Мой город 5. Инвалид

Дмитрий Георгиевич Боррони, 2020

Эта история о девочке-инвалиде. О ее нелегкой судьбе в жизни. Книга рассказывает о том, как трудно и порой невыносимо быть инвалидом. В ней рассказывается о некой схеме политической кухни страны. О том, что было при разрухе КПСС. Эта ироническая история довольно интересная и смешная. Она тесно сплетается с инвалидностью. В этой истории говорится и о некой мистической стороне главной героини. О ее мыслях, о ее хотении достичь чего-то. Содержит нецензурную брань.

Глава 10.

Плавучий ресторан на Москве реке: разговор и осознание неизбежного

Итак, Марья повернула назад голову, и посмотрела в окно квартиры Клавдии Ивановны. Там, она увидела смотрящею в окно Лику. Она махала ей рукой словно говоря: все в порядке, доброй прогулки.

Все было тихо. Вечер был теплым. Все вокруг было спокойно. На небе сверила словно умиротворяя и успокаивая своим тихим взором бабушка-луна. В ночной далекой гладе мерцали одинокие звезды и многочисленные созвездия. Покой и тишина вокруг. Как прекрасно!

Марья смотрела на небо и восхищалась его непорочной красотой. Казалось, что эта просто женщина. Непорочная девственница. Умиротворяющая своей лаской и теплотой старушка-луна. Марья глубоко вздохнула. Она почувствовала какое-то облегчение. Словно что-то отлегло от сердца. Посмотрев на Клавдию Ивановну, она с чувством непорочной облегченности сказала:

–Какой сегодня чудный вечер, не правда ли?

–Да. — согласилась Клавдия Ивановна, смотря, как и Марья на небесную гладь. — Сегодня чудный вечер. — затем она с сожалением добавила. — Жаль, что мы так мало проводили друг с другой время. — затем она сказала. — Оно неумолимо все мчится и мчится вперед. — она посмотрела на дочь, и сказала. — Но сегодня время как будто бы остановилось. Оно замерло и предоставила нам возможность побыть вместе. «Жаль, что это продлиться недолго», — затем она задумчиво сказала. — Ночь, лишь одна ночь нам отведена чтобы мы могли побыть наедине. Завтра все вернется на круги своя.

–Это Вы о чем?

Клавдия Ивановна посмотрела на дочь, и ласково улыбнувшись, сказала:

–Никто не знает, что будет завтра. Что принесет нам новый день. Все думают, что завтра наступит лучше, чем вчера. «Они ошибаются», — сказала Клавдия Ивановна. — Завтра может не наступить никогда. — затем она тяжело вздохнула, и сказала. — Я вот тоже не думала, что одна моя дочь умрет, а вторая… — тут она запнулась, но Марья поняла, что она хотела сказать.

–В том, что произошло со мной, — сказала Марья. — виновата лишь я сама. — затем она утвердила. — Лишь я несу это нелегкое бремя, и никто более.

Клавдия Ивановна тяжело вздохнула. Затем она словно коря себя за произошедшие сказала:

–Если бы я уделяла Вам больше внимание, возможно все было бы по-другому.

Марья пожала плечами. В это самое время она посмотрела на пешеходную улицу, и поняла, что кроме них никого на ней нет. Клавдия Ивановна везла кресло-инвалида, в котором сидела Марья по набережной Москва реки. Вокруг было темно. Казалось, что ночь нежданно поглотила город. Но она казалась незлой, а добродушной. Приветливой и располагающей к гостям хозяйкой. Хозяйкой ночи — бабушка-луна. И ее дети, мерцающие на небосклоне звезды. Москва горела яркими огнями. В ночной мгле, озаряющей путь странствующему по московским улицам, и набережным Москвы реки людям. В Москве реке вода отражала желтый свет словно убаюкивающей ночную гладь воды бабушка-луна. Ночной воздух был чист. В нем не было никаких химикатов, ни со2, ни химического соединения нефти, что так присуще в районе Капотни. Ни сигаретного дыма, ни запаха алкогольного перегара. Всего этого не было. Вместо этого был лишь чистый воздух. Он был настолько чист, что можно было б сказать, что он первородный, появившийся тогда, когда на землю сошла благодать Божья, и появились первые люди, Адам и Ева.

Марья удивленно вопросила:

–Где это мы? — затем она добавила. — Я не понимаю, что происходит? Вроде бы Москва, но она какая-то не такая. — затем она пояснила. — Непохожая на тот город, который я знаю.

–Я тоже не узнаю Москву. — сказала Клавдия Ивановна. — Как будто бы она… — задумалась она.

Тем временем Марья помогла закончить мысль матери.

–Необычная. — сказала она, дав определение этому феномену. — Она другая. — сказала она. — Не такая какую мы привыкли видеть. — затем она вопросила. — И где все люди?

–Не знаю. — Тихо сказала Клавдия Ивановна. — Я понимаю если их было мало, или два — три человека мы увидели. — она, сделав маленькую паузу, добавила. — Но, чтобы совсем никого в город-герой Москве, это нонсенс. Сколько я живу здесь, всегда народ есть.

В это время они увидели стоящей у берега корабль. Впрочем, он не был похож на корабль, скорее это был ресторан. Ресторан на воде, так сейчас бы его назвали. Внутри было светло и радостно. Играла музыка, веселился народ. Клавдии Ивановне и Марье Анастасиевне показалось, нет, они были в этом абсолютно уверены, что это единственное месть на набережной Москвы реки, где было весело. Тут они почувствовали запах. Запах который веял из ресторана на воде. Это было что-то. Запахов было множество, и каждый был вкусней другого. От избытка этих запахов у Марьи вскружилась голова. Она уже сутки ничего не ела и была чертовски голодна. Облезав губы после того, как у нее появились слюнки от разыгравшегося у нее аппетита, она предложила маме зайти в этот ресторан чтобы хоть что-нибудь перекусить. Клавдия Ивановна ответила, что сама бы не прочь отужинать, но кто знает, что в этом заведении подают на стол?

–Я не думаю, чтобы в эту ночь с нами что-нибудь произошло. — сказала Мария. — Мы неслучайно оказались здесь. — затем она добавила. — Эта ночь для нас, не будем ее портить.

В это самое время, словно ниоткуда, на набережной появился человек. На нем была надета форма швейцара. Он стоял у причала и смотрел на женщин. Затем он сказал:

–Мы Вас ждем.

–Кого ждете? — не поняла Клавдия Ивановна. — Это Вы о чем?

Швейцар легонько улыбнулся. Его улыбка казалась добродушной.

–Все уже собрались. — сказал швейцар, показывая рукой на плавучий ресторан. — Мы ждем лишь только Вас.

–Нас? — удивилась Клавдия Ивановна. — Вы ждете нас?

–Да. — ответил швейцар. — Вас.

Тогда Клавдия Ивановна спросила:

–Кто нас ждет, и где это мы?

–Вы там, где находитесь. — сказал швейцар. — Это Москва — столица России.

–Это так. — согласилась со швейцаром Клавдия Ивановна. — Но, — нерешительно продолжила она. — Москва какая-то странная, Вы со мной согласны?

–А Вы хотели бы чтобы сейчас здесь шли люди и проезжали как угорелые машины? Мчась осломя голову ища свою смерть? — он сделал паузу, и сказал. — Я думаю, что этого Вы не хотите. — затем она ответил на второй вопрос. — Что касается этого место, что Вы заметили, что Москва не такая, как всегда, то и на этот вопрос есть ответ.

Марья с присуще ей любопытством, поинтересовалась.

–А какая?

–Покойная. — ответил швейцар, и добавил. — Покойная и умиротворяющая.

Марья не поняла, что имел в виду швейцар. Она спросила:

–Что Вы имеете в виду? — в это самый момент ей стало страшно, и ее лицо похолодело от страха. — Вы меня пугаете.

–Не стоит бояться. — ответил швейцар. — Вас приглашают лишь на прогулку по Москве реке, и только.

