СкаZка о волшебном слове. Сборник рассказов – метафорические нарративы для взрослых о любви, преодолении и перерождении

Дмитрий Вагнер

Протагонист выходит на ринг с непобедимым мутантом…На пути к материнству девушка пройдет суровые испытания…«Герой» просыпается в подвале неизвестного дома – голый и привязанный к стулу. Что это? Чья-то глупая шутка?…Близнец, поглощенный братом в материнской утробе, много лет ждал своего дня. Каким странным способом он обретет свободу?В подвале дома скрывается нечто, способное оживить ваши потаенные страхи…Коварная шутка двух богачей меняет жизнь неудачливого страхового агента.

Подпевай детка! Ему это нравится!

Еще один отрывок из «Песни…", который я отредактировал, чтобы превратить в самостоятельное произведение.

Предупреждаю сразу, этот рассказ о насилии, но из той категории, о которой говорят — «око за око» или «клин клином вышибают».

Сладкий вкус радикальных мер я впитал с молоком матери.

Насилие было частью моей жизни с самого детства и мой отец не думал, прежде чем пустить в ход кулаки. Мне и моей сестре, да и маме, говоря по правде, доставалось будь здоров. Но вот, что странно, вопреки тем ужасам, которых пришлось натерпеться в застенках родительского дома, жажда возмездия никогда не шла у меня дальше собственных фантазий. И одна из них превратилась в омерзительную историю.

Электрическая дрель, коробка острых шурупов и пыльный, звуконепроницаемый подвал…

Ну как, играет воображение?

Так, так… прибавим сюда старое кресло, посадим в него молодого человека, не обремененного совестью. Он любит брать чужие вещи (навсегда, как же иначе?), он спесив, циничен и груб, но главное… главное, он любит бить женщин и он связан.

Июнь 2010

1

Для Витьки Иванова утро началось в семь утра, с привычной сигареты. Наташка, последняя, кто позарился на него, и первая, задержавшаяся с ним дольше чем на три месяца, подтрунивала над этой его привычкой всякий раз, поскольку сигарета предшествовала завтраку, и никогда — наоборот.

Как и все бабы, она не утруждала себя размышлениями о причинах вещей, а потому для Витяя её болтовня значила не больше, чем бормотание постоянно работающего телевизора.

Да, он питался сигаретами и пивом. Да, ему нравились связанные с ними ощущения и менять привычки он не собирался ближайшие пару лет, а то и больше. В общем… перспективы довольно хорошие.

В десять возле парадной его ждали Ссык и Дрон. Ссыка на самом деле звали Костя. Он постоянно болел и почти половину школьного курса провел в пансионатах после того, как в восьмилетнем возрасте сунул в розетку пальцы, обмотанные фольгой. Что было дальше он не помнит. Цель опыта безвозвратно растворилась в недрах разума малолетнего гения, но факт есть факт — результат не оправдал ожиданий. Гормональные осложнения, очки с сантиметровыми линзами и постоянно носимый в кармане инъекционный карандаш с инсулином. Но, как и всякий «ботан», Ссык много читал, знал массу полезных вещей и планировал как «замутить хорошую тему». А хороших тем всегда оказывалось в избытке: незапертые двери складов; электрощиты, набитые серебряными клеммами; автомобили без сигнализаций и многое, многое другое.

Дрон, третий в банде — полная противоположность Ссыку. Он исполнитель. И Витяй спокойно доверял ему самые опасные дела. Тощий как жердь, Дрон запросто пролезал в самые узкие щели, скользил в толпе и ловко обращался с ценными вещами, которым не хватало пристального хозяйского внимания. А еще он неплохо умел прикидываться слабоумным и его всегда отпускали. Взять с такого было нечего.

Сегодня всем троим предстояло продать колеса, снятые с машин, хозяева которых в одно прекрасное утро обнаружили своих «стальных лошадок» мирно стоящими на кирпичах. Ради такого мероприятия Витяй и его банда специально ездили подальше от дома, в Приозерск и Сестрорецк. А на обратном пути заезжали на Крестовский — машины там парковались подороже. Часов в девять вечера они отвезли добычу на отцовском «Транзите» Дрона в автомастерскую Санька Филимонова, по прозвищу Грязная Рука, где получили по пять штук каждый. До самой ночи они сидели «У Сэнди» и обмывали сделку. В половине десятого Витяй в тысячный раз вышел на улицу покурить. «У Сэнди» — одна из немногих забегаловок, где все места предназначались курящим, но поделать он ничего с собой не мог. На утопающей в зелени улице, смешиваясь с запахами природы, дым становился сладким и душистым.

С сигаретой в зубах он мечтательно смотрел куда-то в даль. Погода на улице стояла превосходная. Солнце только что село. На чёрном небе, прямо на глазах, одна за одной зажигались звезды. Пахло скошенной травой и жареным мясом, которое готовилось тут же на улице молодым смуглым парнишкой в клетчатой рубахе с засученными рукавами и засаленном фартуке.

