Благочестие и память

Дмитрий Будюкин

В монографии рассматриваются основные церковно-коммеморативные практики российского дворянства и купечества XVIII — начала XX вв., формирующиеся в связи с богослужебным поминовением и включающие вклады и пожертвования, религиозно и мемориально мотивированную благотворительность, храмоздательство, похоронные обряды и обустройство мест погребения, культы святых.

© Дмитрий Будюкин, 2021

ISBN 978-5-0053-9725-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

Память об умерших и их поминовение (коммеморация) является важной составляющей культурной памяти. Трансляция памяти формирует межпоколенные и групповые социальные связи; родовая и групповая память является источником престижа и важнейшим фактором легитимации статуса элиты. В христианской традиции главным, а изначально и единственным институтом, организующим и осуществляющим коммеморативные практики, является Церковь.

Изучение memoria, понимаемой как связанный с коллективной памятью социальный феномен, утверждение сообщества живых и мертвых на религиозной основе поминовения мертвых живыми, получило значительное развитие в работах основателя этого научного направления О. Г. Эксле и его последователей¹. Данное направление исследований, являющееся одним из разделов интеллектуальной истории, существует в рамках общей теории социальной памяти, основанной на философских трудах П. Рикёра и Г. Г. Гадамера, разработка которой связана в первую очередь с именами М. Хальбвакса, Я. и А. Ассманов и П. Нора².

Одной из основных христианских религиозных практик, долгом каждого христианина является молитвенное поминовение живых и умерших, составляющих в своей совокупности единую Церковь; при этом богослужебное поминовение действеннее частной молитвы, и важнейшим и наиболее действенным является литургическое поминовение³. В Православии оно предусматривает молитвенное поминание имен здравствующих и усопших священником в алтаре во время проскомидии, вынимание из просфор частиц о здравии и упокоении поминаемых и погружение этих частиц в Святую Чашу в конце литургии. Кроме того, богослужебное поминовение может включать в себя гласное называние имен поминаемых на ектении, служение заказных молебнов и панихид, а также прочитывание списков имен про себя различными церковными служителями во время богослужения⁴.

Вокруг богослужебного поминовения строится совокупность практик, включающих вклады и пожертвования, религиозно и мемориально мотивированную благотворительность, храмоздательство, похоронные обряды и обустройство мест погребения, культы святых. Основная цель всех этих практик — способствовать спасению души христианина. Однако такая забота о спасении является также источником особого символического капитала, повышая престиж и социальную значимость самого вкладчика и его рода, а также транслируя память о нем будущим поколениям. Эти факторы формируют нерелигиозный, светский аспект церковной коммеморации.

Усилия, направленные на достижение спасения души, как собственной, так и умерших близких, обусловлены только силой религиозной веры и эмоциональной привязанности. Социальные и экономические факторы могут лимитировать их отсутствием средств и возможностей, но не стимулировать. Однако те же практики, имеющие целью светскую коммеморацию, социально и экономически обусловлены. В средневековом сознании религиозная и светская мотивации коммеморативных практик, тогда безусловно связанных с Церковью, в принципе неразделимы, и даже после секуляризации культуры и появления в России особых светских форм коммеморации (портретов, геральдики) провести между ними четкую границу невозможно. Однако уже тогда в чрезмерном рвении к церковной коммеморации могла видеться не польза для души, а, напротив, пагубная гордость.

Коммеморативные практики могут иметь публичный или частный характер. К публичной сфере относится коммеморация людей и событий, значимых для всего общества или социальной группы; к частной — значимых для индивида, его родственников и друзей. Среди религиозных коммеморативных практик православного населения России к публичным относится культ святых и почитание подвижников благочестия, поминовение церковных иерархов, государя и членов царствующей фамилии при жизни и после смерти, погребение указанных персон, личная активность монарха в сфере церковной коммеморации, коммеморация событий общегосударственного значения. Частный характер имеют практики, направленные на обеспечение прижизненного и посмертного церковного поминовения частных лиц, их погребение, осуществляемое частными лицами храмоздательство. На пересечении сфер частного и публичного находится коммеморация правителей, иерархов и важных исторических событий по инициативе частных лиц, увековечение памяти выдающихся полководцев и государственных деятелей, а также личная активность членов царствующей фамилии в сфере церковной коммеморации.