Клавдия Ивановна поинтересовалась:

–Кто приглашает?

–Те, кто пригласил Вас сюда.

–Марья спросила:

–Кто пригласил?

–Тот, кто желает с Вами говорить.

–Кто это? — спросила Клавдия Ивановна. — Кто хочет пообщаться с нами? — она не могла понять, что происходит? Вряд ли считала она, что они оказались здесь абсолютно случайно. Ведь за свою жизнь, которую она прожила, она знала абсолютно точно, что случайностей не бывает. Все закономерно идет своим чередом. А если и есть в жизни случайности, то это всегда кому-нибудь нужно. — Вы что-то не договариваете? Кто Вы вообще такой?

–Слишком много вопросов. — ответил Швейцар. — Хотя, — согласился он. — они не лишены здравого смысла. — затем он сказал. — Я не могу ответить на вопрос, кто Вас ожидает в этом плавучем ресторане. — затем он сказал. — Этого мне говорить не разрешено. Одно скажу. — продолжал он. — От этой встречи зависит Ваше будущее.

–Будущее? — вопросила Клавдия Ивановна. — Я знаю свое будущее. — ответила она. Затем посмотрев на Марью, с грустью дополнила. — И Марья — моя дочь, тоже знает, что ее ожидает в жизни.

Марья с глубочайшей грустью согласилась с матушкой:

–Знаю. — затем она сказала. — Мне суждено всю свою оставшуюся жизнь провести в этом кресле. — на ее лице появились слезы, и она, не сдержавшись, воскликнула. — Хоть бы я умерла! — эта фраза вылетела из уст Марьи, и пронесшись словно реактивный самолет, и разрезав воздух, отдался отдаленном эхом в мерцающем звездном ковре ночного небо.

–Тихо. — попросил швейцар. — Здесь не принято говорить громко. — затем он сказал. — Я Вас отлично понимаю, трудно признать то, что очевидно.

Клавдия Ивановна принялась успокаивать дочь. Она понимала, что сейчас слова швейцара будут хуже любой известной ей пытки. Стрельнув взглядом в швейцара, она выкрикнула:

–Вы что, не видите, до чего довели Вы мою дочь? Будьте же человеком в конце-то концов, если можно применить к Вам этот словесный термин.

–Я ничего не сказал. — возразил швейцар. — Это Вы сказали, — напомнил швейцар. — что Вы знаю свое будущее. — он сделал паузу, затем добавил. — Затем Вы посмотрели на Марью, и грустью сказали; и Марья — моя дочь, тоже знает, что ее ожидает в жизни. — затем он сказал. — Так что я тут ни при чем.

Клавдии Ивановне не было что возразить. Она посмотрела на Марью, и поинтересовалась:

–Все в порядке?

–Да. — ответила Марья, утирая ладонью слезы. — Я в порядке.

Клавдия Ивановна вытащила из своей сумочке одноразовый платок, и дала его дочери чтобы та могла вытереть слезы.

Та, вытерев слезы, хотела выбросить платок на асфальт, но тут Швейцар показал ей на стоящую неподалеку урну, и та отдала платок матери, которая в свою очередь выбросила платок в мусорную корзину.

Швейцар сказал:

–Здесь мы не мусорничем. — затем он поинтересовался. — У Вас еще есть вопросы ко мне?

Марья спросила:

–Вы так и не ответили, как Вас зовут?

Швейцар ответил:

–Владимиром. — затем он сказал. — Я швейцар.

–Скажите Владимир, где это мы?

–На все вопросы Вы получите ответы в плавучим ресторане. — ответил он. — Я лишь швейцар, — ответил он. — и только.

Клавдия Ивановна подошла к Марье, и сказала Владимиру, заметив:

–Швейцар открывает все двери.

На что Владимир заметил:

–Смотря где.

Женщины переглянулись. Они понимали, что Владимир прав. Порой швейцар открывает не все двери, а лишь только некоторые.

Заметив, что швейцар-Владимир весь их разговор стоял на одном и том же месте, Клавдия Ивановна спросила:

–Скажите, почему Вы все время стоите на одном и том же месте? Может быть, подойдете к нам? — дело в том, что все то время пока они разговаривали, Владимир стоял неподалеку от женщин, возле входа в плавучий ресторан, на пристани, а женщины наверху, на пешеходной дорожке.

–Я не могу покинуть свое рабочее место. — ответил тот. — Если я его покину, — пояснил он. — то меня незамедлительно уволят.

Марья поинтересовалась:

–И что, все время? — не поверила она. — Без выходных?

Владимир тихо подтвердил:

–Каждый день, без выходных.

В это самое время он умолк, и встав как вкопанный по стойке смирно, открыл дверь плавучего ресторана. Из него вышла молодая женщина. Брюнетка тридцати пяти лет. Она была одета в красивое вечернее платье до пят, из-под которого были видны мысы черных туфелек. В области декольте у нее были видны блески. Переливающееся в ночном лунном свете, они словно мерцали словно небесные звезды при свете лунного света. Ее глаза напоминали маленькие звездочки, и словно умиротворяли пришедших к ней людей. Увидев пришедших Клавдию Ивановну и Марью, она удивленно спросила:

–Вы еще здесь? «Почему?» — затем она сказала. — Все уже давно собрались. — она сделала однозначную паузу, и добавила. — Вас все ждут.

Так и не поняв, кто их ждет и зачем они собрались, Марья поинтересовалась:

–Кто нас ждет? — затем, она сделала паузу, и спросила. — Вообще, где это мы? И кто Вы?

Женщина посмотрела на Владимира, спросила:

–Вы что? Не объяснили почему они здесь?

Швейцар-Владимир посмотрел на женщину, и произнес:

–Я лишь сказал то, что должен был сказать. — он, сделав паузу, добавил. — Ничего боле.

Женщина посмотрела на пришедших, и затем представилась:

–Меня зовут Аманда. — она, сделав паузу, добавила. — Здесь Вам нечего беспокоиться. Вы гости. — затем она словно приглашая их войти, сказала. — Здесь Вы в безопасности. — затем она добавила. — Вас ждут?

Клавдии Ивановне показалась что Аманда провоцирует их. — ведь если кто-либо войдет в эти двери. — считала она. — то вряд ли можно было бы выйти. Обратно.

Зная все это, Клавдия Ивановна осторожно поинтересовалась:

–И все-таки, кто нас там ждет?

–Люди. — тихо ответила Аманда. — Такие же люди ка и мы с Вами. — затем она обратилась к Марье. — Вспомните парк, и встречу с тремя женщинами. — напомнила Аманда. — Одна из них так же, как и Вы Марья, сидела в таком же кресле, как и Вы.

Марья удивилась:

–Откуда Вы знаете, как меня зовут?

На что Аманда ответила:

–Своих гостей я знаю поименно.

Клавдия Ивановна поинтересовалась:

–Значит Вы хозяйка?

–Хозяйка. — утвердила Аманда, и добавила пояснив. — Хозяйка звездной ночи. — она подняла голову в верх, и звезды на небе замерцали. Казалось, что они словно игриво стали бегать друг с другом на перегонки. Аманда восхищенно заметила. — Красиво, не правда ли?

Женщины тоже посмотрели на небо, и увидев свод мерцающих звезд, которые играли на небе в догонялки. Словно волшебник флейты, несущей сквозь время звуки музыки и дарящий ее всем людям планеты — земля. Жаль, что ее так никто и не слышит. Заботы и собственные амбиции не дают людям услышать прекрасную музыку ночного небо и мерцающих в дали звезд. Аманда сказала:

–Вы здесь, потому что Вы слышите эту прекрасную музыку. — затем она, обратившись к Марье напомнила ей. — Вы, кажется, хотели услышать классическую музыку?

–Откуда Вы знаете?

–Я знаю все. — ответила Аманда. — Я вижу тех людей, которые не разучились слушать. — объясняла она. — Слушать и слышать то, что другим уже не дано.

