Седьмое небо

Дикий Носок, 2022

В этом мире все буквально: куры не клюют денег, рука моет руку, коты сидят по мешкам, а смешинки попадают в рот (и, как водится, совсем некстати). А данное слово удержать по силам не каждому. Та еще тяжесть! Того и гляди руки оторвет. Содержит нецензурную брань.

Глава 1.

Латать небо приходилось постоянно. Юркие ласточки шныряли туда-сюда, ежедневно проделывая своими стремительными телами в нем десятки новых дыр. Большинство прорех до конца светлого времени суток затягивались сами. Но те, чьи края никак не могли сойтись, приходилось зашивать.

Обычно дед Богдан занимался этим на вечерней зорьке, не оставляя решета в небе до утра. Подставлял стремянку, вдевал в тонкую костяную иглу длиной с палец взрослого человека толстую крученую шерстяную нить и принимался за дело. Если оставить прорехи незашитыми, то за ночь с неба натечет столько воды, что землю во дворе развезет в жидкую бурую грязь, а в саду образуется болото с лягушками.

От лягушек этих не было спасения. Стоило только где в лощинке застояться воде, как они появлялись во множестве будто из-под земли и оккупировали водоем. Да и пусть бы себе жили. Беда была в том, что лягушки любили петь. Концерты их начинались обычно как раз на вечерней зорьке и продолжали, покуда не начинал таять в солнечных лучах утренний туман. И спасения от них не было никакого.

Отчасти поэтому и совершал дед свой ежевечерний обход территории со стремянкой наперевес. Иван, неуклюже ковыляя, старался не отставать, волоча на плече моток толстых ниток. На стремянку, по малолетству, дед его не пускал.

Богдан гордился тем, что над их невеликими владениями небо было голубым и ясным. Дым от очага, на котором готовилась еда, коптил его совсем немного, и за ночь успевал бесследно раствориться в темноте, а утром небо снова сияло. Совсем другим было оно над заводиком за рекой. Там стояли вечные сумерки. Заводские трубы выбрасывали столько едкого черного дыма, что небу и века не хватило бы, чтобы очиститься. Зато ласточки там, впрочем, как и прочие птицы, не жили и не дырявили небесный свод как ни попадя.

Завод производил Слова. В отношениях между людьми без надежного Слова никак нельзя. Дает, например, пропойца родственникам обещание завязать. И в знак серьезности намерений слово дает верное, твердое, чугунной чушкой скрепленное. Ставится та чушка посреди двора, дабы всякий знал и видел его нерушимость.

Вот эти то Слова завод и производил: и стальные, несгибаемые для людей военных, и гранитные для сделок торговых, и беломраморные в знак брачных союзов. Ну тех, что по любви заключаются, а не по сговору. Последние и так прочны, ибо разумны и обдуманны, а также обеим сторонам выгодны. Были слова и попроще, и подешевле — из соломы плетенные или из мягкой липы резаные. Ну это так, баловство. Для обещания мамке штанов новых не рвать или молока ледяного из подпола не пить.

Когда данное слово торчит у всех на виду и каждый день глаза мозолит, забыть о нем непросто, а не исполнить — совестно и перед людьми стыдно. На то и расчет. Правда некоторые ловкачи разбрасываются словами направо и налево. У таких и двор, и дом бывают завалены булыжниками несдержанных обещаний и нарушенных уговоров. А другие хитрецы нарочно забрасывают слова подалее в крапиву или закидывают кучей мусора и поливают грязью.

С глаз долой, из сердца вон.

У деда с Иваном во дворе дома тоже стояло слово — чугунное, неподъемное, то, которое дед дал родителям мальчика — внука вырастить, выучить и в люди вывести.

А выводить в люди было непросто, ох как непросто. Такое путешествие было не каждому по силам. Да и хозяйство на кого оставить? Да и дорого. И опасности, опять же, подстерегают на каждом шагу. Выводить и вывозить подросших детей в люди могли лишь родители состоятельные, властью облеченные и решительные. Ибо что, как не деньги и общественное положение могут облегчить длительное путешествие?

О данном дедом Богданом слове Иван начал задумываться лет с 10-ти. Сначала путешествие представлялось ему предприятием столь увлекательным, что дух захватывало. Сейчас, в 16-ть сердце его по-прежнему замирало от восторга при мысли о выходе в люди. Но появились и другие мысли. Как, например, быть с ласточками? Без присмотра они вмиг продырявят все небо, и то, прохудившееся, зальет дождем и дом, и сад, и все вокруг.

А яблоневый сад на кого оставить? Яблони без заботы одичают и разбегутся. Ищи их потом по лесам и полям. А найдешь — еще домой заманить надо ласковыми обещаниями. Сколько слов деревянных, резных дать придется, страшно подумать. Дикие яблони — они несговорчивые.

Да и дедушка стар уже. И денег у них особых нет. Значит идти придется пешком. Сдюжит ли? Иван уж и рад был бы отказаться от путешествия вовсе. Но его слово ничего не решало. Дадено оно было не им и не ему. А, следовательно, оставалось только подчиниться. Дед же уже готовился к дальней дороге вовсю.

Перво-наперво, смазал лыжи.