По радио «Рокс» передавали хиты шестидесятых. Звенели струны, колонки в баре хрипели, и Троглодиты пели «Let me tell you babe». Три последних затяжки, самых глубоких, если на то пошло, словно они были последние в его жизни, Витяй сделал с мыслью о смазливой девице за столиком в дальнем конце зала. Он изредка косился на нее, пытаясь понять, с кем она пришла. Девка была толстовата, и чем-то смахивала на Наташку, но отвести взгляд от чулков в сеточку было чрезвычайно сложно. Он собирался вернуться и купить ей хорошего коньяку.

Но… как обычно в таких случаях, и совсем не вовремя, в голове у него зашептал знакомый нудный голосок:

— Эй, друг, у тебя же есть девчонка. Поимей совесть.

В ответ Витяй только усмехнулся и щелчком указательного пальца запустил окурок в звёздное небо.

— А как же, — сказал он вслух, — Я имею её каждый день. А потом… звёзды на небе погасли.

2

В первые две-три секунды после пробуждения не всегда удается понять, что происходит, однако Витяй, несмотря на абсолютную темноту, сразу вник в суть проблемы. Машину, на заднем сиденье которой он ехал, трясло на ухабистой дороге. Захотелось встать, размять затекшие ноги и руки. Но они не слушались. Они были связаны, крепко и со знанием дела. Руки за спиной; ноги опутаны от щиколоток по самые колени.

Голова-тень, торчавшая из-за спинки водительского сиденья повернулась и посмотрела на него. Козырек бейсбольной кепки и бороду он заметил раньше, чем они слились в темное пятно, и до того как две серебристые точки зажглись в том месте, где должны быть глаза. Затем что-то твердое уперлось в шею. В голове загорелся огненный шар дикой, адской боли, темнота сделалась гуще и неудобства беспокоить перестали. «Это сон», подумал Витяй, когда очнулся снова. Но распятие, собственным телом придавленное к бетонному пыльному полу, больно впивалось в ребра.

«Нет, не сон».

Помещение вокруг напоминало то ли гараж, то ли подвал, заставленный всяким ненужным хламом. Старая микроволновка на полу справа, рядом старинное зелёное кресло с прогрызенной в спинке дырой. Тусклый свет от висящей на проводе лампочки доставал до деревянной лестницы в дальнем конце, верхняя половина которой растворялась в темноте. В шкафах вдоль стены поблескивали стеклянные банки и какие-то инструменты. Слева, у противоположной стены, стояло кубическое сооружение, накрытое сверху куском брезента. Вероятно, какой-нибудь бытовой прибор или большая клетка.

Осмотревшись, Витяй решил ползти в сторону лестницы, но попытка сдвинуться с места заставила его передумать. Он перевернулся на спину и сел. О том, что бы встать не могло быть никакой речи. Ноги его по ощущениям напоминали сейчас куски охлажденного мяса. Вдобавок, рот был затянут широкой липкой лентой и дышать приходилось носом, да и то, пока он, надышавшись пылью, пару раз не чихнул. С тех пор работала только одна ноздря и, надо сказать, с большим трудом. Каждое, даже самое незначительное усилие требовало порции воздуха, которого почти не было.

Его могли спасти руки, но связанные за спиной они представляли собой вещь абсолютно бесполезную.

В какой-то момент он выпрямил ноги, и потом подтащил себя вперёд. Бетонный пол был шершавым, а джинсы новыми, купленными за две с половиной тысячи, и то, что они от таких упражнений превратятся в лохмотья, было не так уж важно. Отдышавшись он сделал это ещё раз, а потом ещё и ещё, много раз.

До лестницы оставалось совсем не много, три метра или вроде того. Витяй слабо себе представлял, что сделает потом, когда до неё доберётся. Не всё ли равно? Когда он окажется там, нужные мысли наверняка придут сами собой. И он выберется отсюда, как выбирался из многих других передряг…

Сверху скрипнула и открылась дверь. На пол у подножия лестницы упал прямоугольник света, и в нём, словно в театре теней, показался человеческий силуэт. Мужской голос еле слышно напевал по английски «It’s My party», а судя по интонации, рот у певца был до отказа набит едой.

Как бы то ни было, размышлять Витяй тут же перестал.

Сначала из потолка показались идеальной чистоты высокие армейские ботинки. Наблюдая как они беззвучно опускаются на ступеньки, Витяй заметил, что лестница обита толстым слоем войлока, очень похожим на материал для звукоизоляции. И это, учитывая всю ситуацию, наводило на мысли куда более мрачные.

Человек сошел с лестницы и, повернувшись всем корпусом в Витькину сторону, остановился. Чёрные военные штаны заправлены в ботинки; чёрная куртка со множеством карманов, больших и маленьких; чёрная бейсбольная кепка с вышитым красными шелковыми буквами названием рок-группы. Он ничем почти не отличался от той тени, что плясала на полу минутой раньше. Ничем кроме Хемингуэевского лица, вся нижняя часть которого скрывалась за густой бородой и усами, и голубыми глазами, вероятно теми же самыми, что раньше, в салоне машины, показались ему серебристыми точками.

Бородатый и вправду жевал. В одной руке он держал бутерброд, в другой, жестяную кружку, вроде тех, что продаются в «Экспедиции» в комплекте со спиртовками. Весь облик этого ублюдка светился добродушием. Он ухмылялся, чавкал и мурлыкая под нос песенку смотрел на Витяя так, точно они вдвоем прохлаждались на пикнике.

— Ну что уставился, хрен ты моржовый?

