Хранимая благодать

Джулия Гарвуд, 1993

Леди Джоанна благословляла день, когда погиб ее жестокий муж, и даже не задумывалась о новом браке… Но, к сожалению, в Англии эпохи короля Иоанна Безземельного молодая, красивая, знатная и богатая вдова – слишком большая ценность, чтобы на нее не нашлась целая стая охотников. И единственное, чем может защитить Джоанну добрый сводный брат, – это выдать ее за своего верного друга, шотландского лэрда Габриеля Макбейна, в чьих высоких душевных качествах, по крайней мере, нет сомнения. Но сможет ли этот действительно благородный и обаятельный мужчина сделать Джоанну счастливой в варварском Шотландском нагорье, где жизнь груба и трудна, война случается гораздо чаще мира, а слово «англичане» вызывает всеобщую лютую ненависть?..

Глава 5

Матушка должна была назвать его Люцифером.

К такому заключению Джоанна пришла уже к концу дня. Впрочем, ему подошло бы имя Варвар или Дикарь. Его высокомерие и властность были поистине дьявольскими, и он понятия не имел о хороших манерах.

Он совершенно не понимает, что драться в день своей свадьбы по меньшей мере невежливо.

О, начал Габриель довольно неплохо. Как только отец Маккечни благословил их и закончил церемонию, супруг повернул ее к себе лицом и набросил ей на правое плечо красивый многоцветный плед, под стать его собственному, а на левое — другой плед, иной расцветки. Первый, как объяснил он, был символом принадлежности к клану Макбейна, а второй — Маклорина. Он дождался ее понимающего кивка, после чего привлек к себе и поцеловал так, что у нее захватило дух.

Губы Макбейна были жесткими и горячими, и страстный поцелуй так воспламенил ее, что ни сил, ни желания сопротивляться не осталось.

Смех за спиной наконец заставил Габриеля оторваться от нее. Увидев совершенно ошеломленное лицо супруги, он удовлетворенно кивнул и вновь повернулся к священнику, а она тем временем пыталась прийти в себя.

Отец Маккечни поспешил обогнуть алтарь, чтобы поздравить молодоженов, и, едва сдерживая смех, заметил:

— Это была прекрасная церемония, но в какую-то минуту я подумал было, что нам не суждено ее закончить.

Джоанна улыбнулась:

— А я не сомневалась. Если какое-то решение принято, нужно довести до конца.

Алекс, топтавшийся рядом, дергал ее за полы, и священник подвел его к отцу, поставил слева.

Мужчины не обратили внимания на ее хвастливое заявление, а Маккечни предложил:

— Не пора ли уже начать принимать поздравления? Весь клан хочет высказать вам свои добрые пожелания.

Габриель продолжал смотреть на жену. Казалось, хотел ей что-то сказать, но не находит нужных слов, — и она решила ему помочь:

— Я слушаю вас, Габриель.

— Не называйте меня так! Терпеть не могу.

— Но почему? По-моему, прекрасное имя, к тому же отмеченное печатью Господа.

Он недовольно заворчал, но она постаралась не обращать внимания на это и спросила как можно любезнее:

— Как же мне тогда вас называть?

— Лэрд, например.

Он что, серьезно? Но ей это не нравится. К чему такие официозы? Она решила все же не выказывать прямого неповиновения и тихо спросила:

— А наедине? Наедине я могу называть вас Габриелем?

— Нет.

— Тогда как же?..

— Если я разрешу вам обратиться ко мне, называйте меня… Макбейн. Да, именно так.

— Если вы разрешите? Понимаете ли вы, сколь высокомерно говорите со мной?

Он лишь пожал плечами и предпочел не обсуждать эту тему.

— Вы поступили правильно, подозвав сюда мальчика.

Его тон был довольно грубым, а она все еще пыталась понять нелепое предложение называть его Макбейном и потому не сразу сообразила, что он благодарит ее.

Она не знала, как на это отвечать, и, кивнув, заметила:

— Да, только было бы неплохо его помыть перед церемонией.

Макбейн с трудом сдержал улыбку. Следовало бы одернуть ее после такого выговора, но он был рад увидеть, что у нее доброе сердце, и спустил ей дерзость.

— Я учту это, когда буду венчаться в следующий раз.

Она не оставила без внимания эту шпильку:

— Вы любите, чтобы последнее слово было за вами, не так ли, милорд?

— Люблю, — согласился он с усмешкой.

Алекс смотрел на Джоанну с восторгом, и сколько бы его ни отводили в сторону, чтобы не вертелся под ногами у взрослых, малыш опять протискивался к ней поближе.

Итак, его жена покорила его сына за несколько минут. Сколько же времени потребуется ему, чтобы завоевать ее сердце? Глупый вопрос. Какое ему дело до ее чувств к нему? Брак закрепил за ним эту землю. Вот и все. Только это имеет значение.

Воины из обоих кланов один за другим выступали вперед, чтобы представиться Джоанне и принести поздравления своему лэрду. За ними следовали женщины. Одна юная рыжеволосая девушка, назвавшаяся Лилой, из маклоринского клана, вручила Джоанне красивый букет пурпурных и белых цветов. Новобрачная поблагодарила дарительницу и хотела было присоединить ее букет к тем цветам, которые сжимала в другой руке, но, взглянув на них, увидела, что они совсем осыпались, и прыснула: это что же, она все время держала в руке пучок голых стеблей?

Наконец представления завершились. Женщины принялись проворно разносить подносы с едой по столам, за которыми собирались мужчины. Габриель углубился в разговор с двумя маклоринскими воинами, а Джоанна повернулась к Колуму и Киту.

— Там, на нижнем лугу, пасется шестерка лошадей…

— Одна лошадка будет моей! — выпалил Алекс, вертевшийся рядом.

Макбейн услышал возглас сына и, обернувшись, заметил:

— Твоей будет та, какую оседлаешь.

Джоанна не обратила внимания на это замечание мужа и продолжила разговор с воинами:

— Это мой свадебный подарок супругу… и Алексу. Может, пошлете кого-нибудь привести их?

Воины, поклонившись, удалились, и тут Алекс подергал Джоанну за фату:

— А тебе папа сделал подарок?

На вопрос ответил сам лэрд:

— Нет, Алекс, не сделал.

— Ну почему же нет? Конечно, сделал, — возразила Джоанна.

— Что же он тебе подарил? — спросил малыш.

Макбейну тоже любопытно было это узнать.

— Твой папа подарил мне тебя. Теперь у меня есть сын, — улыбнулась она Алексу.

Это заявление застигло Макбейна врасплох, а мальчик вовсе не понял, что она имеет в виду, и заявил:

— Но я папин сын.