Клавдия Ивановна поинтересовалась:

–Что это?

–Сердце. — объяснила Аманда. — Это сердце и человеческая душа, — затем она сказала, — если бы люди могли слушать ту музыку, которую они могли слушать, когда были детьми, то они бы не потеряли бы ту чистоту души, которая им дана была от природы. Люди разучились слушать. Вместо этого у них лишь заботы о себе. — затем она прочла четверостишья.

Тщеславны похотью они;

Корыстны и честолюбивы:

В грехе погрязли прелюбодеяния;

И злато их корысть:

–Эти стихи как нельзя лучше подходят к нынешним людям. — продолжала Аманда. — Все люди забыли о своей красоте, и о мирозданье. «Они разучились слушать», — сказала Аманда. — И лишь некоторые кто сохранил эту частицу своей души может попасть сюда. — она, сделав паузу, добавила. — В мир, где можно услышать музыку души.

Поняв, о чем идет речь, Марья поинтересовалась:

–Мы в раю?

–Нет. — ответила Аманда. — Это не рай и не ад.

–Что же тогда? — не понимала Марья.

–Это лишь покой. — ответила Аманда, пояснив. — Вы здесь чтобы отдохнуть от мирских проблем. — затем она добавила. — Вы это заслужили, Марья.

Марья недоуменно посмотрела на Клавдию Ивановну, а затем на Аманду, спросив:

–Это Вы о чем?

–О вашем понимании смысла жизни. — ответила Аманда. — Вы не устрашились подать заявление в службу опеки и не сделали аборт, хотя прекрасно осознаете, что у Вас нет шансов вырастить ребенка. — затем она сказала. — У Вас много силы воли. — она сделала паузу, и утверждено добавила. — Это самое главное в жизни. Главное — это сила воли и душевное понятие о чистоте. Лишь в этом случае человек добьется своего. У вас есть все это, и потому Вы здесь. — затем она сказала. — Надеюсь, что я ответила на Ваш вопрос, почему Вы здесь?

–Да. — кивнула понимающе Марья. — Понимаю.

–В этом ресторане, — продолжала Аманда. — Вы встретитесь с теми, кто так же, как и Вы не потеряли способность слушать музыку ночного небо, своего сердце, своей души. — затем она отошла от двери, и открыв ее чтобы гости могли войти, сказала. — Вас ждут.

Что ж, Марьи и Клавдии Ивановн было понятно, что они здесь неслучайно. Кто-то сделал так чтобы они появились здесь. Этим вечером. Вечером которой покрыл звездопад глубокой ночи. Звездного покрывало блестевшего на черном фоне ночного небо. Ласково улыбающейся им бабушки-луны, и мерцающих звезд ночи, музыки ночного небо. Клавдия Ивановна подошла к лестнице, которая вела к причалу, и посмотрев на нее увидела, что возле нее есть спуск. Спуск для колясок. Она подкатила инвалидное кресло к спуску, и тут она поняла, что самостоятельно ей не спустить кресло-коляску к причалу. В это самое время к ним подошел шедший по набережной какой-то человек. Он помог спустить коляску к причалу и завести ее в плавучий ресторан. Вслед за ним на палубу плавучего ресторана вступила Клавдия Ивановна, а за ней вошла Аманда и Владимир.

Маленький корабль снаружи оказался большим изнутри. Это был довольно просторный трехпалубный корабль, на нижней палубе которого расположился ресторан, а на верхней стояли стулья чтобы отдыхающие на нем люди могли посидеть и насладиться тихо проплывающим перед глазами ночным городом. Третья палуба занимала самый низ корабля. Это были каюты для путешественников. Чтобы они могли не только отдохнуть, но и расслабиться, побыть наедине с самими собой. В них было все. Кровать, стол, стул. Книжный шкаф. Пишущая машинка или компьютер. У иллюминатора стояли столы с лежащими на них тетрадками и авторучками. Что качается капитанского мостика, то он находился выше верхней палубы. Управлял плавучим рестораном капитан — морской волк, видевший за свою жизнь все что мог увидеть капитан корабля и даже больше. На нижней палубе как уже было сказано находился ресторан. Сейчас он был почти безлюдный. Сидевшие за столами несколько людей были непохожи на людей из того времени, из которого пришли Марья и Клавдия Ивановна. Вряд ли можно было бы сказать, что они были мертвы. Наоборот, они казались живучи как некогда. Они тихо сидели за столами, которые стояли возле борта плавучего ресторана. Ели, и о чем-то тихо беседовали. Каждый из них был одет в платье своего времени. Мужчины в сюртуки, а женщины в платья восемнадцатого — девятнадцатого века. На потолке висела люстра, в которой было зажжены свечи. Их было ровно двенадцать. Что касается столов, то на них горели в подсвечниках девятнадцатого века по семь свечей. Откуда-то доносилась музыку. Звуки пианино. Умиротворяющие людей, пришедших в ресторан. Создавая им покой и умиротворение. Аманда провела гостей за один из столиков возле левого борта, и усадив их за стол, поинтересовалась:

–Что-нибудь закажите?

Марья спросила:

–А что есть? — ей хотелось попробовать здешнею стряпню, и к тому же она была голодная как волк. — Можно посмотреть меню?

Аманда подозвала официанта, и тот подойдя к их столику протянул обеим женщинам меню. Марья открыла его, и увидев название сделала глотательное движение. Ей чертовски как захотелось есть. От перечисления блюд, которые были в меню можно было просто сойти с ума. В нем были все блюда мира, которые только существовали на свете. Марьи хотелось попробовать все блюда, которые только были в меню, но тут она заметила, что цены на эти блюда нет. Марья подумала: — «нет цены, странно? Чем же платить?» — тут она у Аманды спросила. — А где цена?

–Ее нет. — ответила Аманда. — Вы в гостях. — сказала она. — Здесь Вас угощают за счет заведения.

Клавдия Ивановна поинтересовалась:

–Вы шутите? — не верила она. — Это какая-то шутку? — затем она усмехнулась, и с иронией, шутя, вопросила. — Это что, сыр в мышеловке?

–Нет. — ответила однозначно Аманда. — Это не сыр в мышеловке. — она сделала паузу, и добавила. — Хотя я Вас отлично понимаю. — затем она сказала. — Вы в гостях у меня. Заказываете что хотите, — затем она добавила. — Вы заслужили отдых. — она посмотрела на палубу, и подняв правую руку вверх, щелкнула пальцами и в это самое время корабль отплыв от причала, поплыл по Москве реке к Тушинскому водохранилищу. Столы ресторана уже не были пусты. За ними сидели люди. Они казались не такими как все. Так оно и было. Ведь они были из разных эпох, разного времени.

Оглянувшись по сторонам, Марья поинтересовалась:

–Кто эти люди?

–Приглашенные в гости так же, как и Вы Марья.

В это самое время Марья увидела идущею к их столику женщину. Она тотчас же узнала ее. Да и как не узнать свою сестру. Олеся. Да, это была она, Олеся Анастасиевна Мщэртц. Ее сестра. Подойдя к столу, она душевно улыбнулась. Она как никто была рада этой встречи. Встречи со своей сестрой Марьей.

–Здравствуйте. — поздоровалась она как обычно уважительно, затем поинтересовалась. — Как дела?

Не зная, что сказать, Марья Анастасиевна тупо смотрела на сестру. Она не могла поверить своим глазам что это она.

–Я не верю своим глазам! — радостно воскликнула Марья. — Олеся, это Вы?

–Да. — ответила Олеся. — Это я.

–Да что же это! Я не верю! Откуда?

–Я здесь по приглашению Аманды. — пояснила она. — Это она пригласила меня на этот корабль.

–Да что же это! — не верила своим глазам Марья. — Садитесь за стол, — предложила она. — поболтаем.

Олеся села за стол, а официант дал ей меню, а Аманда ушла, чтобы не мешать женщинам говорить.