Что бы сказать это Витяю потребовалось вобрать в легкие побольше воздуха и до боли напрячь мышцы на животе, но к сожалению (а может и к счастью), из-за полоски скотча на лице вылетело хотя и громкое, но совсем не разборчивое мычание.

Тише, киса, — сказал бородатый, и одновременно в растительности на лице образовалась горизонтальная трещина, оголившая два ряда безупречных зубов и розовый язык. — Осталось совсем чуть-чуть.

Человек продолжал стоять над ним, время от времени откусывая кусок черного хлеба с мясом и отхлебывая из кружки. На секунду он отвел глаза в сторону, потом снова уставился на Витяя, и было в этом движении глаз что-то, говорившее о смущении, или лёгком замешательстве. Он как будто ждал, чем закончится неловкая ситуация и напоминал этим молодого и неопытного интерна, не слишком довольного поведением пациента, но не имеющего права как-либо проявить эмоции. Вот только у Витяя от этого взгляда озноб пробежал по всему телу, ибо глаза эти вдруг стали пусты и неподвижны, как у дикого и безумного существа, чьим единственным занятием в жизни было высасывание внутренностей у своих жертв. И если подобная тварь существует, она наверняка делает это с таким же видом, с каким наши матери, стоя у плиты, пробуют свою стряпню на предмет готовности.

«Черт побери», сказал Витяй сам себе, «плохи мои дела».

Все с тем же отсутствующим видом незнакомец шагнул вперед. Он поставил кружку на брезентовый куб. Рука его, в чёрной матерчатой перчатке, зависла в воздухе, словно он приготовился дирижировать. И пока он стоял вот так, две-три секунды, Витяй неотрывно смотрел на эту руку, похожую на висящего в воздухе паука.

А потом бородатый сказал:

— Ну что, киса, пора начинать.

Слово — киса — он произнес с издёвкой. Так называют друг друга «влюбленные» парочки, находясь в компании, когда хотят показать остальным то, чего уж давно нет. Эта правда относилась и к Витяю тоже, но его беспокоила скорей не она, а поза бородатого — напряжённая изготовка к броску.

Происшедшие вслед за этим события не отложатся в его памяти. Все случилось довольно быстро. Сверкнув в воздухе точно пушечное ядро, тяжелый, пахнущий кремом ботинок ударил в грудь. Витяй упал на бок и в шею ему уперлась дубинка с железными рожками на конце; возникло внезапное ощущение, что всё это уже было, и не один раз. Он зажмурился.

Тишину подвала нарушил звонкий щелчок и Виктор Иванов, в который раз, отправился в царство вечной ночи.

3

Когда Витяй вновь очнулся, первым делом, как тогда в машине, он попытался встать и размяться. Но как и в первый раз, это дело дальше желания не пошло. Разница оказалась лишь в том, что сейчас он не лежал, а сидел. И хотя голова его была туго примотана скотчем к высокой спинке стула, он без труда сообразил, что одежды на нем нет, что руки надёжно закреплены на подлокотниках, а голени примотаны к ножкам.

Он скользнул взглядом по сторонам. За время его отсутствия обстановка нисколько не изменилась: сейчас он сидел лицом к кубическому сооружению накрытому брезентом, а лестница оказалась справа. За то слева, на том самом месте, где он очнулся какое-то время назад, теперь стоял на полу треногий штатив, увенчанный сверху фотоаппаратом. Витяй прикинул, что в ломбарде за него могли дать не меньше «сорока штук», и это только на вскидку, если брать во внимание надпись MARk-II и «глаз» размером не меньше тубуса для чертежей.

«Аппетитная штука», подумал он,«жалко, что руки связаны».

При попытке пошевелиться путы натужно поскрипывали. Витяй облизнул пересохшие губы и вспомнил, что прежде сделать так не мог из-за полоски скотча на лице. Привязанный к стулу и напрочь обездвиженный он как никогда осознавал собственную беспомощность. Но теперь, по крайней мере, он мог разговаривать и дышать ртом. Вся сила сосредоточилась теперь в языке, которым он ворочал с трудом, и больше мысленно, нежели вслух, слово за словом репетировал одни и те же спасительные слова:

«Договориться. Договориться. Мужик, мы можем договориться.»

Вверху лестницы открылась и снова закрылась дверь. Словно затвор пистолета, с лязгом, в замке провернулся ключ.

Одетый всё в тот же черный комбинезон бородатый возник у подножия лестницы. В правой руке он держал серебристый кейс.

— Привет, киса. Проснулся? — спросил он, и подходя ближе, добавил. — Это хорошо. А то у меня мало времени.

«Мало времени… а что в этом чемодане, черт подери…?» Витяй вспомнил, что теперь он мог разговаривать.

— Послушай чувак, не знаю как тебя… — начал он, и услышал, как дрожит его собственный голос.

— Джек, — перебил его незнакомец, блеснул рекламной улыбкой и указательным пальцем ткнул в надпись на кепке. — Зови меня, Джек.

— Окей, чувак, эээ… Джек. — Витяй хотел по привычке покачать головой, — Мы можем договориться, Джек.

— А как тебя звать? — спросил Джек.