— Разумеется, — согласилась Джоанна.

Мальчик улыбнулся:

— А сын лучше шестерки лошадей?

— Конечно.

— И даже лучше сотни?

— Да.

Уверившись в своей важности, Алекс гордо оглядел присутствующих.

— Сколько же тебе лет? — удивленно посмотрела на мальчика Джоанна.

Малыш открыл было рот, собираясь ответить, но по его озадаченному виду Джоанна поняла, что он не знает что. Она повернулась к мужу, но он лишь пожал плечами, и это ее ужаснуло.

— Вы не знаете возраста вашего сына?

— Он молод, — ответил Макбейн.

Алекс тут же кивнул в знак согласия и повторил:

— Я молод. Папа, можно я пойду посмотрю лоша — док?

Отец кивнул, и малыш, выпустив фату Джоанны из рук, ринулся догонять Колума и Кита.

Отец Маккечни, наблюдавший всю эту сцену, заметил лэрду, глядя на Алекса, мчавшегося по двору:

— Она покорила мальчишку, не так ли?

— Скорее подкупила. Мужчину не так-то легко покорить, — возразил Макбейн.

— Я и не собираюсь никого покорять, милорд. А сейчас, прошу прощения, я хотела бы поговорить с братом.

Это была замечательная попытка проявить свою волю, но она полностью провалилась: муж схватил ее за руку и притянул к себе.

Николас должен был подойти к ней сам. Его окружили женщины, конечно же, покоренные его красотой и обаянием, и Джоанне пришлось долго ждать, пока он заметил ее знаки и освободился от поклонниц.

Сначала Николас обратился к Макбейну:

— Может, прислать сюда на месяц-другой людей, чтобы помочь в восстановительных работах.

— Вы не пришлете сюда никого. Я убью любого в ту же минуту, как его нога ступит на эту землю, — отрезал Макбейн.

— Вы упрямец, как я погляжу.

— Каков размер пени, что вы заплатили своему королю?

— Что за пеня? — не поняла Джоанна.

Они не обратили на нее никакого внимания, просто брат назвал сумму, а лэрд заявил, что возместит издержки.

Джоанна наконец сообразила, о чем речь, и повернулась к брату:

— Не хочешь ли ты сказать, что Джон заставил тебя уплатить пеню? За что, Николас?

— За то, что не он выбрал тебе мужа, а я. Он же лишь согласился со мной… за деньги.

— А если бы меня устроил его выбор?

— Уильямс?

Она кивнула.

— Тогда, конечно, пени бы не было.

— Так ты мне солгал, когда сказал, что у тебя нет денег на уплату налога Джону. Я могла бы еще год оставаться свободной.

Николас вздохнул и признался:

— Да, солгал. Ты пыталась избежать неизбежного, а я заботился о твоей жизни. Проклятье! Ведь ты жила в Лондоне узницей. У меня не было уверенности в твоей безопасности, и я боялся, что Джон отдаст маклоринскую землю кому-нибудь еще.

Она понимала, что брат прав, и знала, что он любит ее и заботится о ней.

— Я прощаю тебе этот обман, Николас.

— Уезжайте, барон. Сейчас же. И не возвращайтесь. Вы свой долг выполнили. Теперь я несу ответственность за эту женщину.

Джоанна была потрясена грубостью мужа, и у нее вырвалось:

— Сейчас же? Вы хотите, чтобы он уехал прямо сейчас?

— Именно, — отрезал тот.

— Мой брат…

— Он вам не брат.

Она была так оскорблена, что чуть было не закричала, однако он, не обращя на нее никакого внимания, в упор смотрел на Николаса.

— Я должен был это понять сразу. Вы с Джоанной не похожи на брата и сестру. А когда она назвала священнику свое полное имя, я понял, что вы никакая не родня. Ваши чувства к ней…

Николас не дал ему закончить:

— Вы чрезвычайно проницательны, но Джоанну не должны касаться никакие подозрения, милорд. Немедленно прекратите это.

— Милорд…

— Оставь нас, Джоанна. Этот разговор не для твоих ушей.

Его тон не допускал возражений. Она принялась обрывать лепестки цветов из свежего букета, глядя на мужчин, угрюмо уставившихся друг на друга, и никак не могла решить, уйти ей или остаться. Отец Маккечни слышал, однако, достаточно, чтобы сообразить, что в воздухе запахло ссорой, схватил Джоанну за руку и заговорил с преувеличенным воодушевлением:

— Вы обидите здешних женщин, если не попробуете хотя бы несколько особых блюд. Пойдемте. Они очень расстроятся, если не услышат хотя бы крошечную похвалу от своей новой госпожи. Вы помните, как сказать «спасибо» по-гэльски?

И священник утащил Джоанну подальше от рассвирепевших мужчин. Оглядываясь на них, она пыталась понять, что же происходит. Супруг все время что-то говорил. Николас, заметив, что она наблюдает за ним, сказал об этом Макбейну, тот кивнул, и они оба пошли прочь и скоро исчезли из вида.

Когда солнце уже стало клониться к западу, она увидела, как они поднимаются на холм, и испустила громкий вздох облегчения. Оранжевые полосы от заходящего солнца расцвечивали небо за их спинами. Их силуэты, черные на этом ярком фоне, казались какими-то мистическими существами, словно они поднимались из-под земли подобно могущественным, непобедимым божественным воинам, легким и грациозным.

Да, это были два самых лучших воина из всех, что она когда-либо видела. Архангел Габриель наверняка улыбнулся бы, глядя на эту пару.

Джоанна улыбнулась своим мыслям, но когда они подошли ближе и она увидела их лица, то едва не задохнулась от ужаса. У Николаса был разбит нос, правый глаз заплыл. Не в лучшем виде был и Макбейн: кровь сочилась из глубоких ссадин на лбу и в углу рта.

Кто-то закричал при их появлении, а ей захотелось броситься к Николасу, посмотреть, тяжелы ли раны, но только она подобрала подол платья и кинулась бежать, как поняла, что сначала должна подойти к Габриелю: ведь он ее муж, и о нем она должна думать прежде всего. И может, она сумеет сделать так, что он сменит гнев на милость и позволит брату остаться еще на несколько дней.

— Вы дрались!

Она выкрикнула это обвинение, добежав до мужа. Черт возьми, разумеется, они дрались. Его не слишком заботило недовольство, прозвучавшее в ее голосе.

Джоанна вытащила из рукава платья льняной платок и, встав на цыпочки, промокнула кровь у него на лбу, увидела, что рана достаточно глубокая, и мягко отвела назад волосы, мешавшие ей, но он смахнул их обратно. Он не привык, чтобы кто-то беспокоился о нем, и не знал, как к этому отнестись.

