Красный дворец

Джун Хёр, 2022

1758 год, Чосон. Восемнадцатилетняя Хён – незаконорожденная дочь государственного служащего. Таким, как она, тяжело добиться высот в обществе. Но благодаря упорному труду и успехам в учебе Хён удается получить должность дворцовой медсестры. Все, чего она хочет, – хорошо выполнять свою работу и, возможно, наконец-то заслужить одобрение отчужденного отца. Но внезапно Хён становится невольной свидетельницей темных и опасных политических игр: кто-то убивает четырех женщин за одну ночь, а главная подозреваемая – ее близкая подруга и наставница. Решив доказать невиновность любимой учительницы, Хён начинает собственное тайное расследование. В поисках правды она знакомится с молодым инспектором полиции Оджином, который также разыскивает убийцу. Когда улики начинают указывать на причастность к делу наследного принца, Хён и Оджин объединяют свои усилия. Они готовы обыскать самые темные уголки дворца и подвергнуть свои жизни смертельной опасности – они готовы на все, чтобы раскрыть это кровавое преступление.

4

— Ничего сложного, сделаешь все быстро — и готово, — шептала я сама себе, торопливо шагая по столице и радуясь снежинкам, тающим на горячих щеках.

Я целый час расспрашивала людей о том, где мне найти врача Кхуна, и все это время ловила на себе неодобрительные взгляды и выслушивала вопросы о том, зачем мне идти к неженатому мужчине.

Но я была слишком упряма, чтобы прекратить расследование этого дела. И не сомневалась, что врач Кхун знает правду об убийствах, что он поможет мне раскрыть их тайну, и тогда командир перестанет гневаться на медсестру Чонсу. Ведь женщина, с которой врач Кхун ссорился в саду, была убита. Кто знает, он вполне мог оказаться и возлюбленным госпожи Анби. Они были ровесниками; ему было девятнадцать лет, ей — восемнадцать.

Я внезапно замерла. Меня вдруг ошарашила мысль, что это врач Кхун мог убить ее. Мужчины предпочитают убивать своих жертв ножами, я отметила это, когда лечила раненых в Хёминсо. И кроме того, убийства жен мужьями не редкость.

Я ясно представляла себе такую вот картину: врач Кхун украдкой кладет в руку придворной дамы Анби выманивающую ее из дворца записку, в которой грозится никогда больше с ней не встречаться, если она его не послушается. А когда она выходит из дворца, он, подкараулив ее в каком-нибудь темном месте, бьет ее ножом в грудь, но ей все же удается укрыться в Хёминсо. Он мог последовать туда за ней и нанести еще один удар, в горло, от которого она скончалась. Но потом врач Кхун понял, что есть свидетельницы его злодеяния — две медсестры и их учительница. И он убил еще и их.

Но мгновение спустя в голове у меня прояснилось и сердце стало биться медленнее и ровнее. Врач Кхун никак не мог быть убийцей. Ведь он целитель, защитник жизни как таковой. И конечно же, не способен на убийство.

Мимо прошла группа солдат, и я чуть было не уронила записку с адресом врача Кхуна, которую дал мне другой врач.

— Найти его! — воскликнул их капитан. — Он не должен уйти!

Я посмотрела им вслед и двинулась дальше сквозь толпу к массивным крепостным воротам. Показав стражнику жетон, я покинула столицу и пошла по дороге, на которой иногда встречала врача Кхуна — он тоже возвращался домой из дворца этим путем.

Спокойный и сдержанный, он напоминал мне растения в Медицинском саду. Погрузившись в свои мысли, он не обращал ни малейшего внимания на мои любопытствующие взгляды. Его темные глаза всегда смотрели прямо. Он быстро обгонял меня, пересекал мост через ручей Чхонгечхон и исчезал вдалеке. Я же обычно шла дальше по дороге к дому матери, но сегодня свернула к мосту.

Я следовала указаниям в записке — я ее запомнила сразу же, как прочла. Я всегда легко усваивала прочитанное; могла запомнить целую страницу, лишь взглянув на нее. Миновав деревню, я оказалась на краю леса. Дальше надо было пройти по лесной дороге, вдоль которой стояли обнаженные деревья и возвышались заснеженные скалы. Идти было трудно — за лодыжки цеплялись раскидистые ветви.