Возможность хотя бы частичного выделения нерелигиозной мотивации церковной коммеморации представляет значительный исследовательский интерес. Так, в сословном обществе престиж и трансляция памяти особенно важны и значимы для дворянской элиты. Согласно О. Г. Эксле, в основе аристократизма лежит воспоминание. Аристократические качества наследуются и прибавляются с каждым последующим поколением, и чем дальше в глубь веков уходит родословная индивида (а значит — длиннее традиция воспоминания), тем он благороднее. Поэтому аристократию формирует именно memoria — память об умерших предках, их славных деяниях — как представление и как практика⁵. Таким образом, выяснение степени заинтересованности социальной группы в статусно-престижных аспектах коммеморации может внести немалый склад в разработку социальной характеристики этой группы.

Система поминания, активно развивавшаяся в России в XV—XVI вв. и достигшая на рубеже XVI—XVII вв. своего расцвета, была сложной, разработанной и социально востребованной. Она была достаточно подробно изучена К. А. Аверьяновым, А. И. Алексеевым, С. В. Николаевой, Л. Б. Сукиной, Л. Штайндорфом и другими исследователями⁶. Одной из причин упадка этой системы в XVII в. была невозможность включить еще большее количество имен в регулярное зачитывание поминальных списков. Кроме того, когда практика вкладов с целью вечного поминания в синодике перестала быть привилегией элиты, она потеряла свою привлекательность как символ престижа. Прошло сто лет с небольшим от первых признаков упадка элитной поминальной культуры до реформ Петра Великого, когда были найдены новые формы выражения престижа, а сам правитель отвел монастырям иную роль⁷. Конечно, среди элиты традиционная православная культура поминания не исчезла полностью. Следует заметить, однако, что она стала играть незначительную роль в кодексе поведения. Принимать участие в ней перестало считаться важным элементом престижа. По словам Л. Б. Сукиной, в ХVIII в. «имя вкладчика утрачивает свой средневековый сакральный смысл»⁸.

Основная проблема, которая ставится в данном исследовании и подходы к решению которой в нем обозначаются, заключается в первую очередь в выяснении значения и факторов трансформации социально-престижного аспекта церковно-коммеморативных практик российских социальных элит XVIII—XIX вв. С одной стороны, снижение внимания элит к данным практикам и социального престижа этих практик в указанный период общеизвестно, с другой, церковная коммеморация не только не исчезла полностью из числа повседневных практик дворян и купцов того времени, но и продолжала развиваться в активном взаимодействии с проникавшей в Россию западноевропейской культурой. XVIII столетие дает нам примеры как отсутствия интереса к церковной коммеморации, доходящего иногда до распада родовой памяти как основы социальной и групповой идентичности, так и особого, подчеркнутого внимания к ней, выражающегося формировании новых практик на пересечении традиций и культур России и Европы. В связи с важной ролью, которую сыграло межконфессиональное и межкультурное взаимодействие в развитии церковно-коммеморативных практик в рассматриваемый период, значительный интерес при их изучении может представлять анализ с этой точки зрения случаев конверсии и межконфессиональных браков⁹.

Церковная коммеморация традиционно привлекает внимание преимущественно медиевистов и в Новое время изучена практически только по Западной Европе, причем в недавнее время появились комплексные исследования, охватывающие одновременно различные ее аспекты при участии специалистов по разным гуманитарным наукам¹⁰. Для некоторых европейских регионов естественным верхним пределом исследования церковной коммеморации служит Реформация, ограничивающая изучаемый период поздним Средневековьем¹¹. К России данный лимитирующий фактор отношения не имеет, однако для нашей страны XVIII — начала XX вв. рассмотрены лишь отдельные аспекты церковной коммеморации без использования общей методологии memory studies. В трудах А. Е. Виденеевой рассмотрена связанная с развитием культа новопрославленного святителя Димитрия Ростовского активность вкладчиков Спасо-Яковлевского монастыря¹². Проблематика дворянского благочестия и женского православного подвижничества исследуется в работах О. В. Кириченко¹³. Как в отечественной, так и в зарубежной историографии активно изучаются коммеморативные аспекты завещаний¹⁴. Для понимания факторов и мотивации акторов церковно-коммеморативных практик необходимо привлечение работ из предметного поля этнографии, этнологии и антропологии¹⁵.