–Здесь хорошая кухня. — сказала Олеся. Затем она предложила. — Давайте я закажу на троих.

Женщины согласились.

Приняв заказ, официант удалился, а женщины стали делиться новостями или просто говорить каждая о своем.

Марья нетерпеливо спросила:

–Ну, рассказывайте, что нового? — казалось, что Марья на секунду забыла, что произошло с ее сестрой, и где они сейчас находятся. Но это не так. Конечно, Марья тотчас опомнилась. Она вспомнила что произошло с ее сестрой. И радость с ее лица тотчас пропала. Вместо него на ее лице появилась выражение сочувствие. Радости и чего-то еще. В этот момент она перефразировала свой вопрос. — Где Вы сейчас? — затем она рассудила. — Если не здесь, то где?

–Я? — запнулась на секунду Олеся. — Сейчас лежу в коме в Раменской больнице.

–Это я уже слышала.

–Да, я говорила об этом в парке.

–Так все было реально?

–Реально. — ответила на вопрос Олеся. — Реально так же, как и сейчас.

Марья посмотрела непонимающе не Олесю, затем на Клавдию Ивановну.

–Это не может быть реально. — сказала она. — Ведь там, где мы сейчас, это нереальный мир! — Тут она поняла, что ее мать, Клавдия Ивановна относиться к происходящему ни так как относилась ее мать будь она в реальном мире. Казалось, что ей было хорошо. Она была счастлива что Олеся снова с ней. Впрочем, это и понятно. Ведь Олеся была ее любимой дочерью, и делить ни с кем она ее не собиралась. На ее глазах появились слезы радости, казалось, что она не верила, что ее дочь снова с ней рядом. Да и как тут не поверить? Ведь она сидела рядам, около нее. На ее глазах были горькие слезы.

–Я не верю, что я снова вижу свою дочь! — со счастливыми слезами на глазах сказала Клавдия Ивановна. Она обняла свою дочь и воскликнула. — Неужели это моя Олеся! Моя дочь.

–Да, это я. — сказала Олеся Анастасиевна. — Сижу здесь, рядом с Вами, маменька.

–Я не верю, что я снова вижу свою дочь.

–Но это так. — ответила Олеся. — Я здесь, и никуда я не делась.

–Но ведь была ужасная авария. — сказала Клавдия Ивановна. — Как? — не понимала она. — Как это возможно? — затем Клавдия Ивановна придя в себя, и разомкнув свои объятия села на свой стул.

–Все в этом мире относительно. — сказала она. — Вот я, лежу в Раменской больнице, в коме. — сказала она. — Про меня уже все давно забыли. Я никому не нужна. — она сделала грустную паузу, и сказала. — Порой мы сами себе не нужны, что тут говорить о других. — тут она поинтересовалась. Она просто не знала, что сказать? Ведь сказать можно было много, но кто знает, поймут ли? Затем она неожиданно спросила. — Скажите, Вы меня любили? Маменька?

–Конечно любила. — удивилась Клавдия Ивановна этому неожиданному для нее вопросу. — Что за вопрос? — затем она спросила. — К чему этот вопрос?

Затем Олеся поинтересовалась:

–А Марью Вы любили?

На этот вопрос не было однозначного ответа. Весь ответ сводился к одному; любовь это лишь ненависть к человеку, который порой хочет любви. Но любовь порой бывает жестока, и превращаясь лишь в жестокую ненависть по отношению к любящему человеку, претворяет ее в жизнь, и становиться невыносимо жестокой. Так что кто говорит, что любовь это лишь только что-то абстрактно-неземное чувство, те нагла врут. Врут, потому что любовь это лишь ненависть и порой презрение. Человек способен любить лишь самого себя, такого какой он есть на самом деле. А любить другого человека с его всеми недостатками и пороками это ни то, что сложно, просто невыносимо тяжело. И из этой тяжести непосильной любви вырастает ненависть, и непреодолимая стена. Так что исходя из вышеописанного можно сделать однозначный вывод: человек не способен любить кого бы то ни было, он способен любить лишь самого себя.

–Конечно! — поспешно отпарила Клавдия Ивановна. — Что за глупый вопрос?

–Вы не ответили на него. — заметила Олеся Анастасиевна. — Лишь сказали поверхностно. — затем она заметила. — Вы сказали: конечно, что за глупый вопрос

Клавдия Ивановна тотчас же отпарила:

–А надо было сказать по-другому?

–Да. — подчеркнула Олеся Анастасиевна, и добавила. — Нужно было сказать, да или нет, и больше ничего. — она пронзающем взглядом посмотрела на мать, и словно требуя от нее однозначного ответа, спросила. — Да или нет.

В душе Клавдии Ивановны закипела буря. Буря смятение. С одной стороны, она понимала, что всеми фибрами своей души она ее не то, что ненавидела, а просто презирала. Ведь как уже было написано ране, она считала, что Марья сломала ей и ее карьеру по политической жизни, и ее саму, ее жизнь. Сейчас, вспомнив обо всем этом, Клавдия Ивановна передернулась. Нет, конечно, это ни так. Она не передернулась в общем понимании этого слово. Ее передернуло что-то изнутри. Ее неостывшая ненависть и злоба передернули ее ни только все тело так, что со стороны казалось, что ее тело свела судорога. Но и ее лицо, которое показало полное недовольство, а в глазах было видно презрение.

–Что Вы хотите услышать? — спросила Клавдия Ивановна. — Вы хотите, чтобы я сказала правду или солгала?

Олеся Анастасиевна сказала:

–Правду.

Клавдия Ивановна посмотрела на Марью презрительным взглядом, и на ее лице появилась оскал. Затем она сквозь зубы прошипела словно змея:

–Ненавижу, — это одно единственное слово, которое говорила обо всем. О презрении, о ненависти, о любви. Да в каждой матери есть любовь к своему ребенку, и Клавдия Ивановна была не исключением. В потаенном уголке ее сердце была частичка той материнской любви, которая должна испытывать каждая женщина по отношению к своему ребенку. — Ненавижу и люблю. — горько заревела Клавдия Ивановна. — Да что мне бог такую дочь послал? — проклинала она себя и все вокруг. — Я что, в чем виновата? — думала она вслух. — Ни в чем я не виноватая. — затем она утвердила. — Ни в чем. — она смотрела на Марью и видела в ней и свою дочь и ту, кто лишил ее жизни. Тут она вытерла слезы, и ее лицо снова стало лицом женщины, которая пришла в этот плавучий ресторан со своей дочерью, Марьей. Ее лицо выражало любовь. Она видела перед собой свою дочь. Дочь, которая нуждалась в помощи. Дочь, которая нуждалась в поддержке, любви и заботе. Где-то в глубине сердце она понимала, что никто о ней не позаботиться лучше, чем она сама. Вряд ли Марья будет кому-нибудь нужна? Всем она будет в тягость. В лучшем случае лишь только посочувствуют, и все. На этом их забота закончится.

Клавдия Ивановна тяжело вздохнула, и тихо призналась:

–Конечно я любила. «Любила и люблю свою дочь». — сказала она. — Кто может любить свое дитя если не собственная мать. Вы спрашиваете любила я Марью? Конечно любила. Я и сейчас ее люблю, и ничего не могу с этим поделать. — она сделала паузу, и призналась. — Ведь я ее ненавижу. Ненавижу за то, что она сломала мне всю мою жизнь. Что она не такая как я или Вы Олеся. — затем она, сделав долгую тяжелую паузу, продолжила. — Я уже никогда не изменюсь. Я такая какая есть, и воспринимайте меня такой. — затем она призналась. — Да, я ненавижу неформалов. Для меня их новые так сказать веяние в жизнь не что иное, как просто хулиганство. «Попомните мое слово», — сказала она. — ни к чему хорошему это не приведет. — затем она сказала. — Вот наглядный пример неформалов. — она посмотрела на дочь сочувственным взглядом, и сказала. — Результат налицо. Новое веяние жизни сделало мою дочь инвалидом. «Что дальше?» — спрашивала она саму себя и Марью. — Что дальше? — она сделала долгую грустную паузу, тяжело вздохнула, затем сказала. — Ничего. — это слово прозвучало как приговор. «ничего». Классик сказал как-то, кажется, это был Шекспир устами Гамлета: «Из ничего не выйдет ничего». Так и у Марьи. Дальше ничего. Лишь пустота, и только. Впрочем, на эту тему уже было размышление в другой главе. К чему писать то, что уже написано? Надо двигаться дальше, и Марья не исключение.

