Месть Империи 3. Горе Побежденным

Дмитрий Анатольевич Емельянов, 2021

Грозный император половины мира мертв. Империя на грани гражданской войны и междоусобицы. Кажется, настало лучшее время для братства Астарты нанести свой удар. Все вроде бы просчитано до мелочей, и кажется, удача улыбается Великому магистру, но судьба капризна и переменчива. В любой момент все может измениться, уж слишком много в этой игре зависит от решительности и изобретательности наших героев.

Глава 6

Последние сани с добычей втянулись в распахнутые ворота Истигарда, и Фарлан смог наконец-то перевести дух. До самого последнего момента он ожидал новогонападения, опасаясь, что отряд Аспаруха был не один, и только сейчас, глядя на закрывающиеся дубовые створки, почувствовал, как отпускает нервное напряжение. Остались, конечно, вопросы, в первую очередь к Ольгерду — то, что тот выкинул вчера в схватке с тонграми, было странно и дико. Хотелось понять, что произошло с парнем, но он ни в какую не желал разговаривать на эту тему, а давить на Хендрикса бесполезно — это уж Черный знал, как никто. Таким был Ролл, такими были его сыновья и таким же, видать, растет его внук.

На площади перед главным домом стояла суета и радостный гул. Оставшиеся в городе ветераны, посмеиваясь в усы, слушали восторженные рассказы младших, но взгляды их в этот момент с бо́льшим интересом скользили по фигурам пленниц, что вереницей устало тянулись в амбар для рабов.

Тонгвар Улиссон, десятник Рорика, тот, кого конунг оставил за себя в Истигарде, пересчитав все занесенные в главный дом мешки и узлы, повернул довольное лицо к Фарлану.

— Хорошая добыча, Черный. Очень хорошая! — В глазах сверкнула жадная искра. — Будет с чем идти на весеннюю ярмарку вендов.

Молча кивнув, Фарлан подумал, что он слишком устал за последние дни, чтобы думать о весне и ярмарке. «Дожить бы еще до этой весны», — мрачно процедил он про себя, уступая не покидающему его дурному предчувствию.

Кислая физиономия венда никак не испортила приподнятый настрой Тонгвара, и он сочувственно усмехнулся.

— Вижу, не сладко вам пришлось, но ничего, сейчас отдохнете, а вечером посидим, выпьем хорошего пива, отведем, так сказать, душу.

Фарлан, как смог, изобразил благодарность за понимание и, развернувшись, пошагал к своим. Те уже потянулись к дому, и первым из них шел Ольгерд с Ираной и Фрикки. Гордо вскинув голову, девушка посверкивала черными глазищами, привлекая внимание ветеранов.

— Гляди-ка, ведьма вернулась!

Один из бойцов Тонгвара схватил Фарлана за рукав:

— Где поймали чертовку?

Наградив того суровым взглядом, Черный спокойно снял с себя вцепившееся пальцы.

— Она уже не ведьма, она женщина Ольгерда.

— Как это? — В глазах руголандца вспыхнула искра непонимания, и Фарлан, не желая ничего объяснять, жестко отрезал:

— Так решил Рорик. Хочешь поспорить?

Спорить боец не решился, но в его глазах, как и в глазах многих, слышавших ответ, Черный прочел удивленное возмущение. За что молодому такие привилегии? Взятое в бою принадлежит всем, кроме оружия и доспехов убитого. В дружине закон един для всех, и не важно, кто ты — простой воин или племянник конунга. Недовольных решением Рорика хватало и там, под стенами сожженного городища суми, но озвучить его в лицо грозному конунгу никто не решился, а вот здесь… Фарлан невольно скривился, предчувствуя неизбежность конфликта. Меньше всего ему хотелось сейчас разборок с ветеранами, особенно учитывая то, что творилось с Ольгердом. После штурма парень стал совсем как чужой, все время молчит, а что спросишь, так вместо ответа — лишь равнодушный взгляд ледяных глаз, смотреть в которые становилось жутковато. А после вчерашнего Черный даже самому себе не мог бы честно сказать, за чью жизнь он опасается больше — Ольгерда или тех правдолюбцев, что полезут к нему с претензиями.