Гендер является всепроникающей социальной структурой власти и подчинения и тем самым оказывает значительное влияние на систему церковной коммеморации, поскольку она тесно связана с факторами социального статуса и престижа. Изучение соотношения публичной и частной сфер, лично-эмоциональной и социально-престижной мотиваций, социальной предписанности гендерно обусловленных ролей и личной самореализации в подчинении этим рамкам или в их нарушение применительно к коммеморации, безусловно, требует использования гендерной методологии, которая, несмотря на значительные успехи гендерной истории в современной России (работы Л. П. Репиной, Н. Л. Пушкарёвой, А. В. Беловой и многих других)¹⁶, используется при изучении церковной коммеморации пока только в западной историографии применительно либо к Средневековью, в том числе российскому, либо к западноевропейскому Новому времени¹⁷.

Характер поставленных исследовательских задач определяет круг основных источников, привлекаемых для их решения. Помимо документальных источников¹⁸, изучение коммеморативных практик предполагает также использование в качестве источника художественной литературы, которая находит применение в современной исторической науке все чаще¹⁹. Наряду с нарративными источниками (мемуарами, дневниками, письмами) она образует опорную базу для анализа рассматриваемой проблемы. Эмоциональная окрашенность информации, содержащейся в литературных произведениях, позволяет показать повседневные и, в частности, коммеморативные практики с точки зрения конкретных людей и в их обыденной жизни²⁰. Кроме того, особенности исследования обуславливают необходимость активного использования в качестве источников предметов материальной культуры — произведений изобразительного искусства — икон, фресок, миниатюр, рассматриваемых в данном контексте, в частности, в работах Л. Б. Сукиной²¹; вкладных предметов и надписей на них, являющихся одним из важнейших источников по данной проблеме и до сих пор практически не рассмотренных в этом качестве; надгробных памятников; архитектурных сооружений — храмов, часовен, поклонных крестов и т. п.

Будучи первым опытом комплексного подхода к сложной и малоисследованной проблематике, эта книга, разумеется, не может дать ответы на многие вопросы, и ее задача в данном случае — не разрешить вопросы, а поставить их. Соответственно, данная работа имеет в значительной мере очерковый характер, и степень подробности раскрытия различных поставленных в ней вопросов варьируется от case study до краткого и схематичного изложения. Предпринимая попытку классификации и распределения по разделам церковно-коммеморативных практик, автор имеет в виду то, что многие из этих практик находятся в неразрывном переплетении друг с другом, как, например, культ святых, храмоздательство и иконопись, или храмоздательство и внутрихрамовое погребение.

Примечания

1

Эксле О. Г. Аристократия, memoria и культурная память (на примере мемориальной капеллы Фуггеров в Аугсбурге) // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М.: Кругъ, 2003. С. 38—51; Эксле О. Г. Действительность и знание: очерки социальной истории Средневековья / пер. с нем. и предисл. Ю. Арнаутовой. М.: Новое литературное обозрение, 2007. 360 с.; Арнаутова Ю. Е. Memoria: «тотальный социальный феномен» и объект исследования // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М.: Кругъ, 2003. С. 19—37; Арнаутова Ю. Е. От memoria к «истории памяти» // Одиссей. Человек в истории. 2003. М.: Наука, 2003. С. 170—198; Арнаутова Ю. Е. Формы идентичности в memoria социальных групп // Социальная идентичность средневекового человека. М.: Наука, 2007. С. 70—87.