Наконец я добралась до поляны. Посередине нее стояла окруженная зарослями кустарника одинокая хижина с соломенной крышей, обсыпавшимися глиняными стенами и раздвижными дверьми.

Я остановилась.

Дом врача Кхуна стоял особняком — а я-то думала, он расположен в деревушке и мы будем разговаривать на улице, кивая проходящим мимо местным жителям и зевакам. Я не настолько доверяла врачу — равно как и какому-либо другому мужчине, — чтобы общаться с ним наедине в столь глухом месте. И развернулась, чтобы уйти, но тут где-то поблизости хрустнула ветка.

В лесу мелькнула чья-то тень.

Волоски у меня на шее встали дыбом, я замерла, считая свои частые вдохи и выдохи.

Спустя несколько секунд на поляне появился мужчина, на нем была черная шляпа и длинный линялый халат. Он производил впечатление небогатого ученого. Мужчина остановился в тени деревьев, и мне стало ясно, что он тоже наблюдает за хижиной врача Кхуна. Он стоял там так долго, что из-за облаков выглянуло солнце и осветило его лицо сквозь ветви деревьев.

Мои глаза расширились от удивления, поскольку я узнала этого человека. Сейчас, когда у него на лице не было грязи, оказалось, что он красив. У него были потрясающие темные глаза. Нос с горбинкой и точеные скулы. Впалые щеки, свидетельствующие о недоедании, но это вполне могли исправить несколько обильных приемов пищи. То был слуга из отделения полиции, спокойный и строгий молодой человек, который помог мне уйти с места, где было совершено преступление.

Но что он делал здесь, одетый как ученый?

Он стоял не шевелясь, и хлопья снега падали ему на лицо. Я была не способна на подобную неподвижность. Сзади мне в бедро вонзилась ветка. Я оглянулась, отвела ее в сторону и снова посмотрела перед собой.

Он исчез.

Я растерялась и впала в смятение. Затем, услышав, как закрылась раздвижная дверь, поспешила к хижине и обходила ее до тех пор, пока не обнаружила заднюю дверь. Приоткрыв ее, я заглянула внутрь, но увидела лишь пустую комнату. Я пошла дальше вдоль стены и, добравшись до окна, выходившего в другую комнату, приоткрыла и его. Там тоже было пусто. Так куда же подевался молодой человек? Я повернулась, чтобы осмотреть остальные комнаты, как вдруг наткнулась на что-то твердое.

— Опять ты, — раздался глубокий изумленный голос.

Я посмотрела в его ясные карие глаза. На темных ресницах лежали снежинки. Мои губы приоткрылись, но я и сама не знала, что хочу сказать; все мои слова будто испарились под его пристальным взглядом. Быстро моргнув, я опустила глаза и увидела у него в руке кинжал. Он вложил его в ножны — ясно было, он не думал, что я представляю для него угрозу. И я не знала, стоит мне обижаться на это или нет.

— Почему ты преследуешь меня?

— Я пришла сюда первой. А почему ты оказался в доме врача Кхуна?

— Потому что его здесь нет.

У меня ушла пара секунд на то, чтобы понять, что он имеет в виду. Он, должно быть, явился порыться в вещах врача — но что он хочет найти?

— Значит, тебя прислала сюда полиция?

— Нет.

— Тогда почему?..

— Кажется, я сказал, что не желаю больше видеть тебя.

— Если я правильно помню, — сказала я нарочито вежливо, — ты велел мне никогда больше не появляться на месте преступления. Но разве тут свершилось преступление?

Молодой человек воззрился на меня так, будто я была престранным существом, будто никогда прежде с ним никто подобным тоном не разговаривал.

Молчание затянулось, и я пожала плечами:

— Я пришла просто поговорить с врачом. Вот и все.

На его лице все еще было написано недоумение.

— Зачем?

— У меня есть на это очень важная причина, и если хочешь знать… — Я посмотрела на пустую хижину, гадая, куда подевался врач Кхун. — Но сначала ответь на мои вопросы. Почему ты замаскировался под ученого?

— Чтобы не выделяться.

— А почему ты здесь, если полиция тебя сюда не посылала?