–Да. — призналась она. — Я неформала. Я останусь ей до конца, до самой моей смерти. — затем она сказала. — Но в том, что произошло со мной ничьей вины нет. Виновата только я одна.

–Я, конечно, хвалю Ваше признание, — сказала Клавдия Ивановна. — но оно не вернет ноги.

Марья согласилась с матерью:

–Это так.

–Не надо расстраиваться. — сказала Олеся. Правда она не знала, что сказать в такой ситуации. — Надо продолжать жить.

–Жить? — усмехнулась Марья. — Вряд ли это можно назвать житьем. — затем она сказала. — Жизнь — это мгновение, а жизнь — это вечность.

Клавдия Ивановна посмотрела на дочь удивленном взглядом, а затем сказала:

–Не знала, что моя дочь поумнела.

–Иногда, — ответила Марья. — чтобы чтоб что-то понять, надо что-то потерять. — затем она добавила. — Я это поняла только сейчас. — затем она добавила. — Меня жизнь проучила, и научила ценить ее. — затем она тихо добавила. — Всю свою жизнь я буду вспоминать это. — она тихо умолкла, и тяжело вздохнула. Ей было тяжело говорить об этом. Ведь то что произошло с ней, никто не был виновен. Никто, кроме ее самой. Впрочем, виновата была ни только она. Ее мать была виновна тоже. Ведь она по сущности бросила дочь на произвол судьбы, и к чему это привело? Страшно. Марья грустно посмотрела на свой обрубок левой ноги, и снова тяжело вздохнув, сказала. — Моя жизнь, по сути, уже кончина. Вряд ли я стану счастливой в этом мире. Единственная радость, это то, что я беременна, и в надежде удочерить мою племянницу. — затем она сказала. — Я знаю, что мне одной могут ее не отдать, но я надеюсь, что все же ее мне отдадут. — затем она, сделав паузу, добавила. — Жизнь — это нелегкая штука. Не успеешь погулять, вдоволь насладиться жизнью, как она оставляет нас наедине с самими собой, и делает одних счастливыми, а других нет. — она тяжело вздохнула, добавив. — Это я знаю точно. — затем она добавила. — Наверняка.

Никто не знал, что сказать? Слушая Марью, и Клавдия Ивановна, и Олеся Анастасиевна понимали, что сейчас Марья говорит правду. Изливает перед ними свою душу, словно прося прошение за что-то. Марья была искренняя. Она не лгала, она была искренна со всеми. Можно сказать, она изливала душу.

Клавдия Ивановна, выслушав свою дочь сказала:

–Я даже не подозревала что моя дочь философ. Я думала, что она лишь способна на пакости и только. — она сделала паузу, и с сожалением добавила. — Как я ошибалась. — она сделала тяжелую паузу, и сказала. — Это я виновата в разыгравшейся трагедии. — винила она саму себя. — Я и больше никто. — дальше она продолжила винить себя, начиная каждое свое предложение с союза «если бы». Впрочем, причитать ей не шло. Было видно, что она просто хочет отговориться, убедив свою дочь что та совершенно невиновата в случившемся. Это она, ее непутевая мать недосмотрела за своей дочерью. Да, в этой женщины погибла великая актриса. Впрочем, политика — это такая же сцена, и кто на ней куклы, а кто кукловоды, это вопрос.

Тут Марья сказала:

–Из Вас получилась бы замечательная актриса! — затем она с иронизировала. — Такой талант пропал.

–Я не понимаю Вашей иронии. — жестко сказала Клавдия Ивановна. — Это что, усмешка?

–Я никогда не видела, чтобы Вы винили саму себя за что-либо сделанное Вами, маменька. — сказала Марья. — Вы всю свою жизнь то и делали что ненавидели меня, и я не поверю, что Вы изменились.

Клавдия Ивановна ответила:

–Вряд ли Вы поймете как мне сейчас тяжело. Вы думаете, что я кремень. Женщина из стали? Вы все ошибаетесь. Мне тоже не чужды человеческие слабости. Вряд ли Вы поверите мне, что вообще-то я ни такая какую Вы привыкли меня видеть.

Марья поинтересовалась:

–А какая Вы?

–Я просто женщина. — сказала она. — Я просто мать. Мать, хотящая чтобы ее ребенок не был изгоем общество, чтобы на него всю жизнь показывали пальцем и говорили; он неуч пошел. — она сделала паузу, затем добавила. — Я этого не хочу. — затем она сказала. — Я хотела, чтобы Вы обе выучились, вышли в люди и стали теми, кто стали бы хозяйками собственной судьбы. Теми, кто ни в чем бы не нуждался. — затем она с грустью сказала. — Но, к сожалению, этого не произошло. Как бы я ни старалась вывести Вас в люди, так у меня ничего не получилась. — она посмотрела на Олесю и с горестью произнесла. — К сожалению Вы мертва. — затем она посмотрела на Марью. — А Вы всю свою жизнь будете прикованы к этому ненавистному креслу. — затем она утвердила. — И это факт. Неоспоримый факт, от которого никуда не деться. Все мои усилия были напрасны. — затем она сжала силу волю в кулак, и сказал с чистой ненавистью к самой себе воскликнула. — КАК Я СЕБЯ НЕНАВИЖУ‼!

Женщины не заметили, как заказ, который принял у них официант уже давно стоял на столе. Они даже не заметили, что плавучий ресторан пересек тушинское водохранилище и уже плыл дальше и дальше, прочь из города.

Олеся, посмотрев на проплывающею вдоль берега город Москву ничего не сказал. Ей было все равно, ругаются ли Клавдия Ивановна и Марья или просто о чем-то говорят. Ей было все равно. Она слышала музыку. Ту музыку, которую хотела послушать Марья, и которую ей так до сих пор не удалось услышать.

Но что это такое? Марья тоже услышала эту музыку. Музыку, которую слышала она своим сердцем. Душой маленькой девочки, душой ребенка.

Музыка лилась словно ниоткуда, словно умиротворяя и успокаивая их. Вряд ли кто-либо может услышать ее, ведь она это мы! Мы это сами люди. И кто знает, кто может ее услышать. Ведь чтобы ее услышать нужно быть ребенком. Но кто может сказать сам про себя, что он еще ребенок? Никто. Мы становимся взрослыми или считаем себя таковыми слишком рано. Некоторые уже в десять лет становиться родителями. Родителями, у которых нет ничего из детства, лишь дым сигареты и бутылка пива или что-то покрепче в десять лет, а может быть и раньше. Результат таково взросление — одиночество. Пьянства, дебош, наркотики и… Мы уничтожаем сами себя. Мы сам себя убиваем.

Вернемся к Марье и Олеси. Что они видят? Что они слышат? Сейчас Вы об этом узнаете.

