все к надсознанию и переводят все в рациональность сознание покоя и равновесие человеческого сознание, его покоя и бодрствуя. И лишь психиатр все списывают на банальную шизофрению, хотя ее нет. Есть только желания стремления к чистоте души. Жаль, что доктора этого не понимают. Ведь иногда душа не гармонирует с телом, и доктора просто залечивают своих пациентов до смерти. А что стоит, дать человеку свободу, и из гусеницы превратить его в бабочку. Впрочем, это размышление совсем для другой истории. Вернемся же к нашей.

В какой-то миг Марья почувствовала, что у нее словно появились крылья. Она словно воспарила в небо. Легко летя вверх и вверх. Музыка словно несла ее за собой, а возможно и впереди себя. Игривый проказник-ветер летел рядом с ней легонько, словно перо неся ее все дальше и дальше, выше и выше, за облака. Туда, где чистый звук музыки лился из Поднебесных музыка арф и громогласных—глашатых труб. Теперь она чувствовала вместо ног крылья. Они несли ее далеко и еще дальше. Звуки музыки вальса The Blue Danube звучали в ее голове. И не только в голове, но и в ее душе и сердце. Как прекрасно, когда человек слышит музыку в своем сердце, в своей душе. Как прекрасно, когда эта музыка помогает воспарить человеку под небеса. И как ужасно, когда эта невидимая нить обрывается. Человек губит сам себя. Он сам принимает собственный яд, и вскоре умирает. Правда он не умирает физически. Он живет. Но его душа умерла, а сердце зачерствело. Что это как не ужас кошмара надвигающегося апокалипсиса? Страшно.

Впрочем, ни так страшен черт как его малюют. Некоторые люди живут словно в раю, а на самом деле в аду. И некоторые живут в аду не зная, что это и есть рай. Ни мне судить этих людей. Им предоставленный выбор их жизни свелся к одному, страданию. Что есть ад? Страдания. Что есть рай? Страдание. Вот и выходит, что рай и ад одно и то же, страдания. Так что кто бы судил? Когда в сущности попадешь в одну из точек бытия которая станет для нас лишь страданием.

Музыканты умолкли, и Марья грохнулась с небес на землю. Наступило осознание полного недоумение. Как это возможно? Ведь она только что парила в облаках, а сейчас? Она не понимала, что произошло? Боль вернулась. Она посмотрела на свои ноги и, чувство глубокого разочарование и горести охватило ее сердце. Она не понимала, зачем нужны были несбыточные надежды? Зачем кто-то подарил ей счастье и так погано забрал его обратно. Зачем обнадеживать человека, когда знаешь, что все равно этого не произойдет. Зачем? Только лишь затем, чтобы посмеяться над человеком? Дать понять, что он вошь в игре двух держав? Впрочем, почему двух? Одной державы. Трехликого дьявола-бога. Ведь кто хочет служить ему — богу, тот пожертвовать обязан все для него. Но для кого? Для него или его служителей? Служителей, которые чревоугодничают и разъезжают на мерседесах за счет прихожан? На этот вопрос нет человеческого ответа, лишь философский. «Бог это лишь плод нашего отчаянного хотение верить в что-либо, и только. Ведь римляне и греки верили в своих богов, и они так у них и остались. Что касается бога, и его трех сущностей, то это лишь гипноз что-то хотение поверить в нечто новое, и дать эту веру другим. Ведь бога так никто и не видел, лишь верим в него — тот гипноз человеческого сознание, которым наградил нас человек живший две тысячи лет тому назад, и только. Ведь верой вера, а влияющие на жизнь плавающие в глубине космического пространства планеты никто не отменял. Они влияют на жизнь на земле, приливы и отливы связаны с луной, а времена года с солнцем. Мы молимся богу, но не знаем, что человек живет со своей планетой, планетой, влияющею на его судьбу. Так зачем же давать ненужные надежды, когда и надеяться не на что. Ведь судьба зависит лишь только от нас — людей, и оттого, когда в космическом мире бесконечного пространства благословят нас звезды. Всех и каждого в отдельности.

Марьи было уготовлено судьбой стать инвалидом. Многие инвалидами рождаются, а некоторые ими становятся. И это конечно не связано с богом или дьяволом. Это связано лишь с тем, когда произошло зачатие плода, и только.

Это лишь мое мнение, у Вас совсем иное. Смешно, в мире столько религий, и столько Новых годов, что просто посмеяться хочется. Ведь летоисчисления у всех разное, а годовой оборот солнце во круг земли одно. Смех, да и только.

Поняв, что она уже не в небе, Марья посмотрела во круг себя чтобы убедиться, что она там, где была до того, как воспарила в небо. Все было так как всегда. Столик за котором сидела Олеся и Клавдия Ивановна. У него стояла Аманда. С плавучего ресторана был виден берег проплывающей мимо них Вены. На столах стояли подсвечники, в которых стояли горящие свечи. Затем она сказала:

–Это жестоко. Зачем дарить надежду если она иллюзорна, и никогда не осуществиться? — затем она тихо добавила. — Жестоко.