Он помолчал, а потом спокойно спросил:

— Ты меня допрашиваешь?

— Нет. Мы просто разговариваем…

— К сожалению, у меня нет на это времени, — отвернулся он.

И не успела я остановить его, как он исчез в хижине врача Кхуна — а ведь тот мог вернуться в любой момент.

«Уходи отсюда, Хён-а», — воззвал ко мне внутренний голос. Мне не хотелось вмешиваться во все это, но что-то в молодом человеке пробуждало мой интерес. Я догадывалась, что у него есть нужная мне информация, и хотела ее выяснить.

Я вошла в хижину и увидела, что он быстро ходит из угла в угол, открывает ящики шкафов и комодов, проверяет, нет ли чего под сложенными одеялами и между страницами книг. Мой взгляд остановился на внушительном томе, который он пролистал и поставил на место, — это была книга о войнах.

— Такое запрещено законом, — сказала я. — Нельзя врываться в чужие дома и рыться в хозяйских вещах.

Он меня словно и не услышал. Все осмотренные предметы он возвращал точно на свои места: фарфоровую вазу, шкатулку с документами, подсвечник. Взяв небольшую баночку с крышкой, он открыл ее и заглянул внутрь. Я с опаской посмотрела на белое порошкообразное вещество. Но он закрыл крышку, поставил банку туда, где она стояла прежде, и двинулся дальше, и тут я поняла, что так и не получила ответа на свой вопрос.

— Эй! — грубо окликнула его я. Мое терпение подходило к концу. — Отвечай. Почему ты здесь, если полиция тебя не посылала?

Глубоко вздохнув, он начал листать еще одну книгу.

— У меня есть веские причины участвовать в этом расследовании. Поверь мне.

— С какой стати мне тебе верить? Я тебя совсем не знаю.

— Ты доверяешь мне достаточно, чтобы оставаться со мной наедине в лесу. И создается впечатление, будто ты здесь по тем же причинам, что и я: врач Кхун нам обоим показался подозрительным. — Он отложил книгу в сторону и принялся изучать следующий предмет — небольшую коробочку.

«Значит, тебе что-то известно», — прошептала я про себя. А ему сказала: — До меня дошли слухи о враче Кхуне. Последний раз его видели, когда он ссорился с придворной дамой Анби. — Втайне я надеялась, что, если я сообщу ему нечто новое, он ответит мне той же монетой. — Он, похоже, держал ее за плечи, и потому я предположила, что они любовники. Если это так, то врач Кхун наверняка знает, что же с ней случилось. Вот почему я здесь.

У него на лице заиграли желваки.

— У меня ушел весь вчерашний день, чтобы выяснить то, что ты узнала за одну секунду. А еще полдня я потратил, чтобы найти, где Кхун живет. — Он смотрел на меня, и его глаза как-то странно блестели. — Полагаю, раз ты работаешь во дворце, тебе известны вещи, о которых полиция никогда не узнает.

— Это действительно так.

— А ты поделишься имеющимися у тебя сведениями с полицией?

— Только теми, что отведут подозрения от моей учительницы. Но ставить полицию в известность обо всем, что знаю, я не собираюсь. — Я подошла к двери и посмотрела, не возвращается ли врач Кхун. — Мы во дворце говорим: «Дворцовые тайны никогда не должны выплыть наружу, иначе неминуемо прольется кровь».

Я ждала его ответа, но молодой человек молчал. Было так тихо, что мне показалось, будто я осталась одна. Я посмотрела через плечо и обнаружила, что он добрался до самого верха книжного шкафа — ему даже не пришлось вставать при этом на цыпочки, настолько он был высоким. А потом он подошел к окну и поднес к свету какую-то вещицу.

— Нашел, — прошептал он.

Я ждала, мою кожу покалывало от предвкушения. Вдруг он обнаружил нечто такое, что поможет разгадать тайну резни в Хёминсо? Он подошел ко мне — все мое тело напряглось, — встал близко, очень близко и, протянув ладонь, показал широкое серебряное кольцо.

— Одно каракчи? — спросила я. Обычно такие кольца шли в паре и замужние женщины надевали их оба на один палец — это символизировало гармонию между мужем и женой. По традиции жены должны были носить их до самой смерти. — А почему ты его искал?