На палубе все стихло. Свечные огни потускнели сами собой. И теперь вместо яркого ночного света пылающих на ветру свеч, было видно покойный их красно желтый огонь. Вдали появился рояль. Черный наводящей ужас инструмент. Вы спросите, почему ужас? Извольте, отвечу. В тусклом пламени свечей что может ни показаться. Порой человек может представить такое, что волосы дыбом встанут, а свет пламени лепестка свечи порой может показать нам то, о чем мы давно забыли. И лишь ее тень способна испугать нас. Вот и ответ на этот вопрос: почему рояль показался зловеще ужасающем. Это лишь тень. Тень, которая способна испугать. Довести человека до инфаркта, сделать так чтобы у него появился паралич после страха, который возник неоткуда, словно из воздуха родился он. страх тени зловещего, порой неожиданного. Так что вряд ли можно было сказать, что рояль ужасал присутствующих. Это было б неверно сказано. Скорее это его возникшая неоткуда тень, заставила от неожиданности вздрогнуть всех присутствующих на палубе ресторана. Вскоре вдали появился свет, и словно ниоткуда к роялю подошла женщина в красивом розовом платье. У него были длинные рукава, которые заканчивались на запястьях. У него было небольшое скрывающее ее красивую грудь декольте, из которой была видна небольшая ложбинка из-под платья зоны декольте. Вообще-то, что касается ее груди, то вряд ли можно было бы назвать ее маленькой. Она была довольно большой. Грудь твердого раз Само же платье было длинным, и лишь небольшие черные сапожки были видны из подола платье. На само же платье под тусклым светом светящихся свечей, и держащей в правой руке подсвечник, в который можно поставить три свечи, переливались блеском нашитых на нее бриллиантовой мишуры. Она подошла к роялю, и поставив свечку на рояль села на стоящий у клавиатуры стул. Теперь рояль не казался таким страшным. Теперь он приобрел свой естественный вид. Черный, горделивый, он стоял на появившейся словно ниоткуда сцене. Когда женщина села на стул, за рояль, ее лицо освятили стоящие на подсвечники три свечи, их тусклый свет. Теперь можно было разглядеть ее лицо. Оно было красиво. Чуть-чуть вытянутое. Маленький носик, черные жгучие глаза. Длинные до пола распущенные, повязанные в небольшой пучок на голове черные. Ее руки были красивы. За всю свою жизнь, которую она когда-то прожила на земле, она никогда не занималась физическим трудом. Она была сочинитель. Она сочиняла музыку. Музыку для души, которую она слышала в своем сердце, в своей душе. Она слышала ее в лесу, в растениях, даже в живущих в лесу животных и поющих радостные песни певучих птиц. И вот, она сделала первый аккорд. Ее тонкие гибкие пальчики плавно стали скользить черно-белой клавиатуры рояля. Она тихо, будто трепеща перед музыкой и инструментом, словно скользя по черным белом клавиш, начала играть свою партию и, забыв обо всем на свете, ушла в музыку исполняющей партии. Казалось, что она играет так, что кроме музыки ей ничего было не надо. Она была погружена в музыку, играя на рояле так, что казалось, это не она играет свою партию, а сама музыка, вот она. Взяла за руки ее, и сама ее вела по своим музыкальным нотам. Она лилась из этого музыкального инструмента, словно соловей пел свою песнь. Но вот музыкальная композиция закончилась, и присутствующие в зале зрители, встав, зааплодировали. Зрители аплодировали довольно долго, а игравшая на сцене женщина готовилась к следующей партии. Овации слушающих не знала границ. Руки рукоплескали. И вот, словно ниоткуда появился оркестр. Сидя на стульях, у своих инструментов они с нетерпением ждали, когда дирижер взмахнет своей дирижерской палочкой, и они оживят свои инструменты вдохнув в них музыкальную композицию своей души и сердце. Ведь музыка льется лишь из сердца, а та в свою очередь идет от души. И вот, дирижер взмахнул своей дирижёрской палочкой, и инструменты зазвучали. Они ожили в музыкальном сопровождении своих друзей-нот. Дирижер дирижировал своей дирижерской палочкой, смотря на оркестрантов, внимательно вслушиваясь в каждую скрипку и другой музыкальный инструмент. Вот оркестр затих, и слушатели услышал стоящий на сцене рояль.

Женщина снова, будто трепеща перед музыкой и инструментом, словно скользя по черным белом клавиш, начала играть свою партию и, забыв обо всем на свете, ушла в музыку исполняющей партии. Казалось, что она играет так, что кроме музыки ей ничего было не надо. Она так же, как и в первый раз была погружен в музыку, играя на фортепьяно так, что казалось, что это не она играет свою партию, а сама музыка льется из стоящего на сцене рояля. Вот она, прекрасна. Взяла за руки этого человека, и сама его ведет по своим музыкальным нотам. Она лилась из этого музыкального инструмента так, что казалось, что словно соловей пел свою сладкую песнь. Но вот снова вступил оркестр, влившись в музыкальную композицию партии. Прекрасная музыка! Олеся и Марья сидели за столом, и не могла сказать ни единого слово. Они за свою жизнь никогда не слышали такого красивого исполнения музыкальной композиции, льющейся из сердца и сопровождающейся душевным вдохновением.

–Прекрасно. — тихо сказала Марья. — Эта музыка меня успокаивает. — затем она обратилась к Олесе. — А Вы ее слышите?

–Конечно. — тихо ответила Олеся. — Я ее слышу. — с какой-то долей таинственности ответила она. — Она так прекрасна, словно неземная.

Тут Клавдия Ивановна, прервав их, поинтересовалась:

–Это Вы о чем? — не понимала она.

–О музыке. — ответила Марья. Затем она поинтересовалась. — Разве вы ее не слышите?

–Нет. — ответила удивленная Клавдия Ивановна. Она была в недоумении. Никакой музыки она не слышала. Она сидела за столом, смотрела на проплывающей мимо нее город, и слышала лишь разговор, в котором сама принимала участие. Скорее всего даже не разговор, а лишь то, что она хотела слышать. То, что ей было в радость. Ничего другого она слышать не хотела. Только то, что сама хотела слышать. А слышать она хотела лишь одну свою дочь, Олесю. Только ее и больше никого. — Я музыки не слышала. — сказала она. — Да и какая тут музыка позвольте сказать, ведь мы в плавучем ресторане, то есть на судне. — затем она сказала. — Посмотрите черт побери, где тут музыканты позвольте спросить? Их нет. «Нет и быть не может», — затем она сказала. — Это в конце-то концов ресторан на воде, а не концертный зал имени Чайковского. — затем она утвердила. — Здесь нет музыки, только еда.

–Вы ошибаетесь. — сказала незаметно подошедшая к ним Аманда. — В нашем ресторане есть все.

Клавдия Ивановна с усмешкой посмотрела на Аманду, затем иронично, словно считая, что все это одна большая шутка, поинтересовалась:

–И Музыканты здесь тоже играют? — в этом вопросе была слышна неподдельная усмешка, как будто Клавдия Ивановна желала принизить Аманду, чтобы та не лгала. — Так, где же музыканты позвольте спросить?

Аманда равнодушно посмотрела на Клавдию Ивановну. Ей стало жаль бедную женщину. Ведь она в жизни не видела никакого счастье. Вся ее жизнь была в заботах. Никакой радости жизни. Лишь одна преданность своему делу и партии СССР.

–Никто не сможет услышать музыку. — начала Аманда. — Ее может услышать лишь тот человек, который даже в самой адской ситуации и ее безнадежным исходом остается счастливо.

–Вы считаете, что Марья остается счастливой? — удивилась Клавдия Ивановна. — У нее же ног нет. Всю жизнь проведет в коляске. Что тут за счастье позвольте спросить? — затем она заявила. — Она же инвалид! — затем добавила. — Какое тут позвольте спросить счастье в ее инвалидности?

Клавдия Ивановна была, конечно, права, в инвалидности нет никакого счастье, лишь одни страдание.

Тут Марья сказала:

–Вы жестоки, маменька.

–Я не жестока. — отпарила Клавдия Ивановна. — Я всегда говорю только правду. — затем она добавила. — Порой она жестока. Но она такова какова она есть на самом деле, не больше и не меньше. А кому это не нравится прошу. Путь свободен. Гуляйте. Авось ни только ноги потеряете, головы лишитесь. — затем она заявила. — Возможно я и не слышу музыку, но разве в музыке счастье? «Нет, — сказала она. — это не так». — Жизнь жестока, и это факт. А кто слышит музыку в этой жизни — счастливый человек.