— Витяй! Это неважно, чувак… Джек. Скажи что тебе нужно, я отдам всё, что хочешь! Между тем, Джек положил кейс, выхватил откуда-то стул и сел напротив, закинув ногу на ногу.

— Неправда! Имя это очень важно, — любознательные глаза Джека все время рассматривали Витьку сверху вниз. — Говорят, у индейцев есть поверье: что бы победить врага, узнай сперва как его зовут.

— Как твое полное имя, Витяй? — спросил Джек. — Я знаю, но мне важно, знаешь ли ты.

Он спокойно смотрел ему в глаза, а тем временем, языком прочищал полости рта между губами и дёснами. В растительности на лице от этих манипуляций перекатывался бугорок, словно там бегало крупное насекомое. Обычно Витяя это жутко бесило, и Наташка за такую привычку не раз получала по заднице.

— Виктор. Иванов.

Джек развёл руки в стороны.

— Виктор Иванов… — сказал он мечтательно улыбаясь. — С таким именем ты мог стать звездой футбола. Представляешь? Оно появляется над стадионом, на огромном цифровом табло, и ликующая толпа срывается с места. Тысячи людей рукоплещут и в один голос скандируют ВИКТОР! ВИКТОР! ВИКТОР! А?!! Как тебе?!!

«Он сумасшедший», подумал Витяй.

— Я не понимаю, чувак.

Глаза Джека вдруг стали пустыми, словно бы от промелькнувшей в голове мысли.

— Джек. Меня зовут ДЖЕК!

— Извини, Джек… Слушай, я волнуюсь, ты должен…

Сердце застучало, как паровой молот. Несмотря на духоту, зубы отбивали чечётку, а кожа покрылась апельсиновой коркой.

— Должен что? — вскинулся Джек.

— Ты должен понимать, что я волнуюсь.

— Волнуешься? Сейчас? Отчего же, Виктор? Хочешь сказать, в твоей прежней жизни не о чем было волноваться?

— Я не понимаю.

— Заткнись!

Джек встал и с громким щелчком откинул застежки серебристого кейса. Витяй вперился взглядом в то, что ему открылось. Сказать, что у него перехватило дыхание, значит не сказать ничего. Он чуть было не подавился собственным языком, и когда горло от шока сдавил спазм, изо рта у него вырвался сдавленный хриплый звук. Джек что-то бубнил под нос, кажется одну из своих песенок, извлекая поочередно из кейса беспроводной шуруповерт, набор саморезов, ножовку по металлу…

«Договоримсядоговримсядоговоримсядоговоримсядогов…» Джек с посмотрел на него, прищурив глаза.

— Виктор?

— Да…? Джекх…?

— Скажи мне правду, ты хотел бы измениться?

Головка шуруповерта, похожая на чёрную пулю большого калибра, зажужжала и медленно начала вращаться. Витяй заметил, что крестообразная бита уже вставлена и Джек, пошарив рукой в пластиковой коробочке, пристроил к ней блестящий, длиной с указательный палец, шуруп.

— Чувак… Джек… господи, что ты делаешь… договоримся. Давай, черт возьми, договоримся!!!

–…ты, как бы это сказать, — продолжал Джек, словно ничего не слышал. — хотел бы стать другим человеком?

— Джек, Джек, пожалуйста. Что ты хочешь…

Витяй почувствовал, как желудок его сворачивается в тугой узел, словно спящая змея. Язык превратился в кусок резины. Слишком невероятной была мысль, что всякие хозяйственные инструменты будут играть главную в этом спектакле. — Измениться… — сказал Джек. — Ты хотел бы измениться, Виктор?

— Я, да… конечно…

— Подожди, — сказал Джек. Он предупредительно поднял ладонь и, наклонив голову, устало закрыл и открыл глаза. На лице его было терпеливое выражение строго родителя, в сотый раз слышавшего, что Витька сидел в компании друзей, и именно поэтому от него пахнет табачным дымом.

— И ты сделаешь это? Для меня… Станешь другим, перестанешь курить, выпивать, эээ… — загнув два пальца на руке Джек посмотрел в сторону. — бить женщин…

На последней фразе Витяй оторвал взгляд от серебристого самореза, обвитого острой как бритва резьбой, и посмотрел в глаза Джека.

— Откуда… чувак, откуда ты знаешь?

Джек пожал плечами и в недоумении скривил рот.

— Я следил за тобой, киса.

Он сделал шаг, направив дрель вверх, словно инъекционный пистолет с длинной сверкающей иглой.

— Подождите… — выдохнул Витяй. — ты же… ты же спросил, хочу ли я стать другим. Я-хочу-правда-очень-хочу-дай-мне-время-я-обещаю… Джек рассмеялся, широко открыв рот.

«Боже, да он само добродушие.»

— Ну что ты, что ты… Ты не волнуйся. — Он согнулся пополам и рассмеялся еще громче. — Я же просто спросил. Так сказать, для поддержания разговора.

Витяй закрыл глаза и представил, что ничего этого нет. Здоровый и даже приятный смех, похожий на смех мужчины сидящего в баре с друзьями за кружечкой пива, почти заставил его поверить, что весь этот балаган просто шутка. Еще он успел подумать, что просьба договориться, почему-то не действовала на Джека. Как будто он просто хотел попугать его, ну… ради забавы, как очередной среднестатистический недоумок, которому нечем заняться. Бывают собиратели бабочек например, и они часами готовы листать альбомы с дохлыми насекомыми. Может Джек как раз их таких. Или… — тут Витька осенило, и новая идея буквально вдохнула в него свежие силы, — …вдруг это съёмки реалити-шоу, вроде «Большого брата». А раз так, если он продержится до конца, то быть может, в конце, ему вручат новенькую машину или денежный приз.