С этими мыслями Фарлан вошел в дом младшей дружины. С мороза в нос сразу ударил запах двух десятков немытых человеческих тел. Успевшее промерзнуть помещение еще не прогрелось, и молодежь жалась к очагу посреди дома. Здесь были почти все, за исключением Ольгерда, Ираны и Фрикки. Этих трех он заметил в дальнем конце, где девушка, занавесив шкурами темный угол, готовила ложе, а мужчины молча сидели рядом. По виду Ольгерда и Фрикки можно было подумать, что их вполне устраивает сидеть так в тишине и они могли бы провести здесь весь день, не произнося ни слова.

Фарлан только покачал головой и тяжело вздохнув: «Вот же напасть!» — подошел к ним.

— Как вы? — Черный посмотрел на Ольгерда, но ответил ему Фрикки.

— Все отлично! Устроились. — Он показал взглядом на занавешенный угол и свою лежанку рядом.

Покивав, Фарлан подсел к воспитаннику.

— Тут такое дело. — Он сделал паузу. — Вечером Тонгвар хочет накрыть стол для младших — выпить за встречу, обмыть добычу и все такое.

Ольгерд повернул голову и молча всмотрелся в глаза наставнику, а тот, сделав над собой усилие, все же продолжил:

— Я вот что думаю — может, нам не ходить?

Теперь на Фарлана уставился еще и Фрикки, а возня Ираны за шкурой затихла.

— Почему? — В голосе Ольгерда прозвучало искреннее непонимание, а Фарлан, не зная, что ответить, замялся. Сказать правду? Мол, я считаю, что закончится это все плохо. Ветераны нальются пивом и попрут с разборками, еще хуже — начнут задираться и к Иране полезут. Тут уже смертоубийством попахивает. А с другой стороны, не спрячешь же его — он всмотрелся в голубые глаза воспитанника, — не век же ему за спиной дяди сидеть.

Молчание затянулось, и венд, словно очнувшись, беззаботно махнул рукой:

— Да это я так! Подумал, устали с дороги, так лучше отдохнуть, но если хотите, то идите конечно. Почему нет!

Прищурившись, Ольгерд прошелся по лицу наставника испытующим взглядом.

— Да с чего-уставать-то — и полдня не прошли сегодня. Пойдем! Надо уважить ветеранов, раз приглашают.

Фрикки согласно закивал, а за пологом вновь зашуршали раскладываемые шкуры. Поднявшись и пробурчав невнятное: «Ладно», Фарлан двинулся к выходу, успокаивая себя тем, что чему быть, того не миновать, и от всего на свете не убережешься.

–

В главном доме стоял гомон, общий гул время от времени прерывали тосты за Руголанд, за Рорика и за удачу, не оставляющую их конунга. Еды было немного, зато пива в достатке, и молодежь, быстро захмелев, гремела громкими голосами, по десятому разу рассказывая о своих подвигах. Ветераны, сперва сохранявшие степенность, тоже уже разошлись, и все чаще над столом раздавалось:

— Да что вы нам тут заливаете! Вот в наше время…

Специально отобранные пленницы помоложе разносили хмельной напиток, и если вначале их поедали лишь сальные взгляды, то с каждым выпитым кубком «внимания» им перепадало все больше и больше. То на одном краю стола, то на другом, грохнув опорожненной чашей о столешницу, жадные руки хватали женщину и, задрав ей подол, тащили на лежанки по углам зала.

Пьяный азарт нарастал, и Ольгерд, сидя за столом, недовольно хмурился, глядя на царящее непотребство. «Был бы здесь Рорик, — скользнула злая мысль, — творить такое в главном доме даже в голову никому бы не пришло, а без вожака это просто стадо. Бесчеловечное, тупое стадо, не ведающее, что творит!»

Под мрачные мысли глиняная кружка быстро пустела, и стоящая за спиной Ирана наполняла ее вновь. Она делала это только сама, не подпуская других девушек, и только для Ольгерда, а налив тому полную чашу, оставалась стоять позади с гордо поднятой головой, награждая каждый брошенный на нее взгляд откровенным презрением.