Не зная, что сказать, Клавдия Ивановна с упреком посмотрела на Аманду, но та не предала этому взгляду никакое значение. Казалось, что она застыла в той позе, в которой стояла до этого. Смотря вдаль, она словно была отчужденная от всех. Ее мозг был занят мыслями, но не теми, которые у нее были до сих пор. Мысли были совершенно иными, а взгляд был безжизненно пустым. В какой-то момент она пришла в себя, и посмотрев на Марью, поинтересовалась:

–Вам понравился вальс?

–Да. — ответила Марья, затем поинтересовалась. — Что это было?

–Вальс Штрауса Голубой Дунай.

–Я не об этом.

–А чем же?

–Я чувствовала, что я лечу в облака. — объясняла Марья. — Я чувствовала, что у меня словно появились крылья. Будто я порхаю там, — показала она рукой на небо. — в облаках. — затем она сказала. — Но стоило музыки закончиться, как я упала в большой колодец. — объясняла она. — Меня словно тащило вниз! «И вот я здесь», — горько сказала она, и тяжело вздохнув тихо добавила. — это жестоко. «Жестоко дарить людям надежду на счастливую жизнь и их исцеления», — затем она сказала. — это жестоко.

Аманда ответила так:

–Все в этом мире эфемерно.

–Надежда тоже?

–И она.

Тут Клавдия Ивановна вмешалась, сказав:

–Зачем Вы так? Девочка и так не находит себе место, а Вы еще обнадеживаете ее впустую.

–Я никогда и никого не обнадеживаю. — резко ответила Аманда. — Человек обнадеживает себя сам! Надеяться на то, что никогда не сбудется. — она, сделав паузу, добавила. — Человек всегда надеяться на лучшее, — затем она добавила. — только этого лучшего можно не дождаться. Оно никогда не наступит. — затем она добавила. Только в надеждах и фантазиях самого человека.

Марья сказала:

–Это жестоко.

–Это жизнь. — ответила Аманда. — Жестокая беспощадная жизнь, и ее злодейка, судьба. — затем она призналась. — Я тоже когда-то хотела жить. Но мне не позволили жить, насладиться жизнью. — затем она продолжила. — Я любила, а он изменил мне. Тогда я с ним развилась, оставив его без гроша в кармане. Недолго думая, его любовница его бросила, а он прибежал ко мне просить прощение. Я его не простила, и выгнала его из моей жилплощади. Пущай идет куда хочет, лишь бы с глаз долой и из сердца вон. Навсегда. Я больше не слышала о нем, и лишь в конце его бесславной жизни он написал мне письмо, в котором он просил прощение. Но я его так и не простила.

Выслушав Аманду, Клавдия Ивановна поинтересовалась:

–К чему Вы это нам рассказываете?

–Я рассказываю Вам эту историю потому, что хочу чтобы вы поняли, не стоит злиться на свою судьбу, а то судьба рассердится на Вас.

Марья сказала:

–Не поняла.

А Олеся сказала:

–Я тоже.

–В тот раз мне надо было хотя бы дать ему хотя бы шанс. — сказала Аманда. — Но я его выгнала. — она сделала грустную паузу, и сказала. — Теперь мой удел принимать на этом плавучем ресторане влюбленные пары, сама же при этом оставаясь одинокой.

Тут Клавдия Ивановна сказала:

–Порой лучше быть одинокой чем семейной.

–Может Вы и правы. — согласилась с ней Аманда. — Порой одиночество лучше любого лекарства от сердечных ран. Не быть ни от кого зависимой, ни к кому привязанной, и не стоять на кухни день и ночь пытаясь состряпать из ничего хоть что-то. А о стирке уж молчу, — надоело.

В это самое время к Аманде подошла женщина, игравшая на рояле. Она посмотрела на гостей, и спросила:

–Вам понравился вальс?

Ее голос был тонок как звук самой флейты. Играя свою мелодию в лесу под пенья сидящих на деревьях птиц.

Сидевшие за столом женщины посмотрели на спрашиваемую их женщину, и одна из них ответила за всех:

–Нам понравился вальс.

Женщина посмотрела на Марью, сказала:

–Я знаю, что Вы чувствовали каждую ноту одного из замечательного произведение Иоганна Штрауса. — затем она поинтересовалась. — Что Вы хотели бы сказать по этому поводу?

Этот вопрос почему-то смутил Марью. Она не хотела говорить о том, что она чувствовала, слушая это произведение великого мастера вальса.

–Вы хотите знать? — сказала она, затем спросила. — Как Вас зовут?

–Извините, я не представилась. Меня зовут Доремианна.