Раздумывая обо всем об этом, Витяй услышал, как совсем близко опять зажужжало, а потом его правый сосок пронзила самая страшная боль, которую он когда либо испытывал. Он не кричал. Криками тут не поможешь.

Он визжал одним непрерывным и острым, как бритва, фальцетом, словно оперная певица в конце длинной партии. Когда воздух закончился, ему понадобилось лишь мгновение, что бы наполнить лёгкие. Примерно в это же время жужжание замедлилось. Боль возросла, послышался то ли хруст, то ли скрип. И Витяй понял, что саморез вворачивается в кость. Джек произнес несколько слов, но они тут же потонули в крике. Потом силы покинули Витька, и вопли перешли в рыдания. Плакал он в голос, будто только что исповедался в страшном грехе.

Кто-то возможно покачал бы головой, и сказал: Ай-ай-ай, какой большой и плачет. Как не стыдно. Но стыд у Витяя пропал миллион лет назад.

Джек ушел куда-то в сторону и вернулся с овальным икеевским зеркалом, в старомодной металлической рамке. Он сел на стул напротив, повернув зеркало так, что бы Витяй мог рассмотреть свою грудь.

Витяй отвел глаза и жалобно заскулил. Он представил вулкан, который в пылу извержения заткнули гигантским болтом.

Джек положил зеркало и стал рассматривать содержимое кейса.

— Хочешь, я его достану? — сказал он, не поднимая головы.

— Что?

Джек махнул рукой.

— Ладно, проехали.

Он достал из кейса плоскогубцы с синими пластиковыми ручками и звонко пощелкал ими в воздухе.

— Нет… НЕЕЕЕЕЕТТТТТ! ДЖЕК, ПОЖАЛУЙСТХАААААА!

Джек подошел ближе. На нем были большие очки в роговой оправе, из-за которых он стал еще больше похожим на того самого, известного американского писателя.

Наклонившись, и сощурив глаза, Джек всматривался куда-то в грудь Витяя, при этом пальцем двигая очки вдоль переносицы. — Думаешь, стоит оставить как есть?

Витяй снова попытался кивнуть, но разумеется услышал только скрип клейкой ленты. Джек разогнулся и, сняв очки, стал слюнявить во рту кончик дужки.

— Да… пожалуйста Джек… оставь ее. Оставть меня… в покое…

— Да? Хм… Я ведь аккуратно.

— Нет, — вскинулся Витяй, — Джек, пожалуйста…

— О боже, что ты заладил пажалусто, пажалусто. Ты мужик или кто?

Упёршись ногой в левую Витькину грудь, Джек ухватил шляпку винта плоскогубцами и потянул на себя.

4

В наступившей темноте, Витяй обнаружил себя лежащим на поле боя.

Ему снилось что он древний воин, что смотрит он в небо, из которого растет — упираясь в его собственную грудь — древко стрелы с растрепанным перьевым хвостом.

В пасмурное небо вздымаются клубы дыма, и время от времени слышатся стоны раненых. Спиной он чувствует холодную землю и тяжёлую конскую поступь, и, судя по частоте звуков, всадников трое, хотя, возможно, одного или двух коней ведут под уздцы. Спустя небольшое время конский топот остановился у него над головой, и оттуда же возникла голова в шлеме. Шлем оказался как у русского богатыря, заостренный кверху, как винный бокал с обломанной ножкой и отчеканенным спереди словом «Ленинград». Потом голова сместилась вправо, перевернулась и Виктор Иванов, великий воин, улыбнулся. Богатырем оказался Чувак Джек, с сильно заросшим худощавым лицом и потрескавшимися губами.

— Привет, киса! — сказал он. Беззубый рот растянулся в ухмылке, а из трещин на губах засочилась кровь. — Я аккуратно, дружище! Будь мужиком! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

Он смеялся, а сам в это время ухватился рукой за древко стрелы. И тогда Витяй закричал. Только кричать он и мог, и больше ничего. От воплей лицо Джека пошло трещинами. Отдельные куски стали отваливаться как части облупившейся штукатурки, за ними последовали нос, губы, оставляя после себя тёмную треугольную дыру и оскал черепа. Но из глазниц его продолжали смотреть глаза, голубые как само небо, а из пасти все ещё слышался скрипучий смех:

— Я аккуратно, дружище! Будь мужиком! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

5

Джек сидел на корточках и совал Витяю под нос флакончик с нашатырем.

Ну как, киса, нравится?

Хотелось сказать что-нибудь едкое, но сил у Витяя оставалось лишь на редкие хрипящие вдохи и выдохи. Казалось вместе с куском его плоти из груди у него вырвали всю злость накопленную в течение жизни. Теперь он вспомнил ту фразочку, что в слезах бросала ему мать, когда он приходил домой пьяным. Кажется, речь шла об очищении через страдания. Не дай бог тебе постичь такое очищение!