2

Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М.: Новое издательство, 2007. 348 с.; Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004. 368 с.; Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 328 с.; Ассман А. Простори спогаду. Форми та трансформації культурної пам’яті. Київ: Ніка-Центр, 2012. 440 с.; Франция-память. СПб.: СПбГУ, 1999. 328 с.

3

Афанасий (Сахаров), свт. О поминовении усопших по Уставу Православной Церкви. М., 2007. С. 55, 85.

4

См.: Астэр И. В. Современное русское православное монашество: социально-философский анализ. СПб.: Архей, 2010. С. 154.

5

Эксле О. Г. Аристократия, memoria и культурная память (на примере мемориальной капеллы Фуггеров в Аугсбурге). С. 38.

6

См. основные работы по теме: Аверьянов К. А. Вкладные и кормовые книги русских монастырей XVI — XVIII вв. как источник по истории поминального ритуала // Вера и ритуал. Материалы VIII Санкт-петербургских религиоведческих чтений. Декабрь 2001. СПб., 2001. С. 38—40; Алексеев А. И. Государев двор на страницах вкладных книг Симонова и Кирилло-Белозерского монастырей // Государев двор в истории России XV — XVII столетий: материалы международной научно-практической конференции. 30.X — 01.XI.2003 г., Александров. Владимир: Изд-ль А. Вохмин, 2006. С. 156—163; Алексеев А. И. Под знаком конца времен. Очерки русской религиозности конца XIV — начала XVI вв. СПб.: Алетейя, 2002. 352 с.; Алексеев А. И. Церковные и монастырские Синодики-помянники в собраниях Отдела рукописей Российской национальной библиотеки // Рукописные собрания церковного происхождения в библиотеках и музеях России: Сборник докладов конференции 17—21 ноября 1998 г., Москва. М.: Синодальная б-ка Московского Патриархата, 1999. С. 102—108; Николаева С. В. Комплекс поминальных книг Троице-Сергиева монастыря XVI—XVII вв. // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы II Международной конференции. 4—6 октября 2000 года. Сергиев Посад: Весь Сергиев Посад, 2002. С. 223—233; Николаева С. В. Кормовая книга 1674 г. в комплексе поминальных книг Троице-Сергиева монастыря XVII в. // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы Международной конференции. 29 сентября — 1 октября 1998 года. М.: Подкова, 2000. С. 117—131; «Сих же память пребывает во веки»: (Мемориальный аспект в культуре русского православия): Мат. науч. конф., 29—30 нояб. 1997 г. СПб., 1997. 136 с.; Сукина Л. Б. Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря: антропологический ракурс источниковедческого исследования // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы IV Международной конференции. 29 сентября — 1 октября 2004 года. М.: Индрик, 2007. С. 148—158; Сукина Л. Б. Князь И. П. Барятинский — донатор Троицкого Данилова монастыря (к вопросу о личности вкладчика второй половины XVII в.) // История и культура Ростовской земли. 2005. Ростов, 2006. С. 271—280; Сукина Л. Б. Человек верующий в русской культуре XVI—XVII веков. М.: РГГУ, 2011. 424 с.; Штайндорф Л. Вклады царя Ивана Грозного в Иосифо-Волоколамский монастырь // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2002. №2 (8). С. 90—100; Штайндорф Л. Монастырские вклады и поминание в Московском государстве. Явление cредних веков или раннего нового времени? URL: http://www.dhi-moskau.org/fileadmin/user_upload/DHI_Moskau/pdf/Veranstaltungen/2009/Vortragstext_2009-03-05_ru.pdf; Штайндорф Л. Поминание усопших как религиозная и общественная должность монастырей Московской Руси (на основе материалов из Троице-Сергиева и Иосифо-Волоколамского монастырей) // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы Международной конференции. 29 сентября — 1 октября 1998 года. М.: Подкова, 2000. С. 103—116; Штайндорф Л. Что было нового в культуре поминания в Иосифо-Волоцком монастыре? Пересмотр вопроса // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2014. №1 (55). С. 25—32. Steindorff L. Commemoration and administrative techniques in Muscovite monasteries // Russian History. Winter 1995. Vol. 22, №4. P. 433—454; Steindorff L. Memoria in Altrußland. Untersuchungen zu den Formen christlicher Totensorge, Stuttgart: Steiner, 1994. 294 p.; Steindorff L. Memorial Practice as a Means of Integrating the Muscovite State // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Neue Folge. 2007. Bd. 55, H. 4. Themenschwerpunkt: Stiftungen — Erbe der Vormoderne in Ost und West. P. 517—533.

