Седьмое небо

Дикий Носок, 2022

В этом мире все буквально: куры не клюют денег, рука моет руку, коты сидят по мешкам, а смешинки попадают в рот (и, как водится, совсем некстати). А данное слово удержать по силам не каждому. Та еще тяжесть! Того и гляди руки оторвет. Содержит нецензурную брань.

Глава 2.

Ехать дед наотрез отказался.

«Я же тебя в люди вывести должен, а не вывезти. А значит, пешком пойдем, пока ноги держат. А потом поглядим. Едучи разве людей узнаешь, да мир повидаешь? Ехать — только столбы на обочинах считать. Ничего не увидишь, а увидишь — не поймешь,» — подытожил он.

Кошель на кожаной тесемке дед Богдан повесил себе на шею и упрятал за пазуху. Закинул за спину заплечный мешок с провизией и скомандовал внуку: «Ну, присядем на дорожку.»

Иван послушно опустился в пыль. Садиться, как известно, следовало именно на ту дорогу, по которой собираешься идти. Да не на обочину, в зеленую травку, а по самому центру, не жалея чистоты штанов. Поэтому в дождь в путь обычно не пускались. Кому охота плюхаться задом в лужу, а потом путешествовать с мокрыми штанами? Пыль же можно просто стряхнуть.

Несмотря на охватившее его воодушевление и радостное предвкушение, Иван нет-нет, да и оглядывался назад, на старый семейный дом, окруженный яблоневым садом. Какое-то щемящее чувство потери на миг охватило его, когда печная труба скрылась за пригорком. Но тут же отпустило. Парень забыл и дом, и сад, и почти прирученного им стрелянного воробья. Воробей отличался редкой шустростью даже среди своих собратьев. Потому, наверное, сколько в него не стреляли мальчишки из рогаток, ни разу не попали. Легко и радостно было шагать по дорожке, огибающей дома и сады соседей., вьющейся по берегу речушки, упрямо взбирающейся на пригорки, с которых вся округа была как на ладони.

К полудню путники подустали и сделали привал на заросшем ивами берегу живописного пруда. Из воды тут же высунулись любопытные морды местных карпов. Уяснив, что прибывшие рыбу ловить вовсе не намерены, карпы с облегчением булькнули, блеснули серебристыми спинками и ушли на дно.

Благодать вокруг стояла неимоверная, как в душе после баньки. Утомленные полуденным зноем молчали птицы, скользили над водой неосторожные стрекозы, зеленая травка в густой тени была мягкой и шелковистой. Комариное облако взлетело с прибрежной растительности и спикировало на путников. Иван к тому времени уже посапывал, а деда Богдана обстановка настроила на поэтический лад. Ведь чем старше ты становишься, тем больше начинаешь ценить такие прекрасные моменты. Кто знает, может быть до конца своей жизни такого больше не испытаешь. В голову сами собой пришли стихотворные строки, что зубрил он, еще будучи школяром. Тогда они никак не хотели запоминаться, а сейчас, гляди-ка, сами собой в голове сложились:

Ох, лето красное! любил бы я тебя,

Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.

Стоило только Богдану эти строки произнести, как из безмятежного пруда с горестным воплем, всполошившим птиц и разбудившим Ивана, вынырнул человек.

Мелкие, тугие кудряшки, украшавшие его голову, колыхнулись львиной гривой. Человек потряс головой точно собака, отчего брызги полетели во все стороны, и начал выбираться из воды. Пруд был мелковат, и незнакомец, по большей части, шел по дну пешком.

«Ну сколько можно? Да когда же это кончится?» — гневно возопил он. — «Будет мне когда-нибудь покой? Я Вас спрашиваю?» — обратился он к разом онемевшему деду и, не дожидаясь ответа, продолжил: «Я нашел самый тихий, темный и нехоженый людьми уголок в государстве. Уж тут то, мыслил я, никто не потревожит мой покой. Но нет, даже здесь, в этой тишине и благолепии, находятся так называемые ценители прекрасного.» Последние слова были произнесены с ненавистью и издевкой.

«Упокоиться, в смысле утопиться?» — неуверенно поинтересовался Иван. — «Зачем? Вы же умрете?»

«В этом и смысл!» — вскричал странный человек.

Тут, наконец, отмер дед Богдан и толкнул внука локтем в бок: «Это же он — Бессмертный классик. Разве ты не узнал? Его портреты в каждой книжке.»

Парень присмотрелся. И правда, человек удивительно походил на портреты поэта в книгах: непокорная грива волос, гордый взгляд, устремленный вдаль, нелепые, по старинной моде, бакенбарды. Гневно раздувающихся ноздрей и горестных воплей портреты не передавали.

«Не может быть,» — недоверчиво возразил Иван. — «Вы же уже давно, ну это… умерли.»

Прозвучало донельзя нелепо. Как можно утверждать, что человек умер, если вот он, стоит перед тобой, выжимает свое мокрое одеяние на манер женского платья, оголив поросшие черным курчавым волосом ноги.

«Ха! Как бы не так! Упокоишься тут, если все, кому не лень, целыми днями цитируют твои стихи. И каждый раз, когда кто-нибудь их вспоминает, я тут как тут! Вечно живой!»

«Погодите-ка, а разве Вы не должны почивать на лаврах, как полагается всем Бессмертным классикам?»

«Ха! Почивать? Сами попробуйте на них почивать. Сначала лавровые ветви высохли, потом засохшие листья раскрошились, а ветки стали немилосердно колоть спину. Пусть на лаврах почивает тот, кто это придумал. А мне и перина не плоха.»

«Какой сегодня день? Который год?» — неожиданно деловито поинтересовался Бессмертный классик.

«Год брехливой собаки, месяц зеленых яблок, день третий,» — ответил дед.

«О!» — снова горестно взревел поэт. — «Не больше двух часов. Судя по солнцу, я упокоился не больше двух часов назад.»

«Простите,» — сконфузился дед. — «Но если вы по-настоящему хотите упокоиться, то стоит отправиться в Медвежий угол, тот, что за Кудыкиной горой. Медведи стихов не читают, а людей там и вовсе нет. Услугу свою медвежью они Вам охотно окажут, если не боитесь.» Дед Богдан поежился.

«Хм. А ведь это идея,» — задумался Бессмертный классик, любезно поклонился и отбыл, шлепая босыми пятками по пыльной дороге.

Потрясенный встречей дед долго смотрел ему вслед: «Подумать только! Встретить живого классика! Я даже подумать не мог! Я же этого парня только на портретах и видел. Вот видишь, не зря мы отправились в путешествие!»

Дед был воодушевлен. Иван обескуражен. Воображение рисовало ему целую вереницу писателей и поэтов, покинувших свои портреты на школьных стенах и разгуливающих по свету.