— Придворная дама Анби в своем письме к семье несколько раз упомянула врача Кхуна. О других мужчинах она никогда не писала, — объяснил он. — А во время вскрытия тамо нашла еще одно такое же кольцо на ее ожерелье. Кольцо с выгравированным цветком сливы.

Он поднял кольцо, чтобы мы оба могли разглядеть его получше. К моему удивлению, я увидела на серебре нежный распустившийся цветок.

— Замужняя женщина носит парные кольца всю жизнь, — сказала я. — В случае же ее смерти одно из них кладут с ней в могилу, а другое возвращают супругу. Неужели Анби и Кхун были тайно женаты? — Я подняла глаза и обнаружила, что его лицо находится в опасной близости от моего. И тут же сделала шаг назад.

Он, глядя на меня, произнес:

— Именно так.

Я снова посмотрела на кольцо. Анби была придворной дамой, а значит, ее замужество считалось изменой королю.

— Не понимаю. Ведь оба кольца должны были быть у нее. А нашли только одно. Почему?

— Я тоже очень хотел бы это знать. — Он повернулся и выглянул наружу. Снег больше не шел. — Он может вернуться в любой момент.

— А ты знаешь, где он? — спросила я.

— Я послал ему записку, в которой назвался братом Анби, и попросил о встрече в харчевне. И потому получил возможность обыскать его дом без… — он взглянул на меня, и на его губах заиграла насмешливая улыбка, — …помех. Он наверняка уже понял, что записка — просто чья-то уловка. Пошли отсюда.

* * *

Идя вслед за полицейским слугой по лесу и по полю тростника — высокого, выше нас, — я усиленно размышляла, что же крылось за разъединенными кольцами. Второе кольцо было у врача Кхуна. Оно оказалось у него до или после смерти придворной дамы Анби? И имеют ли эти кольца какое-то отношение к резне?

— Ты спрашивала, что я здесь делал, — сказал полицейский-слуга, выдергивая меня из моих мыслей. Замерзшая трава и нетронутый снег хрустели под нашими ногами. — Я год проработал в провинции Пхёнан, там произошло тройное убийство, похожее на здешнее… Когда случилась резня в Хёминсо, я задался вопросом, а не связаны ли друг с другом эти преступления.

— А чем они похожи? — спросила я, а потом добавила: — Не кажется ли тебе, что это слишком смелое предположение? Убийства происходят постоянно, их совершают и коррумпированные чиновники, и знатные люди, и солдаты.

Лицо его на какой-то момент окаменело.

— У меня есть на то свои причины.

Я убрала со лба выбившуюся прядь волос. Отстав на шаг от молодого человека, я не сводила глаз с его спины. Плечи у него были широкими, он был высоким, словно гора.

— А как, кстати говоря, тебя зовут? — поинтересовалась я.

Он продолжал пристально, не оборачиваясь, смотреть вперед.

— Со Оджин.

Я ждала, что он задаст мне тот же вопрос. Он этого не сделал.

— Меня зовут Пэк-хён. Но я предпочитаю, чтобы меня называли Хён. — Он быстро шел вперед, и мне приходилось почти бежать, чтобы поспевать за ним. — А что ты сделаешь с найденным кольцом?

— Оставлю у себя.

Его ответ раздосадовал меня. Нужно предоставить командиру Сону улики, чтобы он поступил по справедливости прямо сейчас.

— Нужно рассказать о нем командиру.

— Я пока не буду этого делать.

— Почему?

— Чтобы дать возможность Кхуну поведать свою версию событий не под пытками.

— Оджин, — сказала я, не в силах скрыть своего скептицизма, — ты же всего лишь слуга в отделении полиции. И не можешь принимать решений на свой страх и риск.

Он остановился так неожиданно, что мне пришлось упереться руками ему в спину — широкую, сильную спину, — чтобы не врезаться. Он резко повернулся, его глаза встретились с моими. Я быстро убрала руки и подалась назад.

— Слуга? — переспросил он.

