Непогода

Диана Ставрогина, 2022

«Мы разводимся», – у меня осталось меньше месяца, чтобы произнести два этих слова вслух и в присутствии мужа. И я боюсь. Не потому, что Антон не захочет меня отпускать – напротив, я знаю, что он легко переживет наше расставание.Я боюсь, что он пожелает узнать причину.

Глава 8

На следующий день Антон отправляется в новый рейс, а я остаюсь дома. Деться мне сегодня некуда: нет ни лекций, ни семинаров.

С самого утра, проводив мужа до двери и затем с трудом проглотив пару печений на пару с горьким кофе, я сижу в гостиной и пялюсь в раскрытый ноутбук. Бесцельно пролистываю файлы статей, отобранных ранее в качестве основы для моего следующего исследования, по несколько раз в минуту проверяю корпоративную почту в надежде на внезапный поток вопросов от студентов, но писем ожидаемо нет: середина недели, первая половина дня — в такую рань студенты пишут преподавателям крайне редко.

За окном идет снег с дождем. Беспросветная серость давит, нагоняя уныние и растравливая и без того властвующую надо мной тоску. Экран ноутбука постепенно гаснет и размывается перед глазами.

Мысленно я уже не здесь. Мне вспоминается, как на второй встрече все в том же кафе мы с Антоном обсуждали родственников.

— Слушай, — сказал он мне. — У тебя родители где живут? Наверное, я должен буду с ними познакомиться? — Выражение его лица и напряженность позы очень ясно сообщали, как сильно он не хочет никаких знакомств семействами.

Что ж, в таком случае одной проблемой становится меньше.

— У меня только брат и бабушка, — не стала я тянуть с ответом, — но они оба далеко. Бабушка конечно не поедет в Москву, а брат… Он… такой, специфичный человек.

Антон нахмурился.

— В каком смысле — «специфичный»?

Я пожала плечами, уже жалея о собственной откровенности, и попыталась объяснить точнее:

— Просто не слишком часто обо мне вспоминает. Вряд ли вы встретитесь. Вот я к чему. Забей.

Мне не хотелось говорить, что правда несколько в другом: я просто не была уверена, что в случае беды мой брат прыгнет выше головы ради помощи мне. Не что чтобы я желала такой жертвы — нет, но знать, что родной брат и пальцем о палец не ударит, если то будет стоить усилий, — больно в любом случае. Как и знать, что он сам не пожелает знакомиться с моим мужем.

— Понял, — Антон кивнул, корректно обойдясь без дальнейших расспросов.

— А что насчет тебя? — поинтересовалась я, с трудом устояв перед совершенно антинаучным порывом скрестись пальцы: очень уж не хотелось заиметь вместе с мужем злобную свекровь.

— Только родители, но мы тоже нечасто видимся. Как я уже говорил, сантименты — не мое.

Теперь я могу с полной уверенностью сказать, что Антон тогда ничуть не лгал.

Он действительно сухарь. Холодный, рациональный и бесчувственный. Не поддающийся эмоциям и стрессам айсберг.

Мне сложно сказать, как сильно на его характер и темперамент повлияла работа, но, кажется, проблема лежит намного глубже. Профессия пилота с ее необходимостью реагировать на любые проблемы и потрясения, не теряя ясности ума, лишь добавила Антону сдержанности.

С его родителями я не знакома до сих пор, но в обрывках их редких телефонных разговоров теплой душевности и доверительности не чувствуется совсем. Быть может, мой муж несет свою эмоциональную холодность из семьи, не знаю.

В любом случае через безразличие Антона мне не пробиться. Я пробовала. А превращаться в истеричку, пытаясь вывести его из себя… Нет уж, до подобного отчаяния в бессилии я не докачусь.

По этой же причине мне нельзя говорить Антону правду о своих чувствах. Потому что он не поймет, чем я недовольна, а выдержать его вежливую полуулыбку и спокойный вопрос: «Ну и что, что любишь? Разве это не бонус?», я не смогу.

Нельзя объяснить тому, у кого ни разу даже не кольнуло в сердце, как невыносимо оно умеет болеть: до мучительного тумана забытья, где не остается ничего, кроме муки, где теряешь себя, свою волю и стабильность из-за другого человека, вопреки всем доводам рассудка. Такое нельзя понять посредством слов — только пережить.