Но бог видимо дал… Отвесил с излишком!

Тем временем Джек поднял вверх пластиковую коробочку размером с увесистый томик и потряс ею в воздухе.

— Знаешь парень, я рад, что купил сразу большую упаковку.

Витяй вспомнил, что из этой коробки Джек достал саморез, который сначала продырявил его, а теперь валялся на полу с насаженным на него куском мяса и обломком ребра. Ему хотелось убежать отсюда, со всех ног. Но… Все было ясно, как день.

«Мы НЕ договоримся, правда Джек?»

Снова вжикнул электромотор. Снова, придерживаемый указательным и большим пальцами, блеснул острый маленький бур.

Время для Виктора Иванова потянулось мучительно долго.

Пару раз он все же выныривал из чёрного облака забвения. Но теперь там не было место снам. Витяй открывал глаза лишь за тем, что бы увидеть деловитое лицо Джека, словно тот на станке вытачивал сложную деталь. Он даже пытался рыдать, как в тот первый раз, но ничего не получалось. Дергаясь всем телом, он шумно и надрывно вдыхал воздух, а взамен выплевал нечленораздельные кашляющие звуки, как старый карбюраторный мотор. Время от времени он чувствовал новые очаги, и они отдавались в глазах красными вспышками. Казалось, в каждый сантиметр плоти вонзился острый как скальпель шуруп. Теперь не только грудь, но и руки и бедра нестерпимо саднило и резало. Но все эти болевые точки были комариными укусами по сравнению с тем, что чувствовали его локти и колени. Да, да… те самые места. А еще кончики пальцев, там где раньше находились ногти.

Вот так это было. Хуже чем в аду.

А в перерывах, перед очередным жужжанием и новой вспышкой, Витяй мечтал только об одном — оказаться дома, в теплой постели, и что бы Наташка — нежная, добрая подруга, прильнула к нему своим теплым и мягким телом. Что бы она поцеловала его в лоб на ночь, и гладила по животу, так, как ему всегда нравилось.

6

Джек не глядя сунул руку в пластиковую ванночку, поскреб пальцами и только потом удивленно и даже, с некоторым негодованием, убедился, что она пуста. Похоже, он купил слишком маленькую коробку. Следовало внять совету продавца, когда он сказал что хочет починить старое крыльцо.

«Возьмите сотню. Пятидесяти может не хватить.»

— Как знал, как знал! — процедил Джек.

Он посидел еще некоторое время, задумчиво разглядывая свою жертву. После стольких экспериментов с предыдущими, наконец-то нашелся способ держать «препарат» в сознании достаточно долго, что бы познакомить его с кое-каким домашним питомцем.

Он встал со стула и аккуратно положил шуруповерт, напоминавший ему пластмассовую модель автоматического пистолета. Он подошел к дергающемуся телу и присел на корточки. На нем всё еще были очки в роговой оправе.

Тело Виктора Иванова — двадцати трех летнего питерского гопника — сплошь покрывали вздутия и нарывы, но разумеется, голова и живот оставались нетронуты.

На член ушло целых пять штук и Джек мысленно отругал себя:

«Стоит увлечься, и ты забываешь обо всем на свете».

Он с нескрываемым интересом посмотрел на волосатую коленную чашечку перед собой. Место, где шуруп вонзался в плоть, сильно вспухло, как будто под кожей находился шарик для настольного тенниса. Он заглянул в лицо паренька и указательным пальцем надавил на шляпку.

— Хоооооооооооооо. Кха… кха… — сказал Виктор Иванов. Его пустые глаза резко открылись, на шее вспухли вены, кисти рук сжались в кулаки, ступни изогнулись вверх под весьма неестественным углом, а губы образовали широкое блестящее кольцо.

— Виктор? — спросил Джек.

Нет ответа.

Только пустой, ошалевший взгляд перед собой. И сдавленное свистящее дыхание.

— Виктор, дружище, мы можем договориться.

С этими словами Джек вытащил из кармана носовой платок и придерживая голову молодого мужчины за подбородок, вытер сначала губы, потом правую щеку и лоб, потом нос и левую щеку аккуратными собирающими движениями, словно перед ним был заплаканный ребенок. От влаги белоснежная ткань платка потемнела, но оставалась чистой, и Джек убрал его в карман.

Он снова заглянул в лицо своей жертвы и повторил с левым коленом то, что сделал раньше с правым. Виктор опять принял удивленное выражение, и издал тот же звук Хоооооооооо. На вспотевшем животе проступили квадратики брюшного пресса.

— Ты слышишь меня, киса? — раздался звучный шлепок и заплаканное лицо дернулось от увесистой оплеухи. — Ты хочешь пойти домой к своей тёлке?

Виктор поджал трясущиеся губы, медленно закрыл и открыл глаза. Из уголка его левого глаза, прочертив блестящую полоску, скатилась слеза и застряла в щетинистых зарослях над верхней губой.

Это хорошо, потому что я отпущу тебя. Слышишь? — Джек схватил его подбородок и поднял вверх, так что бы их взгляды встретились. — Я даже отвезу тебя к твоей тёлке, если ты пообещаешь стать хорошим мальчиком. Окей?

Голова в его руке дёрнулась. Виктор был согласен.

— Что да? Ты обещаешь мне? Ну-ка скажи это, скажи!