Аманда тотчас же поинтересовалась:

–Значит Вы признаете, что Марья счастлива?

Клавдия Ивановна усмехнулась:

–Что ж, — сказала она. — Вы меня поймали. — затем она сказала. — Возможно она и счастлива. — затем она пояснила. — Счастлива что поняла, что не погибла, а лишь лишилась ног. — затем она вопросила. — Но счастлива она на самом деле? Ведь для нее жизнь закончилась не начавшись. Куда она пойдет учиться? Ведь здоровые люди никому не нужны, что тут говорить об инвалидах. — на ее глазах появились горькие слезы. Она не могла видеть свою дочь в этом кресле. Ведь она знала, что для Марьи жизнь закончилась не начавшись, и что ее ожидает в будущем никто не знал. — затем она сказала. — Хоть что Вы не говорите я права. — затем она добавила. — Жизнь — это не музыка, это лишь одни страдания. И Вы все присутствующие здесь это знаете не хуже меня. — затем она обернулась к сидевшим за столами людей, и прокричала. —

НЕ ПРАВДА ЛИ, А?

Сидевшие за столами люди ничего не ответили. Они словно не слышали Клавдию Ивановну. Всем было все равно. Каждый думал и говорил только о своем. Каждого занимали свои проблемы и мысли, и другие люди и их проблемы их не касались.

Вместо ответа раздался отголосок ее вопроса. Он пронзил воздух, и дойдя до стен корабля-ресторана, вернулся отголоском эхо назад. Пройдя через уши Клавдии Ивановны и остановившись в ее голове. В это самое время у Клавдии Ивановны заболела голова. То есть она заныла. Казалось, что у нее в голове миллиард иголок пронзали ее мозг и отдавались болью в черепную коробку так, что казалось, что голова просто ныла. Затем в ее мозгу появилось ощущение полной пустоты. Казалось, что ее мозг просто исчез. В нем появилась пустота, а с веска лилась какая-то жидкость. Это ощущения заставили Клавдию Ивановну взяться за голову, и она что есть мочи, воскликнула:

–Не-е-е-е… т‼!

В это самое время Марья и Олеся увидели безумие в глазах Клавдии Ивановны. Ее взгляд выражал полный испуг и непонимание осознание что с ней происходит? Девочки переглянулись меж собой. Им обеим стало страшно. Страшно, что их мать стала такой. Безумной женщиной. Как они могли проглядеть это? Ладно Марья, но как же Олеся? Ведь она все это время находилась с Клавдией Ивановной. Они общались. И никогда она так и не замечала, что у Клавдии Ивановны прогрессирует безумие. А может это и не безумие вовсе? Может Клавдия Ивановна сошла с ума? Задавая себе этот вопрос, они не находили на него ответ.

Аманда протянула правою руку к голове Клавдии Ивановны, и щелкнула пальцами. В туже секунду боль так терзающею Клавдию Ивановну, прекратилась, а Аманда сказала:

–Не надо кричать здесь. Никто Вас все равно не услышит. — затем она пояснила. — Мои гости сами по себе. Каждый из них из своего времени, из своей эпохи. Они не слышат никого кроме тех, кто сидит с ними за одним столом. Это правильно. Ведь если бы они услышали б друг друга, то кто знает, смогли бы они понять ни то, что других, а самих себя? — затем она скептически добавила. — Вряд ли?

Клавдия Ивановна почувствовала, как терзающая ее мозг боль, отступила. Боль и головокружение исчезли. Исчезли словно их не было вовсе. Задавая, сама себе вопрос, что это было? Она не могла прийти к однозначному ответу. Звуковая волна, отраженная от стен плавучего ресторана, не оставляла мысли что, этот ресторан один большой звуковой инструмент. Единый инструмент, в котором были присуще все звуковые дорожки музыкального сопровождения. Клавдия Ивановна, недоуменно посмотрев на Аманду, закрыв ладонями уши, поинтересовалась:

–Что это было?

–Звук Вашей судьбы. — непонятно сказала Аманда. — Это Ваши ноты жизненного пути. — пояснив она добавила. — Громогласный голос не всегда сопровождается жизненным путем дороги жизни. Не всегда громогласный голос способен разрешить проблемы жизни. Он лишь тень жизненного пути в далеком жизненном пути. Крикнешь, и он вернется к человеку резонансом эхом далекого прошлого, грядущего будущего. Жизненного пути.

–Что Вы имеете ввиду?

–Поступки. — ответила Аманда. — Человеческие жизненный поступки. — она, сделав паузу, сказала. — Человек властен над своей судьбой, и глупец тот, кто говорит, что судьба властна над человеком, это ни так. — затем она сказала. — Люди сами предопределяем свои поступки. От них зависит их жизненный путь, их судьба. — затем она привела пример. — Вот Вы Клавдия Ивановна, не ужели Вы ни о чем не жалеете? Ни хотите вернуть назад то, что хоте ли бы исправить?

–Нет. — твердо ответила Клавдия Ивановна. — Не хочу. — затем она сказала. Я прожила жизнь так, что каждый на своем месте позавидовал мне.

–Позавидовал бы? — удивилась Аманда. — Чему? — она сделала недоуменную паузу, затем вопросила. — Тому что Вы прожили жизнь без каких там было радостей?

–А чему радоваться? — удивилась Клавдия Ивановна. — Он поглядите радость какая стала, КПСС пал, советы ушли в небытие. И что? Радость? — ухмыльнулась она. — Где тут радость позвольте спросить? Радость то, что, — она показала рукой на Марью, затем добавила. — Марья осталась без ног. — сказала она. Радость то, что радость вскружила всем голову, и те, как оголтелые стали от радости все крушить, уничтожая то, что мы старые партийцы создавали восемьдесят лет, а потом почувствовав свободу разрушили все в одночасье. — затем она уточнила. — Вы считаете, что это и есть радость жизненного пути? Нет, меня никто не переубедит в обратном. Свобода — это уничтожение того, что строилось годами. Пусть кто-нибудь скажет, что я неправа, а я тогда скажу тому человеку. Свобода приводит людей лишь к саморазрушению, и никто не сможет их спасти. Они истребят самих себя, даже не поняв этого. — затем она добавила. — Марья тому подтверждение. Она хотела стать свободной, для нее не существовала никаких правил, и вот результат. — тяжело вздохнула она. — Кресло, к которому она будет прикована навечно, грошовая пенсия, и жалость — вот ее удел жизненного пути, ее радости жизни, ее так называемой свободы. Молчите, нечего сказать? Вы знаете, что я права. Права, потому и молчите. — она сделала долгую и тяжелую паузу, будто о чем-то размышляя, затем тяжело вздохнула и сама себе сказала. — Я права, я всегда права.

Да, Клавдия Ивановна была права, и Аманда это знала. Свобода, данная человеку, никогда не предвещает ничего хорошего кроме беды. Ведь свобода это лишь иллюзия беззаботной жизни. На самом деле свобода это не что иное, как показ власти человеком его истинных желаний. Свобода дана людям затем, чтобы понять власти, президенту РФ, чего ему стоит опасаться. Давая свободу власть контролирует людей, а те сами того не подозревая галдят направо и налево какая в России и во всем мире хорошая власть. Повеситься хочется.

–Что ж, — согласилась Аманда с Клавдией Ивановной. — Возможно Вы и правы. — Радость человека иллюзорна. — сказала она. — Ее всегда замещает свобода, которая никогда не даст человеку той свободы, которую он намерен получить.

–Вот видите, — сказала она. — Я всегда права.

Тут Аманда поинтересовалась:

–Скажите, Вы любите своих дочерей?