— Стойте спокойно, милорд! Я не собираюсь делать ничего лишнего.

Макбейн послушно замер и позволил жене хлопотать над ним. Проклятье, но ему это понравилось. И не только ее забота, а то, что она подошла сначала к нему.

— Так вы разобрались со своими разногласиями? — поинтересовалась Джоанна.

— Думаю, да, — угрюмо ответил Макбейн.

Она перевела взгляд на брата:

— А ты, Николас?

— Да, — буркнул тот.

Она опять повернулась к Макбейну:

— Зачем вы задеваете Николаса? Он мне больше, чем брат. Мои родители взяли его в возрасте восьми лет, а я называла его братом с того самого момента, как научилась говорить. Вы должны принести ему извинения, милорд.

Макбейн не обратил на ее слова никакого внимания и, отбросив ее руку подальше от своего лица, повернулся к Николасу:

— А теперь попрощайтесь с ней! Вы никогда больше ее не увидите.

— Нет! — выкрикнула Джоанна, вырвалась из рук мужа и кинулась в объятия брата. — Ты сказал мне неправду: никакой он не добрый. Он черствый и жестокий. Даже представить не могу, что больше никогда не увижу тебя. Я не вынесу этого. Я люблю тебя. Ты оберегал меня, как никто. Ты веришь в меня. Николас, пожалуйста, забери меня домой. Я не хочу здесь оставаться.

— Вздор, Джоанна. Все будет хорошо. У Макбейна есть веская причина отправить нас поскорее обратно. Учись доверять мужу.

Николас говорил с сестрой, но не отрывал взгляда от Макбейна.

— Но почему он против твоих визитов сюда?

Николас покачал головой, и она поняла, что он не скажет.

— Что передать от тебя матушке? Я увижу ее в следующем месяце.

— Я поеду вместе с тобой!

Улыбка брата была исполнена нежности, но голос оставался тверд:

— Но ты замужем, Джоанна. Здесь твой дом. Твой долг — оставаться с мужем.

Поскольку она никак не могла оторваться от брата, тот поцеловал ее в лоб, осторожно разжал руки и слегка подтолкнул ее к мужу.

— Не обижайте ее, Макбейн, или, клянусь всеми святыми, я вернусь и убью вас.

— Мы с вами пришли к пониманию. Я привык держать слово, барон, — отозвался Макбейн.

— Так же как и я, милорд.

Мужчины кивнули друг другу. Джоанна смотрела на брата, и по лицу ее текли слезы. Его конь был уже оседлан и готов отправиться в путь. Николас вскочил на него и, ни разу не обернувшись, галопом поскакал вниз.

Когда он исчез из виду, Джоанна огляделась. Она стояла одна на пронизывающем ветру, такая же опустошенная и одинокая, как и местность вокруг, и пока солнце не исчезло за горизонтом, не тронулась с места.

Потом, замерзшая, потирая ледяные руки, она медленно направилась обратно во двор, по дороге не встретив ни одного шотландца, или так ей казалось. Потом она вдруг увидела мужа: тот стоял, прислонившись к дверям башни, и наблюдал за ней.

Джоанна отерла слезы, распрямила плечи и поспешила вперед. Торопливо взбираясь по ступенькам, она мечтала лишь об одном, хотя, возможно, это выглядело по-детски: без обиняков, прямо высказать ему, как он ей противен.

Только сделать это ей не удалось. Как только она приблизилась, Макбейн обхватил ее могучими руками и крепко прижал к себе, стараясь утешить, и это ее смутило. Он был единственной причиной ее огорчения и вот теперь старался утешить. Этот длинный трудный день слишком ее измотал, и, конечно, только поэтому она не попыталась вырваться из его объятий. С ним так тепло, а ей необходимо согреться, так сказала она себе, но как только это произойдет, она все ему выскажет.

Несколько минут Габриель держал ее в крепких объятиях, терпеливо поджидая, пока к ней вернется самообладание.

Наконец она оторвалась от него:

— Из-за вашего отношения к моему брату я очень несчастна, милорд.

Она надеялась, что он извинится, но прошло несколько минут, и поняла, что зря: извинений не будет.

— Не будете ли вы так любезны проводить меня к моему жилищу? Я очень хочу спать, а отыскать его в такой темноте сама не смогу.

— Домик, в котором вы провели прошлую ночь, принадлежит одному из моих воинов, вам там ночевать больше не придется.

— И где же я буду ночевать?

— В башне. Над лестницей сохранились две комнаты. Маклоринцы сумели остановить огонь до того, как он добрался до нижних ступенек.

Он широко распахнул дверь и жестом пригласил ее войти, но она даже не шелохнулась:

— Могу ли я спросить вас кое о чем, милорд? — Дождавшись его утвердительного кивка, она продолжила: — Почему вы так поспешно отправили отсюда моего брата и запретили сюда возвращаться?

— В свое время вы сами все поймете, но если этого не случится, я буду рад объяснить.

— Благодарю вас.

— Я умею быть любезным, Джоанна.

Она не фыркнула только оттого, что леди это не подобало, однако по выражению ее глаз он понял, что она не верит его заявлению.

— Я избавил вашего брата от тяжкого бремени, жена.

— Это я была тяжким бременем?

Габриель покачал головой:

— Нет, не вы.

У подножия лестницы стояла женщина, которая вручила ей свежий букет после венчания.

— Джоанна, это…

— Лила, — подхватила она, не дав мужу закончить. — Еще раз благодарю вас за прекрасные цветы. Вы были чрезвычайно внимательны.

— Миледи очень добра, — раздался нежный музыкальный голос.

Приятная улыбка озарила лицо огненно-рыжей женщины, и Джоанна поняла, что они с ней почти ровесницы.

— Вам, верно, было непросто оставить семью и друзей и приехать в такую даль? — спросила Лила.

— У меня нет близких друзей, — покачала головой Джоанна.

— Значит, вы не жалеете о своих прежних слугах? Наш лэрд разрешил бы вам взять с собой горничную.

Джоанна почти не знала своих прежних слуг: Рольф менял их каждый месяц. Сначала она полагала, что он просто чрезвычайно требователен, но потом смекнула, в чем дело: опасался, что она кому-то доверится. Она должна была полагаться только на него. После смерти мужа ее, не спросив, увезли в Лондон, и там она жила на положении узницы при дворе короля Джона, поэтому ни к кому не могла проникнуться ни симпатией, ни доверием.

— Я не позволил бы приехать сюда ни одной англичанке, — ответил за жену Макбейн, пока та колебалась.