7

Штайндорф Л. Монастырские вклады и поминание в Московском государстве. Явление cредних веков или раннего нового времени? С. 16.

8

Сукина Л. Б. Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря: антропологический ракурс источниковедческого исследования. С. 155.

9

См.: Веременко В. А. Дворянская семья и государственная политика России (вторая половина XIX — начало XX в.). Изд. 2-е, испр. и доп. СПб.: Европейский дом, 2009. 684 с.; Cristellon C. «Unstable and Weak-Minded» or a Missionary? Catholic Women in Mixed Marriages (1563—1798) // Gender Difference in European Legal Cultures: Historical Perspectives. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 2013. P. 83—93.

10

См., напр.: The Arts of Remembrance in Early Modern England / ed. A. Gordon, T. Rist. Farnham: Ashgate, 2013. 272 p.

11

См., напр., труды эстонских ученых: Mänd A. Church Art, Commemoration of the Dead and the Saints’ Cult: Constructing Individual and Corporate Memoria in Late Medieval Tallinn // Acta Historica Tallinnensia. 2011. 16. P. 3—30; Mänd A. Memoria and Sacral Art in Late Medieval Livonia: The Gender Perspective // Images and Objects in Ritual Practices in Medieval and Early Modern Northern and Central Europe. Cambridge Scholars Publishing, 2013. P. 239—273; Rast R. Animo grato vovit. Early Modern Epitaph Altars in Estonia // Kunstiteaduslikke Uurimusi. 2011. Vol. 20, №1/2. P. 186—190.

12

Виденеева А. Е. Вклады первых почитателей свт. Димитрия в Ростовский Яковлевский монастырь // Ярославский педагогический вестник. 2009. №3. С. 259—263; Виденеева А. Е. О вкладах в Яковлевский монастырь в середине 1750-х годов // История и культура Ростовской земли. 2005. Ростов, 2006. С. 313—319; Виденеева А. Е. О вкладах графини А. А. Орловой-Чесменской в Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь // История и культура Ростовской земли. 2006. Ростов, 2007. С. 115—126; Виденеева А. Е. О вкладах представителей рода Шереметевых в Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь // Ярославский педагогический вестник. 2009. №2. С. 233—238.

13

Кириченко О. В. Дворянское благочестие. XVIII век. М.: Паломникъ, 2002. 464 с.; Кириченко О. В. Женское православное подвижничество в России (XIX — середина XX в.). М.: Алексеевская пустынь, 2010. 640 с.

14

Всеволодов А. В. «А после нее по справке осталось имущество…»: что наследовали и завещали вдовы вологодских священников конца XIX в. // Частное и общественное: гендерный аспект: материалы Четвертой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 20—22 октября 2011 г., Ярославль: в 2 т. М.: ИЭА РАН, 2011. Т. 1. С. 254—259; Городская семья XVIII века. Семейно-правовые акты купцов и разночинцев Москвы / сост., вводн. ст. и коммент. Н. В. Козловой. М.: МГУ, 2002. 608 с.; Козлова Н. В. «Пишу сию мою духовную…»: сакральный смысл частноправового акта XVIII в. // Русь, Россия. Средневековье и Новое время. Вып. 2. М., 2011. С. 138—142; Kaiser D. Gender, Property, and Testamentary Behavior: Eighteenth-Century Moscow Wills // Harvard Ukrainian Studies. 2006. Vol. 28, №1/4. P. 511—520; Kaiser D. Testamentary Charity in Early Modern Russia: Trends and Motivations // The Journal of Modern History. Mar. 2004. Vol. 76, №1. P. 1—28.