Нет, Антон не поймет.

А я определенно не героиня из русской классики. Я не могу смириться и жить так, как еще живу сейчас, и остаться с тем, кому на меня наплевать.

И я не хочу всю жизнь украдкой смотреть на Антона в ожидании, молчаливо вопрошая: а вдруг? Вдруг именно сегодня в нем что-то изменится и в глазах отразится… большее.

Нет, и еще раз — нет. Я прожила в этом состоянии последние месяцы и могу уверенно сказать одно: нет ничего губительнее бесплодных надежд. Изо дня в день разочарование подтачивает силы, испивает тебя до дна, до последний капельки высасывая тягу к жизни и способность радоваться, и оставляет после невосполнимую пустоту. В этом нет ничего хорошего.

Моя любовь сравнима с ломкой наркозависимого и лечится теми же методами. Вот, что мне следует помнить.

И я твержу себе об этом на протяжении двух дней, в течение которых Антон находится на работе. Я ищу квартиру по пути в институт и в перерывах между парами и в конце концов умудряюсь подписать договор найма за несколько часов до возвращения своего еще мужа домой.

Мне до сих пор не верится, что в сумке лежат ключи от моего нового жилья. Однушки, расположившейся неподалеку от метро, с вполне сносным ремонтом и хорошей мебелью. Впрочем, сейчас я едва ли могу вспомнить интерьер.

Вернувшись в пока еще нашу с Антоном квартиру, какое-то время я мечусь от стены к стене, но скоро опускаюсь на ковер гостиной и застываю в неудобной позе. Кажется, меня лихорадит, однако оценить свое состояние адекватно никак не выходит: я словно ничего не чувствую. Ни физически, ни психологически.

Я не понимаю, жарко мне или холодно. Голодна я или сыта. Не могу сориентироваться во времени и сфокусировать взгляд на электронных часах. На ноги меня поднимает оглушительный поворот ключа.

Я встречаю Антона в коридоре и рассматриваю его во все глаза, жадно стараясь запастись воспоминаниями впрок. Он бросает на меня недолгий взгляд и ровно улыбается.

— Привет, Вер. — Звучит стандартное приветствие и не менее стандартный вопрос: — У нас есть что-нибудь на ужин?

— Привет, — лепечу я в ответ. — Да, конечно.

— Супер. — Разувшись, Антон оставляет на тумбе в прихожей китель, на ходу расстегивает пуговицы рубашки и закатывает рукава. — Сейчас закину вещи в стирку и поем. Жрать хочу ужасно. Пролил вчера кофе на себя, прикинь? Прямо в кабине. Хорошо, хоть не на приборную панель.

У себя за спиной я обхватываю одну ладонь другой, стараясь унять совсем уж очевидную дрожь и спрашиваю:

— Не обжегся?

— Нет, — Антон смеется, будто не находился вчера в шаге от аварийной ситуации на борту. — Кофе со сливками был. Так что вдвойне повезло.

— Да, — повторяя я заторможенно, — повезло.

Встав в дверном проеме, соединяющем прихожую и гостиную, я наблюдаю за Антоном и медленно, но верно теряю последние капли спокойствия. Думать здраво не получается, мысли спотыкаются и обрываются на полпути, в груди болезненно колотится сердце, а в ушах шумит кровь. Пространство вокруг сужается и будто сдавливает меня со всех сторон, и я так больше не могу.

— Антон! — вырывается у меня.

— Да? — Он и не смотрит в моем направлении, вовсю занятый содержимым чемодана. — Что ты хотела? — Наконец, подхватив гору одежды, видимо, для стирки, он выпрямляется и встречается со мной взглядом.

Я нервно вздыхаю, переступаю с ноги на ногу, не чувствуя под собой пола, и растираю ладони, как учила меня когда-то моя научница, чтобы успокоиться. Конечно, сейчас ничего не оказывает эффекта. Меня трясет, и слова звучат надломлено и глухо, но все же звучат:

— Я… Нам с тобой нужно поговорить.