— Да. Ты — полицейский-слуга, — настаивала я. — И не должен вести себя, как тебе в голову взбредет. Ты нашел улику и должен передать ее командиру…

Он, качая головой, положил кольцо в мешочек, висящий у него на поясе, и лицо у меня запылало от возмущения. В любой момент командир мог начать пытать медсестру Чонсу, чтобы выбить из нее признание. Перед глазами у меня все подернулось красной дымкой. Мысленным взором я видела ее кровавые раны. Переломанные кости. Кровь, пропитавшую ее одежду и капающую на землю. И мне придется жить с мыслью, что я могла предотвратить столь вопиющую жестокость, если бы отдала кольцо командиру.

Мои руки сами по себе метнулись к его мешочку. Пальцы коснулись грубой ткани, но не успела я потянуть за шнурок, как Оджин крепко схватил меня за кисть. Выглядел он таким же ошарашенным, какой я себя чувствовала.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Если ты не хочешь отдать улику, — сказала я глухим от напряжения голосом, — то это сделаю я.

Его хватка ослабла, но загорелые пальцы продолжали держать мои бледные кисти.

— Послушай, — тихо проговорил он. — Я знаю командира. Если он считает, что ему известна правда, то ничто не заставит его изменить свое мнение. Он не поможет тебе спасти твою учительницу. На это способен лишь один человек.

Красный туман у меня в голове постепенно рассеялся. Я умудрилась прошептать:

— Кто?

— Настоящий убийца. Его признание вынудит командира Сона передумать. Или же, — продолжил он, осторожно отпуская мои кисти, — четвертая медсестра. Если она все еще жива, ее показания станут главным свидетельством в этом деле.

Я с удивлением посмотрела на него:

— Какая четвертая медсестра?

— В полицейский участок приходила женщина и поклялась, что ее дочь, учащаяся на медсестру, отправилась в день резни в Хёминсо и так и не вернулась домой.

— Как зовут эту дочь?

— Минджи. Ей всего двенадцать лет. Может, ты знаешь ее?

Сердце глухо стучало у меня в груди, ум лихорадочно работал.

— Нет… Не думаю. — Я мало кого знала из младших медсестер, а если Минджи двенадцать, то скорее всего она еще чхохакый — то есть учится первый год. — И как ты считаешь, что могло с ней случиться…

— Подожди. — Оджин поднял руку, и я замерла на месте, чувствуя, как лицо мне щекочут метелки тростника. Его глаза расширились — он смотрел куда-то поверх моего плеча. — Я что-то слышу.

Я тоже насторожилась. И поначалу услышала лишь хрустящую зимнюю тишину.

А затем уловила звуки быстрых шагов и свистящее дыхание.

Оджин моментально прошел через тростник и выбрался на дорогу, и я последовала за ним. По направлению к нам бежал перепуганный крестьянин, его одежда была в крови, а кожа казалась синей. Одной рукой он зажимал рану в боку, а в другой — держал бумажный свиток. Когда он пробегал мимо нас, Оджин выступил вперед и схватил его за плечо. Мужчина с криком повалился на землю.

— Что случилось? — Не услышав ответа, Оджин сел на корточки перед дрожащим крестьянином и еще раз тихо спросил: — Кто это с тобой сотворил?

— Я… я… — Мужчина сжал губы, пытаясь что-то сказать, но у него не получилось. Но потом все же с трудом выдавил из себя: — Я… я не знаю, ч-что я сделал не так.

— Расскажи мне, — сказал Оджин. — Я могу помочь тебе.

Я подошла ближе к крестьянину и постаралась получше рассмотреть рану.

— Я ыйнё, — успокаивающе сказала я. — Дай мне взглянуть, можно ли остановить кровотечение.

Мужчина посмотрел на меня, и его глаза наполнились слезами, словно ему стало легче от одного моего присутствия.

— Мне заплатили за то, чтобы я развесил их сегодня по всему городу, и сделал это как можно н-н-незаметнее. Я не могу их даже прочитать. — Он, запинаясь, забормотал что-то невнятное, но, когда я села на колени рядом с ним, успокоился и продолжил: — У меня дети некормлены, вот я и согласился. А когда я их расклеивал, на меня набросился солдат, и я убежал из крепости.

Оджин взял у мужчины листовку и развернул ее. Пока он читал, лицо его становилось все мрачнее.