Клавдия Ивановна не ответила на этот вопрос. В ней боролись два чувства: чувство любви и ненависти. Вряд ли можно было сказать, что она ненавидела своих дочерей. Она их конечно любила. И это она только что поняла. Она ненавидела себя, и призирала свое легкомыслие. Кто знает, что могло бы произойти если бы Клавдия Ивановна не отвернулась бы от Марьи. Приняла б ее такой какая она есть на самом деле. Возможно, такой трагедии не случилось бы. Олеся Анастасиевна была бы жива, а Марья Анастасиевна не потеряла бы ноги. Ведь в попытке затем, чтобы доказать своей матери, что она ошибается, и то, что ее дочь Марья лучше, чем она о ней думает, Марья сделала то, что привело ее, по сути, к гибели. Она хотела доказать по-своему, что она по-своему права, и это доказательство привело ее к трагедии. Инвалидности. Многие дети, по сути, все, доказывают своим родителем что они правы, а родители нет. А родители, наоборот. Все это приводит к трагедии. И пока дети не поймут, что они порой неправы, а родители этого им не объяснят, и они не придут к компромиссу, Отцы и дети всегда будут спорить, а порой враждовать меж собой. Так было, так есть, и так будет всегда. Это жизнь, а жизнь — это дорога, по которой идет человек. Она порой идет пряма, порой разветвляется на несколько дорог как в сказке про былинного богатыря. Порой мы доходим до переулка, и не знаем куда идти дальше? Мы встречаем множество препятствий на дороге. Это кочки, канавы. Порой это кусты и деревья. Эта дорога и есть — жизнь. Жизнь в дорогу в целую вечность, и жизнь дорогой лишь миг.

Клавдия Ивановна плача, призналась:

–Я ненавижу себя.

–Я ни тот вопрос задала. — сказала Аманда, и снова повторила его. — Вы любите своих детей?

Тут Клавдия Ивановна посмотрела на Аманду так, что вряд ли Аманда могла заподозрить в ее взгляде подлог. Клавдия Ивановна смотрела на нее искренне. В ее взгляде можно было прочесть ненависть к самой себе. Она ненавидела себя за то, какая она есть на самом деле. Затем она вытянула сквозь зубы:

–Конечно же люблю. — затем она сказала. — Я всегда любила, люблю и буду любить моих девочек. — затем она призналась. — Я ненавижу себя, что я за ними недоглядела. — затем она неожиданно сама для себя призналась. — Я бросила их на произвол судьбы. Отпустила их. Предоставила их самим себе. Что я за мать та такая? Всю жизнь заботилась обо всех, а о дочерях забыла.

Аманда сказала:

–Я рада что Вы осознали, что любите своих дочерей. — затем она добавила. — Другим матерям даже это не удается. — затем она кинула. — Родят, бросят, и как будто, так и надо. — Аманда прошипела. — НЕНАВИЖУ. — пояснив. — Ненавижу таких если можно сказать, МАМАШ. — затем она обратилась к Марье, сказав. — Власть над судьбой в Ваших руках. Да, у Вас нет ног, и этого уже не исправить. Крепитесь. Жизнь принесет еще немало разочарований и горестей. «В ней так же будут радости». — затем она сказала. — Сегодня Вы узнали, что несмотря ни на что, Ваша любит Вас, а это немало.

Марья, смотря на свою мать, сказала:

–Я всегда была уверена в этом.

Олеся подтвердила:

–Я тоже.

Клавдия Ивановна сказала:

–И я Вас люблю.

Затем они протянули друг другу руки, и взяв друг друга за ладони, крепко сжали их в своих. Тут все трое осознали, что это цепь. Оковы семьи. Семейного счастья. Его никогда не разорвешь. Ведь семья — это самое ценное на свете, что есть в жизни. И кто этого не понимает, тот не сможет оценить золото, алмаз, бриллиант. Ведь их ценность ничто по сравнению с ценностью семьи. И даже если заработать все золото мира разом, оно не сравнится с ценностью семейного очага, домашнего уюта у очага. Семейного очага счастья.

Клавдия Ивановна сказала:

–Я обещаю. — заверила она девочек. — Я буду хорошей матерью для Марьи. — затем она хотела поклясться в этом, но не смогла. Ведь рядом сидела Олеся, а та, как она считала, была уже мертва. Она не могла поклясться в том, в чем поклясться не могла. Она боялась, что она не сможет стать матерью, которую заслуживала Марья. Она просто боялась не исполнить свою клятву. Свою материнскую клятву. Она разжала ладони и сказала. — Я не могу.

Аманда поинтересовалась:

–Почему?

–Я боюсь стати плахой матерью.

Марья поспешно сказала:

–Вы будете хорошей матерью. — сказала она, и взяв ее за руку ласково и любя, добавила Марья. — Маменька. — как уже было написано ране, несмотря ни на что любила свою мать. Она понимала ее и хотела, чтобы та была счастлива. Затем тихо она добавила. — Я это знаю.

Они смотрели друг на друга, и плакали. Им обеим было много что сказать друг друге, и сказать было нечего. Так бывает с людьми. Когда хочешь с кем-либо встретиться подготавливаешь речь, а встретившись и сказать-то оказывается нечего.

Клавдия Ивановна плача, сказала:

–Я не смогу стать Вам хорошей матерью. — сказала она. — Я стала матерью, — она посмотрела на одну из дочерей, и добавила. — для Олеси. — затем она сказала. Я любила ее больше своей жизни, и забыла о том, что у меня есть вторая дочь. — она посмотрела на вторую дочь, и сказала. — Вы Марья. — затем она сказала. — Я всегда гордилась своей старшей дочерью и не уделяла никакого внимание младшей. — затем она с горестью и сожалением сказала. — В итоге я потеряла свою старшую дочь, а младшую… — тут она запнулась. Ей было трудно говорить об этом. Говорить о том, что отчасти по ее вине Марья стала инвалидом. Она думала: если бы я не отвернулась от Марьи, то возможно все было по-другому. Эти мысли не давали ей покоя. Она винила себя за случившееся, и не могла себе простить эту легкомысленную халатность с ее стороны.

Понимая, что Клавдия Ивановна хочет, но не может сказать, Марья поспешно сказала за нее:

–Я никого не виню в случившемся. Виновата я сама, лишь одна.

–Нет. — возразила Клавдия Ивановна. — Виноваты мы обе. — затем она добавила. — Я виновата больше, чем Вы, Марья. Я не заботилась о Вас так как вы хотели. Я лишила Вас своего общество. По сути, я Вас предоставила самой себе. — затем она заключила. — В этом моя ошибка.

На ресторанной палубе снова зазвучала Музыка. Это Штраус, легкая музыка из какого-то произведение. Гости на палубе встали из-за столов, и пустились в быстрый танец. Казалось, что ресторан закружился. Закружился в безустанной страсти танца. Легкого и веселого вальса «The Blue Danube — Голубой Дунай». Короля вальса Иоганна Штрауса.

–Пришло время танцев. — сказала все еще стоящая у стола Аманда. Затем она добавила. — Слышите звуки музыки. «Это вальс!» — сказала она. — Вальс. The Blue Danube.

Марья тотчас перевела:

–Синий Дунай. — она грустно вздохнула. — Как это жестоко. — сказала она.

Аманда спросила:

–Почему?

–Я всегда хотела прокатиться на пароходе по Дунаю. — грустно сказала она. — теперь это невозможно? — она сделав долгую тяжелую паузу, добавила. — Посмотреть на города. Будапешт, Вена, Братиславу, Белград. Регенсбург, Линц. Ульм, Русе, Нови-Сад. Ингольштадт, Дьор, Эстергом. Вуковар, Земун, Панчево и Сремски-Карловиц. — затем Марья сказала. — Эти города лежат на пути Дуная. Как бы я хотела их увидеть хоть одним глазком! Но, — понимала она. — К сожалению это невозможно.

–Отчего же? — возразила Аманда. Затем она сказала. — Возможно.

–Что? — не поняла Марья. — Что Вы сказали? Возможно? Да Вы смеетесь надомной.

–Ничуть. — ответила стоящую возле стола Аманда. — Возможно. — затем она показала рукой на левый берег, и сказала. — Смотрите, это же Дунай.