Толстые, легкие пробковые лыжи в форме кругов диаметром по полметра были вещью, в хозяйстве совершенно незаменимой. Нацепив такие на ноги, можно было свободно разгуливать по воде аки посуху: выгнать хворостиной с пруда загулявших гусей и уток, нарвать лотосов на салат, перейти небыструю задумчивую речушку во время путешествия. С мостами то в государстве было негусто. Да за переход по каждому надо платить. А лыжи, они у каждого имеются. Конечно, большой груз, торговый, скажем, на лыжах через реку не перенесешь. А дорожный мешок — запросто.

Лыжи бывали разного диаметра. Зависело это от веса хозяина. Человека чересчур дородного никакие лыжи выдержать не могли. Но коли человек дородный, значит ест досыта, значит не бедный. У такого всегда найдется монетка заплатить за переход через мост или лодку нанять. Дети и вовсе бегали на лыжах размером с суповую тарелку.

Конечно, чтобы ходить по воде на лыжах, требовалась сноровка. Умение, как и в любом другом деле, вырабатывалось с практикой.

Пробка, из которой мастерили лыжи, и сама была плавучей и не топкой. Но для пущего эффекта лыжи смазывали толстым слоем бараньего жира. Тот застывал, забивая собой все щелочки, не давая воде ни единого шанса задержаться.

Дед топил баранье сало во дворе над костром и любовно водил кисточкой по дискам лыж. Они были старыми, пробка потемнела от времени и местами даже начала крошиться. Кожаные ремешки, в которые надлежало совать ноги, истрепались, но были еще достаточно прочны. Менять их дед не стал.

Во-вторых, дед намылился.

Он выкатил из сарая большую бочку, подставил ее под свежую небесную прореху, подождал, пока та наполнилась чистой дождевой водой, и залез внутрь. Довольно ухая и отфыркиваясь, он мылил уши, шею и руки, тер щеки и седую макушку. Намывшись до блеска, дед замотался в мохнатую простыню и загнал в бочку внука.

«Ну вот,» — удовлетворенно заметил дед. — «Теперь раздобудем деньжат и в путь.»

«Где же мы их достанем, дед?»

«Где-где? На седьмом небе,» — загадочно заявил дед. — «Волоки стремянку в сад и ставь ровно над розовым кустом.»

Богдан вооружился большим ножом и, кряхтя, полез по ступеням вверх. Странно было наблюдать, как дед, обычно ворчливо латающий прорехи, с силой вонзил нож в небесный свод и с треском прорезал здоровенную дыру. Оттуда тотчас хлынула вода. Не обращая на нее внимания, дед лег животом на край неба и ящеркой заполз внутрь. Небесный свод прогнулся, но выдержал. Дед же, высунувшись из дыры, уже втягивал наверх стремянку.

«Жди тут. Я скоро,» — велел он внуку.

Иван послушно ждал. И довольно долго.

Небо только на вид сплошная пухлость, мягкость и невесомость. А на самом деле материя довольно плотная. Шутка ли такую тяжесть на себе держать: Луна, Солнце, звезды, воды небесной немеряно, льдинок и снежинок насыпано.

Дед Богдан установил стремянку и сделал прореху на втором небе. Оттуда сухим горохом забарабанили градины. Едва добравшись до земли, они тут же таяли. Третье небо посыпало плечи Богдана снегом, припорошив и розовый куст. С четвертого неба дунуло таким холодным ветром, что куст пригнуло к земле. Алые лепестки разлетелись во все стороны. Пятое так ослепительно полыхнуло многоцветьем радуги, что Богдан зажмурился. На шестом небе среди непроглядного мрака приглушенно сияла Луна и таинственно мерцала россыпь звезд.

Дед пошарил рукой вокруг сделанной прорехи, нащупал небольшую деревянную шкатулку, тщательно перевязанную веревкой, и сунул ее за пазуху.

Спуск на землю занял у него еще больше времени. Ведь надо было залатать каждую из прорезанных дыр. Иначе содержимое небес перепутается, перемешается и начнется такая круговерть, что вовек не расхлебаешь. Ветер раскидает как попало звезды, и звездочеты, глядя в свои подзорные трубы, уже не найдут их на положенных местах. Радугу припорошит снегом, и она вовсе станет не видна. Луна попадет под дождь, размокнет и растает, как кусок сливочного масла на сковороде.

В шкатулке оказались монеты, не много, но и не мало. Были они новенькие, блестящие, будто вчера отчеканенные.

«Ты хранил деньги на небе?» — изумился Иван.

«А что? Лучше места не найти,» — пояснил дед. — «Кто туда полезет кроме нас? А если и полезет, то сразу дождь, снег или град посыпятся. Я и догадаюсь.»

«А почему на шестом небе, а не на седьмом?» — не унимался внук.

«Ну ты придумал! На седьмом небе солнышко страсть как печет. Монеты расплавились бы, а я ослепнуть мог, а то и вовсе обуглиться. Солнышко — оно ведь знаешь, как сияет. Недаром на седьмом небе обретается. Иначе всю траву попалило бы и реки высушило.»

«Люди говорят, на седьмом небе еще удача обретается и, если повезет, можно схватить ее за хвост. А еще молвят, крохи ее иногда на землю падают, когда в небесах значительные прорехи случаются. Но брешут, наверное. Какая она из себя удача эта? Как на седьмом небе обретаться может?»

Дед любовно пересчитал монеты, пересыпал их в кошель, сунул тот за пазуху и удовлетворенно заметил: «Теперь можно и в путь.»