— Что это? — спросила я, осматривая мужчину. Кожа напротив ребер у него была рассечена до кости каким-то острым лезвием.

— Это такая же листовка, какие расклеивали вчера, — хмуро сказал Оджин. — Наследного принца обвиняют в нескольких убийствах.

Кровь застыла у меня в жилах. Крестьянин ошарашенно распахнул глаза.

— Кто велел тебе это развесить? — спросила я его.

— Не знаю! — пронзительно крикнул он.

— Как этот человек выглядел? — настойчиво расспрашивал его Оджин. — Это был мужчина или женщина? Рост, особые приметы, дай хоть какое-то его описание!

Крестьянин оглянулся через плечо на пустую дорогу.

— Т-теперь ясно, почему они хотели меня убить. Я понятия не имел… понятия не имел, что совершил такое ужасное преступление. О боги, у меня нет времени на разговоры. — Он попытался встать. — Нужно убираться отсюда…

Земля задрожала у нас под ногами. Оджин схватил и меня, и крестьянина и утащил в поле. Я вытянула шею и увидела всадников в темно-красных шляпах с плюмажами, торчащими, словно тигриные уши.

— Королевские стражники, — прошептала я.

Оджин пригнул меня к земле и навис надо мной, грудью прикрывая мою спину, а руками — голову. Он прошипел крестьянину, чтобы тот тоже пригнулся. Но мужчина лишь побледнел, его глаза расширялись и расширялись, пока не стали похожи на две только что выкопанные могилы.

— Да помогут мне небеса, — простонал он, пятясь назад, хотя Оджин и пытался его остановить. — Мне нужно идти.

Он развернулся и заковылял прочь, раздвигая тростник, словно плыл по нему, и все время оборачивался, пока не скрылся из виду. Но я все еще слышала шелест травы под его ногами. На какой-то прекрасное мгновение мне показалось, что он спасется.

А затем раздался громкий стук копыт.

Я прижалась к Оджину, вокруг нас колыхался тростник и воздух, казалось, ревел. Мимо пронеслись всадники, запахло лошадиным потом. Но потом все наконец успокоилось и стук копыт стих вдали.

Я слегка повернула голову и оказалась лицом к лицу с Оджином, и глаза его под темными бровями смотрели пронзительно. Мы обменялись нервными взглядами, а потом он отвел глаза.

Воздух разрезал свист стрелы.

Она вонзилась во что-то живое, и раздался крик. Я вздрогнула всем телом. Крестьянин. Его подстрелили, словно дикого зверя. Крик перешел в мольбы о пощаде, а потом кто-то рявкнул:

— Ты посмел оклеветать наследного принца нашего королевства! Ты опорочил его, а это преступление карается смертью.

— П-п-пожалуйста! Я не знал…

Раздался металлический лязг, и я услышала, как захлестала кровь.

Я готова была закричать от ужаса. Оджин зажал мне рот, спиной я чувствовала быстрое биение его сердца. Он был напуган не меньше моего.

— Закопай труп в холмах! — приказал кому-то солдат. — А ты — найди семью предателя и арестуй их всех. Король поступит с негодяями, как ему будет угодно. А остальные пусть и дальше срывают листовки. Чтоб к ночи ни одной не осталось!

Я едва могла дышать. Мне еще не доводилось видеть, чтобы человека лишали жизни так бессердечно, так быстро, без намека на сожаление или упреки совести. До меня дошло наконец, что, если я и дальше буду расследовать резню в Хёминсо, меня могут убить. И эта мысль потрясла меня.

«Тогда беги отсюда, — прошептал мне внутренний голос. — Медсестра Чонсу тебе не кровная родственница. Уноси ноги. Спасайся».

Со все нарастающей паникой я смотрела на колышущийся тростник. Я была слишком молода, чтобы рисковать жизнью, передо мной открывалось еще столько возможностей. Я могла бы забыть о страданиях медсестры Чонсу, отвернуться от нее, и никто не стал бы винить меня в этом. Вообще никто.

«Но я не должна так поступать, — подумала я, и это была скорее обращенная к себе мольба, чем осознанное решение. — Я не смогу с чистой совестью считать себя медсестрой, если не воспротивлюсь столь вопиющей несправедливости. Я должна что-то предпринять».