Эта девушка была не лучше и не хуже других, снующих вокруг стола, но тем не менее притягивала внимание. Те были доступны, только протяни руку, а эта — нет. Была недоступна раньше и стала вновь недоступна сейчас. В затуманенных хмелем головах ветеранов раз за разом вспыхивал один и тот же вопрос: «Почему?» Она взята с бою — значит, такая же добыча, как и все остальные. Значит, принадлежит всем, и каждый, кто захочет, может завалить ее на мягкие шкуры. Пока здравый смысл еще теплился в мозгах, злое раздражение бурлило только внутри, но стоило ему утонуть в пивной пене, как злоба полезла наружу.

Пошатываясь, Тонгвар Улиссон обошел вокруг стола и, скалясь во весь рот, протянул Иране кружку.

— Может, и мне нальешь?

Не удостоив того даже взглядом, девушка лишь пренебрежительно процедила:

— Нет!

Сальная ухмылка сползла с лица Улиссона, сменяясь злобной гримасой.

— Ты кого это, дрянь, здесь из себя корчишь? — Растопыренная пятерня потянулась к обидчице.

Губы Ираны сжались в тонкую нить, на скулах заиграли желваки, но она не позволила себе отшатнуться и показать страх. Жесткие пальцы вцепились в густые волосы, резко запрокидывая голову. Не удержавшись, девушка все же вскрикнула, и тогда, словно очнувшись, из-за стола поднялся Ольгерд. Крепкий, среднего роста, он все равно смотрелся рядом с Тонгваром щуплым подростком. На полголовы выше и раза в два крупнее, Улиссон казался каменной глыбой в сравнении с Ольгердом, но тем не менее в тот момент, как загремела отброшенная скамья, каждый в зале ощутил щемящее чувство тревоги.

Ледяной взгляд уперся в лицо десятника.

— Отпусти ее! Эта женщина принадлежит мне!

— По какому праву? — Тонгвар оскалился, запрокидывая голову девушки еще сильнее. — Добыча в клане Хендрикса испокон века принадлежала всем, и не тебе, молокосос, эти правила менять!

Бросив эти слова в лицо Ольгерду, Улиссон развернулся, таща за собой Ирану, но не успел сделать и шага, как наткнулся на выступившую из темноты фигуру Фарлана. Венд не пил весь вечер, ожидая чего-то подобного, и сейчас, закрывая дорогу, все еще надеялся на мирный исход.

— Не глупи, Тонгвар, — он говорил спокойно, но твердо. — Ты же знаешь — это подарок Рорика. Зачем тебе неприятности из-за бабы? Брось ее, и пойдем лучше выпьем по кружечке.

— Прочь с дороги, венд! — взревел Улиссон. — Тебе не понять! Это дело чести! Конунг не царь, а всего лишь первый среди равных — не в его воле менять законы предков!

Ладонь Фарлана легла на рукоять меча.

— Оставь девку, Тонгвар! — В голосе зазвенел металл. — Ты правильно сказал, я венд, и для меня существует только один закон — воля конунга.

Блестящая сталь поползла из ножен, но в этот момент по две пары рук с обеих сторон вцепились в Фарлана, не давая тому вытащить оружие. Весь десяток Улиссона, повскакивав с мест, уже толпился вокруг, держа венда и подначивая своего старшого.

— Давай, Тонгвар, приголубь ведьму!

— Пусть Рорик знает, он нам не царь!

Делая шаг, Улиссон прошелся торжествующим взглядом по лицу Фарлана.

— Не дергайся, Черный, если хочешь дожить до того дня, когда сможешь пожаловаться на меня Рорику.

Он уже было потащил упирающуюся Ирану дальше, к лежанкам в углу зала, когда общий гул прорезал голос Ольгерда:

— Тонгвар, ты жалкий ублюдок! Твоя мать-шлюха родила тебя в грехе с грязным рабом!

Ольгерд говорил, не слыша себя, а в голове невидимая заячья лапка уже начала отбивать барабанную дробь.

«Жатва! Жатва! Жатва! — Неподвижные губы на призрачном белом лице окрасились красным и не шевелясь прошептали: — Свежая кровь! Напои меня, мой мальчик!»