— А они были рады остаться в Англии, — съехидничала Джоанна.

Лила кивнула и жестом предложила подняться по лестнице следом за ней, тихо спросив:

— Так вы думаете, что будете счастливы здесь?

— О да! — сказала Джоанна, моля Бога, чтобы оказалась права. — Здесь я буду в безопасности.

Макбейн нахмурился. Он стоял внизу у лестницы, наблюдая за женой. Джоанна даже не догадывалась, как много эти слова сказали ему о ее прошлом.

Но Лила не была столь же проницательна, как лэрд, поэтому уточнила с усмешкой:

— Но я спросила не о безопасности: разумеется, наш лэрд защитит вас, — надеетесь ли вы быть здесь счастливой?

Джоанна предпочла оставить ее вопрос без ответа, поскольку не хотела, чтобы девушка знала о ее сомнениях. Остановившись, она взглянула на мужа:

— Доброй ночи, милорд.

— Доброй ночи, Джоанна.

Лестничная площадка была частично завалена деревянными решетками, так что никто не смог бы пробраться в большой зал или в переднюю, расположенные под ними. По противоположной стороне шел узкий коридор, который освещали свечи в настенных бронзовых канделябрах. Лила по дороге знакомила Джоанну с расположением помещений в башне и предложила задавать любые вопросы. В первой комнате, где была приготовлена ванна для Джоанны, их ожидала другая женщина, с темно-каштановыми волосами и с орехового цвета глазами. Улыбнувшись, она сказала, что ее зовут Меган.

Непринужденность и внимание обеих женщин помогли Джоанне расслабиться, а после ванны, оказавшейся замечательной, она и вовсе воспряла духом.

— Это наш лэрд приказал приготовить ванну, — пояснила Меган. — Раз уж макбейнцы предоставили вам ночлег прошлой ночью, то теперь черед маклоринцев сделать что-нибудь для вас.

— И это справедливо, — добавила Лила.

Прежде чем Джоанна успела спросить, что они обе имеют в виду, Меган переменила тему разговора.

— Вы были сегодня великолепны, миледи. А вышивка на платье выше всяческих похвал. Ваша горничная прямо мастерица.

— Конечно, если миледи не занималась этим сама, — возразила Лила.

— Нет, но я сшила платье сама, — сказала Джоанна.

Все время, пока она принимала ванну, девушки болтали без умолку. Наконец Джоанна пожелала им обеим доброй ночи и перешла во вторую комнату, где было тепло и уютно. У наружной стены располагался очаг, а возле противоположной стены стояла огромная кровать, застеленная макбейновским пледом. Окно выходило на нижний луг, но толстая меховая занавесь не позволяла проникать сюда ветрам.

Джоанна совершенно терялась в громадной кровати. Под этим одеялом могли бы расположиться не меньше четырех человек, причем не касаясь друг друга. Она никак не могла согреть ноги и уже хотела было вылезти из кровати на поисках шерстяных носков, но передумала: слишком хлопотно, — а вот заплести волосы в косы, пожалуй, стоит, иначе утром их не расчешешь. Но и на это не хватило сил: слишком устала, — поэтому, наспех пробормотав молитву, она закрыла глаза и приготовилась уснуть.

Джоанна уже погрузилась в полудрему, когда отворилась дверь, но стоило почувствовать, как под чьей-то тяжестью осела кровать, сон пропал. Медленно открыв глаза, она увидела, конечно же, супруга, который снимал башмаки.

— Что вы делаете, милорд? — спросила она, стараясь не выдать волнения.

— Собираюсь лечь спать, что же еще?

Она закрыла глаза и вроде бы опять погрузилась в сон, а он продолжал сидеть, глядя на нее. Джоанна лежала на боку, лицом к нему. Волосы, золотые, как солнечное сияние, укутывали ее плечи словно покрывалом. Она показалась ему прелестной и такой невинной и хрупкой. Она оказалась много моложе, чем он ожидал, и после того, как они с Николасом разрешили свой спор и барон согласился подчиниться всем его распоряжениям, он попросил его назвать возраст сестры. Николас не смог вспомнить точную дату ее рождения, но заметил, что она была еще почти ребенком, когда ее родители получили приказ от короля Джона выдать ее за его любимца барона.

Внезапно Джоанна села на кровати:

— Здесь? Вы собираетесь спать здесь, милорд?

Его удивил не столько сам вопрос, сколько паника, которая в нем прозвучала, да и выглядела она совершенно ошеломленной. Габриель встал, развязал кожаные ремешки, которыми зашнуровывался его плед, и бросил на ближайший стул.

Когда он предстал перед нею совершенно обнаженным, она зажмурилась, и только его имя тихо прозвучало из ее уст.

Но прежде чем закрыть глаза, она успела охватить взглядом всю его фигуру сзади и струсила. Покрытый бронзовым загаром от шеи до лодыжек, он был совершенно огромным. И как такое возможно? Он что, прогуливался под солнцем в чем мать родила?

Джоанна не собиралась это выяснять. Едва почувствовав, что одеяла отброшены, а кровать опять осела, она поднялась на колени и повернула к нему лицо. Он лежал на спине и даже не думал прикрыться. Вспыхнув от смущения, она схватила одеяло и набросила на мужа.

— Вас обманули, милорд! — вырвалось у нее едва ли не со стоном.

Габриель не мог понять, что это на нее накатило. Откуда этот ужас? Ее глаза наполнились слезами, и если бы она сию минуту захлебнулась в рыданиях, его бы это не удивило.

— Каким образом? — подчеркнуто тихо и спокойно заговорил Габриель, заложив руки за голову.

Он не торопил ее, ждал ответа так терпеливо, словно впереди у него целая вечность. Это помогло и ей успокоиться, и, глубоко вздохнув, она объяснила:

— Брат не сказал вам всего, хотя мне говорил, что объяснил… О господи, как мне жаль! Я была уверена, что вы осведомлены… Когда я узнала, что у вас есть сын, то решила, что вам уже все известно обо мне и теперь это не имеет значения. Ведь у вас уже есть наследник. Вы…

Габриель потянулся, коснулся ладонью ее лица и, почувствовав слезы, успокаивающе проговорил:

— Ваш брат — честный человек.

Она кивнула. Он отвел руку от ее губ и мягко потянул ее обратно на постель.

— Конечно, честный, — пробормотала сквозь слезы Джоанна и прижалась щекой к его плечу.

— Николас не стал бы меня обманывать.

Казалось, она была озадачена, и прошла еще целая минута, прежде чем заговорила о том, что так ее встревожило.