— Охгвщую гых гошм. Обищ… шим.

— Вот и отлично. Вот и хорошо. — Джек ушёл вправо, по направлению к выходу. Остановившись под лестницей, он оторвал пластиковый мешок от рулона, висящего на стене, затем вернулся и бросил его на пол. Туда же он положил чемодан с инструментами.

— Ну что. Пришла пора и тебе познакомиться с моим лучшим другом.

С ликующим видом он улыбнулся молодому человеку с лицом старика.

— Ты ему понравишься.

Не обращая внимания на немой вопрос, Джек скинул брезентовое покрывало с того, что в самом начале Витяй безошибочно определил как бытовой прибор неизвестного назначения.

7

Даже сквозь туман, и плавающие в нем круги, Витяй узнал промышленный уничтожитель отходов. Такой же использовался на мебельной фабрике, где он работал в прошлом году. С одной стороны, где стоял сейчас Джек, располагался моторный отсек с электродвигателем в триста лошадиных сил. В нём горизонтально закреплены четыре валика длиной в человеческую руку и диаметром с хорошее бревно, каждый из цельного куска закаленной стали, утыканный острыми как скальпель зазубринами. Два барабана сверху и два снизу, и таким образом сооружение напоминало отжимной механизм старой стиральной машины.

Вращаются они бесшумно, а расстояния в пять миллиметров между ними вполне достаточно, что бы размолоть в муку платяной шкаф, двуспальный диван-кровать или обеденный стол с металлическими ножками.

Валики никогда не замедляют хода. Что бы не оказалось между ними, вы никогда не услышите натужного гудения, и аварийная блокировка — для защиты двигателя от перегрева — срабатывает в очень редких случаях.

Витяй не раз ловил себя на мысли, что сравнивает этот агрегат со зверем; с жестоким, равнодушным и ненасытным, как Бунаванское чудовище по имени Лолонг, о котором недавно писали газеты. И в этом он был не одинок, ведь лёгких на язык работяг с мебельной фабрики посещали примерно те же ассоциации. Между собой они называли его просто — крокодил.

Джек приблизился снова и на этот раз, опустившись перед Витяем на одно колено, стал что-то делать с его правой ступней.

— Виктор, — сказал он, не поднимая головы, а тем временем его руки внизу сходились вместе и расходились в стороны, словно он завязывал шнурки на ботинках. — Ты, наверное, хочешь знать, почему ты оказался здесь, да?

Джек снова отступил и уселся напротив на шаткий деревянный стул, в руках у него оказался пульт от электрической лебёдки и Витяй смог разглядеть на нём три кнопки, черную, красную и зеленую, расположенные в ряд. Глядя куда-то в сторону Джек с видом мыслителя наматывал бороду на палец.

— Возможно это прозвучит банально, но знаешь… — он задумался и пожал плечами, — я просто хочу сделать это мир лучше.

Джек надавил зеленую, и Витяй вместе со стулом начал наклоняться вперед. Он зажмурился и приготовился упасть на пол коленями. Но стул только качнулся вперед, а затем передние ножки оторвались от пола.

Поднимаясь к потолку, Витяй крутился вокруг своей оси, словно ёлочная игрушка. Комната вертелась перед глазами, кружилась голова, его тошнило. Никакой боли уже не было, все части его тела слились в один большой кусок ноющего мяса. Можно сказать, собственное тело вообще перестало волновать. Всей душой он хотел поскорее оказаться дома, как обещал ему Джек. Но гаденький голосок внутри шептал, что в данный момент он движется совсем в другую сторону.

Джек нажал черную кнопку. Витяй проплыл вперед и остановился. Минуты две он раскачивался на манер маятника, до тех пор пока колебания не угасли и он неподвижно завис в точности над узкой зубастой щелью. А потом послышался мягкий, быстро нарастающий гул и валики под ним пришли в движение. Вращались они до ужаса медленно, со скоростью музыкальной шкатулки, один навстречу другому. Острые зубцы правого мелькали между зубцами левого. На такой скорости можно успеть оборвать шнур питания, нажать на кнопку, в конце концов выдернуть пережеванную конечность и остаться в живых…

Джек нажал красную кнопку и Витяй стал опускаться вниз. Вместе с тем, адская машина набирала обороты.

— И не пытайся раскачиваться, киса! — крикнул Джек сквозь нарастающий шум. Палец его лежал на регуляторе скорости. — Я все равно остановлю тебя! Мы будем вместеееее до концаааааа!

Последние слова он пропел дирижируя в воздухе свободной рукой.

— Псти… Псти мня… — прохрипел Витяй.

Джек приложил ладонь к уху.

— Что? Конечно, отпущу. Скоро поедешь домой. — Он наклонился, взял с пола пластиковый мешок и потряс им в воздухе. — Видишь, костюмчик уже готов.

А потом он засмеялся.

Нет, это нельзя было назвать смехом. Скорее он истерически закаркал, как гадкий сказочный гном. Не тот гном, про которых рассказывают детям. А настоящий, маленький гоблин, который питается заблудившимися в лесу туристами.

Замолкнув, Джек почесал волосы под кепкой, как какой-нибудь мальчишка, который сморозил глупость.

— Вот такие пироги.