Тут Марья поняла, что и Аманда и Доремианна все еще стоят, и она предложила им сесть, на что Аманда сказала:

–Мы не можем сесть за стол с гостями. — затем она добавила. — Каждая из нас сидит на своем месте, и только. Я за столом хозяйке, а Доремианна за роялем. — затем она добавила. Мы не можем сесть не на свое место, — и сделав паузу она добавила. — Это было бы неправильно.

Женщины переглянулись, и Марья с понимающе ответила:

–Порядок прежде всего.

Аманда подтвердила:

–Это верно. — затем она добавила. — Все в этом мире не идеально, даже искусство.

Доремианна поинтересовалась:

–Это Вы о чем?

–Об искусстве как таковом. — ответила Марья. — Все искусство не совершенно. — сказала она, затем добавила. — Даже вальс.

Доремианна удивилась и недоуменно спросила:

–Вам не нравиться вальсы Штрауса?

–Нет. — возразила она. — Вальсы Штрауса мне очень нравится. — затем она добавила. — Если бы он жил в наше время, то я уверенна, что он написал бы свои лучшие произведения. — затем она пояснила. — Я имею в виду что искусство движется вперед, и бессмертные произведения бессмертных композиторов будут жить вечно. — затем она сказала. — Но если бы эти музыканты жили в наше время, то они создали б произведения в тысячу раз лучше, чем тогда при их жизни.

–Это так. — согласилась с сестрой Олеся. — Искусство много потеряет если классика умрет. — затем она добавила. — впрочем, она сейчас умирает. — затем она сказала. — Джас уж не играют, а рок-н-ролл заменил рэп. Скоро появиться попса. Рэп — музыка для дебилов, а попса не знаю для кого. — затем она сказала. — Эта музыка, если ее можно так назвать, конечно найдет своего слушателя, но все же скажу я Вам, рок-н-ролл и джас когда-нибудь возьмут свое потерявшее лидерство, а вместе с ними и классика. — затем она сказала. — Так что Марья права, искусство не стоит на месте. Оно движется вперед. — затем она с сожалением добавила. — Жаль, что молодежь не осознает это. На веянии с новой жизнью они уничтожают все то, что для них делали годами. — она посмотрела на Клавдию Ивановну, и сказала. — В этом я абсолютно согласна с Вами маменька.

Клавдия Ивановна легонько улыбнулась дочери, и сказала:

–Я рада, что кто-то понимает меня, и всегда будет на моей стороне. — затем она посмотрела на Марью, и как бы ей в упрек сказала. — Жаль, что осознание порой приходит слишком поздно. — затем она добавила. — Иногда чтобы осознать правоту матери… — тут она запнулась. Ей нечего было сказать. Ведь перед ней сидела ее дочь. Дочь, которую уже судьба наказала за ее беспечность. Теперь она на всю свою оставшуюся жизнь будет прикована к этому ненавистному для Клавдии Ивановны креслу. Что тут добавить? Вряд ли что можно сказать или добавить. Ведь сказать даже нечего, а добавить, подавно. Тут она сказала. — Я никогда не желала своим дочерям подобной судьбы. — затем она добавила. — Жаль, что осознание неизбежного конца и правды матери приходит слишком поздно.

–Я это знаю. — тихо ответила Марья, добавив. — Я уже это говорила.

Затем Клавдия Ивановна сказал:

–Что спрашивать, что чувствовала Марья, — она посмотрела на Доремианну, сказала. — когда Вы играли вальс Штрауса голубой Дунай? — затем она тихо добавила. — Ведь она от этого не встанет на ноги?

–Не встанет. — согласилась Доремианна. — Но она будет летать! — обнадежила она ее. — Разве это не счастье? Летать! Чувствовать сому музыку и порхать вместе с ней на крыльях любви. Разве это не прекрасно?

–Лишь тогда, — ответила, вытирая слезы платком Клавдия Ивановна, когда все части тело при себе. — затем она сказала. — А двухчасовое забытье под звуки музыки в каком-нибудь концертном заде, это совсем другое. Не правда ли?

–Может быть Вы и правы. — согласилась с Клавдией Ивановной, Доремианна. — Музыка лишь способна унести нас от каких-либо проблем лишь на какое-то время, а потом мы возвращаемся в реальность.

Клавдия Ивановна согласилась, сказав:

–Верно.

Тут Доремианна снова посмотрела на Марью, и спросила:

–Все же, что Вы чувствовали, когда я играла?

Марья тихо спросила:

–Вы хотите это знать?

–Мне просто интересно.

–Мне казалось, — начала свой рассказ Марья. — что я лечу в облака. — объясняла Марья. — Я чувствовала, что у меня словно появились крылья. Будто я порхаю там, — показала она рукой на небо. — в облаках.

–Я так и знала. — ответила Доремианна. Затем пояснила. — Я чувствовала то же самое что чувствовала я. — затем она сказала. — Вы так же, как и я, музыкант. Позвольте дать мне Вам совет. — Поступайте в консерваторию. Вы станете отличным музыкантом. — она сделала паузу, добавила. — Может станете лучше нынешних.

Конец ознакомительного фрагмента.