— Возможно, он забыл вам сказать…

— О чем же?

— Я не могу иметь детей.

Он ждал продолжения, но убедившись, что больше она не прибавит ни слова, уточнил:

— И что же?

Она затаила дыхание, ожидая, что он разгневается, однако это, казалось, никак его не задело.

Джоанна решила, что он ее не понял, и пояснила:

— Я бесплодна. Николас должен был сказать вам об этом. Если вы теперь потребуете развода, милорд, я уверена, что отец Маккечни приглядит за отправкой вашей петиции.

— Николас сказал мне об этом.

Она опять села в кровати, совершенно пораженная.

— Сказал? Тогда зачем вы здесь?

— Я ваш муж, и это наша первая брачная ночь. Супруги обыкновенно делят постель.

— Вы хотите сказать, что намерены спать сегодня здесь?

— Именно так, черт возьми! И не только сегодня, но все другие ночи тоже.

— Но зачем? Если о наследниках речь не идет…

Он опять притянул ее на кровать рядом с собой, перевернулся на бок и прижался к ней, мягко смахнув волосы с лица. Его прикосновение было таким нежным, что она успокоилась.

— Тогда давайте спать, милорд?

— Нет.

— Так вы желаете…

— Да! — раздраженно рявкнул Габриель, почувствовав, как в ней опять пробуждается ужас.

— Зачем?

Она, похоже, и впрямь не понимала. Ему удалось унять свою гордость, но неудовольствия скрыть он не смог.

— Джоанна, разве вы не были замужем три года?

Она старалась не смотреть на него, хотя это было трудно. Он и впрямь был очень привлекателен, и хотя она и старалась не выдать себя, сердце ее учащенно билось от его близости и запаха, исходившего от чистого тела. Судя по тому, что волосы его были еще влажными, прежде чем прийти к ней, Габриель принял ванну.

Джоанна не хотела думать, как это приятно, но никак не могла совладать со своими своевольными мыслями.

— Может, вы все-таки ответите, пока не наступило утро?

— Да, была.

— Тогда почему вы спрашиваете, зачем я здесь?

Его недоумение не произвело на нее никакого впечатления.

— Ведь если я не могу родить ребенка, то с какой целью со мной спать?

— Разве нет других причин разделить с вами ложе?

— Что же это за причины? — удивилась Джоанна.

— Разве вы никогда не испытывали удовольствие от выполнения супружеских обязанностей?

— Об удовольствии я ничего не знаю, милорд, зато разочарования мне очень хорошо известны.

— Так вы полагаете, что я буду разочарован, или говорите о себе?

— Мы оба будем разочарованы, а затем вы станете сердиться, так что лучше, милорд, если вы оставите меня.

Она говорила с такой убежденностью, будто хорошо знала все и вся, и ему не нужно было спрашивать, где она почерпнула свои сведения. Не приходилось сомневаться, что ее муж обходился с ней дурно, поэтому она и была так невинна и уязвима. Какая жалость, что Рольф мертв, иначе он с удовольствием убил бы его.

Однако прошлого не изменить, и все, что мог сделать Габриель, это хорошо подумать об их настоящем и будущем. Он склонился над ней и нежно коснулся губами лба. Она не вздрогнула и не попыталась отвернуться, и это его порадовало.

— Тогда сегодня впервые вы…

Он собирался ей сказать, что сегодня она впервые почувствует, что супружеские отношения могут быть весьма и весьма приятными, но Джоанна опередила его:

— Я не девственница, милорд. Рольф приходил ко мне на ложе часто в первый год нашего брака.

Это заявление возбудило его любопытство. Он опять наклонился и взглянул на нее:

— В первый год? А после?

— Он стал ходить к другим женщинам, потому что слишком разочаровался во мне. Может, и вам пойти к какой-нибудь женщине?

Она говорила с таким жаром, что он не знал, оскорбиться или посмеяться. Большинство жен ни с кем не хотели бы делить своих мужей, но Джоанна, казалось, и правда была готова выбежать из дома и отыскать ему любовницу.

— Мне не нужны другие женщины. Я хочу вас, — сказал он твердо.

Она вздохнула:

— Что ж, это ваше право.

Габриель откинул было одеяло, но она вернула его на место и попросила:

— Пожалуйста, еще минуту. Прежде чем вы начнете, мне хотелось бы задать вам один важный вопрос.

Она перевела взгляд на его подбородок, чтобы он не увидел, как она боится, ожидая его ответа.

— Спрашивайте.

— Скажите, что вы предпримете, если разочаруетесь во мне? — Она осмелилась на секунду взглянуть ему в глаза, затем поспешно добавила: — Я хотела бы быть готова к этому.

— Я не разочаруюсь.

— Но если все-таки?

Он призвал на помощь все свое терпение и процедил:

— Тогда мне некого будет винить, кроме себя самого.

Целую минуту она смотрела на него, прежде чем выпустить одеяло, в которое вцепилась мертвой хваткой. А потом ее поведение и вовсе повергло его в шок: она со-единила руки на животе и закрыла глаза со смирением приговоренной к смерти.

Габриель с трудом сдерживал раздражение, но собирался добиться своего.

А Джоанна вовсе не паниковала: просто помнила боль, причиняемую супружеской близостью, но не считала ее какой-то ужасной. Ничего, она потерпит, не впервой.

— Все в порядке, милорд. Я готова.

Господи, да у нее просто талант доводить до белого каления!

— Нет, Джоанна, — возразил он низким голосом и развязал ленту ее сорочки. — Вы еще не готовы, но вскоре будете. Я сделаю все, чтобы заставить вас желать меня, и не возьму до тех пор, пока вы сами того не захотите.

Она никак внешне не отреагировала на это обещание и выглядела так, словно лежала в гробу. Недостает только цветка, зажатого между холодными пальцами, мелькнуло у него. А то бы он знал наверняка, что она мертва и вот-вот будет опущена в землю.

Подумав, он решил изменить тактику. Сейчас его юная жена пугающе бледна и напряжена словно тетива лука, настороже, потому что опасается его. И он понимал почему, хотя, возможно, она сама этого и не понимала. Он подождет, пока она немного успокоится, а затем начнет свою нежную атаку. Стратегия была несложна. Он попросту собирался сокрушить ее. К счастью, она и не заподозрит, что с ней происходит, а потом уже будет слишком поздно: ее щит окажется поверженным. А когда разгорится страсть, для страхов уже не будет места.

Он понял, что его молодая жена нежна и деликатна, а выражение ее лица, когда она говорила с его сыном, показало, что она очень добра и заботлива, но вот была ли она страстной, он не знал, и решил это выяснить, прежде чем кто-либо из них покинет эту постель.