15

См., напр.: Самойлова Е. В. Антропоморфные фигуры в контексте похоронно-поминальной обрядности севернорусской деревни // Фольклор и этнография: К девяностолетию со дня рождения К В. Чистова: Сборник научных статей. СПб.: МАЭ РАН, 2011. С. 251—268; Самойлова Е. В. Женские практики социального служения в севернорусской сельской культурной традиции нач. XX — нач. XXI вв. // Социальное служение Православной Церкви: проблемы, практики, перспективы: материалы всероссийской научно-практической конференции, 7—8 июня 2013 г. СПб.: СПбГИПСР, 2013. С. 118—130; Самойлова Е. В. «Кто что знает, тем хлеб и добывает». Регулирующие нормы в сельскохозяйственных практиках севернорусской деревни конца XIX — начала XXI века // Традиционная культура. 2014. №2. С. 76—86; Самойлова Е. В. Настоящее будущего в ритуальной традиции поморов. Практики памяти // Аспекты будущего по этнографическим и фольклорным материалам: сб. науч. ст. СПб.: МАЭ РАН, 2012. С. 202—231; Самойлова Е. В. Репрезентации прошлого в женских практиках коммеморации: праздники, связанные с огородничеством, в традиции современной севернорусской деревни // Женщины и мужчины в контексте исторических перемен: материалы Пятой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 4—7 октября 2012 г., Тверь: в 2 т. М.: ИЭА РАН, 2012. Т. 1. С. 226—229.

16

См.: Репина Л. П. Женщины и мужчины в истории: Новая картина европейского прошлого. М.: РОССПЭН, 2002. 352 с.; Пушкарева Н. Л. Гендерная теория и историческое знание. СПб.: Алетейя, 2007. 496 с.; Белова А. В. «Четыре возраста женщины»: Повседневная жизнь русской провинциальной дворянки XVIII — середины XIX в. СПб.: Алетейя, 2010. 480 с.

17

Blutrach-Jelín C. Brother—sister «love’ and family memory in seventeenth and eighteenth-century Castile: the third Count of Fernán Núñez and the Convent of La Concepción // European Review of History — Revue europeenne d’histoire. 2010. Vol. 17, №5. P. 777—790; Firea C. «Donatio pro memoria»: Lay and Female Donors and their Remembrance in Late Medieval Transylvania. Research on Visual and Documentary Evidence // Studia Universitatis Babeş-Bolyai. Historia. Dec. 2013. Vol. 58. P. 107—135; Kaiser D. Gender, Property, and Testamentary Behavior: Eighteenth-Century Moscow Wills // Harvard Ukrainian Studies. 2006. Vol. 28, №1/4. P. 511—520; Kleimola A. A woman’s gift: the patronage of commemoration in the Russian North // Forschungen zur Osteuropäischen Geschichte. 2001. Vol. 58. P. 151—161; Mänd A. Memoria and Sacral Art in Late Medieval Livonia: The Gender Perspective // Images and Objects in Ritual Practices in Medieval and Early Modern Northern and Central Europe. Cambridge Scholars Publishing, 2013. P. 239—273; Miller D. Motives for donations to the Trinity-Sergius Monastery. 1392—1605: Gender matters // Essays in Medieval Studies. 1997. Vol. 14. P. 91—107.

18

См., напр.: Городская семья XVIII века. Семейно-правовые акты купцов и разночинцев Москвы / сост., вводн. ст. и коммент. Н. В. Козловой. М.: МГУ, 2002. 608 с.

19

См., напр.: Богданов В. П. Благородное сословие в XVIII — начале XX в.: дворянские образы в русской литературе // Диалог со временем. 46. М.: ИВИ, 2014. С. 398—315.; Зарубина Н. Н. Российский предприниматель в художественной литературе XIX — начала XX века // Общественные науки и современность. 2003. №1. С. 101—115.

20

Банникова Е. В. Повседневная жизнь провинциального купечества (на материалах губерний Урала дореформенного периода). СПб.: Полторак, 2014. С. 358.

21

Сукина Л. Б. Человек верующий в русской культуре XVI—XVII веков. М.: РГГУ, 2011. 424 с.