Витяй очень хорошо понял, к чему всё идет. И он снова заплакал. Слёзы его падали вниз и исчезали в безжалостной, воющей на одной ноте, металлической пасти.

Лицо Джека оставалось спокойным. Пожалуй, оно было даже серьёзным, словно он слушал сейчас похоронный марш.

— Подпевай, детка, — сказал он и улыбнулся, — ему это нравится.

Витяй так и сделал.

Он завыл, как одержимый на сеансе экзорцизма, даже не представляя себе, что обладает одним из редчайших мужских голосов. А следом, большой палец ноги что-то обожгло. Пеньковый трос, на котором болтался Витяй, натянулся словно струна и… лопнул.

8

Он проснулся до того, как прозвенел будильник. И еще не открыв глаз почувствовал, что на лбу у него лежит чья-то ладонь.

— Сколько времени? — спросил он.

— Без трех минут семь.

Виктор ощупал себя под одеялом везде, где доставала рука. Для начала правую грудь, которая почему-то ныла и чесалась. Потом локти и коленнные чашечки. Рука, двинулась к паху, но остановилась лежа на бедре. И хотя было ясно, что все в порядке, он испытывал необъяснимый — вероятней всего связанный с ранним пробуждением — парализующий страх.

«Возможно», подумал Виктор, «он не проснулся сейчас в своей кровати, рядом с любимой женой, а наоборот, все это сон, начавшийся в тот самый миг, когда он сорвался в адскую молотилку…»

Он взял её руку и положил себе на глаза, словно она могла удержать его в этом спасительном сновидении.

— Сколько я спал?

Наташка усмехнулась. Помолчала секунду-другую и он догадался, что жена смотрит на часы. Потом наклонилась к нему, кончики волос кольнули щеку.

— Господин доктор, побили сегодня свой собственный рекорд.

— Да?

Он напрягся и затаил дыхание. В прошлый раз, две недели назад, операция длилась почти целый день, а вернувшись домой, он рухнул в постель в ботинках и пальто, и проспал восемнадцать часов к ряду.

— Сутки и пять часов, — сказала она.

Он глубоко вздохнул и шумно выпустил воздух.

— Старею, мать. Старею.

И это была правда. Ну, во всяком случае, не та, от которой хочется отмахнуться. Во времена его молодости, когда он стажировался за границей, они с Наташкой могли запросто прокувыркаться целое утро, день или вечер, после того, как он всю ночь перебегал из одной операционной в другую, ассистировал и зашивал.

— Представляешь, — сказал он и посмотрел на неё свозь полуоткрытые веки, — мне приснилось, что я преступник, мелкий воришка, попавший в руки маньяка. Он пытал меня в подвале нашего дома.

— Ужас какой, — сказала Наташка, — неужели такое бывает?

— Почему нет. Во сне бывает всякое. Нам снится то, о чем мы думаем…

В ответ Наташка погладила мужа по животу. В точности так, как ему всегда нравилось.

— Но дорогой, — сказала она, жеманным, низким голоском, — твоя работа сведет тебя с ума. Мне кажется, тебе нужен отпуск.

— Ну, конечно, чуть позже, — ответил он, и немного помолчав спросил:

— А ты, что делала, пока я спал. Отдыхала?

Она ненадолго задумалась.

— Ну, да… три раза поспала, два раза почитала книгу, забрала из химчистки твой пиджак. И кстати, на рукаве у него не хватает одной пуговицы.

— Серебряной между прочим.

— Я знаю. Я заказала новую.

— Молодец. Что еще?

— Еще, — Наташка опять ненадолго замолчала, и Виктор тут же представил, как она косясь в потолок, накручивает на палец прядку волос. — Ну… еще я подслушивала, как ты разговариваешь во сне.

— Серьезно? — Он приподнял голову над подушкой и скосился на нее. — И что я сказал.

— А ерунду всякую. Про чулки в сеточку, и про то, что вам с этой бабищей нужно договориться.

— Правда, что ли? — Виктор улегся обратно и отдуши рассмеялся. — Так и сказал?

— Угу.

— С ума сойти, — сказал он, выдохнул облегченно, и подумал о том, как всё-таки хорошо, что люди до сих пор не умеют читать чужие мысли.

Никто из ныне живущих не знал настоящей причины, почему Виктор Иванов стал хирургом.

Он вспомнил о том, как и зачем, оставаясь дома один, использовал мамину ручную мясорубку фирмы Хускварна, красного цвета, образца 1970 года. Ту самую модель, что служит сейчас украшением интерьера в одном из баров на улице Рубинштейна. А спустя годы, заменив её на более мощную (и не совсем мясорубку… да, да), он узнал наконец, о чём пищали ему полевые мыши, о чём чирикали воробьи:

«Мы можем договориться! Дай-мне-время-я-обещаю!»

Виктор заулыбался, обнажив два ряда безупречных, словно жемчуг, зубов. Пальцы руки сами собой запустились в короткую, но густую бороду, за которой он тщательно ухаживал и очень ею гордился.

Яркое субботнее солнце и безоблачное небо за окном несли обещание тепла и хорошего настроения. И это явилось еще одним доказательством того, как важно жить исполняя свой долг, свое предназначение — следить за тем, что бы ничто не мешало людям радоваться каждому новому дню.