Макбейн наклонился к ней, опять поцеловал в лоб, затем лег на спину и закрыл глаза.

Прошла целая минута, прежде чем она уяснила, что он и впрямь вознамерился уснуть, повернулась и спросила:

— Я уже разочаровала вас, милорд?

— Нет.

Больше он не добавил ни слова. Она не понимала, каковы его намерения, поэтому встревожилась и спросила:

— А что же тогда делать мне?

— Снимите рубашку.

— А потом?

— Постарайтесь уснуть. Сегодня ночью я вас не трону.

Его глаза были закрыты, и он не мог видеть, как изменилось выражение ее лица, однако услышал вздох облегчения. Это, конечно, не доставило ему удовольствия, но впереди еще долгая-долгая ночь.

А Джоанна никак не могла сообразить, что он задумал. Если он не собирается сегодня трогать ее, то зачем велел снять рубашку? Спорить с ним не хотелось, особенно теперь, после того как Габриель сделал ей такой замечательный подарок.

Поскольку глаза его были закрыты, она, не заботясь о скромности, вскочила с постели, стянула ночную сорочку, аккуратно свернула, а затем, обойдя кровать, положила на ближайший стул. Увидев валявшийся на полу плед, она подняла, тоже сложила и повесила на тот же стул.

Воздух в комнате стал холоднее, голые ноги совершенно замерзли, и она поспешила под одеяло, пока не превратилась в ледышку.

Тепло тела мужа неудержимо влекло ее прижаться к нему, и, чтобы случайно не прикоснуться, она легла к нему спиной.

Прошло немало времени, прежде чем Джоанна наконец-то расслабилась. Жар его тела согревал ей спину, и это было удивительно приятно. Она придвинулась к нему чуть-чуть, слегка прикоснувшись бедрами, а спустя несколько минут уснула.

Габриель решил, что достигнет высокого положения на небесах, невзирая на множество прежних смертных грехов, и все из-за той сдержанности, которую проявил сегодняшней ночью по отношению к своей жене. Искушение было таким сильным, что его прошиб холодный пот. Сидение на горячих угольях было бы не столь мучительным, как это ожидание. Он полагал, что может вынести любую физическую боль, но лежать вот так подле нее было сплошным дьявольским соблазном. К тому же она сама вела себя не лучшим образом, прижимаясь задом к его паху. Это была самая сладостная пытка из всех, какие он когда-либо испытывал, и он до боли сжимал зубы, чтобы не поддаться соблазну.

Огонь в очаге едва теплился, и время успело перевалить за полночь, когда он решил, что выждал вполне достаточный срок, положил руку ей на талию и склонился, прижавшись губами к шее. Джоанна вздрогнула и проснулась, оцепенела на минуту-другую, а потом положила ладонь поверх его руки, покоившейся чуть ниже груди, и попыталась убрать, но он не позволил. Она еще не вполне проснулась, и влажные поцелуи, которыми он осыпал ее шею, заставляли ее дрожать, но уже не от холода, а от жара. Это было слишком приятно, чтобы тревожиться, но она все же переплела его пальцы своими и удержала руку.

Габриель понял, каков ее план, но это его не остановило. Он ласкал губами и языком мочки и извилины ее ушей, мягко высвобождая тем временем свою руку из ее ладони и медленно подбираясь пальцами снизу к ее полной упругой груди.

Странно, но его прикосновения были ей приятны. Она хотела отодвинуться от него, но вместо этого еще теснее прижалась, а когда почувствовала жесткое прикосновение мужской плоти, ее охватила паническая дрожь. Джоанна повернулась к нему, намереваясь потребовать, чтобы сдержал свое слово. Ведь он обещал, что не тронет ее нынешней ночью! Наверное, просто забыл…

— Вы же обещали, что не тронете меня сегодня.

Он поцеловал ее в лоб:

— Я помню.

— Тогда…

Он поцеловал ее в переносицу, и Джоанна почувствовала, что она вся совершенно окутана исходящим от него жаром. Он приковал ее к ложу своим телом, покрывал практически всю с головы до ног. Его тяжелые бедра покоились на ее бедрах, а мужская плоть прижалась к мягким завиткам, защищавшим сердцевину ее женственности. Ощущая его тяжесть на себе, она чувствовала страх, но и… удовольствие.

— Габриель…

Он погрузил пальцы ей в волосы и обхватил ладонями щеки, нагнулся так, что лицо оказалось совсем рядом, и, неотрывно глядя на губы, прошептал:

— Уже наступил новый день, так что я сдержал свое слово.

Он не дал ей времени для протеста или паники, зажав рот поцелуем. Его губы, жесткие и горячие, оказались невероятно нежными, и, словно для того, чтобы не дать ей привести ни одного из аргументов, язык проскользнул внутрь.

Габриелю хотелось заставить ее забыть все страхи. Не важно, что он так пылко желает ее: он знал, что никогда не станет ни к чему ее принуждать. Если Джоанна не сможет избавиться от своих опасений этой ночью, он попытается еще раз завтра… и послезавтра… и послепослезавтра. Будет ждать сколько потребуется. Придет время, и она научится доверять ему, а затем благополучно избавится от своей зажатости и стыдливости.

Его поцелуй уже не был нежным, она не сопротивлялась ему и отвечала с почти такой же страстностью. Низкий стон наслаждения вырвался из его груди, когда ее язык робко прикоснулся к его языку.

Это страстное одобрение сделало ее чуть смелее. Она была настолько поглощена собственной реакцией на эту возбуждающую любовную игру, что едва ли могла о чем-то думать. Она беспрестанно терлась о него бедрами, порой забывая, что нужно дышать.

Она быстро вошла во вкус, да так хорошо, как он только мог пожелать. Его губы прижимались к ней снова и снова, он проводил языком по ее губам, медленно проникая, а затем отступая, заставляя ее отзываться на его поддразнивание. Он хотел совершенно поглотить ее, и у него это получилось: по телу ее пробегала дрожь от желания, а когда его руки скользили по груди и большие пальцы касались чувствительных сосков, она стонала от наслаждения. Она не могла удержаться и извивалась в его руках, инстинктивно требуя продлить эту сладостную пытку.

Но он хотел, чтобы она захотела воспользоваться наконец руками, которые сейчас лежали вдоль тела, сжатые в кулаки. Он оторвался от ее губ и попросил обнять его, но она не послушалась. Он поднял голову, взглянул на нее и улыбнулся с чисто мужским удовлетворением. Джоанна выглядела совершенно ошеломленной происходящим с ней, в глазах ее пылала страсть. Он опять наклонился и завладел ее губами, раздвигая их и касаясь языком ее языка, чтобы дать понять, насколько доволен ею, а затем сам взял ее руки и положил на свой затылок, приказав хриплым шепотом:

— Держитесь за меня. Прижмитесь ко мне теснее.