Вскинув голову и направив взгляд прямо в глаза Улиссону, Ольгерд продолжал бросать самые чудовищные оскорбления:

— Ты хвастливый трус, Тонгвар, и умеешь воевать только с бабами, а против мужчины ты не воин, ты блеющая дрожащая овца!

Слова юноши настолько потрясли всех, что мертвая тишина разом опустилась на главный дом. Ветераны, молодежь — все, замерев, слушали страшные оскорбления, и даже Тонгвар, багровея от ярости, не сразу смог сбросить оцепенение. Это была уже не забава, не пьяный кураж — такое смывалось только кровью!

Отшвырнув ставшую уже не важной женщину, он обвел притихших соратников налившимися кровью глазами.

— Вы все слышали! Я не хотел его трогать, но щенок не оставил мне выбора. За эту мерзость руголандец обязан ответить сталью!

Длинный тяжелый клинок с лязгом вылетел из ножен, и огромный воин с ревом бросился на того, кто посмел облить его грязью. Тонгвар ни на миг не сомневался, что сейчас благородный металл обагрится кровью и болтливый рот замолкнет навсегда. Наглый юнец стоял прямо перед ним неподвижно, даже не пытаясь вытащить меч. «Трус, — мелькнуло у Тонгвара в голове, — он даже не способен умереть как мужчина, с оружием в руке!»

Короткий замах. Удар — и клинок распорол пустоту под изумленный возглас всего зала. Всего лишь одно движение позволил себе Ольгерд — разворот плеча ровно настолько, чтобы смертоносное железо просвистело в дюйме от тела.

Еще удар, и снова летящий прямо в цель меч просвистел мимо. Тонгвар зарычал от ярости и унижения — рука болтливого щенка так и не легла на рукоять меча. «Убить, растоптать, разорвать!» — в голове старого вояки закружился безумный вихрь. Ложный замах, и… У-ух! Выдохнув, Улиссон вложился в удар, способный раскрошить камень. Хрясь! Вместо крови брызнули щепки столешницы, и клинок, пробив толстенную доску, застрял в ней.

Взгляд Тонгвара непонимающе уперся в застывшее лезвие: как это может быть? Всего на долю мгновения он потерял контроль и, тут же вернув, рванул меч на себя, но было уже поздно — холод оточенного ножа обжег шею.

Прямо в лицо нацелились ледяные голубые глаза.

— Ты хотел знать по какому праву? — Голос Ольгерда пролетел по замершему залу главного дома, проникая в душу каждого, как пронизывающий зимний ветер. — Так я тебе скажу! Это право отныне зовется Ольгерд, сын Яра Седого, внук Ролла, потомок великого Хендрикса.

Сталь полоснула по горлу, и ладони Тонгвара, выпустив рукоять клинка, схватились за страшную рану. Хлынувшая кровь фонтаном прорвалась между пальцев, и, захрипев, Улиссон зашатался, теряя последние силы.

Весь зал охнул — нет ничего страшнее, чем умереть без меча в руке. Тогда вся жизнь насмарку, все, ради чего ты терпел лишения, сражался, убивал — все прахом. Не будет тебе места за столом павших, не будут о тебе слагать поминальную песню скальды. Словно одумавшись, в последний момент Тонгвар потянулся к мечу, но рука Ольгерда жестко перехватила его запястье, и матерый вояка ужаснулся услышанному.

— Нет, Улиссон, — на лице Ольгерда не дрогнул ни один мускул, — в чертогах Оллердана тебя не ждут, тебя ждет она, Ирглис! Напои ее вечно голодный рот своей кровью!

В глазах всех присутствующих в главном доме мужчин в этот момент мелькнула одна и та же мысль: нельзя так со своими. Даже Фарлан, нахмурясь, покачал головой, и только одно лицо выражало одобрение и глубочайшее удовлетворение. Отброшенная в угол, с разбитым затылком и локтями, Ирана не отрываясь смотрела на дергающееся в луже крови тело, и губы ее, змеясь в злой усмешке, шептали:

— Это только начало!