Габриель медленно целовал ее, спускаясь все ниже и ниже, обхватил руками ее груди, затем наклонился и взял в рот сосок. Ее ногти тут же впились ему в плечи, и он заворчал от животного наслаждения.

Габриель ни на минуту не терял контроля за их любовной игрой, но когда его рука скользнула вниз по ее ровному, гладкому и шелковистому животу, а затем спустилась еще ниже, чтобы коснуться самого сокровенного, когда начал ласкать самый источник ее жара, потерял самообладание. Лоно, скрытое под мягкими завитками, было влажным и невероятно горячим. Большим пальцем он тер чувствительный бугорок, тогда как другие медленно один за другим проникали внутрь.

Сила неведомого наслаждения, к которому он принудил ее, была слишком пугающей, чтобы можно было понять или проконтролировать себя, она закричала, попыталась оттолкнуть его руку, в то время как ее тело само нетерпеливо придвигалось к нему.

Господи, она не могла себя понять.

— Габриель, что со мной происходит?

Ее ногти вонзались ему в плечо и голова металась по подушке, она стонала и кричала от все более откровенных ласок. Тогда он изменил положение и, успокоив ее новым поцелуем, прошептал он прерывающимся голосом:

— Все хорошо. Вам нравится это, не так ли?

Времени для ответа он ей не дал. Его губы опять завладели ее ртом, а язык проник внутрь как раз в тот момент, когда пальцы глубоко погрузились в тесно сжатое лоно.

Это погубило Джоанну. Страсть, какой она никогда прежде не знала, загорелась где-то в глубине ее живота и, словно огонь, растеклась оттуда по всему телу. Она уцепилась за мужа, своими медленными движениями побуждая его довершить это всепоглощающее блаженство, но Габриель еще сдерживался: боролся с бешеным желанием и продолжал ласкать ее губами и пальцами. Когда она внезапно прижалась к нему, дыхание ее со свистом вырвалось из груди, он понял, что она близка к тому, чтобы полностью освободиться от всего, что ее сковывало. Он тут же снова переменил положение так, что его напряженная плоть оказалась прижатой к ее раскрывшемуся лону. Он приподнялся на локтях, взял ее за подбородок и потребовал посмотреть ему в глаза.

— Назовите меня по имени, Джоанна.

Его голос прозвучал резко и хрипло.

— Габриель…

— Нет, я же просил не называть меня так!

Он поцеловал ее быстро и отрывисто, а оторвавшись от губ, заглянул сверху вниз в ее глаза и потребовал:

— Ныне и навсегда! Повторите эти слова, жена.

Каждый нерв ее тела жаждал освобождения, а он сжимал ее плечи, ожидая ее признания.

— Ныне и навсегда… Габриель.

Его голова упала ей на плечо. Спорить не было времени, и одним мощным движением он полностью вошел в нее, признавая поражение. Великий боже, какая она тугая и чертовски горячая!

Габриель… да бог с ним, пусть будет Габриель! Он надолго замер, давая возможность приспособиться к его вторжению, потом начал медленно двигаться. Он то почти выходил из нее, то опять заполнял до краев. Непроизвольно она подняла колени, чтобы он смог войти еще глубже. Она окружала его, вбирая в себя, и он застонал от чисто животного наслаждения. Это была утонченная агония. В его руках она стала неистовой: цеплялась за плечи, двигала бедрами навстречу, выгибалась под ним. Ее бедра тесно прижались к его бедрам, а стоны, тихие и невероятно сладострастные, делали неистовым и его. Никогда раньше он не испытывал такой страсти. Она совершенно не сдерживалась. Ее полная капитуляция ускорила и его собственную. Он не хотел, чтобы это кончилось так быстро, поэтому замедлил движения, то отрываясь от нее, то погружаясь снова.

Теперь Габриель не думал ни о чем другом, кроме того, как наполнить ее собой и дать ей обрести себя. Его дыхание было тяжелым и прерывистым, и, когда по содроганию тела он понял, что она дошла до высшей точки наслаждения, и услышал, как она выкрикнула его имя, страшась и удивляясь одновременно, не смог сдерживаться долее. С громким сладострастным стоном сделал мощный толчок и излился в нее горячей струей.

Джоанне казалось, что тело ее раскололось на мелкие частички, чудилось, что она умирает. Никогда даже в самых буйных фантазиях она не могла вообразить, что возможно нечто подобное. Это было самым разрушительным и чудесным испытанием.

Она действительно позволила себе целиком и полностью отдаться Габриелю, и вознаграждение, благодарение Господу, оказалось изумительным. Муж тесно прижал ее к себе и сохранил невредимой среди бешеного шторма. Слезы просились наружу, но Джоанна была слишком опустошена, чтобы плакать. Габриель залпом осушил всю ее силу, но тоже изнемог: она сумела забрать его мощь. Его руки не выпускали ее из объятий, и ей было так тепло от его заботы.

Запах их любовных игр наполнил все пространство, сердца отстукивали неистовые удары, дыхание было прерывистым, тела блестели от пота.

Габриель оправился первым.

— Джоанна? — Он приподнялся, глядя на нее с беспокойством. — Надеюсь я…

Ее счастливый смех позволил не продолжать, и он не смог удержаться от ответной улыбки.

Эта женщина оказалась загадкой.

— Как вы можете смеяться и плакать одновременно?

— Я не плачу.

Он провел кончиками пальцев по ее щеке, стирая влагу:

— Но это же слезы…

— Да, но слезы счастья. Я даже не предполагала, что между мужчиной и женщиной возможно такое. Это прекрасно.

Он кивнул, явно довольный.

— А вы хотели найти мне любовницу.

— Ну уж нет! После сегодняшней ночи я никому даже взглянуть на вас не позволю. Вы заставили меня…

Она не могла подобрать нужного слова для описания своих ощущений, и он был счастлив помочь ей в этом.

— Пылать?

Она кивнула.

— Я не знала, что мужчине может доставлять удовольствие целовать и ласкать женщину перед совокуплением.

Он нагнулся, поцеловал ее в губы, затем перевернулся на спину.

— Это очень приятно и позволяет подготовиться к основному действу.

— Это восхитительно, — прошептала она со вздохом.

Не к месту вспомнилось, как это было с Рольфом: он быстро сдергивал с нее одеяло, коленями раздвигал ноги и быстро совершал несколько судорожных движений. Излив в нее липкую жижу, он тут же уходил к себе в спальню.

Джоанна натянула одеяло и закрыла глаза, пытаясь прогнать непрошеные мысли. Теперь у нее другой супруг, но значит ли это, что кто-то из них должен уйти? Габриель, похоже, никуда не собирался, и она решила, что уйти придется ей. А как не хотелось. И, о боже, ей хотелось, чтобы он опять любил ее.

Мысль, что ей будет приказано уйти, уязвляла ее гордость. Лучше не оставлять ему шансов.

Габриель же был смущен другими заботами. Его хитроумный замысел овладеть юной женой, усыпив ее подозрения, обернулся против него самого. Дьявол! Ведь это она овладела им. Он никогда до такой степени не забывался ни с одной женщиной, никогда, и теперь чувствовал себя уязвленным и спрашивал, что бы она сделала, если бы узнала, какую власть приобрела над ним.

Джоанна отодвинулась на край постели, добралась до своей рубашки и, повернувшись спиной к мужу, натянула ее. Ее ботинки, как она помнила, стояли возле двери.

И все же она медлила, не в силах понять самое себя: теперь она почему-то чувствовала себя несчастной и одинокой, ей хотелось плакать. Их любовная игра была чудесной, но теперь ее охватили новые сомнения. Она знала, что не заснет сегодня, и подумала, что к тому моменту, когда засияет утренний свет, доведет себя до полного изнеможения.

Габриель, казалось, уже погрузился в сон. Она как можно осторожнее добралась до двери, но только прикоснулась к щеколде, как он остановил ее:

— Куда это вы собрались?

Она повернулась:

— В другую комнату, милорд. Ведь вы ее предназначили мне в качестве спальни?

— Вернитесь, Джоанна.

Она медленно подошла к краю постели:

— Я не хотела разбудить вас.

— Я не спал.

Он прикоснулся к подолу ее рубашки, а в голосе его звучало только легкое любопытство, когда он спросил:

— Почему вам хочется спать одной?

— Мне вовсе не хочется! — вырвалось у нее.

Он дернул рубашку за рукава, и та упала на пол. Джоанна вздрогнула от холода, и это позабавило его. Он-то думал, что в комнате чертовски жарко. Откинув одеяло, он просто ждал, когда она опять заберется в постель.

Она не стала медлить и быстренько забралась на свое место. Габриель обхватил ее руками и крепко прижал к себе, потом натянул одеяло, громко зевнул и сказал:

— Мы будем спать вместе каждую ночь. Понимаете, Джоанна?

Она кивнула, ткнувшись при этом головой в его подбородок.

— У вас так принято — чтобы мужья всегда спали вместе с женами?

Он ответил уклончиво:

— Неважно. У нас с вами будет так.

— Хорошо, милорд.

Ее согласие, произнесенное быстрым шепотом, понравилось ему. Он теснее прижал жену к себе и закрыл глаза.

— Габриель?

Он что-то промычал в ответ.

— Вы не пожалели, что женились на мне?

Ну зачем она задала этот вопрос? Теперь ему известно, насколько уязвимой она себя чувствует и в какой ужасной неопределенности пребывает.

— Нисколько. Ведь земля принадлежит мне, чему я очень рад.

Его честность граничила с жестокостью. Она подумала, что, наверное, следует этим восхищаться, но почему-то не получалось. Ей казалось, что лучше бы он солгал и сказал, как счастлив иметь ее своей женой. Господи, да что это с ней? Ей ведь не хочется жить с человеком, который будет ей нагло лгать. Нет-нет, совсем не хочется.

Скорее всего, причиной таких глупых мыслей была усталость. Почему ее заботит, нужна она ему или нет? Она обрела в точности то, что хотела обрести, выходя замуж: вырвалась из когтей короля Джона. Да, она теперь свободна… и в безопасности.

Вот и с Габриелем все обстоит точно так же: теперь эта земля принадлежит ему.

— Вы слишком мягкосердечны. Возможно, я предпочел бы женщину сильную, не столь чувствительную.

Она уже засыпала, когда он сказал это, и не нашлась что ответить.

А он, помолчав, опять заговорил:

— Вы слишком нежны для здешней жизни, и сомнительно, что сможете продержаться здесь хотя бы год.

Судя по голосу, Габриеля не слишком огорчала такая перспектива. Джоанна постаралась воздержаться от возражений. Да и что она могла сказать? Что она очень крепкая и не менее вынослива, чем любая из женщин Нагорья? Говорить это было бы бесполезно. Габриель уже сделал свои выводы, и только время способно доказать, что она вовсе не тепличный цветок: у нее есть запас жизненных сил, и она уверена, что выживет в здешних условиях.

— Вы слишком робкая, а мне бы хотелось более напористую, дерзкую.

Теперь ей потребовалось собрать всю свою волю, чтобы промолчать. Ведь она задала ему один простой вопрос, и коротенького «да» или «нет» было бы вполне достаточно. Но он, казалось, находил удовольствие в перечислении ее недостатков. В его голосе слышался смех, и, по ее мнению, это было невежливо.

— Вам в голову приходят сумасшедшие идеи, а мне предпочтительнее, чтобы жена всегда меня слушалась.

Она принялась раздраженно барабанить пальцами по его груди, и он прикрыл ее руку своей и остановил этот красноречивый жест.

Тогда Джоанна громко зевнула, демонстрируя, что хочет спать. Любой сообразительный муж тут же прекратил бы свои причитания насчет ее грехов, но Габриель, видимо, не отличался сообразительностью.

— Вас очень легко напугать. — Он вспомнил выражение ее лица, когда она впервые увидела его волкодава. — Возможно, я бы предпочел женщину, перед которой мой пес сидел бы на задних лапах.

Тепло, которое излучало его тело, убаюкивало, и захотелось теснее к нему прижаться.

— Вдобавок ко всему вы слишком хрупкая, — заявил Габриель. — Первый же порыв северного ветра сдует вас с места. Возможно, я бы предпочел женщину повыше и поплотнее.

Она уже погружалась в сон и даже не собиралась с ним спорить. Это разбирательство требовало от нее слишком большого внимания. Слушая, как супруг перечисляет ее бесчисленные изъяны, Джоанна заснула.

— А еще вы ужасно наивны, дорогая.

Габриель припомнил ее слова, что теплая погода держится здесь почти круглый год. Брат ей возмутительно солгал, а она поверила.

Он помолчал, прежде чем наконец честно ответить на ее вопрос.

— Джоанна?

Ответа не было. Тогда он нежно поцеловал ее в лоб и прошептал:

— Если без шуток, я безумно счастлив, что женился на вас.